Глава V. О РАЗНЫХ ВИДАХ НАСЛОЕНИЙ И ОПТИМАЛЬНОЙ ДАТЕ РЕСТАВРАЦИИ ПАМЯТНИКА
Что такое позднейшие и чуждые наслоения на памятниках деревянного зодчества, какова их социально-эстетическая природа и сущность, какова их взаимосвязь с народными традициями и каковы их художественные достоинства и самые распространенные и типичные формы — это все показано выше и, вероятно, вполне достаточно и полно (рис. на с. 102—119).
Четко определено и отношение к чуждым наслоениям при реставрации, которое кратко формулируется примерно так: чтобы и духа их не оставалось на памятнике!
Но говоря о чуждых наслоениях, мы тем самым предполагаем существование и других видов наслоений — не чуждых и не позднейших. Такие наслоения действительно существуют и в той или иной форме также встречаются почти на каждом памятнике. Самым простым примером наслоений этого рода могут служить хотя бы деревянные кровли, выполненные в традиционных формах, но сменявшиеся на протяжении всей долгой жизни здания много раз. Все они, разумеется, не подлинники, но, возобновляемые из раза в раз в первоначальном или близком к нему виде, донесли до наших дней типичные черты давно утраченных подлинников. Таковы,например, безгвоздевые кровли (или их уцелевшие детали), гонтовые и лемеховые покрытия кубов, шатров, бочек и глав, некоторые элементы подкровельных конструкций, замененные из-за ветхости. Сюда же относятся и многие другие части и детали зданий, наиболее сильно подверженные гниению и разрушению: нижние венцы срубов, рубленые основания крылец, лотки-водотечники и т.п. Все они в процессе неоднократного возобновления испытывали на себе какое-то влияние строительной техники и художественных вкусов более позднего времени, чем сам памятник, и в меру этого влияния отходили от форм своих прямых предшественников, и все они по отношению к первоначальной части памятника являются поздними наслоениями. И тем не менее ни один из этих поздних элементов нельзя назвать чуждым архитектуре памятника, диссонирующим с его формами, общим характером и образом. Другими словами, элементы такого рода сохранили свое главное качество — живую связь с народной архитектурно-строительной культурой. Они лежат в основном русле традиций деревянного зодчества и олицетворяют эти традиции на более позднем этапе их развития.
Особенно отчетливо характер и суть относительно поздних наслоений выявляется на памятниках, сооружавшихся не одновременно, а по частям, на протяжении довольно длительного времени и за несколько строительных периодов. То есть в таких случаях, когда каждый последующий этап строительства по отношению к первому был более поздним и когда с каждым этапом памятник получал что-то новое, более совершенное, хотя и более позднее по отношению к предшествующему этапу. Наглядным примером таких наслоений могут служить поздние пристройки к древним «клецким» часовням — сени с водруженной на них ажурной шатровой звонницей. Эти наслоения, возникшие на очень скромных
постройках XVII века, примерно в конце XVIII и начале XIX века, намного обогатили их общую композицию и архитектурный силуэт; внесли в их несколько приземленный образ дух оптимистического самоутверждения, повысили их градостроительное значение как общественных зданий — единственных в небольших деревнях (часовни в деревнях Овчин-конец Архангельской обл., Волкостров, Корба, Кавгора и Леликозеро КАССР и Др.). К таким же наслоениям в старинных гражданских зданиях можно отнести, например, хлевы под крытыми дворами изб, заменяемые примерно через каждые 15—20 лет в своих устойчивых и неизменных формах взвозы на поветы, а иногда и целые части избы, возводимые вновь вместо обветшалой.
Одним из показательных примеров в этом отношении может служить церковь в селе Яндомозеро КАССР (1650 г.), формы и облик которой изменялись по меньшей мере четыре раза (рис. на с. 148—151).
На первом этапе строительства эта церковь была классическим образцом шатровой церкви типа «восьмерик на четверике с трапезой», а в ее деталях сохранились даже некоторые черты архаического периода в развитии русского деревянного зодчества (волоковые окна как преобладающая форма проема; «красное», косящатое окно, расположенное между двумя волоковыми; трапециевидный потолок в трапезной; круглые, простейшие балки-прогоны и т.п.).
На втором этапе — в конце XVIII века — вблизи церкви была построена отдельно стоящая шатровая колокольня, более высокая и монументальная, чем сама церковь*. И, несмотря на более позднюю дату, она, так же, как и церковь, представляла собой классическое и типичное произведение древнерусского деревянного зодчества.
На третьем этапе строительства — в начале XIX века — к трапезной были пристроены обширные сени с нарядным двухсводным крыльцом и ажурным «висячим» переходом в колокольню. При этом все вновь возведенные части объединили старую церковь и новую колокольню в одно общее, органически связанное целое, в единый архитектурный ансамбль. И что самое важное: все эти совсем новые и поздние части здания — сени, крыльцо и переход — были также выполнены в традиционных архитектурно-конструктивных формах, таких же чистых и незамутненных посторонними веяниями, какие были и в самом изначальном ядре памятника — церкви и в его более позднем элементе — колокольне.
Характерно здесь и еще одно — переделка в церкви и трапезной некоторых волоковых окон на косящатые. Эта «мелочь» очень существенна: она показывает, что даже в тех случаях, когда какая-то примитивная архаичная форма, неудобная и маловыразительная, заменяется другой формой, гораздо более совершенной в функциональном и архитектурно-художественном отношении, то и в этих случаях деревянное зодчество неуклонно сохраняет верность своим собственным традициям.
И, наконец, на четвертом этапе формирования облика церкви — в 80-х годах XIX века — с ней произошло то же самое, что происходило
в те времена и со многими другими: она стала очередной жертвой благолепного обновления. После этого акта насилия ее самобытная архитектура лишилась многих типичных деталей и полностью утратила характер произведения народного зодчества, свой прогрессивно-сложившийся художественный образ.
Такова, в общих чертах, историческая эволюция архитектурных форм Яндомозерского памятника — ее направленность и результаты на разных этапах. В той или иной мере подобная же эволюция типична и для всего деревянного зодчества, для каждого его произведения. И если не в каждом из них она выявляется так наглядно, как в Яндомозерской церкви, то суть самой эволюции от этого не меняется.
Что же еще можно увидеть на примере Яндомозерского памятника, кроме того, что он лишний раз подтверждает главный вывод предыдущей главы?
Прежде всего на этом примере отчетливо видно, что все относительно поздние части (или детали) памятника, выполненные в традиционных архитектурно-конструктивных формах, совмещают в себе два «противоречивых» качества. Если подходить к ним только с хронологической мерой, а это нередко и происходит, то все они выступают лишь как поздние наслоения на первоначальном ядре памятника; соответственно этому качеству они и расцениваются. Если же рассматривать их по существу, т.е. по типичности традициям народного зодчества, то все они выступают уже в совершенно ином свете. Под таким углом зрения те же самые поздние наслоения выявляются как типичное порождение народного зодчества, столь же типичное, сколь типична и сама первооснова памятника, и даже порой более яркое и значительное, чем она сама.
Что же отсюда следует? Отсюда следует, что время возникновения тех или иных наслоений, взятое одно, само по себе, еще не определяет их сущности, качества и ценности. Особенно это относится к наслоениям того периода, когда в народное зодчество стали проникать не свойственные его природе чуждые элементы господствующей архитектуры (XIX — начало XX века). При определении ценности наслоений этого периода их хронология, разумеется, может и должна как-то учитываться и использоваться, но как самостоятельный показатель она в этом отношении абсолютно непригодна.
Отсюда же вытекает и другое существенное положение. Именно то, что главным и единственно безошибочным критерием ценности наслоений может и должно быть только одно — верность их традициям и духу народного зодчества, как общим, свойственным всему Северу, так и местным, характерным лишь для определенных этнических или географических зон Севера.
Далее, на примере Яндомозерской церкви видно, что все поздние наслоения, выполненные в традиционных архитектурно-конструктивных формах, представляют собой такую же ценность, как и сама первооснова памятника, на которой они возникли. Это значит, что все наслоения такого рода, назовем их для краткости традиционными, при реставрации должны так же бережно сохраняться и так же тщательно восстанавливаться, как и само первоначальное ядро памятника (рис. на с. 146—147).
Это принципиальное существенное положение распространяется не только на памятники, подобные Яндомозерской церкви, сформировавшиеся на протяжении нескольких или хотя бы двух строительных этапов, в которых появление традиционных наслоений обусловлено «движением снизу вверх», от простой архитектурной формы к более сложной, совершенной и выразительной. В равной мере это сохраняет свою силу и по отношению ко множеству других памятников, если не ко всем вообще, и, разумеется, по отношению к другим разновидностям традиционных наслоений, встречающихся на этих памятниках. В частности, это положение полностью распространяется и на памятники, возведенные за один строительный период. Ведь некоторые элементы таких памятников, наиболее сильно подверженные разрушению и периодически возобновляемые из-за ветхости, тоже оставались традиционными, хотя постепенно и приобретали черты, характерные для народного зодчества более позднего времени. Поэтому они тоже представляют собой не что иное, как особую разновидность поздних традиционных наслоений. К ней можно отнести, например, старые типы деревянных кровель и все их архитектурно-конструктивные детали.
Наконец, встречается и такая разновидность традиционных наслоений, которая свидетельствует даже о некотором движении архитектуры памятника «сверху вниз», когда какие-то своеобразные первоначальные детали здания заменяются более простыми и менее выразительными. К таким деталям можно отнести, например, кровли углов четверика Покровской Кижской церкви. Прежде эти кровли связывались с нижним фронтонным поясом, подобно тому как было сделано на церкви в селе Деревянском*, но позже, когда фронтонный пояс был снят, по-видимому, из-за ветхости, эта оригинальная форма кровли была заменена обычной, типичной для множества других произведений деревянного зодчества. Словом, все традиционные наслоения, в какой бы форме они ни существовали, какой бы этап развития деревянного зодчества ни выражали и как бы хороши или плохи они ни были, с нашей точки зрения, все они по сути дела как бы приравниваются к первоначальной части памятника и восстанавливаются вместе с ней на правах подлинников. И делается это по двум соображениям. Во-первых, потому что все они являются подлинными по отношению ко всему деревянному зодчеству и его местным школам. И, во-вторых, потому что многие первоначальные элементы памятников, место которых заняли традиционные наслоения, уже утрачены безвозвратно, и их достоверно восстановить теперь просто практически невозможно.
Само собой разумеется, чтобы выделить из всех элементов памятника его традиционные наслоения или по крайней мере отделить их от всех позднейших и чуждых наслоений, надо довольно хорошо знать не только данный памятник, но и само деревянное зодчество, его традиции и оттенки этих традиций на разных этапах их развития и в разных географических широтах.
Когда же такие знания недостаточны, тогда основной критерий оп-
ределения характера наслоений — критерий типичности для деревянного зодчества — обычно подменяется какими-то легковесными критериями чисто внешнего порядка. Чаще всего в таких случаях за основной критерий ценности тех или иных наслоений принимается только одно — даты их возникновения. Тут-то и начинается великая путаница близких, но разных понятий, когда отражение явления во времени принимается за само явление; когда вторичный, производный и достаточно отвлеченный и обобщенный признак — время — принимается за первичный, конкретный и самый существенный, а действительно существенный и вполне конкретный фактор — типичность традициям — вообще ускользает из поля зрения. При этом и весь вопрос о наслоениях теряет под собой твердую научную почву и превращается в неразрешимый.
Здесь мы вплотную подходим к еще одному чрезвычайно ответственному звену методологической цепи — к так называемой оптимальной дате реставрации, т.е. к дате, на которую должна ориентироваться реставрация каждого памятника архитектуры. Для прикладной методики реставрации это звено — самое первое и самое главное. Оно объединяет в себе и общую направленность реставрации и конкретные практические меры, предпринимаемые при восстановлении каждого памятника. Тем самым оно предопределяет четкость решения коренного вопроса — что надо делать при реставрации памятника и почему следует делать так, а не иначе.
Понятие «оптимальная дата» в реставрационных кругах хорошо знакомо, хотя и мало понятно. Оно, как известно, программируется официальными директивными указаниями, как одно из первых положений методики реставрации, и формулируется так:
«83. Реставрационные работы производятся с целью восстановления или воссоздания памятника в его первоначальной форме или в том виде, в каком памятник находился на определенно научно обоснованную оптимальную дату»*.
Вот и все! Ничего другого, что могло бы прояснить эту формулу, тут нет. Хотя подспудный смысл понятия «оптимальная дата» реставрации очень велик, но здесь он, к сожалению, никак не раскрывается.
Дело в том, что восстанавливать самый первоначальный вид памятника приходится довольно редко, и такие случаи, с теоретической точки зрения, являются простейшими. Гораздо чаще, а точнее, в подавляющем большинстве случаев, встречаются памятники, сформировавшиеся на протяжении нескольких строительных периодов, и в таких значительно более сложных случаях приходится восстанавливать не первоначальный их вид, а какой-то другой, относительно более поздний, сложившийся на «оптимальную дату».
Вот это-то крайне неопределенное время, когда памятник имел тог самый более поздний и столь же неопределенный облик, который мы считаем нужным восстановить, — вот это и есть оптимальная дата его реставрации!
Но какой же именно облик у памятника был тогда и когда было само это «тогда»? Об этом, а вернее, о методике поисков ответа на этот вопрос ни в Инструкции, ни в других публикациях нет ни слова.
Как установить этот неопределенный облик памятника, существовавший на «оптимальную дату»? Чем и какими принципами при этом руководствоваться? Каковы объективные критерии, при помощи которых можно установить «оптимальную дату»? И как это общее понятие преломить под углом зрения прикладной методики реставрации?
На все такие вопросы пока что единых ответов нет; их ищут сами реставраторы и находят для каждого конкретного случая по собственным соображениям.
В практике реставрации памятников деревянного зодчества сложилось свое представление об «оптимальной дате». Под ней подразумевается то время, к которому архитектура памятника достигла наивысшей степени своего развития; когда идея, положенная в основу первоначальной части памятника, в процессе дальнейших перестроек нашла свое еще более полное и последовательное выражение (рис. на с. 148—151).
Однако надо подчеркнуть, этот смысл вовсе не вытекает из понятия «оптимальная дата», а напротив, как бы искусственно вкладывается в него и придает ему конкретное содержание. Это и понятно, потому что высшая ступень развития архитектуры памятника и время, когда архитектура памятника достигла этой ступени, — понятия хотя и близкие, но отнюдь не адекватные. Хотя очевидно, что изменения, происходящие в архитектуре древних зданий, и не протекают вне времени, тем не менее само время далеко не всегда определяет сущность этих изменений. Тем более оно не в состоянии раскрыть направленность и характер таких изменений, не говоря уже о конкретных архитектурных формах.
Почему? Да, просто потому, что на одном и том же историческом отрезке времени на архитектуру памятника могут воздействовать две совершенно различные системы эстетического мировоззрения и две разные художественные и строительные культуры.
История архитектуры дает обильный материал, подтверждающий эту элементарную истину. Чтобы убедиться в ее очевидности еще раз, напомним хотя бы о двух хорошо известных памятниках Прионежья: один из них — многоглавая церковь на Вытегорском погосте — живое воплощение традиций народного зодчества, а другой — церковь в Петродворце близ Кончозера — типичное произведение европейского барокко. Они совершенно разные по характеру, несмотря на то, что обе построены из дерева одновременно и невдалеке друг от друга. Следовательно, время как единственный показатель качественных изменений деревянного зодчества не показательно и поэтому не может служить критерием изменений его архитектурных форм.
Отсюда следует, что понятие «оптимальная дата» в том виде, в каком оно дано в Инструкции, лишено конкретного содержания и ни в коей мере не помогает раскрыть сущность изменений в архитектуре памятника, происшедших на саму эту дату. А общий смысл этой фразы — «определенно научно обоснованная оптимальная дата», — как видно по всему, означает только то, что при реставрации следует восстановить
такой облик памятника, какой должен быть восстановлен при его реставрации! Ни больше ни меньше!
А теперь вновь вернемся к Яндомозерской церкви и проследим на ее примере, как это опустошенное понятие — «оптимальная дата» сразу обретает реальность и смысл, если в нее вкладывается определенное содержание, и что из этого получается применительно к методике реставрации памятников деревянного зодчества.
Установив, что после двукратной достройки и перестройки памятника его первоначальная часть и поздние (традиционные) наслоения органически слились в одно целое, мы тем самым устанавливаем и другое, именно то, что благодаря этому слиянию и взаимодополнению памятник превратился в ансамбль трех разновременных, но однородных по духу частей, а его композиция и идейно-художественный образ обрели еще большую силу и выразительность. Этот-то облик, прогрессивно сформировавшийся в самых недрах народной строительной культуры, и олицетворяет собой наивысшую ступень развития архитектуры памятника. А время, к которому этот облик сложился, есть та самая эфемерная «оптимальная дата», на которую должна бы ориентироваться реставрация данного памятника и которая, как видно по всему, тут совсем ни при чем. Следовательно, чтобы за вопросом об «оптимальной дате» поставить точку, надо это бессодержательное понятие изъять из обращения вообще и заменить его другим понятием — «оптимальный облик». Тогда все встанет на свое место. Ибо понятие «оптимальный архитектурный облик»— это понятие действительно научное, несущее в себе определенное эстетическое содержание, четкость и ясность конкретной архитектурной формы.
Итак, оптимальный облик памятника — это синтез его первоначальной части и традиционных наслоений. В органическом слиянии разновременных, но однородных (по эстетической природе) архитектурных форм и состоит его специфика и сущность. Именно этим он отличается от первоначального облика, полученного памятником на первом этапе своего формирования. Этим же он отличается и от позднейшего облика, который был придан памятнику чуждыми наслоениями, принесенными благолепным обновлением на последнем этапе его формирования.
Поэтому оптимальный облик является объективной мерой оценки содержания и характера всех изменений, происшедших в архитектуре памятника за все время его существования. Он же служит и своеобразным рубежом, разделяющим в архитектурном конгломерате памятника все положительное и отрицательное, ценное и неценное, то что надо сохранять и восстанавливать, а что не надо. Поэтому при реставрации памятника архитектуры как искусства должен быть восстановлен именно его оптимальный облик, а не первоначальный, не позднейший и не какой-либо другой (рис. на с. 150).
Яндомозерская церковь, взятая как типичный пример изменения архитектурных форм, как и все другие памятники, убедительно показывает, что все поздние наслоения в древнерусском деревянном зодчестве распадаются на две основные и совершенно различные категории — традиционные и чуждые.
Но, кроме двух основных категорий наслоений, есть и еще одна — не основная, в которую входят так называемые «нейтральные» наслоения. Эту категорию наслоений составляют собственно не столько элементы самой архитектуры как таковой, сколько предметы внутреннего, убранства и оборудования. Именно такие, которые, будучи совсем не характерными для древних традиций деревянного зодчества, вместе с тем являются сравнительно высокими произведениями прикладного искусства и представляют собой самостоятельную художественную ценность. В культовых зданиях в их число входят, например, пышные и золоченые барочные иконостасы конца XVIII — начала XIX века, заменившие традиционные тябла, великолепные хрустальные люстры дворцового типа, бронзовые канделябры и т.п. В гражданских зданиях примером нейтральных наслоений могут служить прекрасные образцы стилевой мебели, фарфоровой посуды и другое в этом же роде (рис. на с. 152—153).
Итак, с учетом всего сказанного ранее теперь можно сделать следующие выводы.
1. Четким критерием ценности поздних наслоений на первоначальной части памятника служит не время их появления, а типичность (или нетипичность) архитектурно-конструктивных форм этих наслоений для традиций и духа народного зодчества.
2. В зависимости от соответствия архитектурным традициям народного зодчества все наслоения распадаются на три качественно разные категории — традиционные, чуждые и нейтральные.
3. Дифференциация всех наслоений по их сущности (а не по отражению во времени) позволит заменить расплывчатое и неопределенное понятие «оптимальная дата реставрации памятника» определенным и содержательным понятием «оптимальный облик памятника».
4. Оптимальный архитектурный облик памятника — это синтез его первоначальной части и всех традиционных и нейтральных наслоений.
5. Главная задача и конечный результат реставрации каждого памятника как произведения искусства — восстановление его оптимального архитектурного облика.
Таким образом, основной вопрос методологии реставрации памятников древнерусского деревянного зодчества как искусства — вопрос о наслоениях — решается просто, четко и однозначно.