Глава IV. О РЕСТАВРАЦИИ КРЫЛЕЦ И ДРУГИХ ЧАСТЕЙ И ДЕТАЛЕЙ ПАМЯТНИКОВ
В древнерусском деревянном зодчестве крыльцам отводится очень значимая и ответственная архитектурно-художественная роль. На них, как и на силуэтах церковных верхов, сосредотачивалось главное внимание зодчих. Здесь проявлялось их стремление к художественной выразительности и приукрашенности деревянных зданий, простых и неярких по самой природе строительного материала; к смягчению и модуляции их сурового образа.
Архитектурные формы крылец очень многообразны, и среди них нет двух одинаковых. И тем не менее все они при всем необычайном богатстве их форм укладываются только в три основные композиционные схемы, в три основных типа.
Один тип — это двухмаршевое крыльцо с двумя встречными лестницами, вплотную примыкающими к стене (церкви в селах Кургоминское, Панилово, Верховье, избы в деревнях Потаневщина, Акулово и др.). Второй тип — одномаршевое несимметричное крыльцо с лестницей, тоже примыкающей к стене (часовни в деревнях Кавгора и Вигово, Покровская церковь в Кижах, избы в селе Кони и др.). И третий тип — одномаршевое симметричное крыльцо с лестницей, расположенной перпендикулярно стене (часовня в деревне Среднепогостская, церкви в селах Верхняя Уфтюга и Пермогорье, дом в деревне Поля).
Как редкое исключение, встречается и промежуточный тип крыльца, в котором объединяются два основных типа — двухмаршевое и одномаршевое, симметричное (церкви в селах Поча и Кулига-Дракованово).
Крыльца других композиционных типов в древнерусском деревянном зодчестве почти неизвестны. В частности, надо подчеркнуть, что не существует и трехмаршевых крылец, у которых три одинаковые лестницы подходят к площадке-рундуку с трех разных сторон. Хотя крыльца такого типа иногда и встречаются, но они не подлинные, а позднейшие, как, например, на Кемском соборе* до его реставрации и на церкви Вытегорского погоста**.
В зависимости от своей конструкции крыльца тоже разделяются на три основных типа: на «висячие», «стоячие» и «лежачие».
У висячих крылец рундук несут кронштейны — «выпуски», а ступени лестницы врезаются в наклонные «тятивы» — косоуры (Кургоминское, Кагора). Стоячие крыльца отличаются от висячих тем, что в них
рундук несут не выпуски, а небольшой срубец — «стояк» или столбы (Панилово, Покровская церковь в Кижах). А лежачие крыльца отличаются тем, что в них и рундук, и ступени лестниц несет один общий и обычно слегка вытянутый сруб-«лежак» (Верховье, Верхняя Уфтюга).
Нижние площадки в крыльцах разных типов тоже делаются по-разному. В висячих и стоячих крыльцах для них сооружаются отдельные невысокие срубики с одной или несколькими забежными ступенями (Кижи, Кондопога, Вазенга). А в лежачих крыльцах основой для нижней площадки служат выпущенные концы нижних, продольных бревен их срубов (Юромско-Великодворское, Кем). Нередко нижние площадки не делались вообще (Верховье, Панилово, Малошуйка).
Столбы, несущие кровли крылец, делались чаще всего квадратного, но иногда круглого и восьмигранного сочетания. Размеры их в поперечнике крайне редко выходили за пределы 17—20 см, а сами они украшались сочной резьбой, построенной на резких контрастах крупных криволинейных и мелких, ритмически повторяющихся форм. Перила крылец обычно состояли из массивных поручней и сплошного тесового ограждения. Оно крепилось без гвоздей, в пазах столбов, если тес укладывался горизонтально, или под углом, «в елку». Если же тес ставился вертикально, то он крепился в пазы поручней и нижней обвязки. Иногда перила украшались узорной цепочкой сквозной резьбы (Панилово, Ростовское) или же накладными подзорами под поручнями (Челмужи). Под верхней обвязкой между столбами проходил резной подзор, который на некоторых памятниках обрамлял и внешние пролеты рундука по бокам столбов (Чухчерьма, Шуерецкое). Фронтон рундука закрывался горизонтально расположенным тесом, концы которого заходили в пазы наружных стропил и стойки, несущей конек кровли. И завершалось все крыльцо резными причелинами и неизменным шеломом.
При позднейших ремонтах и перестройках крыльца претерпевали очень большие изменения, а на культовых зданиях их формы были искажены едва ли не больше, чем все другие части. В лучшем случае они закрывались тесовой обшивкой, как и все здание, но сохраняли под этим наслоением свою подлинную архитектурно-конструктивную основу и многие другие подлинные детали (часовни в деревнях Кавгора и Поча, Покровская церковь в Кижах). В худшем случае и чаще всего они переделывались совершенно заново и получили архитектурно-конструктивную форму, совсем не свойственную народному зодчеству (Красная Ляга, Пермогорье, Поля).
При обновлениях культовых зданий крыльца часто вообще переносились с западного фасада на южный, или северный. В этих случаях старый входной портал закрывался обшивкой, лестница переносилась внутрь сеней и новый вход оформлялся невзрачным крылечком с худосочными деталями, заимствованными из архитектуры городских окраин (Саунино, Малая Шалга, Турчасово).
В общем, на многих памятниках от подлинных крылец теперь сохранились только их следы. На стенах — гнезда, оставшиеся от балок кровли и врубки в местах примыкания каких-то других их частей, а на земле либо истлевшие основания их срубов и столбов, либо камни от
фундамента. А на некоторых памятниках, у которых подлинное крыльцо примыкало к переделанным или тоже к уже утраченным частям, нет даже и таких следов и никаких вообще (Холм, Талица).
Таким образом, для реставрации утраченных крылец ныне осталось только два основных вида исходных данных: следы на самом памятнике и уцелевшие подлинные крыльца на других памятниках. По следам обычно легко удается установить тип крыльца, его общую композицию, конструктивную схему, основные габариты, а иногда и сечения отдельных элементов. Что же касается архитектурно-конструктивных форм отдельных деталей утраченных крылец, то для их восстановления теперь остался только один путь — путь аналогов. Для восстановления крылец, утраченных полностью и бесследно, путь аналогов остается вообще единственно возможным.
Теперь обратимся к примерам из практики и начнем с самого простого.
Крыльцо часовни из деревни Кавгора (рис. на с. 359—361). Оно сохранилось подлинным почти целиком, за исключением нескольких тесин из его ограждения «в елку», поручня в одном из пролетов между столбами и кровли над нижней площадкой. Она обветшала и рухнула, хотя ее конструктивная основа еще держалась. Сильно обветшала и сама нижняя площадка — ее невысокий сруб и пол, а также и некоторые ступени лестницы и, разумеется, вся кровля.
Хотя снаружи это крыльцо, как и все здание, было искажено тесовой обшивкой, само оно совсем не переделывалось и, по существу, не понесло никаких утрат. Поэтому вся его реставрация свелась, во-первых, к освобождению от тесовой обшивки (в данном случае это произошло само собой при перевозке здания в Кижи) и, во-вторых, к возобновлению обветшавших частей и восстановлению немногочисленных утрат. Надо отметить, что все обветшавшие и утраченные элементы здесь были восстановлены по первым двум категориям достоверности. Нижняя площадка, ее подкровельная конструкция, ступени лестницы и кровли — по первой категории (копирование абсолютных подлинников), а поручень и отдельные тесины ограждения — по второй категории (по подобным подлинникам на этом же памятнике).
Северное крыльцо Кондопожской церкви сохранило свою подлинную форму, но утратило ряд деталей: резные столбы заменились жидкими стойками с продольными фасками по углам; зубчатая обработка концов кровельного теса на западном скате крыши заменилась прямым обрезом; резная причелина — гладкой доской; шелом —двумя досками, сбитыми гвоздями, а водосток у нижнего ската кровли был уничтожен вообще. Обветшали и требовали замены часть венцов сруба нижней площадки, одна лестничная тетива (косоур), большинство ступеней и подступенков, брусья, связывающие концы консолей-выпусков, и вся кровля вместе с ее верхней обвязкой. Кроме того, совершенно обветшали два верхних бревна западной консоли — одной из двух опор всего крыльца. Поэтому оно могло рухнуть со дня на день и еще кое-как держалось благодаря предусмотрительно поставленным подпоркам. Столь тяжелое состояние крыльца определило и технический способ его вос-
становления: оно было разобрано все до основания, и с этого начались на нем реставрационные работы.
Все старые части и детали крыльца, пережившие позднейший ремонт, расценивались как первоначальные, т.е. как абсолютные подлинники. Это подтверждалось и архивными документами, из которых было известно, что Кондопожская церковь «... за время своего существования в течение 124 лет никогда не ремонтировалась».*
Поэтому все подлинники, сохранившие достаточную прочность, в процессе реставрации были поставлены на свои прежние места без малейших изменений. В их число входили следующие: средний венец, отдельные бревна и две ступени нижней площадки; одна тетива лестницы, несколько ступеней на ней и тесовое ограждение — перила; отдельные уцелевшие доски пола и потолка верхней площадки; тесовый фронтон и, разумеется, сама восточная консоль, а также и нижние выпуски поврежденной западной консоли.
Все совсем обветшавшие подлинники возобновлялись по своему же собственному образцу (первая категория достоверности). Среди них — два верхних бревна западного выпуска, нижняя обвязка и перила рундука, одна тетива лестницы и ее некоторые ступени, верхняя обвязка и подкровельные балки и др. Были на этом крыльце и утраченные детали. К ним относились резные столбы, несущие кровлю, сама кровля, причелины, шелом и поток у нижнего свеса крыши. Все они, кроме потока, восстанавливались по таким же деталям, сохранившимся в других местах этого же памятника (вторая категория достоверности). Так, столбы были восстановлены по таким же столбам на южном крыльце; причелина и шелом — по образцу тех, что были на алтарной бочке, а кровля, точнее ширина и толщина ее тесин и форма их «усеченных мик», — по шатровой полице.
Единственная утрата, форму которой здесь пришлось определять по аналогам с других зданий, — это поток у нижнего свеса крыши (четвертая категория достоверности). Сам факт его существования здесь подтверждался врубкой в стене и гнездами в поперечных балках для его куриц. В качестве аналога в данном случае был выбран поток такого же типа на одном из домов в этом же селе. Отметим, что все прочные подлинные детали, вкрапленные в разных местах реставрированного крыльца, свидетельствуют о тесной и полной увязке всех возобновленных и подлинных элементов и убедительно подтверждают достоверность восстановления всех обветшавших подлинников и всего крыльца в целом.
Из техники самих восстановительных работ здесь хочется привлечь внимание лишь к одному практическому приему, при помощи которого были возобновлены выпуски — эта основная деталь крыльца, очень ответственная и в конструктивном, и в художественном отношении. В западной консоли, состоящей из двух длинных и двух последовательно уменьшающихся выпусков бревен, сгнила вся ее верхняя часть, т.е.
оба длинных выпуска, которые несли на себе, по сути дела, все крыльцо. При этом оба нижних выпуска сохранились отлично и были способны воспринять на себя и нести всю нагрузку, которую раньше несли главным образом оба верхних выпуска.
Вся «хитрость» этого приема сводилась к тому, чтобы возобновить оба верхних выпуска, не прибегая к чрезвычайно трудному вывешиванию сруба. А практически он был реализован следующим образом, Каждый из двух гнилых выпусков удалялся весь целиком и с таким расчетом, чтобы торец нового бревна мог углубиться в стену на 10— 12 см так, чтобы это сопряжение не было заметно и находилось внутри стены. Для этого в стене на месте сгнившего выпуска выдалбливалось круглое гнездо для нового бревна, имитирующего выпуск, а в торце этого круглого гнезда, в свою очередь, выдалбливалось другое гнездо — меньшее и прямоугольное, верхняя плоскость которого была наклонной и поднималась по мере его углубления. На торце нового бревна, предназначенного на замену выпуска, делался косой шип, соответствующий гнезду в стене. Для того чтобы этот шип беспрепятственно входил в свое гнездо, он снизу слегка закруглялся, а наружный конец самого бревна поднимался. Затем, после окончательной припазовки и установки на свое место, новое бревно крепилось к нижнему выпуску вертикальными шпонками — нагелями. Эти нагели (толщиной 8 см) забивались в отверстия, высверленные для них в толще нового и старого выпуска, и, таким образом, связывали их воедино. Второе верхнее бревно кронштейна восстанавливалось тем же способом.
Такой прием замены сгнивших выпусков консоли надежно обеспечивает полную статическую неизменяемость новых частей: их продольному сдвигу препятствуют косой шип и шпонки, а поперечное смещение делается невозможным благодаря продольному пазу и брусьям нижней обвязки. С архитектурно-художественной точки зрения этот прием тоже достаточно хорош, потому что он позволяет скрыть стык имитированного выпуска со стеной, который здесь был бы особенно неуместен. И теперь отличить новые выпуски от подлинных можно только очень внимательным взглядом.
Однако столь простой и чистый способ замены гнилых выпусков, к сожалению, далеко не универсален. Он может применяться только в тех сравнительно редких случаях, когда в консоли сохранилась такая часть выпусков, которая способна воспринять на себя основную нагрузку.
Как полную противоположность этому гибкому, не всегда доступному способу восстановления выпусков, сошлемся на другой пример. На церкви в селе Лычный Остров (1620 г.) при ее переделке в XIX веке выпуски подлинного висячего крыльца были спилены вообще, вровень с «остатками». Поэтому здесь для того, чтобы восстановить выпуски, пришлось поднимать сруб, вынимать из него части тех бревен, у которых выпуска были спилены, а затем заменять их новыми бревнами, с новыми выпусками. В конструктивном отношении такой способ более совершенен, но зато с общеметодической и архитектурно-художественной точек зрения он значительно проигрывает, потому что вынуждает
идти на дополнительные утраты подлинных частей сруба и на неуместные стыки бревен. Если же при такой операции, чтобы избежать стыков, менять не отдельные части бревен, имевшие, выпуски, а все их целиком от угла до угла, то тогда утраты подлинников будут еще больше; тогда еще острее станет вопрос, а стоит ли вообще восстанавливать одну часть памятника за счет другой. Но этот вопрос уже выходит за рамки прикладной методики восстановления утрат и переходит в область общих проблем теории реставрации.
Крыльцо Покровской церкви в Кижах (рис. на с. 362—365). В прошлом открытое, оно при позднейшем ремонте было закрыто сплошной тесовой обшивкой, как и все здание. Эта переделка совершенно исказила первоначальный идейно-художественный смысл крыльца как парадного входа в общественное здание и уничтожила его как пространственную форму, которая связывала архитектурный объем всей церкви с окружающей средой. Тесовая обшивка уничтожила и пространственную глубину самого крыльца, что свело на нет смысл его асимметричной композиции, ориентированной на центр ансамбля; она стерла и гармоническую взаимосвязь деталей, составляющих его, и превратила все крыльцо в безликую пристройку случайной формы.
Тесовая обшивка здесь не осталась только поверхностным наслоением, как на крыльце часовни из Кавгоры. Она повлекла за собой уничтожение некоторых старых деталей крыльца: резных столбов, перил и подзоров между ними. Вместе с обшивкой, очевидно, сменилась и кровля, на которой уже не были повторены зубчатые окончания теса, хотя старая причелина на одной стороне осталась на месте. Однако конструктивная основа старого крыльца тут не претерпела изменений — главные ее элементы хорошо сохранились и лишь немногие из них обветшали и нуждались в замене. Как и обычно, все первоначальные и хорошо сохранившиеся элементы крыльца были оставлены здесь на своих местах без малейшего изменения. К ним относились нижние опорные столбы с лежащими на них балками и обвязкой; все детали лестничного марша, кроме одной нижней ступени; верхняя обвязка рундука и лестницы; пол и потолок; стропила, образующие фронтон, а также и его тесовый тимпан на фасаде. Среди подлинных элементов сохранилась и самая ответственная архитектурно-конструктивная деталь крыльца — один единственный резной столб.
При реставрации этого крыльца первоначальные, но уже сгнившие элементы были заменены новыми, целиком повторявшими формы старых. К ним относились вся нижняя площадка крыльца вместе с ее полом, первая ступенька лестницы, рубленная из одного бревна, шелом на кровле и причелина. Элементы позднейшего происхождения в данном случае были удалены независимо от их сохранности. К ним относились двухсторонняя тесовая обшивка наружных стен и все сопутствующие ей детали: стойки, заменившие резные столбы, новая дверь и окна, а также и вся обветшавшая кровля. И, наконец, утраченные элементы крыльца восстанавливались либо по сохранившимся тут же подлинникам, либо по их врубкам. Если же не оказывалось ни тех, ни других, — то по аналогам с других памятников.
К числу тех утрат, которые были восстановлены по сохранившимся подлинникам, относятся резные столбы, пики кровельного теса и причелины. При восстановлении столбов был использован не только сам уцелевший столб, но и гнезда для шипов всех других утраченных столбов, которые остались от них в верхней и нижней обвязке и точно определяли их прежние места. Старые кровельные тесины с пиками, употребленные в поздней кровле в качестве подтеска, послужили образцом для новой кровли. Таким же образом для возобновленной причелины стала старая причелина, уцелевшая на одном скате крыши крыльца.
Значительно сложнее оказалось восстановление двух бесследно утраченных деталей крыльца — подзора под верхней обвязкой и ограждения. Надо сказать, что размеры обеих этих деталей обычно легко определяются по столбам: длина — по расстояниям меж столбами, а толщина и высота — по гнездам, оставшимся в этих столбах.
Но в данном случае все очень осложнялось. На подлинном резном столбе — единственном источнике информации о формах обеих утрат — не было врубок для них вообще. Да их тут и не могло быть, потому что столб находился в таком месте крыльца, где не бывает ни подзоров, ни перил. Он стоял у стены сеней и служил внутренней опорой для балки потолка, чем является и поныне. Таким образом, ни прямых, ни косвенных данных, проливающих свет на формы подзора и тип ограждения здесь, не имелось. И тем не менее их необходимо было восстановить.
Когда речь идет о необходимости восстановления перил, это понятно. Без них такое высокое крыльцо, как на Покровской церкви, вообще немыслимо. Но можно ли это же самое сказать о подзоре? Конечно, с функционально-утилитарной точки зрения подзор не нужен вообще. Но ведь есть еще и архитектурно-художественная точка зрения на ту или иную декоративную деталь. И именно с этой точки зрения подзор на крыльце так же необходим, как крест на главке или ступень на лестнице, потому что это неотъемлемая часть данной архитектурной формы.
Так ли это? Мы не можем утверждать, что подзоры существуют на всех крыльцах. Но на крыльцах всех древних церквей и часовен Прионежья они существуют без единого исключения так же, как и на открытых гульбищах-галереях и на звонах колоколен. Правда, из-за позднейших переделок они не везде сохранились. Но там, где уцелели подлинные наружные столбы, на каждом из них гнезда для подзоров есть. Поэтому для подтверждения если не факта их существования, то предположения о том, что подзоры тут были, можно взять в качестве аналога любой из памятников Прионежья в отдельности или все вместе.
Относительно самой формы и декора подзора прионежского типа можно сказать, что они так же стабильны как, скажем, декор и форма городкового лемеха. Монопольное положение на всех древних зданиях Прионежья занимает подзор с круглыми отверстиями и нижним краем, порезанным в виде чередующихся закруглений и парных зубцов. В нем
варьируется иногда только диаметр отверстия и шаг зубцов, да и то в пределах отклонения от средней «типовой» нормы, не превышающей 1—2 см. Именно такие подзоры, представленные в своем наиболее распространенном варианте, сохранились и на самой Покровской церкви. Они находятся под всеми свесами крыши: и на центральном столпе, и на углах четверика, и на девяти малых восьмериках, и на алтарном прирубе. И что очень существенно, их форма повсюду одинакова, несмотря на разную массу архитектурную и значимость частей здания, которые они украшают, и на разную высоту их расположения вообще. Поэтому и для крыльца казалось правильным принять точно такой же тип подзора, что и было сделано.
Вторая бесследно утраченная часть крыльца — его перила — прошла два этапа реставрации. Оба эти этапа по-своему очень поучительны. Первый же этап — особенно, потому что в нем очень ярко и даже курьезно проявился чисто формальный, а вернее, формально-бюрократический подход к реставрации. Поэтому на них надо остановиться несколько подробнее.
На первом этапе эти перила были восстановлены в виде балясника по аналогии с позднейшими балясниками на многих других памятниках Заонежья, появившихся в XIX веке. И это нелепое ограждение было сделано, увы, по настоятельной рекомендации экспертов проекта реставрации. Хотя в самом проекте крыльца предполагалось восстановить перила совсем другого типа: традиционные тесовые и глухие, куда более характерные для древнерусской архитектуры, чем жиденький балясник, недавно перекочевавший в народное зодчество совсем из другого мира. Такое странное решение экспертизы мотивировалось только тем, что у Преображенской церкви существует такой же балясник, хотя и позднейший. И еще тем, что никаких формальных документов, подтверждающих проектное предложение, в данном случае не имелось!
Что можно сказать о таком подходе к реставрации утраты? Формально все правильно, а по существу — абсурд. Ограждение, состоящее из балясин — плоских или круглых, вообще не свойственно древнерусскому деревянному зодчеству. Во всяком случае, ни на одном из памятников оно не было обнаружено как первоначальное; не было найдено и следов, указывающих на то, что оно когда-то тут существовало. Однако балясник, подобно барочным наличникам с волютами и другим архитектурным формам, пришедшим из города, стал одной из характерных деталей деревянного зодчества второй половины XIX века. Он получил широкое распространение в этот период и в архитектуре жилища, и в новом декоративном уборе древних церквей, часовен и колоколен, сопутствующем их перестройкам. Поэтому теперь балясник действительно стал преобладающим типом ограждения крылец, гульбищ и звонов колоколен. И в этом отношении эксперты формально были правы. Но правы ли они, если речь идет о восстановлении типичной формы утраченной детали гораздо более раннего времени? Вот тут-то и начинаются серьезные разногласия, корни которых уходят в недра общих научных основ реставрации.
Если свести суть таких разногласий к практической стороне дела, то вопрос ставится примерно так: чему отдать предпочтение? Может быть, позднейшей форме, не свойственной подлинному облику памятника (восстановление которой, однако, очень легко аргументируется какими-то поверхностными, количественными показателями), или предпочесть типичную форму, порожденную самим деревянным Зодчеством и выражающую его древние традиции, существование которой фактическими данными уже не может быть подтверждено? Говоря точнее, какое из этих двух зол наименьшее? И на каком из этих двух вариантов надо остановиться?
Экспертиза, подойдя к вопросу формально, сочла первый вариант наименьшим злом, хотя очевидно, что именно он представлял собой зло наибольшее. В общем, восстановление перил по первому варианту — это показательный пример компромиссного решения, в котором отчетливо сказалась недостаточная осведомленность в древнерусском деревянном зодчестве и особенно в его наслоениях. Однако позже, вопреки рекомендациям экспертизы, балясины с их поручнями все-таки были сняты и явочным порядком заменены ныне существующим тесовым ограждением крыльца, которое воспроизводит тип перил, сохранившийся на Кондопожской церкви, на часовне из деревни Кавгора в Кижах и на многих других памятниках.
Такие перила, состоящие из тесин, уложенных параллельно поручням в пазы столбов, представляют собой одну из типичнейших для русского деревянного зодчества форм ограждений. Они делались не только на крыльцах и галереях, но и на звонах колоколен и вышках крепостных башен, на балконах жилых домов и на многих других частях зданий, включающих в свою композицию элементы открытого пространства. Такой тип ограждения распространен очень широко и встречается в разных местах России на зданиях самых различных типов, построенных не позже первой четверти XIX века. Такие ограждения представлены, например, на крыльцах церквей в селах Панилово, Чухчерьма и Вазенга Архангельской области; Юрома Коми АССР; Шуерецкое и Кавгора КАССР; на избах в деревнях Варварское и Горка на р. Онеге; в селах Кошино на р. Северной Двине и Турья на Вычегде; на звонах колоколен в селах Шелтопорог КАССР и Кулига-Дракованово Архангельской области; на галереях часовни в деревне Федоровское и церкви в селе Белая Слуда Архангельской обл.; на дозорных вышках крепостных башен в селе Торговише Пермской области и Якутского острога. Значительно позже того, как крыльцо Покровской церкви было уже восстановлено, такой же точно тип перил был обнаружен и на ряде памятников, находящихся вблизи Кижей, — на часовнях в деревнях Суйсаари, Селецкое, Лижмозеро и др.
Таким образом, на втором этапе реставрации крыльца Покровской церкви из двух недоказуемых предположений о существовавшем типе перил было принято наиболее вероятное — самое типичное, полнее других отвечающее Духу времени и архитектурно-конструктивным традициям. Кроме того, глухие перила и значительно более нейтральны, чем претенциозный, бросающийся в глаза балясник. А выбор не только ти-
пичной, но и нейтральной архитектурной формы — это одно из основных положений методики восстановления бесследно утраченной детали.
Крыльцо Кемского собора (рис. на с. 366—369). Его реставрация в отличие от трех предыдущих примеров показательна в двух отношениях. Во-первых, оно было восстановлено все заново: от нижнего венца сруба до шелома на коньке крыши. И, во-вторых, бесследных утрат в нем было значительно больше, а поэтому и сама реставрация оказалась настолько же сложнее. Подлинное крыльцо традиционного двухсводного типа было здесь радикально переделано в конце 80-х годов XIX века, когда обшивался тесом и приводился к «благолепному виду» весь собор. По сути дела оно было просто уничтожено, а на его месте построено новое крыльцо по совсем другой композиционной схеме, в иных, чем прежде, архитектурно-конструктивных формах.
От подлинного крыльца здесь осталось только его основание — лежачий сруб с двумя лестницами. Но теперь к нему был приставлен новый сруб с третьей центральной лестницей, что и определило новую композицию позднейшего крыльца, не свойственную и чуждую традициям древнего деревянного зодчества. Столь же чуждыми были здесь и другие архитектурно-конструктивные формы: дугообразная кровля с лучковым тимпаном, гладкие, сухие столбы и жиденькие перила штакетного типа. А разноцветная масляная окраска лишь завершила общую картину искажения.
К началу реставрационных работ (1950 г.) это обновленное крыльцо уже обрушилось и представляло собой груду полусгнивших обломков. Поэтому все крыльцо приходилось восстанавливать заново, и в его реставрированную структуру уже нельзя было включить ни единой подлинной детали, сохранившей свою прочность, как это делалось при реставрации крылец Кондопожской и Покровской кижской церквей и как это желательно делать во всех случаях, когда для этого есть возможность.
При исследовании памятника обнаружилось, что на западной стене сеней, там, где было крыльцо, остались врубки для коневой слеги и для всех других поперечных балок кровли; в том числе были и врубки для нижних балок обвязки, в которых, кроме того, имелись гнезда для подзоров. На этой же стене обнаружились штрабы для пола подлинного крыльца и для ступеней обеих лестниц. А сам сруб, хотя он сгнил совсем и врос в землю, сохранил свою структуру в достаточной степени, чтобы ее можно было воспроизвести заново. На нем сохранились даже некоторые плахи пола и ступени, вытесанные из целого дерева.
Вот, собственно, и все реальные исходные данные, которые давало для реставрации крыльца само здание. И никаких других и дополнительных источников сведений о его утраченных формах не имелось, если не считать обмера реконструкции западного фасада Кемского собора, блестяще выполненного В. В. Сусловым. Но об использовании этого чертежа не могло быть и речи, потому что на нем воспроизведены искаженные формы крыльца, к тому же дополненные произвольно нарисованными деталями (бочка, перила с переломом, столбы и др.).
Достаточны ли эти данные для достоверного восстановления
крыльца? И нет и да. Нет, потому что есть много бесследно утраченных подлинных деталей. Да, потому что эти данные позволяют восстановить главное: композиционный и конструктивный тип крыльца, его основную форму и габариты, а также и многие детали, причем с большой точностью. Вот в соотношении этих «да» и «нет» и кроется незримая мера, которая определяет возможность и целесообразность восстановления крупной утраты памятника.
В данном случае «да» явно преобладало над «нет». Архитектурно-конструктивная основа крыльца — его сруб — возобновлялся по старому срубу. А вместе со срубом, как бы сами собой, столь же достоверно восстанавливались и подлинная композиция, и конструктивный тип самого крыльца, и такие ответственные детали, как обе лестницы и пол. Причем в этих деталях, как и в самом срубе, восстанавливались не только их размеры и формы, но и их подлинные конструкции. А это уже не мало! Почти то же самое можно сказать и о другой, не менее существенной части крыльца — его кровле. Врубки на стене давали возможность восстановить не только общую форму кровли, уклоны ее скатов, размеры по длине и ширине, высоту и другие параметры. Они точно определяли место и основных архитектурно-конструктивных деталей, таких, как нижние балки на обоих скатах, коневая слега и столбы, несущие всю кровлю, и таких незначительных, как подзоры.
Словом, опираясь на все эти исходные данные и, разумеется, на традиционные технические приемы, типичные для деревянного зодчества Поморья, основные части крыльца можно было восстановить без всяких натяжек, компромиссов (и укоров собственной совести). К таким же частям и деталям относились перила крыльца и подзор под верхней обвязкой. По поводу восстановления перил можно лишь повторить все то, что говорилось о перилах крыльца Покровской церкви в Кижах, а о подзоре достаточно сказать, что его резьба была скопирована с подлинного подзора на тесовой стене сеней, к которой примыкало само крыльцо.
Когда дело дошло до восстановления резьбы на столбах, то архитектор оказался примерно в таком же безвыходном положении, как васнецовский «Витязь на распутье». Почему же это произошло при восстановлении именно резьбы столбов, а не каких-то других деталей? Только потому, что именно эта резьба всегда индивидуальна и по-своему уникальна. На каждом памятнике она особая, и нет среди них таких, где резные столбы были бы одинаковые. Все они в чем-то различны, и ни один из них не повторяется. Есть у резных столбов, конечно, какие-то общие признаки, по которым их можно легко систематизировать и свести в разные типологические ряды, различаемые, скажем, по назначению и размерам, по характеру резьбы и ее композиции, по составу и формам отдельных деталей, составляющих эту резьбу, и т.п. Но тем не менее в каждом таком ряду резьба отдельных столбов останется в чем-то неповторимой, как человеческое лицо. Правда и среди людей есть двойники. Но в реставрация вся беда в том и состоит, что мы не можем найти «двойника», потому что не знаем самого оригинала.
Не преувеличено ли здесь значение индивидуальности резьбы стол-
бов? И не противоречит ли оно ранее сделанным утверждениям об «одинаковости» и «типовости» множества других элементов, из которых состоят самые разные произведения древнего зодчества? Согласуется ли все сказанное о неповторимой уникальности резьбы столбов с тем, например, чем аргументировалось восстановление «типовых» перил и подзора крыльца Покровской кижской церкви? (Когда утверждалось, что эти детали можно встретить на множестве других памятников: глухие тесовые перила — повсюду, а подзоры определенного типа — только в Прионежье). Не вступает ли одно с другим в вопиющее противоречие? И действительно ли «типовость» большинства элементов уживается рядом с уникальностью некоторых из них?
Здесь, по-видимому, уместно сделать отступление и привлечь внимание к одной общей закономерности, наблюдаемой в древнерусском деревянном зодчестве. Как уже говорилось, большая часть элементов, из которых созданы здания самых различных типов, как бы стандартизована и повсюду одинакова. Более того, все многообразие композиций самых различных зданий в общем тоже создано из сравнительно небольшого количества «типовых» архитектурно-конструктивных форм, ставших традиционными для всего древнерусского деревянного зодчества. Эти типовые формы — самые разнообразные. Среди них и такие крупные, как, например, прямоугольная клеть под двускатной крышей или восьмерик, крытый шатром; и такие, как повал или косящатое окно, и даже такие мелкие, как, скажем, городковый лемех или кровельный тес с «усеченной пикой».
В эту же сферу типовых элементов входят и многие технические приемы и способы, при помощи которых создаются сами эти типовые формы и которые стали почти неизменными и неподвижными в своем развитии. К примеру, такие, как приемы рубки углов или соединения сруба с проемами, способы обработки наружных и внутренних поверхностей стен или устройства полов, потолков и т.п. И заметим попутно, что именно эта «типовость и одинаковость» архитектурно-художественных форм и их конструктивно-технического строя придает всем произведениям древнерусского зодчества один общий характер, какими бы разными они ни были по размеру, назначению и композиции, по времени и месту.
И тем не менее наряду с основной массой типовых форм существуют и совершенно уникальные. При всей тождественности большинства однотипных форм изредка встречаются и такие, среди которых нет двух равных. И, несмотря на их неповторимую индивидуальность, сами они остаются типичными для деревянного зодчества, хотя и не являются типовыми. Именно к таким формам — типичным, но не типовым — и относятся столбы крылец. Их резьба всегда оригинальна и выразительна. Подобно энтазису античных колонн, она словно пружинит под нагрузкой, которую несут столбы, и очень образно передает их тектоническую сущность. А сами столбы, как и крыльца, которые они украшали, входили в число тех немногочисленных архитектурно-конструктивных деталей зданий, на которых концентрировалось главное внимание древних зодчих и реализовался их творческий импульс.
Отсюда становится очевидной и та высокая ответственность, которая ложится на плечи архитектора при восстановлении резного декора столбов, если, он утрачен полностью. Есть три пути решения этой трудной и идеально неразрешимой задачи. На них мы остановимся ниже — на примерах восстановления других бесследных утрат. А пока что снова вернемся к крыльцу Кемского собора, чтобы показать, как же эта ответственная задача была решена в данном случае.
На чердаке церкви поморского села Вирма была обнаружена половина расколотого вдоль резного столба. Раньше этот столб, вероятно, тоже стоял на крыльце, а позже, при перестройке трапезной и благолепном обновлении всей церкви, он был вторично использован, но уже в качестве одной из лестниц внутри куба, ведущих к центральной главе. Резьба столба была настолько хороша, что очень хотелось ее как-то сохранить и возродить. Это и определило его роль как аналога для восстановления столбов, тем более что он подходил и по размерам. Теперь чудесная резьба, варварски уничтоженная в Вирме, органично вошла в архитектуру крыльца собора в Кеми и этим обрела свою вторую жизнь.
Так восстанавливалось одно из крылец, разрушенных до основания, совершенно заново и только по более, чем скромным следам и остаткам подлинного крыльца и по аналогичным деталям на этом же и другом памятнике. Приведенный пример иллюстрирует один из наиболее трудных случаев, встречающихся в реставрационной практике.
Но иногда бывают и еще более трудные случаи, труднее которых просто уже не может быть. Когда на памятнике вообще не остается никаких следов крыльца — ни на стене, потому что уже нет самой стены, ни на земле, потому что те места, где мог быть фундамент, либо многократно перекапывались, либо заняты новой пристройкой.
Крыльцо церкви из села Холм, перевезенной в Костромской музей народного зодчества, иллюстрирует именно один из таких случаев (рис. на с. 370—-371). Холмская церковь была настолько сильно искажена позднейшими переделками и настолько сильно обветшала, что у нее даже не сохранилось то место галереи-гульбища, куда примыкало ее подлинное крыльцо. Не осталось тут и никаких признаков фундамента (валунов) или сгнивших бревен нижней площадки крыльца: все это место было занято теперь кладбищем. А коль скоро этот памятник стал одним из ведущих экспонатов музея, его уже нельзя было оставлять в искаженном и ущербном виде и со всеми его утратами. Не говоря уже о том, что без крыльца памятник не мог быть полноценным экспонатом по соображениям чисто функциональным — в него надо же было как-то входить. Вот и все исходные данные для реставрации крыльца этого памятника. Сумма их — нуль!
В таких и подобных случаях перед архитектором открываются три возможности, три варианта решения поставленной задачи. Первый вариант— отказаться от реставрации крыльца вообще и заменить его, скажем, удобным трапом с поручнями. Можно даже придать ему подчеркнуто-современную форму, чтобы резче выразить контраст разновременных форм и идею отказа от реставрации. Второй вариант — по-
добрать в качестве аналога такое же крыльцо, какое здесь могло быть вероятнее всего, и добросовестно скопировать его «один к одному», без малейших изменений. И третий вариант — воссоздать крыльцо такого же типа, положив в его основу типичную и самую простейшую архитектурно-конструктивную схему и используя в ней типовые детали самой нейтральной формы. Других вариантов нет и не может быть. Если не считать, конечно, таких, в которых все эти три варианта переплетаются самым неожиданным и странным образом и получается вообще невесть что.
Какой из этих трех вариантов самый правильный и оптимальный? Думается, что однозначный ответ на этот вопрос дать нельзя. В каждом конкретном случае тот или другой ответ на него будет предрешаться многими привходящими обстоятельствами. Среди них и сам памятник со всем комплексом его особенностей, и возможность подбора аналогов, и уровень профессиональной подготовки архитектора-реставратора, и многое другое.
Как же этот вопрос был решен при реставрации крыльца Холмской церкви? Первый вариант — отказ от восстановления крыльца — тут исключался по мотивам, уже изложенным. А второй вариант — копирование аналога — оказался нереальным, потому что в пределах данной географической зоны не удалось найти самого аналога — крыльца одновсходного симметричного типа, сохранившегося в подлинном виде. На памятниках деревянного зодчества Костромской и смежных с ней областей подлинных крылец вообще уже нет давным-давно — ни этого, ни каких-либо других типов. Таким образом, в данном случае выбора не было и оставалась только одна возможность — принять третий вариант, т.е. воссоздать одновсходное прямое крыльцо, которое тут только могло и быть (вероятнее всего), и сделать его из таких же деталей, из которых сделаны все простейшие крыльца этого же типа там, на Севере, где они еще сохранились в подлинном виде.
В восстановленном крыльце Холмской церкви использованы самые распространенные, простые и бесхитростные приемы и детали, которые можно во множестве встретить на самых разных зданиях русского Севера, построенных в XVIII—XIX веках. Все, начиная с места расположения и общей архитектурно-конструктивной схемы крыльца и кончая его подзором, представлено здесь в самом типичном и нейтральном выражении, в самых беспретенциозных формах. Собственно, это даже не крыльцо, а просто крытая лестница на тетивах, имеющая внизу невысокую нижнюю площадку, необходимую для упора самой лестницы. Такие же крыльца-лестницы существуют и как самостоятельная архитектурная форма (часовня в деревне Овчинконец, церковь в селе Почозеро, изба в деревне Кони), и как составная часть более крупных и парадных крылец (Кижи, Кондопога, Кавгора). Если, скажем, взять крыльцо Кавгорской часовни, а затем отбросить рундук и поставить его лестницу перпендикулярно стене, то это и будет крыльцо Холмской церкви. С той лишь разницей, что детали, несущие в Кавгорской часовне резной декор, характерный для северо-западного региона, здесь представлены в самых нейтральных формах, типичных для всех регио-
нов Севера. Причелины тут уже без ажурного прионежского подзора, простые и гладкие, а столбы — без резьбы, только с продольными фасками на углах и тоже намного проще.
На примере восстановления крыльца Холмской церкви хорошо видно, что в основе третьего варианта лежит тот же метод, что и в основе второго варианта, т.е. метод аналогов. Разница между ними сводится к тому, что по второму варианту утрата восстанавливается по одному аналогу вся целиком, а по третьему варианту та же самая утрата воссоздается по нескольким аналогам, разным для различных деталей.
На этом же примере отчетливо видны преимущества и недостатки каждого из этих двух вариантов. Второй вариант — более простой, но менее гибкий. Простой он потому, что допускает чуть ли не механическое копирование аналога, а не гибкий — потому, что крайне ограничивает возможности выбора самого аналога или, как в данном случае, вообще исключает такую возможность. Третий вариант, напротив, более гибкий, но менее простой. Гибкий он потому, что позволяет воссоздать утрату по частям, для которых имеется больше возможностей подобрать аналог, чем для всей части здания в целом. А менее прост он тем, что основывается как бы на обобщенном видении объекта реставрации, которое «приходит» в процессе более или менее длительного изучения деревянного зодчества самых разных регионов страны, становится итогом осмысления основных закономерностей исторического развития всей народной архитектуры, складывается по мере накопления практического опыта.
Отсюда сама собой вытекает одна простейшая рекомендация. Если обобщенного «видения» деревянного зодчества еще нет, то пользоваться третьим вариантом восстановления утраченного крыльца (и вообще любой утраченной части памятника) надо крайне осмотрительно. Иначе может получиться то же самое, что получилось с крыльцом Глотовской церкви, перевезенной в Суздаль. Силуэт, общая форма, композиционная и конструктивная схемы этого крыльца восстановлены абсолютно правильно, и все оно производит издали отличное впечатление. Но, к сожалению, только издали. Когда же подходишь к нему поближе и вглядываешься в его детали, то убеждаешься, что они «нарисованы» так, как в деревянном зодчестве не бывает вообще: ни во Владимирской, ни в какой-либо другой области русского Севера. Не говоря уже о том, что некоторые детали этого крыльца несут на своих формах большой налет стилизации, как, например, поток, у них есть еще один серьезный недостаток. Едва ли не все они лишены той солидной массивности и крупномерности, которые так характерны для древнего зодчества разных географических зон России. Не воплотилась в этом крыльце и одна основная особенность всего древнего зодчества — архитектурно-конструктивное единство. Этот непростительный недостаток выражен хотя бы в том, что тесовые перила лестницы здесь крепятся не в пазах столбов, как делалось везде, где оно было, а при помощи тонких реек, прибитых к столбам штампованными гвоздями. И это на уровне глаз, вблизи, на самом видном месте!
Итак, несколько приведенных примеров восстановления крылец
показывают разные случаи из практики — от самого простого до наиболее сложного. Эти примеры, по сути дела, охватывают все типичные случаи, какие могут встретиться при реставрации памятников деревянного зодчества. Но далеко не все из них будут приближаться к первым двум примерам (Кавгора и Кондопога), в которых показано восстановление крылец, сохранивших свои подлинные формы почти что полностью. Приходится с сожалением отмечать, что для нынешнего состояния памятников два последних примера (Кемь и Холм) куда более типичны, чем два первых. На большинстве древних деревянных зданий крыльца либо искажены и совсем утратили свой подлинный облик, либо уже не существуют вовсе. И лишь на очень немногих памятниках крыльца сохранились более или менее хорошо и донесли до нашего времени свои подлинные формы — хотя и ни одно из них не уцелело в первоначальном виде. Именно они, эти немногие уцелевшие крыльца, теперь стали единственным достоверным первоисточником, на который только и приходится опираться при реставрации утраченных крылец на всех других памятниках. Но и к ним надо подходить очень осторожно и критически, потому что в каждом из них есть немало позднейших элементов, имеющих формы, чуждые древнему зодчеству.
К достоверным источникам относятся и фотографии крылец уже не существующих памятников. Однако пределы их практического использования довольно ограничены, потому что по ним далеко не всегда можно установить то, что теперь нужнее всего, — конструктивные узлы, точные размеры отдельных деталей, способы их сопряжения между собой и другие технические особенности устройства древних крылец.
Таковы реальные условия и возможности восстановления крылец на сегодня. Они определяют и характер исходных данных, и доступную степень достоверности восстановления и, разумеется, саму методику реставрации крылец, сложившуюся на основе этих реальных условий и возможностей.
Когда мы говорим, что утраченные крыльца теперь можно восстановить только по немногочисленным подлинным аналогам, то это отнюдь не распространяется на общую композицию, архитектурно-конструктивную схему и основные габаритные размеры утраченных крылец. Эти общие параметры в большинстве случаев определяются по следам — врубкам на стенах и по остаткам фундаментов, как это было показано на примере с крыльцом Кемского собора. Общие параметры крылец вообще не повторяются, и даже, если на разных памятниках они однотипны, то все равно в них есть какие-то различия, хотя бы в габаритных размерах. Поэтому прием копирования композиции утраченного крыльца с другого памятника надо считать недопустимым в принципе. Но, к сожалению, практика иногда вынуждает идти на компромиссы, и этот «запрещенный» прием приходится применять в тех крайних случаях, когда никаких данных, определяющих общие параметры утраченного крыльца, на самом памятнике уже не осталось.
В таких тяжелых случаях к определению типа утраченного крыльца можно подойти каким-то косвенным путем. Например, путем исключения других типов, несовместимых с архитектурной формой той части
здания, к которой оно примыкало. А сообразуясь с высотой этой части здания, можно установить и габаритные размеры крыльца. Однако повторяем, что такие случаи редки, а в подавляющем большинстве случаев общие параметры утраченных крылец определяются с исчерпывающей полнотой по их сохранившимся следам и остаткам. Поэтому для определения типа, композиции и габаритов утраченного крыльца аналоги в большинстве случаев вообще не нужны. И более того, сам метод перенесения композиции крыльца с одного здания на другое в основе своей порочен, потому что он создает опасность искажения архитектуры памятника не свойственной ему формой.
Словом, когда речь идет об использовании крылец-аналогов как первоисточников для реставрации, то имеются в виду вовсе не общие их параметры, а лишь те отдельные детали и части, из которых они состоят. Те самые простейшие, незамысловатые и немногочисленные детали и части, традиционные и почти неизмененные по времени и месту, из которых созданы крыльца самых разнообразных типов, композиций, форм и размеров; те самые, всегда и везде одинаковые типовые приемы и формы, которые придают всем крыльцам один общий колорит и характер архитектуры, несмотря на различия их композиций, типов и размеров; те самые архитектурно-конструктивные элементы, в которых так ярко выражен и творческий метод древних зодчих, и особый русский дух, свойственный всем произведениям деревянного зодчества XVI—XVIII веков.
В умении использовать именно такие типовые элементы, связывать их между собой традиционными приемами и воссоздавать из них ту композицию, которая уже задана исходными данными, снятыми с памятника, и кроется здесь «секрет» полноценной реставрации утраты.
Правильно определить общие параметры утраченного крыльца — это еще далеко не все. Надо найти по аналогам и все те традиционные элементы, которые формируют эти параметры и превращают композиционную схему крыльца в само крыльцо. Но и это еще полдела. Надо все разрозненные элементы прочно связать между собой в единое архитектурно-конструктивное целое. Причем делать это надо совсем не так, как мы иногда представляем себе теперь, имея за плечами современную архитектурно-строительную школу. Связывать и объединять эти элементы надо тоже по старине, используя те же самые традиционные приемы, которые применяли и древние мастера*. Стало быть, надо знать еще и сами эти традиционные приемы, и не вообще, а очень точно.
Какими способами, например, связывается окладной венец нижней площадки, как на нем укладывается пол и как с ним сопрягаются столб, несущий кровлю, и тетива лестницы? Как делается тетива, как на ней крепятся ступени и подступенки и как она сама сопрягается с обвязкой рундука и с его столбом? Как вяжется нижняя и верхняя обвязка рундука и как в ней крепятся столбы, а в столбах — перила и подзоры? На-
сколько верхняя тесина кровли нависает над причелиной и как соединяются между собой сами причелины? Таких и подобных вопросов бесчисленное множество. Не только ответить на каждый из них, но даже перечислить их здесь было бы просто невозможно. Это целый мир древней стропильной техники, имевший свой неписаный кодекс правил и свод традиционных, почти неизменных приемов. Мир своеобразной технической эстетики древних зодчих, который так или иначе воплощен в каждой детали памятника и оставил на каждой из них тот или иной след.
Они-то, эти следы, и придают каждой детали тот волнующий аромат старины и особый характер ее обработки, который отражает в себе и способ ее изготовления, и воплощенное в ней своеобразное представление о красоте. Такие отзвуки технической эстетики давно минувших времен очень четко доносятся до нас и в тех огрехах и «неправильностях», которые мы порой считаем случайными, а нередко принимаем просто за брак; которые несут в себе то, что мы, со своей современной точки зрения, иногда расцениваем как недостатки технического изготовления или выражение эстетической незрелости. Тогда как именно эти-то огрехи, неправильности и шероховатости формы и делают древнюю деталь самой собой.
Допустим, что при восстановлении утраченного крыльца безупречно правильно было сделано все, что можно сделать в таком случае. По следам на стене или каким-то другим достоверным данным были бы точно установлены общие параметры крыльца, а само оно сделано из типичных частей и деталей, подобранных по соответствующим аналогам и связанных между собой по всем правилам древних строительных традиций. Допустим также, что оно уже простояло десяток лет и слилось по тону и цвету со всеми другими подлинными частями здания. Будет ли это заново сделанное крыльцо примерно таким же, как любое из подлинных?
Нет, если ограничиться только тем общим, что перечислено в этом условном примере, оно никогда не будет похожим на подлинное крыльцо. И разница между ними будет примерно такая же, какая бывает между картиной, написанной свободной рукой талантливого художника, и бездарной копией этой же картины, повторившей ее сюжет «один к одному», но по-ремесленному сухо и жестко. В чем же причина такой убогой реставрации? В том, что все детали крыльца восстановлены здесь чисто формально, лишь в своем самом общем и отвлеченно правильном виде, что они оторваны от специфических особенностей древнего зодчества, которые накладывают на их форму свою особую и выразительную печать.
Следовательно, чтобы реставрация крыльца, взятого в этом отвлеченном и обобщающем примере, стала полноценной, необходимо выполнить еще одно условие. Надо, чтобы каждая его деталь воспроизводила не только общую форму своего аналога, но и особый характер этой формы, который определяется особенностями строительной техники и представлений о красоте, характерными для творческого метода всего древнерусского деревянного зодчества. Именно здесь, при восстановлении
отдельной детали утраченного крыльца и в проникновенном воспроизведении в ней всех нюансов и модуляции древней формы, и кроется самый главный секрет его полноценной реставрации. Это относится и к крыльцам, и ко всем деталям других частей памятника.
Последний пример — условный и обобщающий. В нем подводятся итоги всему сказанному о восстановлении крылец и показываются общие методические принципы их реставрации. Эти общие принципы и конкретные средства их реализации в натуре, по сути дела, относятся и ко всем другим частям и деталям древних деревянных зданий. Нетрудно увидеть, что все сказанное о реставрации крылец в основном своем содержании распространяется на любую другую часть памятника, какой бы она ни была и где бы она ни находилась.
Поэтому излагать здесь методику восстановления всех других частей памятников деревянного зодчества — значит повторять все сказанное, но только применительно к этим частям, ибо все они имеют в основном один и тот же диапазон разрушений, искажений и утрат и те же самые реальные возможности достоверного восстановления каждой из них. Поэтому и методы реставрации всех других частей памятника ничем не отличаются от методов реставрации крылец. Меняются здесь лишь названия частей зданий и их деталей. И если в тексте о реставрации крылец заменить само слово крыльцо названием какой-то другой части, а вместо названий деталей крыльца поставить название ее деталей, то в принципе не изменяется ничего. Таким образом, все сказанное о реставрации крылец может быть легко интерполировано применительно ко всем другим частям памятника.
В подтверждение этих слов приведем еще один пример из практики, самый типовой и теперь уже самый последний — восстановление фронтонного пояса на восьмерике Покровской церкви в Кижах — еще раз наглядно подтверждает, что методика реставрации любой утраченной детали остается в основном неизменной (рис. на с. 372—377).
Исследование следов и остатков утраты и их точная фиксация, выявление аналогов и их тщательный обмер, составление на основе обмеров следов и аналогов проекта реставрации, рабочих чертежей и шаблонов отдельных элементов, изготовление этих элементов в натуре и укрепление их на своем месте — таков общий метод восстановления каждой значительной детали памятника.
Итак, секрет полноценной реставрации всего памятника при соблюдении всех других элементарных норм методики кроется в проникновенном восстановлении его деталей и особенно тех, которые утрачены полностью.
Слово секрет тут взято уже без кавычек. И сделано это только потому, что именно здесь, при восстановлении отдельных деталей, реставрация памятника подходит к самому ответственному рубежу, который разделяет ее на приземленное ремесло и крылатое искусство. Это понятно, потому что именно при восстановлении деталей в натуре, более чем в чем-нибудь другом, проявляется то самое существенное «чуть-чуть», которое и разделяет эти два разных, но близко соприкасающихся понятия и два разных подхода к делу — ремесло и искусство. Другими сло-
вами, правдивое восстановление деталей, взятых в своей совокупности, определяет в конечном итоге самое главное — реалистичность художественного образа памятника и силу его эмоционального воздействия.
Словом, культура восстановления утраченных деталей — это культура реставрации всего памятника. Она служит основной мерой, которая показывает и качество восстановительных работ и их общий идейно-художественный эффект. И тем не менее именно восстановление детали —самое слабое и уязвимое место во всей нашей реставрационной практике, в деревянном и в каменном зодчестве, в Советском Союзе и за рубежом. Происходит это, по-видимому, только из-за того, что есть больше исходных данных для восстановления общей формы утраченных частей, чем для отдельных деталей. Кроме того, общая форма есть общая форма, а деталь всегда конкретна и имеет свои вполне четкие и точные индивидуальные характеристики и данные. Поэтому общая форма утраты обычно восстанавливается сравнительно легко и просто. А восстановление утраченных деталей за неимением исходных данных крайне затрудняется и нередко вообще обходится стороной.
Поэтому после реставрации памятник иногда теряет скульптурную пластику своей общей архитектурной формы, мягкость силуэта, сам характер древнего здания и другие столь же достойные качества, присущие ему прежде. А взамен этого он получает монотонную сухость и безжизненную геометризованность общей формы, жесткость линий и контуров, упрощенный схематизм и другие столь же неприглядные качества, совсем не свойственные его подлинной архитектуре.
Это значит, что в процессе реставрации памятник потерял какую-то сокровенную часть самого себя, какую-то долю теплоты, задушевности и обаяния своего художественного образа, что в нем приглушилась сила его эмоционально-эстетического потенциала и способность говорить языком архитектуры о своем идейно-художественном содержании и передавать его по эстафете времен из поколения в поколение.
Это значит, что реставрация не раскрыла художественные сокровища памятника, а растеряла их по пути от проекта до окончания работ в натуре, что реставрация свелась к техническому укреплению памятника, а ее главная задача — восстановление его подлинной архитектуры — так и осталась нерешенной (хотя и принято считать в таких случаях, что реставрация уже закончена).
Вот это и есть обездушенная реставрация. Термин новый, еще непривычный и, конечно, настораживающий. Но если покопаться в своих чувствах поглубже (и поглубже проникнуть в специфику и сущность архитектуры вообще и осмыслить конечную цель реставрации), то станет понятным, что этот термин в общем-то правильно определяет суть явления, о котором здесь идет речь.
Надо ли приводить примеры такой засушенной и обездушенной реставрации? Не достаточно ли их вокруг нас этих живых примеров мертвой реставрации? Таких, когда в художественном образе реставрированного памятника очень настойчиво звучат навязчивые нотки какой-то фальши и исторической неправды, вызывающие у нас горечь разочарования и острое чувство эстетической неудовлетворенности? И хотя мы
знаем, что реставрация в этих случаях проведена, как говорят, на высоком научном уровне, вполне достоверно и, казалось бы, безупречно правильно, тем не менее архитектура памятника нас уже не трогает, и мы, отдав ей дань вежливости, равнодушно проходим мимо.
Причина такой обездушенной реставрации повсюду одна и та же. В общем это недооценка значения и роли архитектурной детали, а если говорить точнее, то недооценка не столько самой детали, сколько характерных особенностей ее древней формы. Речь идет о тех самых особенностях, о которых уже говорилось выше; их мы порой называем неровностями, шероховатостями или наделяем какими-то другими словно бы отрицательными эпитетами такого же рода, и тем не менее в них очень ярко проявляется одна из типичнейших сторон творческого метода древних зодчих.
Практически этот порок, а иначе его и не назовешь, сводится к тому, что та или иная утрата памятника восстанавливается только в своей оголенно-геометрической и отвлеченно правильной форме.
Чтобы эта фраза не показалась слишком общей, поясним ее конкретным примером. Общеизвестно, что любая часть древнего здания, будь то простейшая клеть или восьмерик, шатер или купол, кажущаяся «в общем» симметричной и геометрически правильной, в действительности таковой нигде не бывает. Общеизвестно также и то, что эта особенность смягчает сухость линий и форм, придает им живописную пластику, правдивость образа и другие свойства произведений высокого искусства. Общеизвестно, наконец, что эта одна из типичных черт всего деревянного зодчества, которую можно наблюдать буквально на каждом его памятнике. Если же эта черта — геометрическая неправильность формы — при реставрации стирается напрочь и не восстанавливается вместе с самой формой как ее неотъемлемое качество и если эта форма восстанавливается отвлеченно правильной — сухой или жесткой, какой никогда не была, да и не могла быть, то в этом случае здесь допускается ошибка дважды. Такая форма будет произвольной и недостоверной по самой своей сущности, и, следовательно, она останется холодной, безликой и художественно опустошенной. А если перейти от отдельных частей здания к его деталям, то суть обездушенной реставрации (и причина ее архитектурно-художественной неполноценности) выявится еще резче.
Вот, например, простая тесовая кровля. Известно, что в старину она делалась из широкого, толстого и необрезного теса, причем сами тесины были разной толщины. Известно также, что эта своеобразная техническая особенность кровли органично связывалась и с ее художественной формой. Это единство строительной техники и художественной формы выражалось и в чуть синкопирующем ритме «усеченных пик», обусловленном разной шириной тесин, и в пластичной, словно волнистой поверхности тесового покрытия, где нет ни единой геометрически прямой линии, и в общей массивности всей кровли, создающей впечатление нерушимой прочности и неизбывной мощи.
Не будем распространяться по поводу той большой роли, какую играет в архитектуре памятника такая, казалось бы, простейшая деталь, как кровельная тесина, и о том, как ее чисто технические параметры
(крупные, но разные размеры и не обрезанные «обливы» по краям) перерастают в параметры художественные и насколько велика их роль в архитектурном образе всего здания. Думается, что это в общем тоже хорошо известно. Но что получается при упрощенном подходе к реставрации такой кровли — это мало кто знает. Прежде всего на первый план выдвигается чисто формальная постановка вопроса — раз в древности кровля была тесовая и с пиками, то такой она и восстанавливается. На этом мотивирование ее достоверности и заканчивается. Внешне все выглядит вполне научно и благополучно. Но дальше традиционный тес заменяется стандартным — тонким и узким, обрезным и продороженным! И получается картина, безотрадная до боли! Кровля становится жидкой и тонкой, словно картонной, а частые стыки и дорожки разлиновывают ее и без того унылую поверхность множеством сухих параллельных линий, будто проведенных по рейсшине. Размеренный ритм крупных пик, столь характерный для древних зданий, перерождается в формальную дань этому архитектурному приему: он превращается в плотный ряд измельченных ромбиков, сливающихся в еле заметную зубчатую линию обреза кровли — прием, совершенно нетипичный для древних традиций. А вся кровля в целом совсем теряет свой подлинный колорит и характер и превращается в нечто такое, что с реставрацией вообще имеет мало общего.
Если же и все другие утраченные детали памятника восстанавливаются примерно также, тогда и получается обездушенная реставрация, формально вполне правильная и даже научно обоснованная, а по существу пустая и бессодержательная. По художественным достоинствам она стоит где-то на уровне обычного текущего ремонта, а если и поднимается над ним, то не очень высоко.