Священник несет великую ответственность
Священник никогда не может закрыть перед другими дверь своего дома. Священник несет великую ответственность. Кто-то дошел до отчаяния, кто-то болен и нуждается в помощи, кто-то лежит при последнем издыхании... Одних священник должен принять, других посетить сам. Священник не может отказаться. Души людей находятся в опасности, и он должен им помочь. Если он не поможет этим душам и Бог заберет их неподготовленными, то кто понесет за это ответственность? Разве не священник? Будучи монахом, я могу закрыть свою дверь и уйти. Я могу исчезнуть с человеческих глаз и незаметно помогать миру молитвой. Потому что распутывать клубки людских проблем — это не мое дело. Мое дело — творить молитву за мир. Я не стал ни священником, ни духовником именно для того, чтобы помогать людям иначе, по-монашески.
Если бы я был священником в миру, то никогда не мог бы закрыть дверей своего дома. Мне всегда, не делая различий между людьми, нужно было бы дать каждому то, что ему требовалось. Прежде я заботился бы о своих прихожанах, а избыток [времени, сил, возможностей] отдавал бы другим — тем, кто просил бы меня о помощи. Я беспокоился бы не только о верующих, но и о неверующих, и о безбожниках, даже о врагах Церкви. Или, если бы я был духовником и один человек жаловался бы мне на другого, то я звал бы к себе и того — другого, чтобы разобраться в их отношениях. Я звонил бы людям по телефону, чтобы узнать, что с человеком, который ранее пережил какое-то искушение, как живет тот, кто столкнулся с какой-то трудностью. Разве мог бы я при всем этом вести тихую безмолвную жизнь?
Священник должен идти впереди других, чтобы верующие шли за ним. Вон как в стаде: впереди идет вожак, а следом за ним — остальные овцы. Вожак поворачивает рогами вправо, и все овцы поворачивают вправо. Все овцы следуют за главой стада — своим вожаком. Поэтому овцы и не отбиваются от стада — одна овечка тянется за другой. Вожак задает направление, овцы следуют за ним.
— Геронда, а если пастырь любит какого-то одного — доброго — пасомого больше, чем другого, отличающегося чрезмерными претензиями, то это оправдано?
— Вот смотри: ты, к примеру, пастух. У тебя в стаде много ягнят. Одни мирно щиплют травку и радостно блеют, а другие — заморыши или больные — жмутся в сторонке. О каких ты станешь заботиться больше? Разве не о заморышах? А если на каких-то ягнят нападет шакал и они станут жалобно блеять, то к кому ты поспешишь на помощь? К тем, которые радостно и спокойно пасутся и блеют, или же к тем, которые душераздирающе кричат, прося защитить их от хищника? Пастуху больнее за ягненка израненного, и он заботится о нем особо, пока и тот не станет здоров. И те, кто творит чудеса, и те, кто изранен врагом — диаволом, должны занимать в нашем сердце одинаковое место. Мы не должны внутренне презирать вторых. К тем, кто прежде вел греховную жизнь, а сейчас подвизается, стремясь отсечь свои страсти, я испытываю больше любви, больше боли, чем к тем, кто не мучим страстями. О первых я помню постоянно. Если в человеке есть внутренняя любовь, то о ней извещается и его ближний, потому что эта любовь услаждает и всего внешнего человека — она делает его краше посредством Божественной Благодати, которую невозможно скрыть, потому что она сияет.
Пастырям, будь они священники или архиереи, было бы хорошо помнить и о Моисее, о том, как он мучился с двумя миллионами строптивого народа. О том, сколько он с любовью молился о своем народе, о том, сколько горя хлебнул он вместе с народом за долгие годы странствия по пустыне, пока не привел их в Землю Обетованную. Приводя все это себе на память, христианские пастыри будут получать неисчерпаемую силу и никогда не возропщут из-за своих страданий — ничтожных по сравнению с теми страданиями, которые пережил Моисей.