О РУССКОМ РОМАНЕ И ПОВЕСТИ 2 страница
Менее интересно высказывание В. Л. Комаровича, напечатанное в третьем номере того же «Временника», в статье под названием «К вопросу о жанре «Путешествия в Арзрум». В этой статье утверждается, что Пушкин последовательно пародировал в своем «Путешествии» путевые записки Шатобриана.
Пушкин Шатобриана, конечно, знал и творчество его, вероятно, как-то учитывал.
Но вряд ли борьба с Шатобрианом могла сама по себе заинтересовать Пушкина в 1835 году. Вещь Шатобриана относится к 1810 году.
Основная задача, которая стояла перед Пушкиным в данном случае, — борьба за новое изображение Кавказа и развернутое повествование о судьбе писателя.
Кавказ воспринимался традиционно-романтически. Изображение Кавказа было как бы отдано романтикам на
откуп, и Гоголь, говоря о романтическом изображении, приводил в пример изображение горца.
Гораздо позднее Толстой в «Казаках» и в ряде незавершенных отрывков противопоставлял выдуманному Кавказу Кавказ реально увиденный, реально существующий.
«Казаки» представляют собой одну из толстовских попыток реалистического рассказа о Кавказе. Вещь эта создавалась десять лет — с 1852 по 1862 год.
Нахождение способа рассказа об этом Кавказе, о Кавказе реальном, было настолько трудно, что Толстой даже пытался изложить свою повесть в стихах, близких к народным.
Не надо забывать, что «путешествия» во времена Пушкина были очень распространенным жанром, может быть даже несколько архаичным, но в то же время постоянно обновляемым.
Карамзин в парижской библиотеке измеряет книги по юриспруденции и истории кубическими саженями; романистов и путешественников он, вероятно тоже пародийно, считает на тысячи. Путешественники преобладают: романистов — четыре тысячи, путешественников — шесть.
Казалось бы, мы должны начать анализ русских литературных путешествий с анализа Радищева, а при анализе Радищева поговорить о стерновском «Сентиментальном путешествии».
Но «Путешествие из Петербурга в Москву» только по внешнему оформлению можно отнести к этому жанру. Путешествие обыкновенно или содержало осмотр достопримечательностей, встреченных на дороге, или, как стерновское «путешествие», являлось описанием переживаний путешественника. В последнем случае важные, обычно упоминаемые факты пропускались, а выдвигались факты малозначительные, важные только как ключи, открывающие чувства героя-путешественника.
У Стерна путешествие, само движение вдоль дороги, пародировалось. Ряд главок определены одним и тем же местом действия, например, «У дверей сарая». Течение времени тоже замедлено и даже как бы выключено анализом души сентиментального путешествия. Это путешествие вовнутрь души. Это и есть главное в путешествии.
Радищев в своей книге описывает крепостное право, реагируя не на частное, а на общее. Его вещь предельно политически заострена. В отличие от традиционных «путешествий», в ней нет достопримечательностей, кроме
описания вышневолоцких шлюзов. Не описаны ни Петербург, ни Москва. Почти нет пейзажа; форма путешествия взята для расположения ряда эпизодов, которые, по существу, и связаны последовательностью их восприятия.
Радищев в своем «Путешествии», в главе «Любань», пишет, подчеркивая условность жанра: «Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимою и летом».
Дальше Радищев шутит, что бывают такие путешествия, в которых применяются разные способы передвижения — и сани и телега, — но истинная сущность его замечания состоит в том, что дело не в путешествии. Материал у Радищева обычно расположен не по маршруту, а произвольно. Например, рассуждение о русском стихосложении могло бы и не попасть в главу «Софья». «Слово о Ломоносове» вставлено вне путешествия, хотя вначале упомянуто, что мысли пришли за Невским монастырем. Главное в «Путешествии» — это прямое обращение. Радищев говорит: «Отыми завесу с очей природного чувствования — и блажен буду».
Радищев избегает стерновской разбросанности, вся вещь пронизана одной идеей, и отступления тоже носят политический характер, даже когда речь идет о стихосложении.
«Путешествие в Арзрум» не связано непосредственно с радищевским путешествием по жанру, хотя Пушкин шел «вослед» за Радищевым и во время обработки своего путешествия писал о «Путешествии» Радищева.
Путешествие совершается во время войны, но военные темы почти не подняты. Самый факт подобного ограничения уже носил политический характер. Пушкин — за русское продвижение в Армении, за то, чтобы было оттеснено персидское варварство, но он против прославления той войны, которую видал.
«Путешествие в Арзрум» — книга, как будто бы написанная вне всякой литературной условности.
Возьмем путешествие А. Марлинского «Поездка в Ревель» (1821). В ударных местах этого путешествия (например, в описании Нарвского водопада) Марлинский переходит на стихи.
Вельтман в книге «Странник» (1831 — 1832) смешивает стихи с прозой. Пушкин в своем «Путешествии» не использовал литературную традицию Марлинского и Вельтмана, хотя ему, как поэту, легче всего было бы перейти
от поэзии к прозе. Но, кроме стихотворных иноязычных цитат, в «Путешествие» введено большое стихотворение, как бы оценивающее Арзрум с точки зрения турка; стихотворение начинается словами:
Стамбул гяуры ныне славят.
Стихотворение состоит из пяти строк, приписано оно янычару Амину-Оглу. Такой поэт в турецкой литературе пока не найден. Янычары обыкновенно были христианскими детьми, обращенными в магометанство, имя этого янычара-поэта чисто турецкое, он сын Амина.
Знал Пушкин и некоторые старые «сказки» русских землепроходцев и путешествия русских ученых XVIII века, находящиеся рядом с художественными.
Точность и документальность этих книг интересовали его, он проконспектировал «Описание земли Камчатки» С. П. Крашенинникова.
Однако пушкинское «Путешествие в Арзрум» построено иначе.
«Путешествие в Арзрум» является последовательной попыткой показать, что реализм — это общий метод для передачи и полного раскрытия любого явления действительности. Пушкин борется с романтическим восприятием Кавказа. Сюжета в обычном смысле слова здесь нет, но факт путешествия развернут «сюжетно-фабульно», если употреблять терминологию Горького.
Значение произведения чрезвычайно велико. Мы наблюдаем, как пушкинское умение видеть было воспринято Лермонтовым в «Герое нашего времени» (особенно в начале произведения) и Толстым в «Казаках».
Кавказ у Пушкина не романтическая декорация, а страна, точно и правдиво описанная. В описание введено и упоминание о «Кавказском пленнике» — автокритика его: «Здесь нашел я измаранный список «Кавказского Пленника» и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Всё это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно»1.
В «Путешествии» реалистичность описания носит программный характер, показывает зрелость художественного мастерства писателя, необычайную точность его видения. Пушкин почти не прибегает здесь к сравнениям. Или же дает их по-новому, с реалистической точностью.
1 А. С. Пушкин, т. VI, с. 651.
«В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры ровно за девять лет. Они были всё те же, всё на том же месте. Это — снежные вершины Кавказской цепи».
Его поражают горы не столько своим сходством с облаками, сколько неизменностью своих очертаний, которая подчеркивается единством новых и старых впечатлений.
Пушкин подъезжает к Кавказским Минеральным Водам. Ночь описана так: «Величавый Бешту чернее и чернее рисовался в отдалении».
Главный Кавказский хребет все еще далеко; он введен словами: «Справа сиял снежный Кавказ».
Пушкин въезжает в Дарьяльское ущелье: «Кавказ нас принял в свое святилище. Мы услышали глухой шум и увидели Терек, разливающийся по разным направлениям. Мы проехали по его левому берегу. Шумные волны его приводят в движение колеса низеньких осетинских мельниц, похожих на собачьи конуры. Чем далее углублялись мы в горы, тем уже становилось ущелие. Стесненный Терек с ревом бросает свои мутные волны чрез утесы, преграждающие ему путь...»
Ощущение тесноты ущелья все усиливается: «...кажется, чувствуешь тесноту. Клочок неба как лента синеет над вашей головою».
Мост через Терек описан с осязательной точностью: «...стоишь, как на мельнице. Мостик весь так и трясется, а Терек шумит, как колеса...»
Пушкин как бы исследует предмет. Вначале он дает его в прямом и как будто небрежном упоминании, а затем пользуется им для сравнения. Это особый метод точной поэзии. Только что шло описание мельницы, теперь мост описан как мельничная плотина, а шум реки приравнен к шуму колеса.
Вещь вся построена на описании; описание перебивается второй темой произведения — повествованием о писателе и его положении в обществе того времени.
В центре повествования стоит сам Пушкин; он взят здесь не в бытовых автобиографических чертах, а в своей литературно-политической судьбе.
Образ повествователя в очерковой литературе и, в частности, в «Путешествии» играет большую роль. Мы узнаем мир через человека, который переживает столкновения с ним и высказывает свои эмоции.
В «Путешествии в Арзрум» повествователь знает о том, что он хорошо известен читателю; самохарактеристика здесь не нужна. Но тем более важна и значительна роль оценок и сопоставлений, которые дает в «Путешествии» поэт — представитель своего времени.
Образная система «Путешествия в Арзрум» организована с особой тщательностью, так как связь и логика выделения образов восполняют отсутствие вымысла-домысла.
Дается описание, а на втором плане вырисовывается и сам поэт — спокойный, ироничный, понимающий двусмысленность своего положения, положения пленника. Напомню, например, что в Арзруме турки говорят Пушкину: «поэт — брат дервишу». Потом Пушкин видит «...молодого человека, полунагого, в бараньей шапке... Мне сказали, что это был брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей».
Ирония этого описания навеяна не только тем, что поэта перед этим сравнивали с дервишем, но и тем, что самого Пушкина уговаривали воспевать победы Паскевича. Уже после публикации первых набросков «Путешествия» Булгарин в «Северной пчеле» от 22 марта 1830 года писал: «Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов, — и мы ошиблись»1.
Тема поэта и ощущение трагичности его положения в условиях тогдашней России получают свое сюжетное разрешение в эпизоде встречи Пушкина с телом убитого Грибоедова.
Встреча эта сопровождается развернутой характеристикой поэта. Одновременно говорится о положении передовых людей тогдашней России. У Грибоедова «талант поэта был не признан».
Дальше следует широчайшее обобщение: «Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском телеграфе».
Жизнь Грибоедова описана скупо, лаконично, и он проходит в «Путешествии» как бы непоказанным, но
1 Пушкин. Временник Пушкинской комиссии». М. — Л., Изд-во АН СССР, 1936, № 2, с. 59.
печальная судьба его передана со сдержанным лирическим волнением: «Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна».
О встрече своей с друзьями-декабристами, отбывавшими солдатчину. Пушкин писал:
Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить
В забвеньи сладком без друзей
Минувшей юности моей.
Я ехал в дальные края;
Не шумных пиршеств жаждал я,
Искал не злата, не честей
В пыли средь копий и мечей.
Пушкин грустит о судьбе сосланных на Кавказ друзей-декабристов. Он едет певцом Арионом — свободным человеком, независимо оценивающим судьбы своего народа.
Встреча с телом Грибоедова — случайность, но эта случайность, художественно осмысленная, становится центром произведения. Грибоедов, писатель-реалист и государственный деятель, совершивший подвиг, погибает в Иране; а рядом в ссылке умирают декабристы; Пушкин соединяет все это в своем повествовании с размышлением о судьбе поэта.
Военно-Грузинскую дорогу Пушкин проехал дважды. Описывая первый проезд, он замечает: «...дождливая и туманная погода мешала мне видеть его (Казбека. — В. Ш.) снеговую груду, по выражению поэта, подпирающую небосклон».
Выражение «подпирающую небосклон» Пушкин дает с разрядкой, как ненужно-поэтическое. Указано, что сам путешественник проехал мимо Казбека «равнодушно».
Случайный туман, скрывший гору, становится поводом отложить описание и дать его в конце произведения как центр пейзажа. На обратном пути Казбек будет показан с необыкновенной силой.
Пока описание путешествия продолжается. Поэт рассказывает про знаменитый обвал 1827 года; после этого описывается малый обвал: «Я оглянулся и увидел в стороне груду снега, которая осыпалась и медленно съезжала с крутизны».
Слово «медленно» оттеняет картину обвала — создает впечатление страшной дали, где происходит этот обвал.
Между описанием большого обвала и картиной малого обвала сказано: «Мы круто подымались выше и выше. Лошади наши вязли в рыхлом снегу, под которым шумели ручьи». Здесь необыкновенная точность описания. На перевалах нет рек, есть ручьи под снегом. В то же время шум ручьев в образной системе описания путешествия как бы заканчивает описание шума Терека; к Тереку поэт вернется на обратном пути.
После описания перевала идет рассказ о трусости иностранного консула, который велел завязать себе глаза при переходе через самую вершину Крестовой горы.
В следующем описании мы видим редкий случай в пушкинской прозе. В фразе три имени существительных, при каждом существительном прилагательное: «Мгновенный переход от грозного Кавказа к миловидной Грузии восхитителен».
Неожиданно и метко прибрано прилагательное — «миловидная», — сказанное про страну. Это прилагательное подчеркнуто словом «восхитителен». Дальше идет описание Грузии с ее «обитаемыми» скалами. Прилагательное очень просто, но изумительно по точному применению к древней горной земледельческой стране.
Таково все «Путешествие», которое даже в пушкинской прозе — образец точнейшего описания.
Чрезвычайно характерно описание монастыря, стоящего на уступе Казбека, которое поражает точностью видения. Оно отнесено в самый конец «Путешествия», дается при вторичном описании перевала. Дорога уже знакома читателю по прежним описаниям, и поэтому открывается возможность уточнить путь, ввести новые предметы.
«Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище: белые оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь, озаренный лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками».
Ветер, подходя к горам, подымается вверх; вообще ветер двигается не по горизонтали, — около любого куста есть восходящее движение ветра, — поэтому тучи не просто проходят через горы, а перетягиваются через вершину. Монастырь стоит над уступами так, что тучи перетягиваются перед ним и за ним, и он плывет в облаках.
Дальше описывается в последний раз теснина и выход из нее: «Берега были растерзаны; огромные камни сдви-
нуты были с места и загромождали поток. Множество осетинцев разработывали дорогу. Я переправился благополучно. Наконец я выехал из тесного ущелия на раздолие широких равнин Большой Кабарды».
Эпитет «тесное», приложенный к слову «ущелие», контрастирует словам «раздолье широких равнин».
Таким образом, про пушкинские описания мало сказать, что они точны и кратки, — в то же время в них по-новому раскрыт, то есть исследован, предмет описания.
Исследование предмета посредством чередования его восприятий мы находим и в произведениях Гоголя, который чрезвычайно глубоко освоил пушкинский опыт.
Гоголь прежде всего подчеркивал краткость и точность пушкинского описания. Вот что писал Гоголь в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» о Пушкине: «...он русский весь с головы до ног: все черты нашей природы в нем отозвались, и все окинуто иногда одним словом, одним чутко найденным и метко прибранным прилагательным именем.
Он бросил стихи единственно затем, чтобы не увлечься ничем по сторонам и быть проще в описаниях, и самую прозу упростил он до того, что даже не нашли никакого достоинства в первых повестях его...»
Дальше Гоголь говорит: «Пушкин был этому рад и написал Капитанскую дочь, решительно лучшее русское произведение в повествовательном роде... Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственной и карикатурной... все — не только самая правда, но еще как бы лучше ее...»1
В этом отрывке замечательно указание на то, что сама действительность кажется перед пушкинской прозой «искусственной и карикатурной».
Пушкин вскрывает в действительности ее основные черты, видит в ней главное и «новое», причем такое, которое является, по словам Гоголя, «совершенной истиной» («Арабески»).
Работая над стихом, Пушкин стремился к выделению самых существенных и главных, как бы общезначимых и часто даже закрепленных традицией признаков.
Проза Пушкина в описаниях как бы избежала ландшафтной красивости.
1 Н. В. Гоголь, т. VIII, с. 384.
Пушкин говорил:
«Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами?..
...Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат...»1
Пушкин давал прямые описания, основанные на выделении главной детали. Он предельно краток в своих описаниях.
Приведу пример: «Дорога шла по крутому берегу Яика. Река еще не замерзала, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом».
Здесь названы только существенные признаки: цвет воды в реке, объясняемый высотой берега.
Эпитеты, отнесенные к воде, одновременно характеризуют грустную покорность молодого Гринева.
О ВРЕМЕНИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ И О МЕТОДЕ ВЫБОРА ДЕТАЛЕЙ
Говорится: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».
Сказочный герой, странствуя по свету, успевает сносить железные сапоги и сглодать железные хлеба.
Течение времени в сказке обозначается упоминаниями длительных событий, но Иван Царевич в сказке не стареет.
Герой в эпосе имеет закрепленный возраст: Алеша Попович юн, Илья Муромец как будто родился старым, или, вернее, гораздо старше тридцати трех лет пошел на богатырство.
Одиссей стареет в «Одиссее», его даже не узнают на острове Итаке, но это старость проходящая.
Афина Паллада, коснувшись героя жезлом, возвращает ему облик богатыря:
... он возвышенней сделался станом, моложе
Светлым лицом, посмуглевшие щеки стали полнее;
Черной густой бородою покрылся его подбородок.
1 А. С. Пушкин, т. VII, с. 14 — 16.
Можно сказать, что старость героя была только чертой его переодевания.
Время не может быть выражено в художественном произведении через следование за героем шаг за шагом. В художественном произведении свое время. Поэтому сказка имеет традиционный зачин и традиционное окончание. Это выход из реального времени и возвращение в него.
Автор всегда изображает определенные моменты жизни героя, а не всю жизнь героя, иначе романы читались бы по шестьдесят лет.
При помощи выбора мы заменяем длительность времени, осуществляемого в художественном произведении, знаком длительности, выбрасывая в то же время несущественное. Об этом в романе «Том Джонс Найденыш» подробно писал Филдинг.
Деление эпического произведения на песни, романа и повести на главы — это способ замены изображения потока действительности знаками действительности.
Песня или повесть должна торопиться, и в то же время она медлит.
В сказке герой не сразу совершает подвиг, а стремится к нему через несколько ступеней усилий.
Обычно этих усилий бывает три: действие замедлено повторениями и убыстрено пропусками, выделением основного.
Каждое время выбирает свое основное, В «Песне о Роланде» нет быта. И в романе Джойса есть попытка дать непрерывность, но пропущено бытие человека в обществе.
Деление романов и повестей на главы — это тоже метод созданий пропусков. Плотные главы, обычно имеющие свое место действия и свой конфликт, в смене своей заменяют непрерывность действия. Но методы создания непрерывности, так же как и методы пропусков, разные — они историчны.
Рядом с главами существует и выделение в каждой главе своего основного. Это основное художественно подчеркнуто, может быть, дано самым простым способом, но подчеркнуто обстановкой.
В «Капитанской дочке» первая глава дает характеристику положения семьи: это семья опального дворянина, не принявшего участия в возведении Екатерины II на престол. Немец-генерал в Оренбурге, вероятно, тоже засланный, приверженец Петра III. Недаром так далеко пришлось послать своего сына старику Гриневу.
Характеристика первой главы дает герою свободу от личной преданности императрице, но сохраняет его дворянское отношение к Пугачеву.
Екатерина II стала императрицей российской летом 1762 года. Очевидно, что к этому же времени относится отъезд Андрея Петровича Гринева, служившего при графе Минихе, в деревню. В симбирской деревне, уже находясь в опале, Андрей Петрович женится на дочери бедного тамошнего дворянина; у него девять человек детей, из которых только один — Петр — остается в живых.
Даже если Петруша — старший сын, то ему в год начала пугачевщины, считая, что он родился в 1764 году, а Пугачев выступает осенью 1773 года, девять-десять лет.
Между тем по повести ему семнадцать — восемнадцать (около года он пробыл в крепости у Миронова).
Сохранились вычисления Пушкина, сделанные на полях рукописи: Пушкин знал о неточности. Неточность эта замаскирована тем, что действительно новорожденного можно было записать сразу на службу в гвардейский полк, так что и десятилетний Петруша мог быть сержантом. Кроме того, введено упоминание о братьях и сестрах Петруши, дата сбита и тем, что год отставки дан так: 17... год.
В фототипическом издании «Рукописи А. С. Пушкина» (Альбом 1833 — 1835 гг.), в комментарии под редакцией С. М. Бонди (М., 1939), есть выкладка о возрасте рождения героя, еще Шванвича: получается, что он родился в 1755 году, и тогда две последние цифры даты приезда Андрея Петровича в деревню были сняты.
Должен сказать, что я обратил внимание на год рождения Гринева до публикации рукописи (в 1937 году), потому что условность возраста Гринева ясна. Потом этот вопрос обсуждался различными авторами.
Гринев имеет в «Капитанской дочке» тот возраст, который должен был быть у героя этого произведения.
Семнадцатилетний Гринев мог быть влюбленным и в то же время носить в себе черты ребячества.
Пугачев прощает его как ребенка. Так, Степан Разин не казнил младшего сына астраханского воеводы.
Сентенции Гринева о восстании — воспоминания старика о том, что он видел ребенком.
В искусстве точность направленности сигнала часто важнее фактической точности.
Характеристики героев создаются не сами по себе, а под влиянием цельности отдельных кусков композиции, и в конце концов подчиняются всей композиции. Иногда характеристики героев внутри произведения бывают даже противоречивы, потому что в разные моменты композиции нужны разные черты героев, их характеристика.
Пушкин при помощи анализа архивных и обнародованных документов, расспросов, случайных сведений построил правильную картину восстания и смог, применяя все способы художественного выражения, дать точную характеристику Пугачева и его сподвижников.
Очень важно отметить, что Гринев, как герой, появляется у Пушкина сравнительно поздно, как бы насильственно, потому что фигура дворянина, добровольно перешедшего на сторону Пугачева, цензурно была невозможна. . Шванвич-Башарин раскололся на двух людей: Швабрина и Гринева.
Гринев слабохарактерен, неопытен: вырастает значение его невесты, которая в первоначальном плане, вероятно, задумана как заурядная барышня. Маша становится героиней повести и определяет название повести.
Гринев входит в повесть как бы насильно, но образ его подсказывает выбор материала: рядом с ним надо дать дядьку, потому что Гринев несмышленыш, надо мотивировать связь Гринева с Пугачевым. Первоначально Башарин встречается не с Пугачевым, а с изуродованным башкирцем. Пугачевские связи героя слабее. Пугачев выводится теперь на первый план; его поэтичность, его великодушие оправданы тем, что он имеет своим антагонистом дворянина — доброго подростка.
Создается новый тип повествования, потому что Гринев добр, поэтичен, но не умен. Он описывает то, что не понимает. Он не говорит, а как бы проговаривается, причем запись он делает уже на старости лот. Его моральные сентенции — это наставления деда внуку; они общи и не могут быть приписаны Пушкину.
Сказать правду в николаевское время было невозможно в историческом произведении, но Пушкин выбрал такой случай, построил такие характеры, создал таких людей, взаимоотношения которых приводят читателя к правде.
Тем самым разрушается старая концепция пушкинистов, сближающих Гринева с Белкиным и наивно считающих высказывания Белкина чуть ли не самоисповедью Пушкина того времени. Белкин для Пушкина — объект
иронии и способ в обмолвках пересказать заново историю России, как бы предваряя Салтыкова.
Я говорю об «Истории села Горюхина».
Но вернемся на дорогу повествования, взяв проводником Пугачева.
Встреча с Пугачевым дана на бездорожье, на метели, на морозе. Дороги нет, есть только след от проехавших саней. Эту дорогу знает только вожатый, на ней, конечно, никогда не стояли вехи.
Метель подчеркивает бедствие вожатого: ему холодно. Он оказал молодому дворянину бытовую услугу и получил подарок нужный, но незначительный — детский заячий тулупчик, который казаку не впору.
Из бесконечного ряда столкновений выделено разумом отдельное столкновение — незначительное и как бы шуточное. Дальше действие развивается стремительно небольшими главами.
Посмотрим, как оно кончается.
Сергей Михайлович Эйзенштейн в статье «Примеры изучения монтажного письма» разбирает сцену казни Искры и Кочубея в поэме «Полтава». Сперва он приводят кусок поэмы:
...Топор блеснул с размаху,
И отскочила голова.
Все поле охнуло. Другая
Катится вслед за ней, мигая.
Более страшной детали не придумаешь, чем вторая голова, которая катится и при этом мигает.
Зарделась кровию трава —
И, сердцем радуясь во злобе,
Палач за чуб поймал их обе...
Следовательно, план такой: по намосту катятся головы и палач ловит их за чубы.
И напряженною рукой
Потряс их обе над толпой.
Долгое описание с возможными мелочными подробностями заменено знаками, которые дают читателю представление об общем. Эти знаки уточнены страшными подробностями, данными чрезвычайно коротко.
Пугачев — покровитель Гринева; Гринев колеблется между Пугачевым и Екатериной, к которой пошел не он сам, а капитанская дочка. Но надо кончить их отношения и точно обозначить, что за человек был Пугачев.
Пушкин пишет в послесловии к «Капитанской дочке» уже от своего имени, а не от имени Гринева, как рассказчик: «Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам».
В сцене казни как бы повторена деталь из «Полтавы»: палач показывает отрубленную голову, но смысл знака совершенно другой — это голова бесстрашного человека, сохранившего дружелюбие к Гриневу, она только что была живая и даже ласковая. Смерть Пугачева подчеркнута его жестом: поклоном.
В том же отрывке присутствует Екатерина знаком письма.
Характеристика Гринева и благодеяние Екатерины иронично. Село, в котором живет Гринев, — захолустье, оно находится в тридцати верстах от С. (очевидно, Симбирска). В деревнях десять хозяев-помещиков, то есть это десятипановка, это дворянская нищета. Письмо Екатерины висит на стене, как диплом, «в рамке».
В конце заключения Пушкин утверждает, что рукопись принадлежала самому Гриневу и он только подыскал эпиграфы к отдельным главам. Здесь подчеркивается значение глав и эпиграфов. Об этом я буду еще говорить в этой книге.