Поиски легального исхода из коллизии Раскольникова: роль Разумихина и Свидригайлова 5 страница
Кони рассказал ему, как на суде молодой человек увидел проститутку последнего разряда, совершившую какое-то правонарушение, и в этой погибшей, до неузнаваемости опустившейся женщине узнал девушку, которую он когда-то соблазнил. Он хотел жениться на ней, начал об этом хлопоты, но женщина погибла в тюремной больнице.
Тема реальна, конфликт не нов, но во времена Толстого не был преодолен.
За Нехлюдовым Толстой первоначально, может быть, видел Черткова — молодого аристократа, который жил, как все, грешил, как все, но вот увидел религиозную правду жизни и воскрес.
Конфликт есть, есть развязка. Теперь надо решить, чем определяются действия героев, причем решить так, чтобы действия были понятны читателю и освещали окружающее. Роман пишется восемь лет. Оказывается, что центром романа становится не Нехлюдов, а Катюша, а развязка в том, что она, именно она, отказывается от брака.
Первое описание Катюши дается в самом начале, названа ее фамилия без имени. Сказано, что вышла невысокая, очень полногрудая молодая женщина в сером халате, надетом на белую кофту и белую юбку. Подробно описана белая косынка, из-под которой выпущены волосы. Подчеркнута обувь женщины — полотняные чулки, острожные коты.
Женщину ведут по мостовой; булыжная мостовая и неудобная обувь заставляют Маслову идти осторожно, ступая как можно легче: «Проходя мимо мучной лавки, перед которой ходили, перекачиваясь, никем не обижаемые голуби, арестантка чуть не задела ногою одного сизяка... голубь вспорхнул и, трепеща крыльями, пролетел мимо самого уха арестантки, обдав ее ветром. Арестантка улыбнулась и потом тяжело вздохнула, вспомнив свое положение».
На этом кончается первая глава.
Посмотрим, как сложно сцеплены детали описания: «никем не обижаемые голуби» противопоставлены людям, которых обижают; Масловой в частности.
Голубь и женщина сопоставлены тем, что женщина чуть не наступила на сизяка, причем оговорена легкая походка арестантки.
Тут, конечно, нет влияния и заимствования, но и в греческой мифологии, и в русской народной песне любовь, голубь (голуби, колесница Венеры) связаны.
Все явления главы находятся между собой в сложных сцеплениях, элементы которых многократно переосмысливаются.
Голубь пролетает мимо уха арестантки. Мы видим голову женщины и голубя, и этот полет птицы, которая
обдает ветром крыла голову женщины, как бы снимает первое впечатление о вонючем коридоре женского отделения в тюрьме и по-новому показывает Маслову.
Маслова художественно отчеркнута, обведена полетом птицы.
Вторая глава начинается словами: «История арестантки Масловой была очень обыкновенная история». На пяти страницах дается авторский пересказ этой истории. Маслова — незаконнорожденная дочь скотницы от цыгана. Она воспитана двумя старыми барышнями. Шестнадцати лет ее соблазнил племянник барышень «и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал»... Катюша осталась беременной от него.
Идет короткая история, пересыпанная цифрами. Денег у Катюши было сто двадцать семь рублей: «...27 зажитых и 100 рублей, которые ей дал ее соблазнитель».
После родов осталось шесть рублей; точно сказано, куда ушли деньги.
Протокольно рассказана вся история Катюши — сколько ей платили, как она получила желтый билет, как пошла в дом терпимости, соблазненная нарядными платьями.
Преступление, в котором ее обвиняют, не рассказано. Глава кончается так: «...и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось тo, за что ее посадили в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания в тюрьме с убийцами и воровками».
Третья глава начинается намеренно подробным и контрастирующим описанием: «В то время, когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила с своими конвойными к зданию окружного суда, тот самый племянник ее воспитательниц, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов, который соблазнил ее, лежал еще на своей высокой, пружинной, с пуховым тюфяком, смятой постели, и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки с заутюженными складочками на груди, курил папиросу».
Реальное время перехода из тюрьмы в суд превращено в романное время, потому что за это время как бы подытожена история Масловой в первом анализе, как бы в стоимости события для нее и Нехлюдова.
Дальше подготовляется переход к сценам суда: женщина, которую считают невестой Нехлюдова, напоминает ему о том, что он будет присяжным на суде.
В IX главе Нехлюдов узнает Катюшу. Он узнает ее
сперва по фамилии, но колеблется, когда слышит, что ее зовут Любовью: в доме терпимости ей дали другое имя.
Я не думаю, что Толстой выбрал имя для того, чтобы подчеркнуть причину падения, но надо сказать, что имя пристало плотно: женщина на вопрос, как ее зовут, быстро говорит: «Любовью». Председатель спрашивает:
« — Как Любовью? — сказал он. — Вы записаны иначе.
Подсудимая молчала.
— Я вас спрашиваю, как ваше настоящее имя?
— Крещена как? — спросил сердитый член.
— Прежде звали Катериной».
В Х главе Толстой рассказывает историю преступления, в котором обвинена Катюша. Маслова показана в ее последнем, еще увеличенном напраслиной, падении. Обвинительный акт стремится доказать, что она отравила купца; на столе в банке внутренности отравленного.
Продолжается чтение обвинительного акта. В главе XII анализ восстанавливается словами: «Да, это была Катюша.
Отношения Нехлюдова к Катюше были вот какие...»
То, что было коротко рассказано во II главе, теперь развернуто и поэтично рассказано в главах XII, XIII, XIV, XV, XVI, XVII и XVIII.
В конце XVII главы Нехлюдов выходит от Катюши: «На дворе было светлее; внизу на реке треск и звон и сопенье льдин еще усилились, и к прежним звукам прибавилось журчанье. Туман же стал садиться вниз, и из-за стены тумана выплыл ущербный месяц, мрачно освещая что-то черное и страшное».
В этих главах история Катюши — Нехлюдова рассказывается во второй раз. Как мы видим, в описание введен пейзаж, значение этого пейзажа не кончается здесь. Он вступает в новые сопоставления, становится частью сцепления.
В главе XIX Нехлюдов снова глядит на Катюшу, и здесь вступает пейзаж, который был описан так коротко и подчеркнуто. Перед тем как дать цитату, подчеркну для читателя, что Толстой при описаниях Катюши всегда напоминает, что она косит. Это дается уже в первой главе: глаза описаны как очень оживленные, и сказано, что один «косил немного». Это проведено до конца; тема косящего взгляда будет проходить через весь роман, но каждый раз она будет воплощать иные качества изменяющейся Катюши.
Отказываясь от брака с Дмитрием Ивановичем, она говорит, «глядя ему в глаза своим косым таинственным взглядом», и на следующей странице говорится: «...черные глаза ее заблестели от вступивших в них слез», и на той же странице сказано: «...и в странном косом взгляде и жалостной улыбке...» — Нехлюдов угадывает, что она любит его.
Взгляд Катюши — это одно из многих сцеплений романа.
Возьмем сцену суда. Усталая и голодная, сидит Катюша на скамье подсудимых. Нехлюдов наблюдает за ней: «Один из строгих глаз ее косил. Довольно долго эти два странно смотрящих глаза смотрели на Нехлюдова, и, несмотря на охвативший его ужас, он не мог отвести и своего взгляда от этих косящих глаз с ярко-белыми белками. Ему вспомнилась та страшная ночь с ломавшимся льдом, туманом и, главное, тем ущербным, перевернутым месяцем, который перед утром взошел и освещал что-то черное и страшное. Эти два черные глаза, смотревшие и на него, и мимо него, напоминали ему это что-то черное и страшное».
После этого в нескольких строках идет эмоциональное узнавание; оно начинается с моральной оценки, а потом дано вглядыванием в человека: «Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым».
Указываются черты этого неповторимого лица: улыбающийся взгляд, немного косящий глаз.
Нехлюдовым узнается Катюша не только как «неповторяемый» человек, но узнается и прежнее к ней отношение, пейзаж встроен в глубину художественного сцепления.
Узнавание приобрело новое качество: человек узнает другого человека, но и восстанавливается прежнее к нему отношение.
Событийное узнавание совершается здесь для Нехлюдова как узнавание своей вины. Поэтому оно и связано со сценой «той» ночи, взгляд Катюши напоминает о « той » луне.
В XXXVII главе вся история Катюши рассказывается уже с ее точки зрения; это короткая новелла, начинающаяся словами: «Долго еще в эту ночь не могла заснуть Маслова...»
Катюша, присужденная к каторге, без сна лежит на нарах: она вспоминает сцену, как Нехлюдов проехал мимо станции, в которой жили барышни и она, и не остановился.
Описывается только один момент проезда — то, как она увидала Нехлюдова, спокойного, сытого, чистого, через стекло вагона первого класса.
Глава кончается рассказом о том, до чего дошла Катюша: «Станет скучно — покурила или выпила, или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет».
ЛЮДИ В СТАРОМ УЗНАЮТ НОВОЕ — ИСТИННОЕ
Многократное возвращение к любовной, тщательно анализированной сцене вызвало возмущение Софьи Андреевны Толстой. У нее это принимало характер ревности и поисков прототипов.
Тринадцатого сентября 1898 года Софья Андреевна записывает в своем дневнике: «Я мучаюсь и тем, что Л. Н., семидесятилетний старик, с особенным вкусом, смакуя, как гастроном вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером» 1.
Софья Андреевна наивно видит в реалистической литературе только оттиск. Но она правильно, хотя и негодуя, отмечает композиционную многократность возвращения одной и той же темы.
Ей это кажется смакованием.
На самом деле два человека по-разному возвращаются к своему прошлому; оно горько. Здесь нет смакования, но есть анализ.
В романе многократен анализ отношений между мужчиной и женщиной разных слоев общества. Реальность любви и сущность имущественного неравенства, преступность этого неравенства, раскрывается в этой многократности, она раскрывает мир заново, вскрывая преступность обычного, заостривает социальный протест.
Теперь каждый видит не то, что он прежде видел, и не так, как он прежде видел.
Не только Нехлюдов — богач и дворянин — прежде считал свое положение нормальным и важным, но и про-
1 С. А. Толстая. Дневники в двух томах, т. I. M., «Художественная литература», 1978, с. 410.
ститутка-беднячка Катюша тоже считала, что она в мире занимает всем нужное, важное место, и оба увидели обычное как отвратительное.
Сцепление противоречий основано на том, что существовала Катюша и в то же время существует Любовь Маслова, которая вытеснила Катюшу.
Человек и тот и не тот. Положение, в котором показан этот человек, его обстановка тоже приведены в противоречие.
Нехлюдову надо сообщить Масловой, что он хочет жениться на ней, но ему приходится об этом не говорить, а кричать, ничего умилительного не получается, и он для нее сам не тот человек, которого она когда-то знала, и говорит она с ним, «заманчиво улыбаясь».
Перипетии описаний прошлого усиливаются литературным сопоставлением.
Литературные сопоставления в литературном произведении могут быть и могут не быть; они постоянны в греческом романе, они бывают в ранних реалистических романах. Реалистический роман Толстого иногда их вводит, но не они определяют основные сцепления романа.
В романе Катюша — девушка довольно образованная: Нехлюдов давал ей читать Тургенева и Достоевского, она говорит даже по-французски, — но это мало понадобилось в романе. Катюша проще, обыкновенное. Это кажущееся обогащение ее образа менее использовано, чем косой, таинственный взгляд.
В результате ряда сцеплений любовь к Катюше, возвращение к ней оказывается открытием Нехлюдовым истинной действительности, жизни голодной деревни, вонючей тюрьмы, жизни угнетенных. Начинается новое широкое узнавание несправедливости мира. Все выясняется в ряде сцеплений.
Необычайность положения Нехлюдова, который сопровождает Маслову в ее пути на каторгу, но сопровождает издали, сопоставлено с положением Тараса — человека, которого отравила его молодая жена Федосья, а потом молодка раскаялась и полюбила.
Катюша ни в чем не виновата перед Нехлюдовым, жена Тараса виновата перед мужем: она его хотела отравить. Тарас провожает свою жену, включившись в партию арестантов, «заарестовавшись». Тарас защищает жену и Катюшу. Его поведение изменяет наше отноше-
ние к поведению Нехлюдова, как бы уменьшает «подвиг» Нехлюдова. Образ Тараса восхищал Чехова.
«Воскресение» должно быть основано на новом понимании нравственности. Старая религия разрушается точным описанием богослужения в тюрьме. Религиозный обряды передаются не в религиозной терминологии, а терминологией обыденной жизни, и оказываются лишенными смысла, недейственными.
Толстой в «Воскресении» хотел приписать басню к морали. Мораль состояла в том, что разбуженная совесть Нехлюдова и его подвиг воскрешают Катюшу и Нехлюдова.
Долгое чтение Евангелия в конце романа как бы убирало декорации искусства и переводило смысл вещи на чистую мораль. Воскрешение Нехлюдова приводит героя в цитаты, а Толстого — к несдержанному обещанию дописать, как жил Нехлюдов после воскресения. Катюша уходит с другим; она Евангелие не читает вообще.
Доказана в «Воскресении» мертвость мира, в котором живет Катюша. Люди, занимающие в этом мире разные должности по своему положению, все похожи на Катюшу, потому что мир, в котором они существуют, подл и мертв.
Сюжет «Воскресения» не в событийном ряде, повествующем о том, как молодой офицер соблазнил горничную, а потом захотел спасти ее, женившись на ней; даже Нехлюдов убедился в ошибке оценки положения Катюши.
Сюжет в сравнении судьбы Катюши с судьбой порядочных людей.
«Преимущественно удивляло его то, что Маслова не только не стыдилась своего положения — не арестантки (этого она стыдилась), а своего положения проститутки, — но как будто даже была довольна, почти гордилась им».
Дальше Толстой ведет анализ уже от себя: «Люди, судьбою и своими грехами — ошибками поставленные в известное положение, как бы оно ни было неправильно, составляют себе такой взгляд на жизнь вообще, при котором их положение представляется им хорошим и уважительным».
Дальше Толстой пишет: «Но разве не то же явление происходит среди богачей, хвастающихся своим богатством, то есть грабительством, военачальников, хвастающихся своими победами, то есть убийством, властителей, хвастающихся своим могуществом, то есть насильничеством?»
Не только Катюша Маслова б... Суд, сенат, светские друзья Нехлюдова заслуживают такого же названия. Но только Катюша сняла с себя позорное имя. Это глубокая, долго вынашиваемая мысль Толстого.
Еще [19 февраля] 3 марта 1857 года Толстой писал в «Записной книжке»: «Гордость и презрение к другим человека, исполняющего подлую монархическую должность, похожи на такую же гордость и самостоятельность б...» 1
Вначале, когда Нехлюдов, переживший, по словам Толстого, истинное религиозное перерождение, приходит к Катюше, то она, пьяная от водки и ненависти, открывает ему его мотивы действия, говорит о своей сегодняшней цене: «красненькая...» Она отвергает нехлюдовское покаяние с той же эмоциональной силой, с которой Толстой описал церковное богослужение.
Правда, Катюша воскресает. Но Евангелия она не читает, отказывается от него.
У Толстого влечение Катюши к Нехлюдову и Нехлюдова к Катюше описано как чистое, моральное, естественное, неизбежное, как вскрытие реки весной.
Нехлюдов и Катюша любили друг друга. «Разговаривать, когда они были одни, было хуже. Тотчас же глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо более важное, чем то, что говорили уста, губы морщились, и становилось чего-то жутко, и они поспешно расходились». Нехлюдов, уезжая, почувствовал «...что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно».
Катюша, не осознавая, вечно любила Нехлюдова; тот это понимает только в конце. Нехлюдов понял: «...она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась тому, что исполнила то, что хотела, и вместе с тем страдала, расставаясь с ним».
Так воскресла в любви Катюша. Так разрешился конфликт вне религии и аскетизма.
Катюша любит Нехлюдова, она забывала о том, как она его любит, из-за обиды, из-за тяжелой жизни, но воскрешение ее происходит на воскрешении первоначального любовного чувства, и тем самым оно противорелигиозно.
Победили любовь, река, луна; победила сама жизнь.
1 Л. Н. Толстой, т. 47, с. 202.
Нехлюдов остается с Евангелием, которое он читает по английскому изданию в пустом номере гостиницы. Толстой, к неудовольствию толстовцев, не может придумать такой развязки конфликта, которая соответствовала бы первоначальным намерениям.
Чеховская оценка романа такова: «Самое неинтересное — это все, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше, и самое интересное — князья, генералы, тетушки, мужики, арестанты и смотрители. Сцену у генерала, коменданта Петропавловской крепости, спирита, я читал с замиранием духа, так хорошо! A m-me Корчагина в кресле, а мужик, муж Федосьи!..»
Чехов как бы продолжает спорить с неосуществленной схемой романа. Он сердится на развязку с чтением Нехлюдовым Евангелия: «Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из Евангелия, — это уж очень по-богословски» 1.
Идеология романа пришла в столкновение с истинным его содержанием.
СТИЛЕВОЕ РАЗНООБРАЗИЕ КОНТАКТОВ С МИРОМ
Мироощущение Толстого было не единственное, и он строил литературу не только па обитаемом им литературном острове.
В эпоху создания романов Толстого существовали иные мироощущения, а потому и иные композиционные решения.
Когда Достоевский писал об «Анне Карениной» в «Дневнике писателя» (1877), то он прежде всего оговаривал свое право писать, говоря, что он пишет главным образом по поводу и о романе будет говорить «лишь пословно» 2.
Его поразила сцена смерти Анны Карениной. Он написал о ней: «Явилась сцена смерти героини (потом она опять выздоровела) — и я понял всю существенную часть целей автора. В самом центре этой мелкой и наглой жизни появилась великая и вековечная жизненная правда, и разом все озарила»3.
1 А. П. Чехов, т. XVIII, с. 313.
2 Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художеств, произв., т, XII. М. — Л., Госиздат, 1929, с. 52.
3 Там же, с. 53.
Достоевскому показалось, что все решено: «Виноватых не оказалось: все обвинили себя безусловно и тем тотчас же себя оправдали» 1.
Дальше Достоевский писал про Толстого: «Поэт доказал, что правда эта существует в самом деле, не на веру, не в идеале только, а неминуемо и необходимо и воочию»2.
Но роман не кончился сценой примирения.
Весь мир старого Петербурга и все в нем осталось на своих местах, осталась и «вина» Карениной, хотя даже швейцар Карениных не верит в то, что правда существует «необходно». Он открыл дверь виноватой Анне, чтобы пропустить ее к сыну.
Любовь, как и смерть, не умеет извиняться.
«...Против супружеской неверности, как против смерти, нет никаких средств»3, — говорил Ф. Энгельс. Любовь жаждет осуществления и осуществляется в жизни и в искусстве, часто раскрываясь трагично.
Можно призывать к религии, можно призывать к раскаянию, можно описывать смерть как примирение, но нельзя восстановить старую нравственность жизни, потому что то основание, на котором она была создана, перевернулось вместе со старым укладом жизни. В «Дневнике писателя» Достоевский дал главу «Злоба дня». Он завистливо удивлялся в «Анне Карениной» тому, что Толстой доходит до самых основных вопросов, до «столпов» 4.
Родовые дворяне и коренные помещики после крестьянской реформы говорят о жизни, о праве на собственность, о социализме и так «...что по крайней мере отрицательная сторона вопроса уже решена и подписана ими бесповоротно».
Толстой раскрывает перед читателем основные причины неустройства, вскрывает такие противоречия, в которых начинает пульсировать освобожденная от случайности и привычности узнавания новизна жизни.
Для того чтобы соединить провода новым контактом, ножом счищают с них изоляцию. Так делает художник, и полезна боль обнажения сущности жизни.
1 Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художеств, произв., т. XII, с. 53.
2 Там же.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, с. 73.
4Ф. М. Достоевский. Полн. собр. художеств, произв., т. XII, с. 56.
Достоевский умел заставлять людей страдать, но в своих романах он создавал ряды решений, сталкивая мнения людей, и отступал перед общим авторским решением.
Между тем оно необходимо. К нему придет человечество. Новые контакты, новые связи вещей были обнаружены в классической русской литературе, которая подготовила человечество к новому пониманию жизни.
Когда «мыслящие» машины заселят высокие и низкие дома, когда они разгрузят человечество от мелочного вычисления, тогда еще более возрастет значение каждого нового поворота мысли и тогда еще более возрастет значение искусства.
Потому что искусство — это мир ощущаемый, осознаваемый ощущением.
Борьба за восстановление мироощущения производится не средствами одного изолированного человека. Литературный труд носит характер всеобщности. Общечеловеческий опыт помогает писателю создавать новые сцепления, исследовать мир по новым программам.
ПОЗДНИЙ ТОЛСТОЙ
О «ХАДЖИ-МУРАТЕ»
Вступление
Думаю, что разделение событийного ряда и ряда композиционного не педантизм.
Для того чтобы произведение получило емкость, многозначность и тем самым долгую жизнь, нужно не только знание действительности, но и постижение этой действительности путем введения ее в художественную композицию.
Толстой много раз возвращался к теме Кавказа. Между первой фиксацией события, которое легло в основу повести «Хаджи-Мурат», и завершением повести проходит почти шестьдесят лет. Сама повесть рождается не только из воспоминаний Толстого, но из того сравнения, которое помогло ему увидеть новые качества в том, что он вспоминает.
Двадцатитрехлетним юнкером Толстой приехал на Кавказ. Было это в 1851 году. В декабре того же года он из станицы Старогладковской написал брату Сергею Николаевичу, что Хаджи-Мурат «на днях передался Русскому правительству».
Тогда Толстой осудил Хаджи-Мурата, считая, что «первый лихач (джигит) и молодец во всей Чечне, а сделал подлость».
В 1862 году Толстой в Яснополянской школе рассказывал школьникам «об абреках, о казаках, о Хаджи-Мурате».
Так продолжалось обсуждение судьбы джигита.
В 1896 году, 19 июля, Толстой записал в дневнике:
«1) Вчера иду по передвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего кроме черной земли — ни одной зеленой травки. И вот на краю пыльной, серой дороги куст татарина (репья), три отростка: один сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью, черный, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив и в серединке краснеется. — Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее» 1.
В 1896 году дневниковая запись обратилась в первый набросок повести, получившей названье «Репей». Набросок кончался словами: «Молодец!» — подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. «Так и надо, так и надо». И мне вспомнилась одна кавказская история, положение человека такое же, как и этого репейника, и человек был тоже татарин. Человек этот был Хаджи-Мурат» 2.
Сопоставление, поддержанное словесным совпадением, открывает в документальной истории новые качества неистребимого сопротивления человека.
Так началась долгая история написания короткой повести о Хаджи-Мурате.
Повесть началась со сравнения. Так сказать, с метафоры. Метафора эта — оценка судьбы героя. Не переход Хаджи-Мурата от Шамиля к русским, а упорство человека в своей, пускай и не понятой, правде оказалось
1 Л. Н. Толстой, т. 53, с. 99 — 100.
2 Там же, т. 35, с. 286.
центром повести, а следовательно, ее композиционной основой. Конфликт был найден.
«Репей» переходил из одного построения в другое, изменяясь мало.
В сравнении сразу была подчеркнута будничность. борьбы, безнадежность ее и необходимость.
Чертополох, оставшийся на передвоенном паре, очеловечен деталями описания: его стебель назван телом, у него есть внутренности, у него есть глаза, руки. Пахота дана как дело жестокое.
Вот что получилось в том варианте, на котором остановился Толстой:
«Вспаханное поле было помещичье, очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперед в гору ничего не было видно, кроме черного, ровно взборожденного, еще не скороженного пара. Пахота была хорошая, и нигде по полю не виднелось ни одного растения, ни одной травки, — все было черно. «Экое разрушительное, жестокое существо человек, сколько уничтожил разнообразных живых существ, растений, для поддержания своей жизни», — думал я, невольно отыскивая чего-нибудь живого среди этого мертвого черного поля. Впереди меня, вправо от дороги, виднелся какой-то кустик. Когда я подошел ближе, я узнал в кустике такого же «татарина», которого цветок я напрасно сорвал и бросил.
Куст «татарина» состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его.
«Экая энергия! — подумал я, — все победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот все не сдается».
И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе. История эта, так, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая».
Это прямая, только несколько упорядоченная, сохранившая живое впечатление запись. Введена только характеристика жестокости деятельности человека и то, что сам Толстой, срывая такой же цветок, измял его и бросил.
Здесь все увидено, и решено сразу. Трудности начались при осмысливании истории сопротивления человека. «Хаджи-Мурат» — новый род произведения, так как оно говорит о несломанности; старый роман говорил о жизни как о научении поддаваться насилию и отстаивать себя лишь в немногом.
Гегель говорил об этой, как он считал — вечной, судьбе человека: «...эта борьба знаменует в современном мире лишь годы ученичества, воспитания индивида, соприкасающеюся с существующей действительностью. Только в этом ее истинный смысл. Ибо учение это кончается тем, что субъект обламывает себе рога, вплетается со своими желаниями и мнениями в существующие отношения и разумность этого мира, в его сцепление и приобретает себе в нем соответствующее местечко. Сколько бы тот или иной человек ни ссорился с миром, сколько бы его ни бросало из стороны в сторону, он в конце концов все же получает свою девушку и какую-нибудь службу, женится и делается таким же филистером, как все другие» 1.
Поражение героя в его борьбе за «поэзию» — истинная тема реалистического буржуазного романа. Для того чтобы это поражение не ранило сознания, романы обрывались, кончались свадьбами. Человеку предоставлялась квартирная свобода. Причины поражения ясны; я передам их словами философа.
В книге первой «Лекций по эстетике» Гегель дает разгадку прозы жизни с беспощадностью философа: «Единичный человек, чтобы сохранить себя в своей единичности, часто вынужден превращать себя в средство для других людей, служить их ограниченным целям, или же он сам низводит других людей до простых средств, чтобы удовлетворять свои узкие интересы» 2.
Хаджи-Мурат нужен Шамилю, Николаю, Воронцову и многим другим.
Но он борется за себя, не позволяя превратить себя в средство для удовлетворения чужих интересов.
1 Г.-В.-Ф. Гегель. Эстетика в 4-х томах, т. 2, с. 305.
2 Там же, т. 1, с. 157.
Он борется за поэзию свободы человека, до конца сопротивляясь, даже после потери сознания.
Мельком, но точно проходит через повесть тень любви, проходит так, как тень облака проходит через горы.