В ЖИЗНИ ВСЕ МОНТАЖНО, ТОЛЬКО НУЖНО НАЙТИ, ПО КАКОМУ ПРИНЦИПУ 6 страница
И в этом скромном доме он нашел низкую, хотя и широкую комнату, в которой он на очень маленьком столике, огороженном решеткой, чтобы не падали листы, писал книгу разочарований.
Михоэлс говорил, что Толстой отвергал Шекспира, но повторил историю короля Лира.
Была большая семья, и мальчики хотели жить отдельно, по-своему, а девочки хотели выйти замуж; и, люди, которые делили плоды великого труда, они даже стеснялись, они даже жалели отца; но все было так обыкновенно.
Софья Андреевна, умная женщина, вела своих шестерых сыновей в узкий коридор обыкновенной жизни. Она уверена, что по-иному жить нельзя; но она добра.
Она поила Алексея Максимовича кофе, когда он приблудился к ней полубродягой, еще ничего не написавший.
Она инерция жизни.
Она отмщение, которое принадлежит старому миру. Он мстит за то, что ты его хотел победить в одиночку.
Одевши свои латы, взявши своего коня, человек питает жажду, чтобы его противник покарал его, как он карал многих.
* * *
Он сумел воскресить Катюшу Маслову. Он обследовал не менее десяти книг дворянских родословных, ища имена тех, что ушли из дому, потерялись.
Алексей, человек божий, покинул дом своих родных и потом пришел к ним так, чтобы они его не узнали.
И жил под лестницей.
Он нищим жил в родовом своем доме, снился во сне ему плач матери, которая думала, что его нет.
Большего, чем он сделал, никто не мог сделать.
Но все это было для него недостаточно.
И он показал мир, новый свет, дающийся не в пересказе; он был заядлым охотником, тружеником, он рождал людей, а мы их называем «типы», и посылал в мир, чтобы они в своей множественности увидели мир и рассказали ему, что это такое.
Сам он никогда не переиначивал мир. Он сознавал мир неустроенным, и, как кажется, в этом его задача; он населял его своими детьми, им созданными, а не рожденными, и здесь нет противоречия со строчкой, только что вами прочитанной.
Мы скажем, что он был несчастлив, хотя любой счастливый поэт, я думаю, каждый победитель поменялся бы с ним и взял бы его горе за его видение.
Он научил по-новому видеть мир. Он отодвигал людей от обычного: от религии, от войны, от жадности, от города; он не сделал их счастливыми, но он сделал их зрячими.
«Аз воздам».
Это было его отмщение за их сопротивление.
Но, поворачивая мир, не смог выйти он из его колеи.
Вышел.
И умер.
II
Противоречия морали обычной и морали страсти даны уже в «Илиаде».
Когда Парис убежал от Менелая, мужа Прекрасной Елены, и пришел к жене, жена встретила его с негодованием.
Но Венера покровительствовала Парису, который дал ей яблоко.
Она дала ему пояс, пояс страстной любви, и они пошли в спальню.
Столкновение двух нравственностей дано здесь уже в сюжетной форме.
Причем вопрос решается по-разному.
В церкви у католиков жрец не должен иметь жены.
А апостол Павел в послании говорит только, что епископ должен быть «единой жены мужем».
Священник не имеет права вторично жениться.
Надо сказать, совсем коротко, о фарисеях.
Они понимаются неправильно.
Они берутся только как лгуны и мошенники.
В действительности они переход от старой культуры к новой культуре.
Они давали, — приходилось давать другое, смягченное толкование старых законов, которые уже противоречили новым установлениям.
Это «фарисейское» толкование законов.
Когда у Пушкина муж размышляет, что делать с женой, объявившей об измене, — замечать, не замечать, — он поступает как фарисей.
Эпиграф «Анны Карениной», его неточность связана с тем, что Библия живет — с оговорками, живет разночтениями.
Толстой — человек, который движется в разных эпохах нравственности, — он изменил смысл того закона, который объявлен в эпиграфе.
Но он его оставил, эпиграф, чтобы не объявлять — манифестацией — о появлении новой нравственности.
Между поломанным хребтом Фру-Фру, говорил Эйхенбаум, и смертью Анны ощущается какая-то связь.
Эта связь трагедии самого Толстого.
Толстой утверждал не то, что земля вертится, а солнце ходит, хотите — наоборот, а то, что всегда буду? нанимать рабочих; он утверждает свою позицию правдивого землевладельца.
Анализ поступков Толстого начинается с анализа поступка Наташи Ростовой, она хочет от одного любимого убежать к другому любимому.
Он сам хотел убежать к другой и, может быть, даже писал об этом, имя ее было Дьявол.
Вот один из разговоров, который скрепляет книгу.
«Энергию заблуждения» мы видим в любовных делах, в противоречиях любви Маяковского, Пушкина, Есенина; я сказал неточно, мы только чувствуем, что эти противоречия есть или должны быть.
Только сейчас мы можем понять силу взятого сюжета одной знаменитой картины — Иисус Христос освобождает женщину.
Дело еще и в том, что эпохи смены нравственности не являются утверждением отмены законов нравственности вообще.
Большие, крепкие, как не разрушенные солнцем льдины, они ломают друг друга, отрезают путь Нехлюдову и Катюше Масловой, которая ушла с Симонсоном.
Эти льдины можно сравнить с льдинами одной сломавшейся нравственности.
Эти льдины повторены видением Толстого и в тот весенний день, когда Нехлюдов ушел от Катюши Масловой, — в начале.
Это сюжетное решение.
Но даже Толстой потом заменяет это решение многими исторически не развернутыми показаниями евангелистов.
И мы уже приводили или еще приведем слова Чехова, он сказал, что надо еще доказать их историческую верность — из времени во время.
Этот спутанный, многоэпохный — пусть меня простят за это слово, оно точно, точнее не скажешь, — многоэпохный человек, человек многократного признания, признания славы, которой он добивался, признавший родовитость, признавший, призвавший новую систему нравственности — толстовство, и это было так же неточно, как сны, в которых соединены и не согласованы разноречивые решения дня.
Дрожжи бродят сусло, делают из него вино и по дороге разрывают, как говорит Библия, «старые мехи, в которые не надо наливать новое вино».
Мы знаем, что в мире млекопитающих самец оплодотворяет самку, но в мире рыб самка мечет икру, а самец оплодотворяет ее, уже рожденную икру.
Для того чтобы это сделать, оба покидают океан и поднимаются по крутым рекам, преодолевая не только пороги, но даже небольшие водопады.
Потом они делают свое дело, а когда оплодотворение совершено, они умирают.
Вот что называется сменой школ в литературе. Вернусь к началу. Эпиграф был написан раньше, чем дописан, или, что точнее, раньше, чем додуман и написан роман.
Одна из основных тем в «Севастопольских рассказах» — офицеры делят себя на аристократов и неари-
стократов. Каждая группка замкнута. Храбрые, прославленные офицеры гордятся, попадая в группу аристократов, которые считают себя выше, чем группа этих офицеров.
Разделенный мир страшен, потому что его деление ложно.
Поэтому они отчаянно защищаются. Это тема молодого Толстого, Теккерея, Диккенса. Не бог, а классовое общество казнит Анну Каренину изгнанием.
Или, скажем, круги ада.
Эпиграф «Мне отмщение, и аз воздам» взят из Библии; но он там повторяется и повторяется разно.
Христианство первых веков — беспорядок тогдашнего общества.
Беспорядок будет сменен титулами и названиями церковных степеней.
Толстой гений, но он — не свободный человек времени. В последних главах романа Левин, стараясь понять свой чин, свое место в жизни, понимает, что «...нужно не отдавать землю внаймы, а самому хозяйничать».
«Нельзя было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой, потому, что у него умер отец...» Нанимать рабочих «надо было как можно дешевле; но брать в кабалу их, давая вперед деньги, нельзя, хотя это и было очень выгодно. Продавать в бескормицу мужикам солому можно было, хотя и жалко было их...».
Вообще «теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя н« испытывал более никакой радости для себя при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно все становится больше и больше».
Он врезался «в землю, как плуг, так что уж и не мог выбраться, не отворотив борозды».
Борозда мира — хозяйство — покорила бунтовщика.
Толстой на время утвердил Левина, но он не смог утвердить себя, Льва Николаевича, и, глубоко отворотив плуг, испортил борозду.
«Анна Каренина» кончается не только смертью Анны, но и компромиссом.
Я скажу — снова и по-иному. Измена Стивы Облонского прощена. Хлопотали об этом
все — дети, прислуга, Анна Каренина. Но Долли не стала счастливой, ей было некуда идти.
Измена Анны мужу, который был старше ее на двадцать лет, была трагичной.
Анна бросилась под поезд.
Прощенья нет.
Эпиграф странно закрепляет разницу этих событий.
Прежде библейское «Мне отмщение» и аз воздам» заменяло, скажем, самосуд — забрасывание виноватых камнями.
Эпиграф, если его читать в подлиннике, — апелляция, перенесение дела в иную инстанцию.
Роман противоречит эпиграфу; поэтому он, эпиграф, никогда не будет истолкован.
РАЗДЕЛ
Трудно говорить о великих людях, потому что они говорят о себе сами, так, как делал это Толстой почти всю жизнь.
Его дневники наиболее ясный, точный и верный след — его жизни.
Нет, как мне кажется, ни одной книги, особенно дневников, в которых человек был бы объективен.
Поэтому об одних сутках из жизни Толстого эпохи «Анны Карениной» написано по документам.
Документы стоят в шкафу той комнаты, на стене которой висит гравюра Сикстинской мадонны, а в низком шкафу стоит Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона 1891 г.
В томе третьем рассказывается следующая история, — мы назовем ее историей разграбления башкирских земель.
Когда Лев Толстой кончил «Анну Каренину», он был счастлив.
Он увеличивал имение, прикупал молодой лес в приданое дочерям.
Дочери вырастут — лес тут как тут.
Можно еще купить земли у башкир.
История сложная.
Новые границы новых башкирских наделов проводили по урочищам. Это выглядит так, как если бы вы стояли на пригорке и говорили: вон, видишь на горизонте сопочку,
вот от этой сопочки теперь посмотри вправо, видишь, там горы начинаются, вот теперь от них еще правее речка есть; вот в середине предела этих границ и будет урочище,
В короткое время, с 1876 года по 1880 год, все без изъятия башкирские земли были расхищены.
Лев Николаевич избежал покупки земли непосредственно у башкир. Расхищение башкирских земель началось очень рано, и оно отмечено как бытовое дело в записках такого объективного человека, как Аксаков.
Лев Николаевич купил земли у людей, которые купили раньше у башкир и теперь продали.
Спустя некоторое время Лев Николаевич приехал в этот край, который прежде казался ему счастливым.
Однако стал несчастным.
Те пятнадцать десятин земли, которые полагались башкиру по новому закону и которые, по общему пониманию, были хорошими для надела земледельцу, были совсем ничтожной дачей для скотовода.
«Анна Каренина» является книгой-исповедью; то, что в ней написано, более правда, чем в газетах и, может быть, энциклопедиях.
Получилось то, что великий писатель, не бедный человек, покупает башкирские земли, — но как бы не у башкир, — советуется с женой об этой необыкновенно выгодной покупке.
Жена сомневается, она не представляет, как они будут жить в степях, без деревьев.
Потом соглашается.
Лев Николаевич становится довольно крупным землевладельцем.
В романе муж Анны Карениной, Алексей Александрович, крупный чиновник, принимает участие в расследовании земельных злоупотреблений.
В романе «Анна Каренина» это описано так, что, не названная в лицо, ясно узнается история башкирских земель.
Графиня Лидия обучает, как разговаривать на ответственном приеме, принимает министра, а может быть, специально назначенного человека ив Государственного совета.
Добросердечная графиня Лидия умеет обучать, как жаловаться так, чтобы не была повреждена репутация людей, близких к министерству, и, кроме того, так, чтобы из этого ничего не вышло.
Время не возвращается. Трагедия земли пахотной и трагедия земли, по которой ходят овцы, — это трагедия людей. Это трагедия земли, жизни, в которой все перевернулось и не может уложиться.
В эту историю, в это сцепление противоположных обстоятельств, Лев Николаевич входит как дворянин Тульской губернии, как отец большой семьи, большого хозяйства, у которого за стол садится более двадцати человек.
Течет река, течет по склону — то разливается, то суживается, то мелеет.
Но здесь текут две реки, и сначала они текли как бы отдельно, но пришло время, теперь они соединяются, спутываются, живая душа переполняется, и «арзамасский ужас» — это трагедия богатства, накопительства и согласия с совестью.
Трагедия Льва Николаевича впереди, а сейчас он думал, что получит земли, получат землю близкие. Он думал, противоречиво, создать небольшой участок правды среди океана лжи и насилия. В то же время он мечтал показать силу земледельческого овладения крестьянами пограничных земель.
Это должно было быть «Илиадой».
В этом островке справедливости земля должна была сдаваться мужикам в аренду по каким-то невероятным ценам, почти условным ценам, почти похожим на покупку башкирской земли разными русскими господами.
Но сам он постройку этого хозяйства сделать не мог. Поручил другу Алексееву, человеку честному, но Софья Андреевна Толстая, по закону своего благополучия, по закону сохранения благополучия детей, про которых она говорила, что любит их «до сумасшествия», велела получать обычную арендную плату.
Итак, Лев Николаевич Толстой подключился к злу.
Наступивший конфликт был резок, но очень невнятен для внешнего мира.
Что происходило дальше?
Во время уже установления отказа от имущества, в то время, когда Лев Николаевич Толстой отказывался от произведений, написанных в последнее время, был в тогдашней России не закон, а законодательное распоряжение.
В «Мертвых душах», в главе о Плюшкине, Гоголь написал о том, как живет расточитель, как сверкают до корней облитые светом деревья.
Так пировал расточитель.
Но существовала узда на расточителя. Полагалось губернатору объявить запрет на расточителя и объявить над расточителем опекуна.
Опекуном обыкновенно была жена.
Кроме того, существует упомянутый у Салтыкова-Щедрина город, сейчас нам известный как город для экскурсий, — Суздаль.
А при Суздале была тюрьма для закоренелых раскольников и, по народному поверью, для расточителей. Именем этой суздальской тюрьмы угрожала Головлева, хозяйка, непокорным детям.
Все это было не призрачное, оно существовало; решать должен был губернатор, быть человеку хозяином ила: опекаемым, причем сам расточитель не имел никаких прав.
Расточитель не имел никаких прав, в том числе права на завещание.
В Библии сказано: «Враги человека — домашние его».
С домашними человек поневоле или по слабости воли не легко заключает мир.
О жизни Льва Николаевича в газетах печатали обыкновенно либерально-снисходительно, но однажды появилось сообщение, что старшие сыновья Толстого удостоверяют, что Лев Николаевич помогает крестьянам только личным трудом. В переводе на язык указов это значило, что Толстой не расточитель. Он просто помогает разоренным крестьянам подпирать стену падающей избы крепкой подпоркой. И принимает в этом деле участие; это не расточитель.
И дети великого человека собрались, разделили скот, экипажи и землю.
Аккуратно поровну.
Автор великих книг и великий мечтатель во время этого раздела сидел в своей комнате, если в той комнате, где он писал, то, значит, там, в полуподвальной комнате с высоко расположенным окном на пустой стене.
Впоследствии Толстой говорил, что ему жалко и стыдно, что он испортил жизнь детей, сделав их своими наследниками.
Да, они играли в карты, очень крупно кутили. Млад-
ший сын Михаил вместо обычной упряжки лошадей запрягал в свои сани целый цуг коней.
И этот его парад существовал — для прохода или проезда через занесенные снегами дороги.
Этот путь раздела, путь уклонения от подвига не был изобретением.
Существовала в России секта бегствующих. Живой человек, часто человек-купец, чувствуя свои грехи, дает приют людям, которые бежали или от своего богатства, или от докучливых наследников. Человек своеобразного ордена, он бросил все, чтобы иметь право войти в царство божие, врата которого для богатых узки, как игольное ушко.
Приходит старик, прячется в своем доме в подполье или где-нибудь под лестницей.
Родные доносят в полицию, что отец пропал. Кажется, через три года они входят в право наследования. Как живет сам мнимый покойник, неизвестно.
Впрочем, среди почитаемых святых еще во времена Византии был признан Алексей, божий человек. Он кинул свой дом, потом вернулся в покинутый дом неузнанным нищим и прожил там под лестницей и принял смерть.
Родители его оплакивали.
Церковь ему поверила.
«Анна Каренина» кончалась, но ничего не кончилось. Все ходило ходуном, что было прочного в доме Романовых.
Стало главным содержание. Не в первый раз приведем разговор братьев Левиных: слова Николая Константину: — ты пропустил самое важное.
Разговор идет о собственности.
Тот вопрос, который был поставлен самим Толстым
— в комнате со свечкой —
— арзамасский ужас —
— самой смертью, —
— а была то не смерть, а жизнь.
Лев Николаевич пришел к несопротивлению.
Так вот.
Собственность получалась одним из видов зла.
Все говорят, и я, Толстой, говорил — «моя земля».
А получается, говорить надо:
— «мы земли».
Раздел собственности как бы тиражирование зла, мнимость как бы существующих людей.
Своих детей.
Толстой раскаивался в разделе, хотя это и был типичный раздел для дворянства того времени.
Толстой глубоко раскаивался в том, что он сделал своих детей богатыми, обеспеченными людьми; как бы неверно родивши их — вторично. Введя их в жизнь во второй раз неправильно.
Тянули жребий. Всего жребиев было девять. Земельные участки оценили в 550 тысяч рублей, по очень низкой цене. Это и была основная добыча.
Сергей Львович получил 800 десятин земли при селе Никольско-Вяземское и должен был уплатить Татьяне Львовне 28 тысяч рублей, а матери в продолжение 15 лет, 55 тысяч рублей, с уплатой 4 % годовой суммы.
Татьяна Львовна получила Овсянникове в 38 тысяч рублей.
Илья Львович — Гриневку и 368 десятин имения при Никольско-Вяземском.
Лев Львович — дом в Москве. Тот дом, в котором часто жил Толстой, 394 десятины земли самарского имения и 5 тысяч рублей с выплатой в продолжение 5 лет.
Михаил, который был еще гимназистом, получил 2105 десятин в Самарском имении, но должен был уплатить 5 тысяч рублей Льву.
Андрей и Александра получили 4 тысячи десятин в Самарской губернии, а доплатить долю они должны были Татьяне Львовне.
Иван получил 370 десятин в Ясной Поляне.
Софья Андреевна должна была получить остальную часть Ясной Поляны, и они должны были заплатить еще доплату.
Эти доли добычи можно показать, сняв земли.
Происходило это 16 апреля 1891 года.
Лев Николаевич отказался от гонорара за свои вещи.
Написал «Кавказского пленника», где нет романтизма Пушкина, любимая вещь Толстого.
«Кавказский пленник» — это переход к «Хаджи-Мурату».
Это результат всех сомнений «Севастопольских рассказов».
И еще не написанного «Хаджи-Мурата».
И мы переходим к женщине.
Вопрос о вине.
Он начал вспоминать молодость.
Он ее вспоминал по-разному.
Когда Бирюков утвердительно полуспросил, что это была безалаберная жизнь, Толстой ответил — «нет».
Хотел написать о том, как мужчина спасает женщину, а написал о том, как она отказалась от этого и спасает мужчину,
И как она уходит на великую дорогу, конец которой он понимал.
Но причин недовольства рабочих он не понимал.
Он не понимал, почему они пришли к Зимнему дворцу, хотя они носят сапоги и каждый день пьют чай.
Как будто они живут лучше крестьян.
Надо было смотреть, как люди изменяются, как они идут мимо Ясной Поляны, разоряясь.
Что положение не улучшается, а ухудшается.
Этот человек был человеком большой совести и большой храбрости.
Что такое сыпной тиф, он знал по баракам Севастополя.
Он решился поехать на голод и встать перед лицом великой нужды и великого нетерпения.
В это время голод в России усилился. Неурожай пришел в тот момент, когда семья делила наследство живого Толстого.
Лев Николаевич записывает в дневнике: «Я дурно сплю, и я гадок себе до невозможности».
Поддержание жизни человека, которого прогонят через строй, который будет бит, его бьют тысячью палок, не есть благо.
Благо — это разрушение этой жизни.
Лев Николаевич совещался с другом своим Раевским.
Раевский был человеком легендарной силы. Он поднимал груженную хлебом телегу за заднюю ось.
Товарищи говорили о хлебе.
Лев Николаевич дал такую инструкцию: «Выбирайте место в середине самых голодных деревень, припасите в это место муки, отрубей, картофеля, капусты, свеклы. Кладите это в середину деревни. Готовьтесь».
Лев Николаевич дал в газете и подробное предложение о том, что надо делать, как надо заготавливать фураж для скота, потому что если умрут лошади, то голод повторится. И тогда Чехов сказал, что Лев Николаевич мог бы быть министром продовольствия, так он точно и просто думает.
Лев Николаевич, Раевский, Татьяна и многие другие ходили, проверяли, устраивали столовые. И это была трудная работа.
Богатырь Раевский умер от простуды: в голодных деревнях дров не было.
А Лев Николаевич выжил.
Но это уже другая история.
14. «ВОСКРЕСЕНИЕ»
I
Санчо Панса если не любимый герой Толстого, во всяком случае, он вакансия главного героя.
Когда Чехов написал «Душечку», Толстой прочел эту прекрасную внеморальную повесть и сказал, что сама Душечка должна стать таким же общеизвестным героем, как Санчо Панса.
Почему я говорю о внеморальности?
На двери ее небольшого дома, на замке двери ее дома тоже можно было написать: — Мне отмщение, и аз воздам, — она без церкви сошлась с ветеринаром.
Но она больше всего любила мальчика, того мальчика, которого любил Чехов.
У Чехова не было детей.
И он в своем доме на Садовой улице держал гостя-мальчика, который бредил, ошибался в самых простых вещах, но он был прекрасен; потому что он был жизнь.
У Анны Карениной были дети, и у всех почти героев Толстого много детей.
Только в «Смерти Ивана Ильича» виден мальчик, еще подросток, с кругами вокруг глаз, о происхождении которых знал Толстой, потому что у него в детстве тоже были эти круги детского порока. Потому что он не родился ангелом и он не имел бравады откровенности Руссо, тогда, перед революцией, которой еще не было, но ко-
торая подтачивала корни того, что называлось дозволенным и недозволенным.
Вот этот мальчик плачет по умирающему отцу, и тот чувствует: это какое-то оправдание.
Но вернемся к человеку, с которого я неожиданно и вполне правильно, кажется, начал, — к Санчо Пансе.
Санчо Панса говорил, что он сначала хотел бы иметь разгадку, а потом загадку.
Он не хочет искать, он не хочет знать сладости ошибки.
Он не знает, что он уже пережил много раз этот труд, включение в свою жизнь истины и лжи. А между тем вся жизненная роль Санчо Пансы в том, что он и верит и не верит в Дон Кихота.
Это его поэзия.
Он знает, что его господина бьют, он видит, что чудеса не происходят, он видит даже, что когда его за неплатежи по счету подбрасывали на одеяле, то Дон Кихот, великий Дон Кихот стоял за забором и не помог слуге.
Но сладостна жизнь в поправках.
Сладостно младенцу сбрасывать со стола на пол вещи, как бьющиеся, так и не бьющиеся.
Это познание.
И как священна для меня память о мальчике двух с половиной лет, он пришел ко мне с улицы, взволнованный, с него еще не успели снять башлыка, он подошел ко мне и сказал: — Папа, оказывается, у лошадей нет рогов, — он сделал открытие.
Вот эта множественность открытий, множественность хождений, это и есть искусство, — оно многоступенчато.
И то, что называется перипетией, это лестницы, которые идут то вверх, то вниз.
Несчастье Анны Карениной до конца непонятно самому Толстому.
Он только пошел за женщиной, про которую было известно, что она аристократка, известно было, что она изменила мужу, но вот перипетии ее жизни,
— ее не побили камнями (это был древнебиблейский способ борьбы с изменой женщины — в мужчин никто за многоженство камней не бросал).
Кажется, по некоторым намекам, у храма Соломона было помещение, где женщины утешали приходящих мужчин.
Правда, это говорил Розанов, а Розанов не ученый.
Есть место в «Анне Карениной», которое я приведу.
Женщина, жена мужчины, он старше ее на двадцать лет, он очень занят государственными делами, состоящими в бумажной борьбе с ведомствами, и мало занят женщиной, в чем уже нет его вины.
Говоря обиняком, в постели ей не о чем было с ним разговаривать.
И вот верная его жена, она боялась «теней», которые за ней ходили, она была прекрасна, а в самом начале романа говорится, что женщины, за которой ходят «тени», плохо кончают.
Но в том же романе было сказано, что женщина должна гордиться, когда ей делают предложение.
Совершилось падение женщины, про которую никто дурно не говорил, и она рыдает.
Любовник говорит: что, ты несчастна? — она отвечает: нет, я не несчастна, я как человек, голодный человек, который ест.
Ему стыдно, он, может быть, оборван, но он ест — вот эта жажда женщины, об этом не сказано прямо, хотя об этом много сказано в романах о мужчинах.
Это сказано с той откровенностью, с которой не говорили в самых прямо рассказывающих о любви романах.
Толстой договорил смысл брака — один из смыслов брака — до конца.
Чехов говорил, что женщина получает от мужчины включение в жизнь — программу отношения к жизни.
...Мы знаем, что дети кочевников были пастухами.
И только немногие из них — в Библии Иосиф — были любимцами отцов.
Простая истина, за которую, кажется, не надо побивать камнями.
Истина о человеке, который голоден.
Горькая истина, потому что ее никогда не договаривали.
Боккаччо включает в свою книгу рассказ об ученом судье, старике, который женился на молодой. Ничего хорошего из этого не вышло, а что вышло, я уже сказал.
Толстой говорил, что Анна вышла за Каренина при самых лучших предзнаменованиях.
Лучший жених во всем околотке.
И ребенок у нее незабываемый, любимый больше, чем Анна потом любила дочку от Вронского.
Сын Сережа, который был уже восемь лет заменой счастья, когда начался роман.
Она любит в мальчике нелюбимого человека и потом отодвигает своего обманутого и осмеянного мужа, отодвигает, как отодвигают после обеда тарелку.
Так вот, Боккаччо рассказал, как разочарованную молодую женщину, я говорю про жену судьи, взял пират в плен и сделал ее своей реальной женой; муж пришел ее выкупать, а она не хотела возвращаться.
Муж говорит о позоре, она отвечает, что об этом надо было думать раньше; она говорит, что она занята веселым шерстобитным ремеслом.
Боккаччо, как человек своего времени, как реальный человек, сказал, что потом муж умер, любовники поженились и стало лучше нельзя.
Но вернемся к главной теме жизни многих и к теме книги. Она мне кажется такой легкой, я ее напишу сразу — так всегда казалось.
Ну, скажем, сначала десять лет, а теперь последние два года.
Но искусство живет затруднениями, вниманием многократного разгадывания, и то, что мы называем перипетиями, это приближение к неведомой истине.
Драматургия Эсхила, я имею в виду Ореста, и драма Гамлета, и драма другого молодого поэта в России — Треплева, драмы других поэтов, которых мы знаем живыми и видели мертвыми, драмы многих поколений — это в жизни познание, и искусство построения романа — это искусство создания жизнепонимания.
И загадка — это не там развернутое, не там посеянное зерно художественного произведения.
Вот так наконец мы вышли на ту дорогу, которую оставили, чтобы посмотреть окрестности, на дорогу, которую никто из нас не может оставить, никогда не сможет.