В ЖИЗНИ ВСЕ МОНТАЖНО, ТОЛЬКО НУЖНО НАЙТИ, ПО КАКОМУ ПРИНЦИПУ 8 страница
Волчица подошла к самому маленькому.
Волчата сидели полукрутом.
Они радостно выли.
Волчица подошла к самому маленькому и, опустив хвост, опустив морду, сделала несколько судорожных движений и выхаркнула большой кусок конины.
Волчата бросились к мясу.
Но волчица грозно двинулась.
Мальчик-волчонок взял мясо и унес.
Серпуховской не скоро умер.
Шел по свету, неся свое евшее и пившее тело.
Но когда он, всем тягостный, умер, то его одели в хороший мундир.
Начистили сапоги и положили его в новый гроб с кисточками на углах.
Этот гроб поставили в другой, свинцовый.
Так мертвые хоронят мертвых.
Но так все подробно описано, как трудно было бы, вероятно, описать воевавшему на поле войны сельское кладбище.
Трудно было писать об этом Льву Толстому.
Толстой рассказывал о здоровом суровом табуне и об одной лошади.
Грустно рассказывал о людях Холстомер Толстого.
Про него говорили «моя лошадь».
А он удивлялся, как он может быть чей-нибудь, когда он свой.
Толстой рассказал грустную историю Ясной Поляны.
Пишет освобожденный Толстой.
Есть люди, которые называют землю своей, а никогда по ней не проходили.
Я был трижды несчастен, говорит Холстомер.
Я был пегим.
Я был мерином.
И люди вообразили обо мне, что я принадлежу не богу, не себе, как это свойственно живому, а что я принадлежу конюшему.
Так совершал суд над своей собственностью, над старыми надеждами Толстой, который уже не был своим.
Он был великим.
Он был славой страны.
Но он не был своим.
За ним наблюдали.
Его ограничивали.
И то, что он писал, продавали.
Последнее убийство Холстомера было то, что спорную рукопись — чья она — он зашил в спинку мягкого кресла.
Он хотел, чтобы каждый человек был сам собой и своим.
Анна не своя.
Она Каренина.
Потом Анна Вронского.
Если бы все устроилось, то она была бы Анна Вронская, и все равно бы ее окружали люди, которые не свои, сами не свои.
В поисках себя, себя в себе, люди совершают, проявляют ненужную энергию, топчут свою жизнь, иногда ржут слабым голосом, чтобы кто-то откликнулся.
Я истоптал сейчас несколько полей славы старой литературы.
Вы шли за мной.
Что я вам могу пожелать?
Молодости не надо.
У вас будут молодые люди.
Я хочу, чтобы вы были своими.
Пути от дома к лавке, от дома к храму, от дома к старшему человеку этого селения, все эти пути истоптаны.
Но великие пути литературы и энергии заблуждения святы.
И этот путь для себя, для самого себя и для того, чтобы человек, как говорится, не эксплуатировал человека, чтобы они были своими.
Я не испестрил книгу цитатами из многих книг.
Прекрасными и разноцветными цитатами.
У цитат обветриваются края.
Вырезанная из лабиринта сцеплений художественного произведения цитата может умереть.
Толстой не боялся изобразить смерть.
Смерть коня.
Волки, поедающие мясо убитого старого животного.
Это больше, священнее, чем священные войны.
Толстой не боялся смерти сильного.
Лошади письменности не знают.
Историю свою Холстомер рассказал устно, при полном внимании аудитории. Они верили ему.
Толстой думал, что хоть конь может говорить правду.
Коня надо заставить говорить правду.
Из всех зол человечества Холстомер со спокойной иронией говорил об одном — о собственности.
Холстомер избежал того арзамасского ужаса, который поразил Толстого-собственника, когда он искал выгодных покупок для расширения его собственности для себя и для своих детей.
Конечно, мысли должны иметь точное и ясное сцепление.
Это для мыслей так же важно, как сцепление вагонов для поезда.
Говорящие лошади известны в сказке.
И они говорили обыкновенно доброе.
В сказке говорится: было три брата — два хороших, один дурак.
Но дуростью тут называется своеобычность и отношение как к долгу к своей жизни.
К своей любви.
Дураки, только они всего добиваются в сказках.
Так что они должны быть предметом тщательного изучения умными.
Характер появляется у героев, которые всем жертвуют.
У чудаков, которые не боятся отличаться от других.
Героев, которые не слушают предостережения лошадей.
Как у Гомера.
Говорящие звери не новость в искусстве.
Даже есть целый том индусских рассказов, в которых действуют животные, представляющие разные должности человека, разные его социальные оценки. Причем, читая, забываешь, что они не люди.
Там животные переносят огонь с места на место.
Мир животных знал человека, которого любопытство к колдовству перевело в положение осла.
Это золотой осел Апулея.
У Сервантеса собаки представляют существа, которые презирают мир богатства.
В мире деклассированных они представляют испанский народ со спокойным уважением.
Собаки-реалисты, снимающие романтический налет.
Собаки у Гоголя, в «Записках сумасшедшего».
Они обнаруживают своим поведением, что женщина, в которую влюбляется Поприщин, любит другого и презирает его. Они говорят, что у него на голове вместо волос сено.
Мир Свифта — это мир коней, к которым приходит эмигрант из человеческого мира, путешественник по различным странам, в которых он был и великаном, и карликом; даже летал.
Этот мир нереален, потому что лошади как бы могут
работать руками; это как бы не додумано фантастом, который во всем сохраняет отношение большого и маленького.
Но самое великое из существ, которые печалятся о бедах человечества, это Холстомер.
Холстомер — лошадь, безвинно кастрированная.
Лошадь величайших кровей, величайших качеств, — она объединяет всех лошадей и очень хорошо себя ведет как учитель лошадей.
Шкура пегого рысака знаменитых кровей содержит несколько черт жизни гениального дворянина среди дворян-обывателей.
Люди не бог весть какой знатности не хотят с ним разделить стол.
Мир коней лучше.
Кони сперва презирают старого мерина.
Но потом узнают его и слушают его как учителя жизни.
Сам Толстой мечтал когда-то вывести новую породу лошадей. Он хотел это сделать в приволжских степях, желая подарить Башкирии новую породу лошадей.
Холстомер в мире литературы поставлен в положение короля Лира.
Он король, но он потерял все.
Печально можно сказать, что он потерял конскую семью.
Но зато он знает семью людей. И он учит людей не верить людям в хорошем платье.
Людям «ком-иль-фо».
В костюме от хорошего портного.
Холстомер очеловечен так, что не задается вопрос, а как он мог действовать руками или как он мог разговаривать.
Он был другом конюха, которого секли, а конюх плакал, обняв Холстомера; и Холстомер лошадь, которая знает, что человеческие слезы солоны.
Холстомер был в высшем обществе.
Теперь он презираемый коняга, годный только для конюшего. Он в беге обгоняет всех рысаков, он присутствует при жизни и приключениях богатой молодежи, и он видит людей богатых и презрительно рассказывает о том, что человек называет собственностью.
Холстомер — длинный разговор.
Это длинная проповедь о том, что собственность не только кража, но собственность понятие, в котором не заключено удовлетворение желаний человека.
Он может не иметь ничего хорошего, хоть он и богатый. Холстомер, рассказывая свою историю, переходит к мыслям, которые как будто прочтены в книгах Фурье, Прудона, в тех книгах, которые читал и писал Герцен. Которые читал Толстой и хотел найти другой путь. Зная, что запрещенный Герцен не прочитан. Герцен, по мнению Толстого, — сорок процентов всей русской литературы.
Сам Толстой не помещался в русскую литературу. Он оказался много шире.
«Холстомером» гордится Толстой.
Если стремится знаменитый человек получить памятник, то это построение иронично к самому понятию посмертной славы.
Холстомер нужен и по смерти.
Когда его убили и разрубили на куски, то волчица похитила куски и накормила ими детей, и это нас привлекает.
А человек, фамилию которого я опять забыл, похоронен в нарядном мундире, а этот мундир соответствует шкуре лошади, по которой узнают его породу.
Его приносят в какое-то место, где раскапывают кости других ненужных людей, и именно туда зарывают бывшего богача и аристократа, вместе с кисточками на углах его гроба.
В «Холстомере» Толстой прощается-с дворянскими представлениями о породе, о положении, о костюмах.
«Холстомер» — я сейчас скажу другую вещь — и «Дьявол» самые печальные вещи постаревшего человека.
Человек, в смысле отдельный человек из человеческого общества, он несчастен.
Жене читать, что она оскопила своего мужа, очень неприятно. Она не его хотя. Есть такое слово на юге России.
А он не имеет права любить.
Если у него есть любовь, то миллионы его раздавливают при помощи паровоза, или они охаивают любовь, за то, что предмет любви социально неполноценен, вернее, не ровен любящему.
Их жизнь, их стремление в этом, а не в том, чтобы быть счастливыми.
И это точка зрения Толстого. Он живет в этом мире.
У него похитили жизнь любви — как у Анны Карениной.
У самого Толстого неважная лошадь, и каждое лето он ездит по лесу; его упрекают, что он имеет лошадь, он отказывается от нее, ее расковывают, он возвращает ее, не в силах отказаться.
Лошадь похоронена, по решению бывших учеников Льва Николаевича, в ногах Толстого.
Это был старый богатырский обычай, лошадь остается при хозяине.
Толстой создал один из самых больших яблоневых садов в Европе.
Был страшный холод. Яблони все замерзли.
Он посадил антоновку. Это порода дочеловеческая, корневая.
Деревья стояли черные, это была черная смерть.
Их срубили. Некоторые оставили; год, два, десять они стояли черные.
И вдруг зацвели.
Сейчас они хорошо себя чувствуют.
Я рассказал вам образ человеческой культуры.
Она оживает, рассказывая о воскрешении.
Самое жизненное в Толстом — это то, что он выше того, что мы называем человеческой культурой.
Не художественные достижения, а его умение.
* * *
Но дело не просто.
И я не могу так оставить «Холстомера».
Свифтовский текст о государстве лошадей замешан на презрении к людям.
«Холстомер» написан на попытке презрения.
Оно не удалось.
Лошади Толстого жалеют людей.
Холстомер, как объясняется в тексте у Толстого, это размашистый бег рысака орловской, русской породы.
Этот аристократ — изгой, но он самых высоких кровей и возможностей.
Но лошади на ответ Холстомера, что он, Холстомер. производитель нового лошадинства, говорят, что он не может этого сделать. Он мерин.
В который раз скажу, что когда братья Левины ссорились, спорили о наследстве, брат Левина говорил Левину: твой план трудовой коммуны хорош, но ты пропустил самый главный вопрос (вопрос о собственности), — Холстомер будет говорить то же, что и брат-нигилист; не сказано о жизни главное — вопрос о собственности.
Толстой это понимал.
Он купил землю и записал: вот, купил землю, а соловьи поют по-прежнему и не знают, что они теперь мои, а не казенные.
Холстомер говорил, что счастье людей не в том, что считают за счастье лошади, а в том, чтобы как можно больше вещей назвать своими.
Холстомер говорил о необходимости изменения психологии.
Этой темы не было у Свифта.
И в то же время здесь вопрос о половой жизни, потому что «мерин» — это, по мнению людей, неприличное состояние.
Но это состояние рождает нечто иное.
Постепенно история родовитой особи, которая прославляет породу, превращается в рассказ о том, что же видела эта лошадь среди людей.
Эта лошадь была даже занята этой путаной жизнью с кутежами, и Холстомер возил зря тревожащихся людей, которые думали, что это моя любовница, мое имение, а потом он понял, когда он стал трудовой лошадью, на конюшне, где его плохо седлали; ему было больно, хотя, как замечает Толстой, это доставляло ему особое удовольствие — боль от неправильной жизни.
Толстой, который не только жил неправильно, но и знал об этом, испытывал особое Холстомерово удовольствие — боль.
Холстомер — это книга о неудачах романтического социализма, основанного на том, что «жаль».
Причем Холстомер тут противопоставлен тому, что Гоголь называл «сивый мерин».
Очевидно, в разговорной речи «сивый мерин» был руганью.
Вот это другая страна сивого мерина.
Толстой оправдывает сивого мерина, он в круговороте людской глупости не имеет торжественных похорон, и тело его съедено волками. Причем семейство волков взято почти идиллически.
Торжественный полукруг волчат не отнимает кусок у маленького.
А лошадь, на которой скакал Вронский, была из тех лошадей, которые не говррят только потому, что их рот не предназначен для разговора.
Холстомер — это как бы предсмертное видение Толстого: ничего нельзя сделать — одному.
Семья, обычная семья Толстого, совершала обычное дело — раздел имущества, которое делится между братьями. Но раздел ничего не изменил, ничего не дал хорошего.
Здесь этот раздел мяса сивого мерина противопоставляется и этому разделу, и смерти Серпуховского — обычному человеческому погребению гробов с кисточками.
Лошадь Толстого была похоронена у ног человека, которого она любила.
Это сделал Ферапонтов, ученик Толстого, и в длинном интересном тексте Федина рассказывается о том, что дети интересовались именно этим погребением; они считали его справедливым.
Чехов в рассказе «Тоска» говорит об извозчике-неудачнике, который может с трудом заработать на корм своей единственной лошади.
Он не может найти человека, который бы понял его тоску.
И он рассказывает ее своей лошади, извозчичьей полуголодной кляче.
Он обстоятельно рассказывает ей о своем горе, и на этой человеко-лошадинской истории дело переходит к Чехову.
16. «ХАДЖИ-МУРАТ»
Повторяю, последовательность можно начинать с любого места.
Был путь, начатый «Детством».
Путь, начатый «Казаками».
Путь, начатый «Историей вчерашнего дня».
Был путь, начатый «Анной Карениной»; путь, который увидел Пушкин и переувидел Толстой.
Был путь суда на дороге «Холстомера».
Было толстовство — непротивление злу.
Была религия, а правильно — были неотвязные мысли о единой душе или единстве душ.
Но, как река, она течет подо льдом и кипит, волнуется горячим, даже парит, прорываясь, и нету места разности температур, вы ее возьмите, передвиньте, поймете — вырывается горячим, несдержанным.
Так то же весна.
Толстой писал «Хаджи-Мурата».
Как бы продлевая анализ «Казаков».
Когда сводятся своды такого человека, как Толстой, то многое остается лежать на земле, не употребленное в дело.
И это все равно как человек собирал бы лошадь на третий день творения, лошадь, созданную богом, а теперь пересоздаваемую человеком; вот человек стоит, а кругом лежит, как лишние события, то, что человек, не бог, не смог соединить, как бог.
Он только заново может видеть неповторимость жизни бога.
Потому что мы не имеем силы и умения Толстого в построении здания человеческой души.
* * *
Среди преступлений собственности есть преступления и в жажде собственности государственной.
И казаки, и молодой Толстой, приехавший к казакам, они русские.
Но они любят мир.
И герой, и охотник, Оленин и его спутник Ерошка, Ерошка сразу, Оленин потом, понимают ту правду, во имя которой сражаются люди Кавказа.
Вот еще одно начало, начало пути «Хаджи-Мурата».
...Александр Сергеевич чрезвычайно строго оценивал свои произведения. Может быть, он относился к ним как путешественник относится к оставленному дому. Тема любви женщины, стоящей вне нашей цивилизации, к европейцу была одной из главных тем старого искусства.
Вольтер наслаждался, описывая любовь индейца; тем, как снимаются подробности традиций и как остается сущность явления. Его Гурон искренен и полон сил, он как бы проводит корректуру европейской жизни.
Путешествия почти всегда закрепляют какими-то упоминаниями о воспроизведении жизни дома — среди людей, живущих в новом пейзаже.
«Путешествие в Арзрум» Пушкина по-иному иронично.
Он видит сущность вещей и желания людей, в общество которых он попал, как-то оформив пребывание в их среде. Чаще всего любовь упоминалась в произведениях как самая доступная краска, она имеет мало дальтоников, которые искажают видение.
Бесчисленные «прекрасные черкешенки с синими глазами» были связаны в мозгу молодого Оленина с прекрасными горами; они как бы растолковывали новую красоту.
Марьяна «Казаков» была задумана иначе; она могуча, по росту и силе она почти великан.
Она как бы античная, ожившая полноценная статуя, передающая античную красоту женщины.
Марьяна безусловно права, когда любит равного себе казака, хотя Оленин даже готов стать старовером, т. е. уйти из своего общества, чтобы стать законным мужем Марьяны, но она, как конец отношений, говорит молодому человеку: «Уйди, постылый».
«Кавказский пленник» Пушкина при беглом прочтении Толстым оценен в своих подробностях.
Любовь дана очень точно, очень восторженно; несколько прекрасных строк были выкинуты именно потому, что они были слишком прямо любовны для цензуры, которая при многих своих недостатках отличалась еще старческой щепетильностью. Но прекрасна девушка поэмы и прекрасна ее любовь, которые вместе пришли к берегу кавказской реки, как в церковь, чтобы доверить любовь. Эти строки были изменены тем, что женщина, после того как ушел ее гость-европеец, женщина бросается в реку.
Когда я был молод и мог перейти перевал, не очень это заметив, а ледяные арки, оставшиеся от зимы, над рекой хороший мост, в те времена очень далекого путешествия я разговаривал с женщиной; она сказала мне потом, перед отъездом: «Ты уезжаешь? А я люблю тебя без памяти».
Мой спутник, строгий спутник из другого картвельского племени, утешил меня: «Забудь и не вспоминай, вздыхая. Она сказала тебе любезность, зная, что она никогда тебя не увидит».
И тогда я запомнил, что в кавказской реке трудно потонуть; она так стремительна, что крутит камни и создает гнезда их на каменном лоне реки. Река ломает, а не топит. Она может убить и выбросить.
Это не река русалок.
Толстой, приводя в порядок огромные залы, для него самого наполненные памятью давно или недавно написан-
ного, Толстой говорил о любви крестьянки; но в этом была и мысль о крестьянке вообще; тульской крестьянке, но неизвестного века. Неизвестных отношений к чужому освещенному дому, куда она, может быть, ходила мыть полы, не больше.
Толстой для детской книги, книги первого чтения, написал своего «Кавказского пленника». И эту книгу он считал, по крайней мере говорил, что считает, чуть ли не единственно правильно написанной, понятной, не лгущей.
Лгущей невольно повестью.
Перед Толстым была впереди и «Анна Каренина», и «Воскресение», и «Хаджи-Мурат».
Но он объявил своей столицей сакли «Кавказского пленника».
В повести спокойно и точно описывается, почему люди разных племен не всегда любят друг друга. Встречаемся мы с русским немолодым офицером, человеком, дома привыкшим к молчаливой нужде, и вот сегодня у него есть девочка, которая любит искусство, и это смелое, неожиданное принятие европейской лепки фигур женщиной другого племени, другого воззрения, и даже не женщиной, девочкой. К русскому человеку Жилину горцы относятся по-разному, у них разные биографии, разные столкновения с русским, разный быт.
Жилин со своим мастерством, со способностью починить часы, сделать игрушку — без особенного энтузиазма и заинтересованности — признается за человека более технически образованного.
Не любовь, а дружба связывает Жилина с Диной, девочкой, бедной девочкой из реального аула, заселенного людьми, изгнанными из долин.
У русского есть свой, русский товарищ, он богат, избалован, труслив, он не помог соплеменнику, когда дело шло о спасении из плена. Это определенно описанный человек.
Побег описан очень точно. Жилин приучает к себе собак. Жилин дружит с мальчиком, лук ему дарит, чтобы потом посмотреть с горы.
Где же русская крепость?
Бегство происходит не при помощи лестницы, а при помощи шеста, который сунут в яму Диной. В яму попали русские пленники за первый побег. Шест взят известно откуда, с какой крыши; и девочка Дина, сделавшая все для побега, плачет в этот момент, она покидает друга; ее странной точностью сказано — друга по искусству, она лю-
бит искусство, как дети любит лепку. Люди — братья, узнавшие о своей родине.
Толстой, как король Лир, отказывался от своих королевских владений.
Узнал иную жизнь.
Отказывался во многих статьях от романов, повестей, очерков во имя «Кавказского пленника»; это владение ясно только для Толстого; но это и чтение для писателей. Учитесь писать. Учитесь не выдумывать, а вымышлять, выделять мысли; выделять явление из потока мыслей.
Толстой Лев Николаевич робинзонил в предкавказских горах, хорошо знал Северный Кавказ, реки, текущие к Каспию, отвоевывал Кавказ от плохой литературы для хорошей прозы.
Иногда он ошибался: сперва он переселял губернии Кавказа, потом народы Кавказа, потом говорил, что и деревья Кавказа не изумительны, что чинара — это бук.
Это неправильно. Чинара — платан. Большое дерево со своей кроной, со своими листьями.
Королевское дерево, оно не известно в той части Кавказа, в которой был молодой Толстой.
Толстой описывал природу не как путешественник, а как охотник.
Войну он описывал не как адъютант большого начальника и не как даже кавалерист легкой или тяжелой кавалерии, а как артиллерист. Его планы шире, общее, и они реальны. Он мыслит явлениями, а не словами, и не отступает от познания, не считает его достаточным.
Он создал великую повесть «Казаки».
Традиционная тройка, женщина и молодые мужчины, здесь — казачка, казак и русский аристократ. Казак и русский по-своему, но очень близко понимают природу.
Они точны и пристальны.
Любовь и восхищение любовью показаны настоящими, как внимательно восхищение Оленина горами, медленно приближающимися в долгом пути.
Все кончается плохо. Женщина остается у себя дома, со своей любовью.
Она даже не взглянула на пыль удаляющейся телеги, может быть, Марьяна не много раз вспоминала о странном посетителе, странном солдате с двумя слугами, с хорошим оружием, с хорошими собаками и малопонятной речью.
Великая повесть «Казаки» писалась и была напечатана с очередным извинением автора, будто она не оконче-
на, и если ее не напечатать, то рукопись пойдет на оклейку шкафов сзади, чтобы не было щелок, в которые забиралась моль.
Дело серьезное; дело идет о понимании литературы, может ли она преодолеть все преграды, и должна ли это она делать, и что такое эти преграды, не сама ли это жизнь; но существование истины несомненно.
В вариантах к «Казакам» умирает казак, умирает офицер, умирают оба.
В одном варианте казак убивает офицера; казака вешают, и он перед смертью спокойно поправляет на шее петлю. Это не случайно.
Молодой Толстой как бы вспоминает о том, как он освобождал от литературы явления в их обыденности.
У Толстого среди великих вещей есть величайшая.
«Хаджи-Мурат».
Писалась эта повесть с 1896 по 1904 годы.
Но Толстой и в смертельной болезни наводил справки к повести.
Заставлял находить книги, проверял по ним подробности.
Скажем еще раз про художественную подробность.
Великий и разнообразный художник Пикассо читал «Войну и мир» уже стариком. Эпопея ему сперва не понравилась, «слишком много подробностей», а потом он понял, что «они все нужны». То есть он понял чужое искусство по законам своего искусства.
Когда художник изображает вещи, то он изображает не только то, что он видит, он включает в рисунок познание. В архитектуре существует не только видение, но и знание, многостороннее знание вещей.
Подробности разрешают воспринимать мир как изменение, не цветным занавесом, и не цветными ставнями, и не разрисованными очками.
Это то, что мы познаем из подробностей, то, что можно нарисовать рядом с фигурой линию линий этих фигур, как бы увиденных из других точек и иначе поэтому понятых.
Искусство многопонятийно, искусство — это возможность получения по возможности полного, хотя и часто противоречивого, представления о мире.
Мы ходим в мире без поводырей, очень редко мы сами оказываемся вожатыми.
В «Хаджи-Мурате» абрек, герой Кавказа, один из первых соратников Шамиля, человек, мать которого не оторвала его от своей груди, когда ей приказали кормить ребенка какого-то вождя, она защищала право материнства, напоила сына молоком храбрости, об этом осталась песня.
Кроме Шамиля в романе существует другой вождь — Николай I. У обоих есть поклонники, есть любовницы.
Шамиль и Хаджи-Мурат не могут жить вместе без борьбы.
Хаджи-Мурат отвоевывает в сердце своем Кавказ от Шамиля.
Между ним и женщиной, которую солдаты любовно зовут «капитанской дочкой», женой капитана той крепости, в которой Хаджи-Мурат заключался в почетном плену, устанавливается согласие. Шамиль взял у Хаджи-Мурата заложником сына, может его убить, ослепить, и между двумя властями колеблется храбрый человек.
В крепости — она бедна — живет женщина, капитанская дочка. Она не изменяет своему мужу, но она ходит при лунном свете с молодым юнкером, и Толстой с точностью физика видит, что свет охватывает идущих как бы кружевами или окладами из серебра.
Свет охватывает людей, и эта женщина очень чисто и понятно нравится Хаджи-Мурату, она жалеет его, жалеет его семью.
Эти линии света, охватывающие живописную фигуру, это те линии, которые потом вырисовывает, удивляя и раздражая зрителей, наш почти современник Пикассо.
Живопись — это познание, и «Хаджи-Мурат» не только развитая тема «Казаков», не только уменьшенная тема, не подчеркнутая разность происхождения, разность культур, но многолетнее путешествие по путям искусства.
Оно требует много энергии, оно берет с нас незаменимую валюту, мы платим искусству годами, временем, временем превращения факта жизни, скажу это для простоты, искусством с новым, многократным сознанием. Оно берет энергию не одного человека, а сменяющихся поколений.
У Шамиля две жены, одна старшая, очень уважаемая и, вероятно, не старая, но первая, а другая молодая, совсем молодая. Муж привез подарок не молодой, а старой, потому что он чтит обычай; любит по-своему, это его нравственность.
Молодая женщина обижена, она прячется от своего мужа. Он не может ее найти, а она смеется.
Какая далекая игра; понятная игра.
Это понятные ценности жизни, трудности жизни.
Одиссей знал много женщин, но, придя в дом жены, долго проверял ее хорошо поставленными вопросами, а рабынь, которые не имели тогда никаких прав и бесправно жили с женихами Пенелопы, он, связав шеи веревкой, обратил в гирлянду, про которую Гомер говорит почти ласково: так висят птицы, приклеившиеся к ветке клеем, был такой способ охоты.
Для Хаджи-Мурата нет государства, где бы он мог существовать.
Великий человек был между империей Николая и возникающей деспотией Шамиля.
И он отстреливался от оравы наступающих на том поле, среди которого был небольшой остров с деревьями; затыкал дырки от пуль ватой, потом встал на выстрелы и запел.
Идя.
Раздался залп.
Хаджи-Мурат упал.
Стрельба прекратилась. Стало тихо.
И замолкшие было соловьи снова запели.
Герои гибнут, или герои безумны. Корделия погибает, ее повесила сестра; Офелия безумна.
Снова приведу слова Чехова, что у нас в драме есть только одна развязка — герой или уезжает, или умирает.
Тот, кто придумает новую развязку, тот великий человек.
Но мы плохо догадываемся о чувствах великих людей.
Повесть «Дьявол» рассказывает про соблазн жизни; там Толстой так и не знает, кто виноват, кого кто убивает или, наоборот, нужно себя застрелить. Вот этот текст и был зашит в обивку кресла.
У Толстого была история: когда он влюбился в кухарку, то он сказал другому человеку — хотите вместе со мной, — только чтобы не сделать преступления, преступления насилием.
Быть святым и есть мороженое нельзя.
Толстой остался перед неразрешимым миром и хотел убежать куда-нибудь, взявши с собой Маковицкого.
Все решения произведений были условны.
Они фабульны.
Надо было решать сюжет.
Дело не в том, есть конец или нет конца, а дело в том, что соловьи, которые замолкли во время перестрелки, снова запели, когда стрельба кончилась.