Вдова Алека Дейвиса наносит визит в дом священника
Джон Мередит медленно брел домой. Сначала он думал о Розмари, но к тому времени, когда спустился в Долину Радуг, совершенно забыл о ней и размышлял уже об одной из особенностей немецкой теологии, тему которой затронула в разговоре Эллен. Он прошел через Долину Радуг и даже не заметил этого. Очарование Долины Радуг было ничто в сравнении с увлекательностью немецкой теологии. Добравшись до дома, он прошел в кабинет и снял с полки объемистый том, чтобы посмотреть, кто же был прав - он или Эллен. Он просидел над книгой до рассвета, погруженный в богословские премудрости. У него возникла совершенно новая гипотеза, и целую неделю после этого он увлеченно развивал ее, не отвлекаясь ни на что, словно идущая по следу ищейка, полностью забыв о мире, приходе и семье. Он читал день и ночь; он не выходил к обеду, если поблизости не было Уны, чтобы притащить его к столу; он больше не вспоминал ни о Розмари, ни об Эллен. Старая миссис Маршалл, с другой стороны гавани, тяжело заболела и послала за ним, но ее записка осталась незамеченной и продолжала пылиться на письменном столе мистера Мередита. Миссис Маршалл поправилась, но так никогда и не простила его. Молодая пара пришла в дом священника, чтобы обвенчаться, и мистер Мередит, с нечесаными волосами, в домашних тапочках и полинялом халате, откликнулся на их просьбу. Начал он, правда, с чтения заупокойной службы и успел дойти до «пепел к пеплу, прах к праху», прежде чем у него возникло смутное подозрение, что он говорит не те слова.
- Помилуйте, - пробормотал он рассеянно, - странно... очень странно.
Невеста - чрезвычайно слабонервная - заплакала, а жених - его нервы были в полном порядке - засмеялся и сказал:
- Прошу прошения, сэр, но, кажется, вы нас хороните - вместо того чтобы поженить.
- Извините, - пробормотал мистер Мередит так, как будто это было не так уж важно. Он перешел к венчальной службе и прочел ее до конца, но невеста всю оставшуюся жизнь не чувствовала себя правильно обвенчанной.
Он снова забыл о молитвенном собрании... но это не имело большого значения, так как вечер оказался дождливым и никто не пришел. Он, возможно, забыл бы даже о воскресной службе, если бы не миссис Дейвис, вдова Алека Дейвиса...
В субботу после обеда к нему в кабинет зашла тетушка Марта и сообщила, что в гостиной находится миссис Дейвис, которая желает его видеть. Джон Мередит вздохнул. Миссис Дейвис была единственной женщиной в Глене, вызывавшей у него отвращение. К несчастью, она была также самой богатой из его прихожанок, и попечительский совет предупредил мистера Мередита, чтобы он старался ничем ее не обидеть. Мистер Мередит редко думал о таких житейских вещах, как собственное жалованье, но попечители были более практичны. К тому же они отличались хитростью и, даже не упоминая о деньгах, сумели исподволь внушить мистеру Мередиту, что ему не следует раздражать миссис Дейвис. Не будь этого, он, вероятно, совершенно забыл бы о ее визите, как только тетушка Марта вышла из комнаты. Но предостережения помогли, и, с досадой отложив том Эвальда*[23], он прошел через холл в гостиную.
Миссис Дейвис сидела на диване, оглядывая гостиную с высокомерным и неодобрительным видом.
Что за гостиная! Ужас! На окнах не было штор! Миссис Дейвис не знала, что Фейт и Уна сняли их накануне, чтобы превратить в собственные королевские шлейфы, а после игры забыли повесить обратно, но, если бы ей даже стала известна причина, это никак не могло бы умерить суровое осуждение, которое вызвал у нее вид окон. Картины на стенах висели косо, половики лежали криво, в вазах стояли увядшие цветы, пыль лежала слоями... буквально слоями.
«К чему мы идем?» - спросила себя миссис Дейвис и поджала свои некрасивые тонкие губы.
Джерри и Карл с радостными криками поочередно съезжали вниз по перилам, когда она проходила через переднюю мимо лестницы. Они не заметили миссис Дейвис и потому продолжали шумно развлекаться, но она не сомневалась, что они нарочно делают это в ее присутствии. Через переднюю важно прошествовал любимый петух Фейт и, остановившись в дверях гостиной, внимательно посмотрел на гостью. Ее вид ему не понравился, так что войти он не решился. Миссис Дейвис презрительно фыркнула. Хорош дом священника, где петухи расхаживают по комнатам и таращатся на гостей!
- Кыш! - приказала миссис Дейвис, ткнув в его сторону своим отделанным оборками зонтиком из переливающегося шелка.
Адам повиновался. Он был умным петухом, а миссис Дейвис за минувшие пятьдесят лет собственными белыми руками свернула шею столь многим петухам, что даже по внешности в ней можно было узнать палача. В то время как Адам удалялся от дверей гостиной, туда вошел мистер Мередит.
На нем по-прежнему были домашние тапочки и халат, а его темные волосы падали неопрятными локонами на высокий лоб. Но он был и выглядел джентльменом, а миссис Дейвис, в украшенном перьями чепце, шелковом платье, лайковых перчатках и с золотой цепочкой, была и выглядела вульгарной, грубой, бездушной женщиной. Каждый из них чувствовал в личности другого нечто враждебное. Мистер Мередит внутренне сжался, но миссис Дейвис приготовилась к схватке. Она пришла в дом священника с серьезным предложением и заранее решила сделать это предложение, не теряя времени. Она собиралась оказать этому человеку услугу... облагодетельствовать его... и чем скорее он узнает обо всем, тем лучше. Она обдумывала этот вопрос все лето и наконец приняла решение. Это и только это, по мнению миссис Дейвис, имело значение. Когда она принимала решение, вопрос был исчерпан. Никто другой не имел права высказывать свое мнение относительно этого решения. Таков был ее обычный подход к делу. Когда она решила выйти замуж за Алека Дейвиса, она вышла, и больше говорить было не о чем. Алек так и не понял, как это произошло, но какая разница? И в данном случае миссис Дейвис уже приняла решение, которое ее устраивало. Оставалось лишь сообщить о нем мистеру Мередиту.
- Пожалуйста, закройте ту дверь, - сказала миссис Дейвис - при этом ей пришлось слегка расслабить недовольно поджатые губы, но слова все же прозвучали резко. - Я намерена сообщить вам нечто важное, но я не могу говорить, когда в передней такой тарарам.
Мистер Мередит послушно закрыл дверь и сел перед миссис Дейвис. Он еще не до конца осознал ее присутствие. Мысленно он все еще искал возражения на аргументы Эвальда. Миссис Дейвис почувствовала, что он думает о чем-то своем, и это вызвало у нее раздражение.
- Я пришла сказать вам, мистер Мередит, - напористо начала она, - что решила удочерить Уну.
- Удочерить... Уну! - Мистер Мередит смотрел на нее недоуменно, ничего не понимая.
- Да. Я рассматривала этот вопрос довольно долго. Со времени кончины моего мужа я не раз подумывала о том, чтобы взять на воспитание ребенка. Но, похоже, довольно трудно отыскать такого, который устроил бы меня. Не каждого ребенка я захотела бы взять в мой дом. У меня нет ни малейшего желания заниматься приютскими - по всей вероятности, каким-нибудь беспризорником из городских трущоб. А другого едва ли раздобудешь. Умер, правда, тут прошлой осенью один рыбак... оставил шестерых детей. Меня пытались убедить взять одного из них, но я живо дала понять, что не имею ни малейшего намерения усыновлять подобную шваль. Их дедушка украл лошадь. Кроме того, все шестеро были мальчиками, а я хотела девочку... тихую послушную девочку, из которой я могла бы сделать настоящую леди. Уна отлично мне подойдет. Она была бы очень милой крошкой, если бы о ней как следует заботились. Она совсем не такая, как Фейт. Мне бы и в голову не пришло удочерить Фейт. Но Уну я возьму. Я обеспечу ей прекрасные условия жизни и надлежащее воспитание, мистер Мередит, а если она будет почтительной и послушной, завещаю ей все, что имею. Ни один из моих собственных родственников ни в коем случае не получит ни цента из моих денег - я это твердо решила. Именно желание насолить им впервые навело меня на мысль взять на воспитание ребенка. Уна будет хорошо одета, получит прекрасное образование и воспитание. Она будет посещать уроки музыки и рисования, и я буду обращаться с ней так, как если бы она была моей родной дочерью.
К этому моменту мистер Мередит уже совершенно проснулся. Слабый румянец появился на его бледных щеках, и опасный огонек - в его красивых темных глазах. Неужели эта женщина, все существо которой источает самодовольство богачки и вульгарность, действительно просит его отдать ей Уну... его дорогую маленькую мечтательную Уну с темно-голубыми глазами Сесилии - ребенка, которого умирающая мать еще прижимала к сердцу, когда всех других уже увели, плачущих, из ее комнаты. Сесилия обнимала свою малютку, пока ворота смерти, закрывшись, не разделили их. Глядя поверх маленькой темной головки на мужа, она умоляюще говорила: «Старайся всегда заботиться о ней, Джон. Она такая маленькая... и чувствительная. Те трое смогут сами проложить себе дорогу... но ей этот мир может причинить немало боли. О, Джон, не знаю, что ты и она будете делать без меня. Я так нужна вам обоим. Но держи ее поближе к себе... держи ее поближе к себе».
Это были почти последние ее слова, кроме еще нескольких, незабываемых, предназначенных ему одному. И вот приходит миссис Дейвис и хладнокровно объявляет о своем намерении забрать у него ребенка. Он выпрямился на стуле и пристально посмотрел на миссис Дейвис. Несмотря на изношенный халат и потрепанные тапочки, было в нем нечто, заставившее миссис Дейвис ощутить, пусть в небольшой степени, прежнее почтение к лицу духовного звания - почтение, в котором она когда-то была воспитана. В конце концов, существовала все же некая божественная преграда, отделяющая священника, пусть даже бедного, непрактичного и рассеянного, от обычных людей.
- Благодарю вас за ваши добрые намерения, миссис Дейвис, - сказал мистер Мередит мягко, категорично, с величественной вежливостью, - но я не могу отдать вам моего ребенка.
Миссис Дейвис недоуменно смотрела на него. Ей не приходило в голову, что он может отказать.
- Как, мистер Мередит... - начала она в изумлении. - Вы, должно быть, с ум... неужели вы это серьезно?.. Вы должны это обдумать... обдумать все преимущества...
- Нет необходимости ничего обдумывать, миссис Дейвис. Об этом совершенно не может быть речи. Все мирские преимущества не смогли бы возместить потерю отцовской любви и заботы. Еще раз благодарю вас... но об этом не может быть и речи.
Разочарование вызвало такой гнев в душе миссис Дейвис, что не помогла даже привычка неизменно сохранять внешние признаки самообладания. Ее широкое лицо побагровело, а голос задрожал.
- Я думала, что вы будете только рады отдать ее мне, - презрительно усмехнулась она.
- Почему вы так думали? - спокойно поинтересовался мистер Мередит.
- Потому что никто даже не предполагал, что вы хоть чуть-чуть любите ваших детей, - продолжила миссис Дейвис язвительным тоном. - Они у вас заброшены! Все в приходе об этом говорят. Их и не кормят, и не одевают, как следовало бы, а вдобавок совершенно не воспитывают. Манеры у них не лучше, чем у диких индейцев. А вы даже не думаете о своем отцовском долге по отношению к ним. Позволили бездомной девчонке жить с ними целых две недели и не замечали ее... девчонку, которая ругается как извозчик, - так мне рассказывали. Да подхвати они от нее оспу, вам и дела бы до этого не было! А Фейт выставила себя на посмешище, когда вскочила в церкви и произнесла свою нелепую речь! И вдобавок проскакала верхом на свинье по улице... прямо у вас на глазах, насколько я понимаю. Трудно даже поверить, что так могут вести себя дети священника, а вы ни разу и пальцем не пошевелили, чтобы остановить их или попытаться чему-нибудь научить. А теперь, когда я предлагаю одному из ваших детей отличные условия жизни и блестящие перспективы, вы отказываетесь от моего предложения и оскорбляете меня. Хорош отец! И еще толкуете об отцовской любви и заботе!
- Довольно, женщина! - сказал мистер Мередит. Он встал и посмотрел на миссис Дейвис взглядом, заставившим ее содрогнуться. - Довольно, - повторил он. - Я не желаю больше вас слушать, миссис Дейвис. Вы сказали слишком много. Может быть, я в чем-то пренебрегаю своими родительскими обязанностями, но не вам напоминать мне об этом в таких выражениях, какие вы использовали. Давайте попрощаемся.
Миссис Дейвис не произнесла в ответ никакой любезности, даже простого «до свидания», но все же направилась к двери. Когда она величественно проплывала мимо священника, большая пухлая жаба, которую Карл спрятал под креслом, выпрыгнула ей под ноги. Миссис Дейвис взвизгнула и, отскочив, чтобы не наступить на ужасное существо, потеряла равновесие и выронила зонтик. Она не упала, но, спотыкаясь и шатаясь, пролетела по комнате совсем не подобающим достойной даме образом. Остановила ее только дверь, об которую она ударилась с глухим звуком. Удар сотряс ее с головы до ног. Мистер Мередит, не видевший жабы, испугался, не поразила ли гостью апоплексия или еще что-нибудь в этом роде, и в тревоге подскочил, чтобы поддержать ее. Но миссис Дейвис, снова оказавшись на ногах, с яростью отмахнулась от него.
- Не смейте меня трогать! - почти закричала она. - Это новые проделки ваших детей - я уверена. Приличная женщина не может находиться в таком доме. Подайте мне мой зонтик и не задерживайте меня. Я никогда больше не войду ни в ваш дом, ни в вашу церковь!
Мистер Мередит с весьма кротким видом поднял с пола роскошный зонтик и подал ей. Миссис Дейвис схватила его и решительным шагом вышла из дома. Джерри и Карл уже не съезжали по перилам; они вместе с Фейт сидели на ступеньках крыльца. К несчастью, в этот момент все трое весело распевали в полный голос: «Жарко будет вечерком в старом городе сегодня!»*[24] Миссис Дейвис не сомневалась, что исполнение предназначается для нее, и только для нее. Она остановилась и погрозила им зонтиком.
- Ваш отец - дурак, - заявила она, - а вы мерзавцы! Выпороть вас надо как следует!
- Он не дурак! - крикнула Фейт.
- Мы не мерзавцы! - крикнули мальчики.
Но миссис Дейвис ушла.
- Ну и ну! До чего злющая! - сказал Джерри. - А что, собственно, значит «мерзавцы»?
Джон Мередит несколько минут расхаживал по гостиной, а затем ушел в кабинет и сел за стол. Но он не вернулся к изучению немецкой теологии. Он был слишком глубоко расстроен. Миссис Дейвис разбудила его, да еще как разбудила! Неужели ее обвинения справедливы? Неужели он такой нерадивый, беспечный отец? Неужели он самым возмутительным образом забывает о физическом и духовном благополучии четырех маленьких существ, лишившихся матери и во всем зависящих от него? Неужели прихожане осуждают его так сурово, как об этом заявила миссис Дейвис? Должно быть, это так, раз миссис Дейвис пришла со своей просьбой в полной уверенности, что он отдаст ей своего ребенка так же беззаботно и охотно, как мог бы отдать приблудного, ненужного котенка. А если так, что тогда?
Джон Мередит застонал и снова принялся расхаживать по пыльной, неубранной комнате. Что он мог сделать? Он любил своих детей так же сильно, как любой отец, и твердо знал - миссис Дейвис и ей подобные не могли поколебать его убеждение, - что дети горячо любят его. Но был ли он способен заботиться о них? Он знал - лучше, чем кто-либо другой, - собственные слабости и недостатки. Что требовалось в данном случае, так это присутствие, положительное влияние и здравый смысл хорошей женщины. Но как это обеспечить? Даже если бы у него была возможность нанять экономку, ее появление в доме задело бы тетушку Марту за живое. Она была уверена, что отлично справляется с домашними обязанностями. Он не мог обидеть и оскорбить бедную старую женщину, которая была так добра к нему и его детям. А как предана была она Сесилии! И Сесилия просила его быть очень тактичным с тетушкой Мартой. Правда, ему вдруг вспомнилось, как однажды тетушка Марта намекнула, что ему следовало бы снова жениться. Он чувствовал, что жена была бы ей не так неприятна, как экономка. Но о женитьбе не могло быть и речи. У него не было никакого желания жениться - он никого не любил и не мог полюбить. Что же тогда он мог сделать? Ему вдруг пришла в голову мысль сходить в Инглсайд и поговорить о своих трудностях с миссис Блайт. Она была одной из немногих женщин, в разговоре с которыми он никогда не чувствовал себя робким или косноязычным. У нее всегда можно было найти сочувствие и поддержку. Возможно, она смогла бы предложить какой-нибудь выход из его затруднений. Но даже если бы и не смогла, мистер Мередит чувствовал, что ему нужно приличное человеческое общество после разговора с миссис Дейвис... чего-то такого, что позволило бы избавиться от неприятного осадка в душе.
Он торопливо оделся и съел свой ужин не так рассеянно, как обычно. У него мелькнула мысль, что еда никуда не годится. Он взглянул на сидевших вместе с ним за столом детей, они выглядели довольно румяными и здоровыми... все, кроме Уны, а она никогда не казалась особенно крепкой, даже когда была жива ее мать. Они все смеялись и болтали... и явно были довольны жизнью. Особенно счастлив был Карл: у него по тарелке ползали два чрезвычайно красивых паука. Голоса детей звучали приятно, каждый был заботлив и мягок с остальными. Однако миссис Дейвис утверждала, что их поведение вызывает разные толки в приходе.
Выйдя из своей калитки, мистер Мередит увидел в проезжавшем мимо экипаже доктора Блайта и его жену. У священника вытянулось лицо. Миссис Блайт уезжала... не было смысла идти в Инглсайд. А ему так хотелось с кем-нибудь немного поговорить. Пока он с довольно унылым видом разглядывал пейзаж, закатные лучи осветили стоявший на холме старый дом Уэстов, и он засиял розовым светом, как маяк доброй надежды. Мистер Мередит неожиданно вспомнил о Розмари и Эллен Уэст. Он подумал, что с удовольствием снова послушал бы язвительные речи Эллен и увидел приятную, спокойную улыбку Розмари, ее безмятежные небесно-голубые глаза. Как это говорилось в том старом стихотворении Филипа Сидни? «Взгляд этих глаз всегда дарует утешенье» - сказано прямо про нее. А ему так нужно было утешение. Почему бы не навестить их? Он вспомнил, что Эллен просила его заходить иногда, а еще была книга Розмари, которую надо вернуть... он обязательно должен вернуть ее, пока не забыл. У него возникло неприятное подозрение, что в его библиотеке очень много книг, которые он одалживал в разное время у разных людей и забывал вернуть. Несомненно, его долгом было не допустить этого в данном случае. Он прошел в свой кабинет, взял книгу и направился в Долину Радуг.
ГЛАВА 15
И снова пересуды
Вечером, возвращаясь с похорон миссис Майры Марри, мисс Корнелия и Мэри Ванс зашли в Инглсайд. Было несколько тем, на которые мисс Корнелия желала высказаться, чтобы облегчить душу. В первую очередь, разумеется, следовало со всех сторон обсудить похороны. Этим занялись Сюзан и мисс Корнелия; Аня не принимала участия в беседах на такие мрачные темы - они не доставляли ей удовольствия. Она сидела чуть в стороне, глядя на осеннее пламя далий в саду и на погруженную в волшебный сон гавань в лучах сентябрьского заката. Мэри Ванс сидела рядом с ней и с кротким видом вязала на спицах. Сердце Мэри было в Долине Радуг, откуда доносились мелодичные, смягченные расстоянием звуки детского смеха, но за ее пальцами присматривала мисс Корнелия. Она должна была связать заданное количество рядов чулка, прежде чем получит разрешение сбегать в долину. Мэри вязала, держа язык за зубами, но навострив уши.
- Никогда не видела более красивой покойницы, - сказала мисс Корнелия со знанием дела. - Майра всегда была красивой женщиной... она была урожденная Кори, из Лоубриджа, а Кори славились красотой.
- Я, - вздохнула Сюзан, - сказала покойнице, когда проходила мимо гроба: «Бедняжка, ты выглядишь очень хорошо, и надеюсь, тебе так же хорошо сейчас на небесах!» Она почти не изменилась. Платье на ней было из черного атласа, то самое, которое она надевала на свадьбу своей дочери четырнадцать лет назад. Ее тетка посоветовала ей тогда отложить его на похороны, но Майра засмеялась и сказала: «Может быть, я надену его на свои похороны, тетушка, но сначала получу от него удовольствие при жизни». И можно сказать, что слово она сдержала. Майра Марри была не из тех женщин, что заранее готовятся к своим похоронам. Много раз после этого, когда я видела, как она веселится у кого-нибудь в гостях, я думала про себя: «Красивая ты женщина, Майра Марри, и это платье идет тебе, но, вероятно, в конце концов оно станет твоим саваном». И как видите, миссис Эллиот, мое пророчество исполнилось.
Сюзан снова тяжело вздохнула. Похороны были поистине прекрасной темой для разговора, и она получала от него огромное удовольствие.
- Мне всегда нравилось встречаться с Майрой, - сказала мисс Корнелия. - Она была неизменно веселой и энергичной... даже просто пожав ей руку, можно было почувствовать себя бодрее. Майра никогда не падала духом.
- Это правда, - согласилась Сюзан. - По словам ее золовки, когда доктор наконец сообщил Майре, что ничем не может ей помочь и что она больше не встанет с постели, Майра отвечала довольно бодро: «Что ж, если это так, я рада, что варенье уже сварено, а мне не придется по осени заниматься уборкой дома. Я всегда любила убирать дом весной, - пояснила она, - но терпеть не могла осеннюю уборку. И я - хвала небесам - избавлена от этого занятия в нынешнем году». Хотя есть люди, которые могли бы найти подобные речи проявлением легкомыслия, миссис Эллиот. И мне показалось, что золовке Майры было немного стыдно за нее. Она сказала, что, кажется, у Майры что-то не в порядке с головой из-за болезни. Но я сказала: «Нет, миссис Марри, пусть это вас не тревожит. Просто Майра умеет во всем видеть хорошую сторону».
- Ее сестра Луэлла была полной противоположностью ей, - заметила мисс Корнелия. - Для Луэллы светлой стороны не существовало... были лишь черное да оттенки серого. Много лет она изо дня в день объявляла, что непременно умрет на следующей неделе. «Недолго буду я для вас обузой», - говорила она своим родным со стоном. А если кто-нибудь из них решался заговорить о своих планах на ближайшее будущее, она тоже вздыхала: «Ах, меня тогда здесь уже не будет». Когда я приходила повидать ее, всегда поддакивала после таких слов, и это ее до того бесило, что следующие несколько дней она обычно чувствовала себя гораздо лучше. Теперь здоровье у нее не такое плохое, но бодрости по-прежнему никакой. Майра была совсем другой. Она всегда старалась словом или делом помочь другим почувствовать себя лучше. Быть может, это было как-то связано с характерами мужчин, за которых сестры вышли замуж. Муж Луэллы отличался ужасной вспыльчивостью и раздражительностью, поверьте мне, в то время как Джим Марри был вполне приличным человеком -насколько это возможно для мужчины. Сегодня было видно, что он совершенно убит горем. Нечасто мне бывает жаль мужчину на похоронах жены, но Джиму Марри я посочувствовала.
- Неудивительно, что он выглядел печальным. Нескоро удастся ему найти другую такую жену, как Майра, - сказала Сюзан. - Может быть, он и искать не станет: дети его все уже взрослые, и Мирабел вполне может вести хозяйство. Но никогда заранее не угадаешь, какую штуку выкинет вдовец; я, во всяком случае, предсказать это не берусь.
- Нам будет ужасно не хватать Майры во всех церковных делах, - вздохнула мисс Корнелия. - Она была такой труженицей! Уж она-то никогда ни перед чем не пасовала. Если препятствия оказывались непреодолимыми, она их обходила. А если уж и обойти не могла, так делала вид, что их не существует... и, как правило, оказывалось, что их действительно не существует. «Я не буду вешать носа до конца моего земного странствия», - сказала она мне однажды. Ну, теперь ее земное странствие окончено.
- Вы так думаете? - неожиданно спросила Аня, возвращаясь из страны грез. - Я не могу представить, что ее странствие закончилось. Неужели вы можете представить, будто она села и сидит сложа руки... она, эта прекрасная, деятельная, пытливая натура, смотревшая на жизнь как на приключение? Нет, я думаю, со смертью она лишь открыла врата и вышла в... в... в новое существование, полное ярких приключений.
- Может быть... может быть, - кивнула мисс Корнелия. - Вы знаете, Аня, душенька, я сама никогда не была большой сторонницей этой доктрины вечного покоя... надеюсь, я не впадаю в ересь, когда так говорю. Я хотела бы и на небесах хлопотать точно так же, как здесь, на земле. И надеюсь, там будут небесные заменители пирогов и пончиков... что-нибудь такое, что придется печь. Конечно, человек ужасно устает порой... и чем старше становишься, тем заметнее усталость. Но и самые усталые, надо думать, успеют отдохнуть раньше, чем пройдет вечность... все успеют, кроме, возможно, ленивых мужчин.
- Мне хотелось бы, - сказала Аня, - встретившись с Майрой на небесах, увидеть, как она идет ко мне, оживленная и смеющаяся, точно такая, какой всегда была здесь.
- О, миссис докторша, дорогая, - воскликнула Сюзан возмущенно, - вы ведь не думаете, будто Майра будет смеяться в загробном мире?
- Почему нет, Сюзан? Вы думаете, мы там будем плакать?
- Нет, нет, миссис докторша, дорогая, не поймите меня превратно. Я полагаю, что там мы не будем ни плакать, ни смеяться.
- Тогда что же мы будем делать?
- Ну, - сказала Сюзан, припертая к стенке этим прямым вопросом, - по моему мнению, миссис докторша, дорогая, мы будем просто иметь серьезный и безгрешный вид.
- И вы действительно думаете, Сюзан, - уточнила Аня, сама имея при этом весьма серьезный вид, - что Майра или я могли бы постоянно выглядеть серьезными и безгрешными... постоянно, Сюзан?
- Ну, - с неохотой признала Сюзан, - я, пожалуй, готова допустить, что вы обе не смогли бы не улыбаться, хотя бы изредка... но я никогда не соглашусь с предположением, будто кто-то на небесах станет смеяться. Сама эта мысль кажется поистине нечестивой, миссис докторша, дорогая.
- Вернемся на землю, - призвала мисс Корнелия. - Кого нам пригласить на место преподавателя воскресной школы вместо Майры? Джулия Клоу вела занятия в классе Майры, с тех пор как та заболела, но Джулия уезжает на зиму в город, так что нам необходимо найти кого-нибудь другого.
- Я слышала, миссис Джеймисон хотела взять класс Майры, - сказала Аня. - Джеймисоны регулярно ходят в церковь, с тех пор как переехали в Глен из Лоубриджа.
- Поначалу все усердны! - заметила мисс Корнелия с сомнением в голосе. - Подождите, пока они походят регулярно хотя бы год. К тому же мне говорили, что в Лоубридже они ходили в методистскую церковь почти так же часто, как в пресвитерианскую. Здесь я их на этом еще не поймала, но я против того, чтобы миссис Джеймисон преподавала в нашей воскресной школе. Однако мы не должны обидеть Джеймисонов. Мы и так теряем слишком много прихожан - одни умирают, другие на что-нибудь обижаются. Вот и вдова Алека Дейвиса покинула нашу церковь. Никто не знает почему. Она заявила попечителям, что никогда больше не даст ни цента на жалованье мистеру Мередиту. Конечно, большинство прихожан считает, что ее обидели его дети, но я почему-то так не думаю. Я пыталась выяснить у Фейт возможную причину, но мне удалось вытянуть из нее только то, что миссис Дейвис пришла к ним недавно в очень - как показалось детям - хорошем настроении, чтобы поговорить с их отцом, а ушла в ужасной ярости, назвав их всех «мерзавцами»!
- «Мерзавцы»! Скажет тоже! - разгневанно воскликнула Сюзан. - Неужто миссис Дейвис забыла, что ее дядю по материнской линии подозревали в отравлении собственной жены? Не то чтобы это было доказано, миссис докторша, дорогая, и, разумеется, не стоит верить абсолютно всему, что слышишь. Но, если бы у меня был дядя, жена которого умерла по невыясненной причине, я не ходила бы по округе, обзывая невинных детей мерзавцами.
- Вся беда в том, - сказала мисс Корнелия, - что миссис Дейвис платила довольно много денег по подписке на жалованье и никто не знает, как возместить эту потерю. А если она настроит и других Дугласов против мистера Мередита - что она, конечно же, попытается сделать, - ему придется покинуть наш приход.
- Не думаю, что вдова Алека Дейвиса очень уж нравится своим родственникам, - заметила Сюзан. - Вряд ли она сумеет на них повлиять.
- Но эти Дугласы всегда друг за дружку горой. Если вы обидите одного, вы обидите всех. Без них мы не обойдемся, это очевидно. Они платят половину жалованья. Что бы ни говорили о Дугласах, а в скупости их не обвинишь. Норман Дуглас в прежнее время - прежде чем покинул нашу церковь - платил сотню в год.
- А почему он ее покинул? - спросила Аня.
- Заявил, что один из церковных старост обманул его при продаже коровы. Норман не был в церкви уже лет двадцать. Его жена посещала проповеди регулярно, пока была жива, бедняжка. Но он никогда не позволял ей вносить никаких пожертвований, кроме одного медяка каждое воскресенье. Она испытывала ужасное унижение из-за этого. Не могу сказать, что он был ей уж очень хорошим мужем, хотя никто никогда не слышал, чтобы она жаловалась. Но вид у нее всегда был запуганный. Тридцать лет назад Норман Дуглас не получил в жены ту женщину, за которой ухаживал, а Дугласы не любят, когда им приходится довольствоваться вторым сортом.
- А кто была та женщина, на которой он хотел жениться тридцать лет назад?
- Эллен Уэст. Кажется, они не были помолвлены, но года два везде ходили вместе. А затем вдруг прекратили знакомство... никто так и не узнал, в чем была причина. Просто какая-то глупая ссора, вероятно. И тогда Норман взял да и женился на Эстер Риз, прежде чем успел поостыть... женился просто назло Эллен - в этом у меня нет сомнений. Чего же еще ждать от мужчины? Эстер была милой крошкой, но она никогда не отличалась особой силой воли... да и ту волю, что у нее была, он сломил. Она оказалась слишком кроткой для Нормана. Ему нужна была женщина, которая противостояла бы ему. Эллен держала бы его в узде, а он любил бы ее за это еще сильнее. Он презирал Эстер - и это сущая правда - просто потому, что она во всем ему уступала. Я часто слышала, как он говорил еще тогда, когда был молодым парнем: «Мне нужна женщина с характером... характер - вот что для меня главное». А потом взял и женился на девушке, которая и мухи не обидит... чего же еще ожидать от мужчины? Эти Ризы всегда жили растительной жизнью. Они шевелились, как положено, но не жили.
- Рассел Риз воспользовался обручальным кольцом своей первой жены, когда женился во второй раз, - сказала Сюзан, предаваясь воспоминаниям. - Чрезмерная экономия, на мой взгляд, миссис докторша, дорогая. А его брат Джон заказал для себя надгробие с полной надписью, кроме даты смерти, поставил на кладбище и каждое воскресенье ходил любоваться на него. Большинство людей не нашло бы в этом ничего забавного, но он, очевидно, придерживался другого мнения. У людей такие разные представления об удовольствии. Что же до Нормана Дугласа, он сущий язычник. Когда прежний священник спросил его как-то раз, почему он никогда не ходит в церковь, он ответил: «Слишком много там некрасивых женщин, пастор... слишком много!» Я хотела бы подойти к такому человеку, миссис докторша, дорогая, и сказать ему торжественно: «Вспомни про ад!»
- О, Норман не верит в существование ада, - сказала мисс Корнелия. - Надеюсь, он поймет, что заблуждался, когда придет его смертный час... Ну, Мэри, ты связала свои три дюйма, так что можешь пойти и поиграть полчасика с другими детьми.
Дважды повторять не потребовалось. С легким сердцем, легкой поступью Мэри бросилась в Долину Радуг, и в разговоре с Фейт Мередит изложила все, что слышала о вдове Алека Дейвиса.
- А еще миссис Эллиот говорит, что вдова настроит всех Дугласов против вашего отца и тогда ему придется уехать из Глена, потому что ему не будут платить жалованье, - заключила Мэри. - Право слово, ума не приложу, чем тут можно помочь. Вот если бы старый Норман Дуглас снова начал посещать церковь и платить, дело было бы не так плохо. Но он в церковь ходить не желает... и все Дугласы уйдут... и вам придется уехать.
Когда Фейт легла в тот вечер спать, у нее было тяжело на душе. Мысль о том, что придется покинуть Глен, казалась невыносимой. Нигде в мире не найдет она таких друзей, как Блайты. Ее сердце изныло еще тогда, когда им пришлось покинуть Мэйуотер, - она пролила немало горьких слез, прощаясь с друзьями и со старым домом священника, где жила и умерла ее мать. Она не могла спокойно думать о новом таком же и даже еще более тяжелом ударе. Она просто не могла покинуть Глен св. Марии, и дорогую Долину Радуг, и это восхитительное кладбище.
- Как это ужасно - быть детьми священника, - стонала Фейт в подушку. - Как только полюбишь какие-нибудь места, тебя уже вырывают с корнями. Я никогда, никогда, никогда не выйду замуж за священника, каким бы славным он ни казался.
Фейт села в постели и выглянула в маленькое завешенное плющом окно. Ночь была безмолвной и неподвижной; тишину нарушало только чуть слышное дыхание Уны. Фейт почувствовала себя ужасно одинокой в этом мире. Ей был виден Глен св. Марии, раскинувшийся под синим покровом звездной осенней ночи. За Долиной Радуг, в Инглсайде, горел яркий свет в комнате девочек; было освещено и окно Уолтера. Фейт задумалась: неужели у бедного Уолтера опять болит зуб? Потом она вздохнула - это был легкий вздох мимолетной зависти к Нэн и Ди. У них была мама, им не надо было переезжать из дома в дом... они не были отданы на милость людей, которые злятся без всякой причины и обзывают вас мерзавцами. Вдали, за пределами Глена, среди уснувших полей, горел другой огонек. Фейт знала, что он горит в доме Нормана Дугласа. Он славился тем, что просиживал ночи напролет за чтением. Мэри сказала, что если бы только удалось уговорить его вернуться в церковь, то все было бы хорошо. А почему бы ему не вернуться? Фейт сидела и пристально смотрела на большую низко висящую звезду над высокой островерхой елью у ворот методистской церкви, когда неожиданно ей в голову пришла замечательная мысль. Она знает, что надо сделать! И она, Фейт Мередит, сделает это! Она все исправит! Со вздохом удовлетворения она отвернулась от пустынного темного мира и уютно свернулась под одеялом рядом с Уной.
ГЛАВА 16
Зуб за зуб
Для Фейт принять решение означало немедленно начать действовать. Она не стала откладывать осуществление задуманного. На следующий день, вернувшись из школы, она тут же вышла из дома и направилась в Глен. Возле почты к ней присоединился Уолтер Блайт.
- Я иду к миссис Эллиот с поручением от мамы, - сказал он. - А ты куда, Фейт?
- По церковным делам, - ответила Фейт с важностью.
Она ничего не добавила к этому, и Уолтер почувствовал себя немного обиженным. Несколько минут они шли в молчании. Вечер был теплым и ветреным, в воздухе стоял сладкий запах сосновой смолы. За песчаными дюнами лежало сероватое море, нежное и красивое. Ручей нес по течению флотилию золотых и красных листьев, похожих на сказочные ладьи. На окрашенном в красивые красновато-коричневые тона гречишном жнивье мистера Джеймса Риза заседал вороний парламент, где были в самом разгаре серьезные дебаты по вопросам благоденствия и процветания вороньего государства. Фейт безжалостно прервала заседание этого собрания, взобравшись на изгородь и швырнув в его сторону сломанную жердь. В тот же миг все вокруг заполнилось хлопающими черными крыльями и огласилось негодующим карканьем.
- Зачем ты это сделала? - спросил Уолтер с упреком. - Им было так хорошо.
- Терпеть не могу ворон, - отозвалась Фейт беспечно. - Они такие черные и хитрые; я так и чувствую, что они ханжи. Знаешь, они крадут яйца из гнездышек маленьких птичек. Я сама видела, как одна ворона проделала это прямо перед нашим домом прошлой весной. Ты такой бледный сегодня, Уолтер. Почему? Опять болел зуб вчера вечером?
Уолтер вздрогнул.
- Да... ужасно болел. Я не мог заснуть... я просто расхаживал по комнате и воображал, что я древний христианский мученик, которого пытают по приказу Нерона. Сначала это очень помогало... но потом боль стала такой сильной, что я уже ничего не мог воображать.
- Ты плакал? - спросила Фейт с тревогой.
- Нет... но я лег на пол и стонал, - признался Уолтер. - Тогда девочки вошли ко мне, и Нэн дала мне кайенского перца, чтобы положить на зуб... но стало только хуже... Потом Ди заставила меня подержать во рту холодную воду... этого я не мог вынести, и тогда они позвали Сюзан. А Сюзан сказала - поделом мне за то, что сидел вчера допоздна на холодном чердаке и писал «всякую поэтическую чепуху». Но все-таки она развела в кухне огонь и приготовила для меня бутылку с горячей водой, чтобы я приложил ее к щеке. Это очень помогло. Как только я почувствовал себя лучше, я сказал Сюзан, что моя поэзия не чепуха и что не ей об этом судить. А она возблагодарила небеса за то, что не ей судить, и за то, что она не знает ничего о поэзии, которая на самом-то деле сплошное вранье. Ты-то ведь знаешь, Фейт, что это не так. Это одна из причин, почему мне нравится писать стихи: с их помощью можно сказать много такого, что является истинной правдой, но не было бы правдой в прозе. Я попытался объяснить это Сюзан, но она велела мне не болтать и поскорее засыпать, пока вода не остыла, а иначе она даст мне возможность проверить, лечит ли стихоплетство зубную боль, и очень надеется, что это послужит мне уроком.
- Почему ты не поедешь к дантисту в Лоубридж и не вырвешь этот зуб?
Уолтер снова содрогнулся.
- Они хотели, чтобы я это сделал... но я не могу. Это было бы ужасно больно.
- Боишься небольшой боли? - спросила Фейт презрительно.
Уолтер вспыхнул.
- Это была бы большая боль. А я не выношу боли. Папа сказал, что не будет настаивать, чтобы я шел к дантисту... он подождет, пока я сам не приму решение пойти.
- Если у дантиста тебе и было бы больно, так зато все на этом кончилось бы, - попыталась переубедить его Фейт. - А так у тебя это уже пятый приступ зубной боли. Если бы ты просто пошел и вырвал его, не было бы больше мучительных ночей. Я однажды ходила рвать зуб. Я завопила, но только на миг, а потом никакой боли... только кровь пошла.
- Кровь хуже всего... это так некрасиво! - воскликнул Уолтер. - Мне стало плохо, когда прошлым летом на моих глазах Джем порезал себе ногу. Сюзан сказала, что у меня был такой вид, будто я в следующую минуту упаду в обморок и помощь мне нужнее, чем поранившемуся Джему. Но для меня невыносимо было видеть, как Джем страдает. Кто-то всегда страдает, Фейт, - и это ужасно. Я не в силах смотреть на тех, кто страдает. Мне просто хочется бежать от них... бежать без оглядки... туда, где я не буду их ни видеть, ни слышать.
- Нет смысла поднимать шум из-за того, что кто-то страдает, - сказала Фейт, тряхнув кудрями. - Конечно, если человек сам очень сильно поранился, он невольно кричит... и кровь ужасно пачкает... и мне тоже тяжело, когда я вижу, как люди страдают. Но я не хочу бежать от них... я хочу взяться за дело и помочь им. Твоему отцу приходится причинять людям боль - и довольно часто, - чтобы вылечить их. Что они стали бы делать, если бы он убегал от них?
- Я не сказал, что убегаю в таких случаях. Я сказал только, что мне хочется убежать. Это совсем другое дело. Я тоже хочу помочь людям. Но... ох... я так хочу, чтобы в мире не было ничего отвратительного и ужасного. Я хочу, чтобы все было радостным и красивым.
- Ну, давай не будем думать об отвратительном и ужасном, - сказала Фейт. - В конце концов, быть живым очень интересно. У тебя не болел бы зуб, если бы ты был мертв, но, даже несмотря на это, ведь ты гораздо больше хотел бы быть живым, чем мертвым, правда? Я - да, в тысячу раз больше!.. Ох, вон Дэн Риз идет. Он ходил в гавань за рыбой.
- Терпеть не могу Дэна Риза, - пробормотал Уолтер.
- Я тоже. Мы, девочки, все его терпеть не можем. Я просто пройду мимо и сделаю вид, что его не вижу. Вот смотри!
И Фейт проследовала мимо Дэна, гордо вскинув голову и с презрительным выражением, задевшим его за живое. Он обернулся и закричал ей вслед:
- Свиная наездница! Свиная наездница!! Свиная наездница!!! - Тон его с каждым выкриком становился все оскорбительнее.
Фейт шла дальше, словно ничего не замечала. Но ее губы слегка задрожали от негодования. Она знала, что ей не сравниться с Дэном, если дело дойдет до обмена обидными прозвищами. Как жаль, что с ней не Джем Блайт, а Уолтер! Если бы Дэн Риз осмелился назвать ее «свиной наездницей» в присутствии Джема, он вздул бы его, не пожалев собственных кулаков! Но Фейт даже не приходило в голову надеяться, что за нее вступится Уолтер, или осуждать его за то, что он этого не делает. Она знала, что Уолтер никогда не дерется с другими мальчишками. Не дрался ни с кем и Чарли Клоу с Северной дороги. Но если Чарли она презирала за трусость, то Уолтер, как ни странно, не вызывал у нее никакого презрения. Он просто казался ей обитателем иного, его собственного мира, где господствовали иные обычаи. Фейт не ожидала от Уолтера Блайта, что он будет тузить грязного, веснушчатого Дэна Риза за нанесенную ей обиду, как не ожидала бы она этого от какого-нибудь звездноокого юного ангела. Если бы ангел не вступился за нее, она не осудила бы его. Не осуждала она и Уолтера. Но она жалела, что поблизости нет крепких Джема или Джерри, и оскорбление, нанесенное Дэном, продолжало терзать ее душу.
Уолтер уже не был бледен. Его лицо вспыхнуло ярким румянцем, а красивые глаза затуманились гневом и стыдом. Он знал, что должен отомстить за Фейт. Джем решительно бросился бы на Дэна и в бою заставил бы его взять назад все произнесенные оскорбления. Ритчи Уоррен осыпал бы Дэна еще более обидными словечками. Но Уолтер не умел... просто не умел... обзываться. Было ясно, что в таком словесном поединке его ждет неминуемое поражение. Он не мог ни придумать, ни произнести вульгарные, грубые выражения, которые так легко слетали с языка Дэна Риза. Драться с ним Уолтер тоже не мог. Сама мысль о том, чтобы решить все в кулачном поединке, казалась ему отвратительной. Драка - это так грубо и больно... и, что хуже всего, некрасиво. Он никогда не мог понять, почему Джем при всяком удобном случае готов с такой радостью вступить в схватку. Но в то же время Уолтер жалел, что не может подраться с Дэном Ризом. Ему было ужасно стыдно, оттого что Фейт Мередит оскорбили в его присутствии, а он даже не попытался наказать ее обидчика. Он думал, что она, должно быть, презирает его за это. Она не сказала ему ни слова с того момента, как Дэн обозвал ее «свиной наездницей». Так что Уолтер был, пожалуй, даже рад, когда их пути разошлись.
Фейт тоже испытала облегчение, хотя совсем по другой причине. Ей вдруг захотелось побыть одной: вспомнив о том, что ей предстоит, она вдруг немного оробела. Первый порыв решимости миновал - особенно после того, как Дэн нанес жестокий удар по ее чувству собственного достоинства. Она должна была совершить то, что задумала, но уже не испытывала прежнего воодушевления, придававшего ей силы. Ее намерением было встретиться с Норманом Дугласом и попросить его снова начать ходить в церковь, но теперь она чувствовала, что начинает бояться этого человека. Задача, казавшаяся такой легкой и простой в Глене, выглядела совсем по-иному за его пределами. Она много слышала о Нормане Дугласе и знала, что его боятся даже самые большие мальчики в школе. Что если он тоже назовет ее каким-нибудь ужасным словом? Говорили, что это для него дело обычное. Фейт не выносила оскорбительных слов... они могли сломить ее дух гораздо быстрее, чем любой физический удар. Но она совершит, что задумала, - Фейт Мередит любое дело доводила до конца. Если она не сделает этого, ее отцу, вероятно, придется покинуть Глен.
Свернув с дороги и пройдя по длинной тропинке, Фейт приблизилась к дому - большому старинному дому, вдоль которого стояли в ряд, точно солдаты на марше, высокие ломбардские тополя. На заднем крыльце сидел Норман Дуглас собственной персоной и читал газету. Рядом с ним лежал его большой пес. За спиной Нормана, в кухне, где его экономка, миссис Уилсон, готовила ужин, раздавалось громыхание пустой посуды... яростное громыхание, так как Норман Дуглас только что поссорился с миссис Уилсон и оба были очень раздражены. По этой причине, когда Фейт шагнула на крыльцо и Норман Дуглас опустил газету, ее глаза неожиданно встретились с бешено горящими глазами разгневанного человека.
Норман Дуглас был по-своему довольно красивым. Длинная рыжая борода спускалась на его широкую грудь, а массивную голову украшала грива рыжих волос, ничуть не поседевших с годами. Его высокий белый лоб еще не избороздили морщины, а голубые глаза сверкали тем же огнем, что и в дни его бурной юности. Он мог быть очень любезен, когда хотел, но при случае мог разбушеваться. Увы, бедная Фейт, горячо желавшая изменить отношение Нормана к церкви, застала его в самом ужасном настроении.
Он не знал, кто она такая, и смотрел на нее неприязненно. Норману Дугласу нравились девочки бойкие, веселые, с огоньком. А Фейт в эту минуту была очень бледна. Она принадлежала к числу тех, для чьей внешности решающее значение имеет цвет лица. Без своего обычного яркого румянца она казалась неинтересной, даже невзрачной. Вид у нее был извиняющийся и испуганный, и в Нормане Дугласе проснулся задира.
- Ты кто, черт подери? И чего тебе тут надо? - грозно потребовал он ответа.
Впервые в жизни Фейт не могла найти слов. Она и не предполагала, что Норман Дуглас был таким! Страх парализовал ее. Заметив это, Норман рассвирепел еще больше.
- Что с тобой? - загремел он снова. - Хочешь, похоже, что-то сказать и не можешь от страха выговорить ни слова. Что тебя так пугает?.. Черт побери! Да говори ты! Не можешь, что ли?
Вот именно. Фейт не могла заговорить. Она не находила слов. Но ее губы задрожали.
- Бога ради, не реви ты! - прорычал Норман. - Не выношу соплей. Если у тебя есть что сказать, скажи, и дело с концом. Ну и ну, неужто девчонка лишилась языка? Нечего на меня так таращиться... Я человек, а не дьявол! У меня нет хвоста! Кто ты? Кто ты, я тебя спрашиваю?
Зычный голос Нормана, вероятно, был слышен даже в гавани. Работа в кухне приостановилась. Миссис Уилсон напряженно вслушивалась с широко раскрытыми от изумления глазами. Норман упер в колени громадные загорелые ручищи и подался вперед, пристально глядя в бледное, испуганное лицо Фейт. Казалось, он навис над ней, как какой-нибудь злой великан в сказке. У нее было такое чувство, словно он вот-вот проглотит ее целиком.
- Я... Фейт... Мередит, - произнесла она почти шепотом.
- Мередит, вот как? Из детишек пастора, да? Слыхал я о тебе... слыхал! Ездишь на свиньях и работаешь в воскресенье! Хороши детки! Ну и зачем ты сюда явилась, а? Что тебе нужно от старого язычника, а? Я не ищу покровительства у священников... и сам им не покровительствую. Ну, чего ты хочешь, спрашиваю?
Фейт в эту минуту очень хотела оказаться за тысячу миль от его дома. Запинаясь, она простодушно сообщила о цели своего визита.
- Я пришла... попросить вас... ходить в церковь... и вносить деньги... на жалованье.
С минуту Норман свирепо таращился на нее, затем снова взорвался:
- Нахальная девчонка! Кто подбил тебя на это, шельма? Кто тебя подбил на это?
- Никто, - пробормотала бедная Фейт.
- Ложь! Не смей лгать! Кто послал тебя сюда? Явно не твой отец... у него прыти меньше, чем у самой мелкой блохи... и он не послал бы тебя сделать то, на что не отважился бы сам. Я думаю, это какая-нибудь из проклятых гленских старых девок. Так? Ну, говори! Так?
- Нет... я... я пришла сама.
- Ты меня за дурака держишь? - заорал Норман.
- Нет., я думала, вы джентльмен, - произнесла Фейт чуть слышно и, разумеется, без всякого сарказма.
Но Норман подпрыгнул на стуле.
- Не лезь не в свое дело! Чтоб я от тебя больше ни слова не слышал! Не будь ты такой малявкой, я бы тебя научил, как соваться куда не просят. Когда мне понадобятся священник или лекарь, я за ними пошлю. А до тех пор я с ними дела иметь не желаю. Поняла? А теперь, убирайся отсюда, размазня.
Фейт «убралась». Спотыкаясь, будто слепая, она спустилась по ступенькам, вышла за ворота двора и побрела по тропинке прочь от дома. Но уже на полпути к большой дороге оцепенение ужаса прошло, сменившись возбуждением и гневом. К тому моменту, когда она добралась до конца тропинки, ее уже душила такая ярость, какой она никогда не испытывала прежде. Оскорбления Нормана Дугласа обожгли самую ее душу и распалили в ней нестерпимо жаркое пламя. Пойти домой! Ну уж нет! Она вернется прямо к этому старому людоеду и скажет ему все, что о нем думает... она покажет ему... и еще как! Размазня, как бы не так!
Без колебаний она круто повернула назад и пошла к дому. Крыльцо уже опустело, дверь в кухню была закрыта. Фейт, не постучав, распахнула дверь и вошла. Норман Дуглас только что сел за ужин, но все еще держал в руках газету. Фейт решительно подошла к нему, выхватила у него газету, швырнула на пол и наступила на нее. Затем она, со сверкающими глазами и алыми щеками, взглянула ему прямо в лицо. В эту минуту она выглядела такой великолепной юной фурией, что Норман Дуглас едва узнал ее.
- С чего ты вернулась? - прорычал он, но скорее в удивлении, чем раздраженно.
Смело и гневно смотрела она в его сердитые глаза, взгляд которых могли выдержать лишь немногие.
- Я вернулась, чтобы сказать вам, что я о вас думаю, - произнесла она чистым, звонким голосом. - Я не боюсь вас. Вы грубый, несправедливый, деспотичный, противный старик. Сюзан говорит, что вы наверняка попадете в ад, и мне было жаль вас, но теперь нет. У вашей жены десять лет не было новой шляпы... неудивительно, что она умерла. Отныне я буду корчить вам рожи всякий раз, когда вы мне встретитесь. Каждый раз, когда я окажусь у вас за спиной, вы будете знать, что происходит. У папы в кабинете есть книжка, в которой на картинке изображен дьявол. Как только я вернусь домой, я пойду и напишу под ней ваше имя. Вы старый вампир, и я очень надеюсь, что у вас будет свербеж!*[25]
Фейт не знала ни кто такой вампир, ни что такое свербеж. Она слышала, как эти выражения употребляла Сюзан, и по ее тону поняла, что речь шла о чем-то мерзком. Но Норман Дуглас знал, по меньшей мере, что значит «свербеж». Он выслушал тираду Фейт в полном молчании. Когда она остановилась, чтобы перевести дух, и топнула ногой, он неожиданно разразился громким смехом. Звучно хлопнув ладонью по колену, он воскликнул:
- Ей-ей, характер у тебя все же есть... люблю людей с характером. Ну, садись... садись к столу!
- Не сяду. - Глаза Фейт вспыхнули еще ярче. Она подумала, что над ней смеются... смотрят на нее свысока. Она предпочла бы столкнуться с новой вспышкой гнева своего противника, но презрение ранило глубже.
- Я не сяду в вашем доме. Я ухожу домой. Но я рада, что вернулась и сказала вам, что я о вас думаю.
- Я тоже рад... очень рад, - засмеялся Норман. - Ты мне нравишься... ты что надо... ты великолепна! Какие розы на щеках... какой пыл! И я назвал ее размазней? Да в ней ничего нет от размазни. Садись. Если бы ты так приступила к делу с самого начала, девочка! Так ты напишешь мое имя под портретом дьявола, вот как? Но он черный, девочка, он черный... а я рыжий. Так не пойдет... не пойдет! И ты надеешься, что у меня будет свербеж, да? Не дай Бог, девочка! Перенес я эту хворь, когда был мальчишкой. Второй раз не хочу. Садись... садись за стол. Выпьем чашу примирения!
- Нет, спасибо, - сказала Фейт высокомерно.
- Выпьем, выпьем... Ну, ну, я извиняюсь, девочка, я извиняюсь. Я вел себя как дурак и жалею об этом. Какого ж тебе еще извинения? Забудь и прости. Пожмем друг другу руки, девочка... пожмем! Она не хочет пожать мне руку... нет, она не хочет! Но она должна! Слушай, девочка, если ты пожмешь мне руку и преломишь со мной хлеба я буду давать столько, сколько давал раньше на жалованье священнику, и ходить в церковь в первое воскресенье каждого месяца, и заставлю Китти Дейвис попридержать язык. Я единственный из нашего клана могу это сделать. Договорились, девочка?
Казалось, что они действительно, договорились. Вскоре Фейт обнаружила, что пожимает людоеду руку, а через минуту она уже сидела за его столом. Ее гнев прошел - Фейт никогда не сердилась долго, - но от возбуждения ее глаза все еще горели огнем, а щеки -румянцем. Норман Дуглас смотрел на нее с восхищением.
- Эй, Уилсон, достань свое лучшее варенье, - распорядился он, - и перестань дуться, женщина, перестань дуться. Ну поссорились, и что из того, женщина? Хорошая гроза очищает воздух и оживляет все вокруг. Но она прошла, и после нее никакой слякоти и тумана... никакой слякоти и тумана, женщина. Я этого не выношу. Женщина может вспылить, но слез я не выношу. Вот тебе, девочка, что-то тут такое из мяса и картошки. Начни с него. У моей Уилсон есть для этого блюда какое-то мудреное название, но я называю его «маканакади». Все чудное по части еды, непостижное для моего ума, я называю «маканакади», а все напитки, которые приводят меня в замешательство, я называю «шаламагуслим». Чай Уилсон - «шаламагуслим». Клянусь, она заваривает его из лопухов. Не пей ты этой ее кошмарной черной жижи... вот тебе лучше молока. Как, ты сказала, тебя зовут?
- Фейт*[26].
- Только не Фейт... только не Фейт! Такое имя мне не по душе. Есть какое-нибудь второе?
- Нет, сэр.
- Мне это имя не нравится, не нравится. Нет в нем огонька. А вдобавок напоминает оно мне о моей тетке Джинни. Она назвала своих трех дочек Фейт, Хоуп и Чарити**[27]. Фейт ни во что не верила... Хоуп во всем видела только плохую сторону... а Чарити была ужасно скупой. Тебя надо было назвать Алой Розой... ты именно так выглядишь, когда злишься. Я буду звать тебя Алой Розой. Так ты меня заарканила? Заставила пообещать, что я буду ходить в церковь? Но только раз в месяц, помни - только раз в месяц. А может, девочка, ты меня освободишь от обещания? Я раньше платил сотню в год на жалованье священнику и ходил в церковь. Если я пообещаю платить две сотни в год, ты позволишь мне не ходить в церковь? Ну, скажи!
- Нет, сэр, нет, - сказала Фейт с озорной улыбкой. - Я хочу, чтобы вы и в церковь ходили.
- Ну, уговор дороже денег. Думаю, двенадцать раз в год я это выдержу. Какую сенсацию я произведу, когда появлюсь в церкви в следующее воскресенье! А старая Сюзан Бейкер говорит, что я попаду в ад, вот как? И ты веришь, в это?.. Ну скажи, веришь?
- Надеюсь, что нет, сэр, - с трудом вымолвила Фейт в явном замешательстве.
- Почему ты надеешься? Ну скажи, почему ты надеешься, что я туда не попаду? Назови нам причину, девочка... назови нам причину.
- Это... это, должно быть, очень... неприятное место, сэр.
- Неприятное? Все зависит от вкуса, девочка. Мне скорее надоели бы ангелы, чем черти. Вообрази старую Сюзан в венце, ну-ка!
Фейт представила, и это так развеселило ее, что она не могла не рассмеяться. Норман смотрел на нее одобрительно.
- Видишь, до чего это смешно, а? Ты мне нравишься... А насчет этих церковных дел... умеет ли твой отец проповедовать?
- Он замечательный проповедник, - сказала верная Фейт.
- Вот как? Я проверю... я поищу недостатки в его проповедях. Ему следует быть начеку. Пусть хорошенько думает, прежде чем заговорить в моем присутствии. Я поймаю его на какой-нибудь ошибке... я его запутаю... я прослежу за его рассуждениями. Раз уж придется ходить в церковь, я твердо намерен извлечь из этого занятия хоть какое-нибудь удовольствие. Он когда-нибудь проповедует об ужасах ада?
- Не-е-ет, я думаю, он такого проповедовать не станет.
- Очень плохо. Я люблю проповеди на эту тему. Ты ему передай, что, если он хочет, чтобы я не заскучал, пусть раз в полгода читает проповедь про ад, и чем больше в ней будет упоминаний про огонь и запах горящей серы, тем лучше. Я люблю, когда проповедь такая, что аж дымно в церкви становится. И вдобавок подумай, какое удовольствие такой проповедью он доставит всем старым девам. Они будут глядеть на старого Нормана Дугласа и думать: «Это для тебя проповедь, старый грешник. Вот что ждет тебя на том свете!» Я буду доплачивать десять долларов каждый раз, когда ты уговоришь отца прочесть такую проповедь. А вот и Уилсон с вареньем. Нравится, а? Уж это совсем не «маканакади». Попробуй!
Фейт послушно проглотила большую ложку варенья, которую сунул ей в рот Норман. К счастью, варенье действительно было очень вкусным.
- Лучшее сливовое варенье в мире, - заявил Норман, наполняя большое блюдце и с размаху опуская его на стол перед ней. - Рад, что тебе нравится. Я дам тебе пару банок; возьмешь с собой. Я не скупердяй... никогда таким не был. Так или иначе, а на этом грехе меня дьявол не поймает. Не моя вина, что у Эстер десять лет не было новой шляпы. Она сама виновата - экономила на шляпах, чтобы посылать деньжата этим желтым в Китае. Сам я в жизни не пожертвовал ни цента на миссии... и никогда не пожертвую. Даже не пытайся вовлечь меня в это дело! Сотня в год на жалованье и церковь раз в месяц... но я не желаю портить хороших язычников, чтобы сделать из них плохих христиан! Понимаешь, девочка, в результате они уже не годились бы ни для небес, ни для ада... были бы начисто испорчены и для того, и для другого... начисто испорчены. Эй, Уилсон, ты еще не улыбаешься? Ну до чего долго эта женщина может дуться! Я никогда в жизни не дулся... у меня всегда одна большая вспышка - гром и молния, а потом... пф-фу... буря прошла, выглянуло солнце... и со мной можно жить в мире.
После ужина Норман настоял на том, чтобы отвезти Фейт домой - предварительно заполнив бричку яблоками, тыквами, капустой, картофелем и банками варенья.
- А вот славный котеночек из моего амбара. Я отдам тебе и его, если хочешь. Только скажи, - предложил он.
- Нет, спасибо, - решительно сказала Фейт. - Я не люблю кошек, а кроме того, у меня есть петух.
- Только послушайте ее! Котенка можно обнять, приласкать, а петуха - нет. Держать в доме ручного петуха! Слыхано ли такое? Лучше возьми маленького Тома. Я хочу отдать его в хорошие руки.
- Нет. У тетушки Марты есть взрослый кот, он может задушить чужого котенка.
С этим доводом Норман довольно неохотно, но все же согласился. Он с ветерком прокатил Фейт в бричке, запряженной бойким двухлетком, а затем, высадив ее возле кухонной двери дома священника, поставил свои подарки на заднем крыльце и уехал с криком:
- Только раз в месяц... только раз в месяц, помни!
Фейт пошла спать, чувствуя, как у нее кружится голова и захватило дух, словно она только что выбралась из настоящего водоворота. Она была счастлива. Теперь можно было не бояться, что им придется покинуть Глен, и кладбище, и Долину Радуг. Но уснула она обеспокоенная воспоминанием о том, что Дэн Риз назвал ее «свиной наездницей», и смутным предчувствием, что, случайно натолкнувшись на такое обидное прозвище, он продолжит называть ее так, когда только представится случай.
ГЛАВА 17
Двойная победа
Норман Дуглас появился в церкви в первое воскресенье ноября и в полной мере произвел сенсацию, на которую рассчитывал. Мистер Мередит рассеянно пожал ему руку на ступенях церкви и задумчиво выразил надежду, что миссис Дуглас чувствует себя хорошо.
- Она не очень хорошо чувствовала себя перед тем, как я похоронил ее десять лет назад, но полагаю, что теперь ее здоровье куда лучше, - громко и отчетливо произнес в ответ Норман, к ужасу и веселью всех присутствовавших, кроме мистера Мередита, который был поглощен размышлениями о том, достаточно ли четко удалось ему сформулировать название последней части предстоящей проповеди, и не имел ни малейшего понятия ни о том, что сказал ему Норман, ни о том, что он сам сказал Норману.
После проповеди Норман перехватил Фейт у ворот.
- Сдержал слово, как видишь... сдержал слово, Алая Роза. А теперь свободен до первого декабрьского воскресенья. Отличная проповедь, девочка... отличная. У твоего отца умная голова, хоть по его лицу этого не скажешь. Но все-таки было одно противоречие в его рассуждениях... скажи ему, что он сам себе противоречил. И скажи ему, что в декабре я хочу послушать про ад и чертей. Отличный способ проводить старый год... с привкусом серы, понимаешь. А новый год неплохо бы начать славной, сочной беседой о небесах. Хотя небеса далеко не так интересны, как ад, девочка... далеко не так. Однако я хотел бы узнать, что твой отец думает о небесах... он умеет думать... редчайшее явление на свете - человек, который умеет думать. Но все же он противоречил сам себе. Ха, ха! Вот какой вопрос ты могла бы задать ему, девочка, когда ему случится очнуться от задумчивости. Может Бог создать настолько большой камень, что Сам не сможет его поднять? Смотри не забудь его об этом спросить. Я хочу знать его мнение. Этим вопросом я поставил в тупик не одного священника, девочка.
Фейт была рада, когда сумела ускользнуть от него, и побежала домой. Дэн Риз, стоявший у ворот в толпе мальчишек, посмотрел на нее и уже сложил губы, чтобы выкрикнуть: «Свиная наездница!», но не осмелился произнести эти слова вслух возле церкви. Однако на следующий день в школе ничто не могло ему помешать. На большой перемене Фейт столкнулась с Дэном в небольшом ельнике за школой, и Дэн снова выкрикнул:
- Свиная наездница! Свиная наездница! Петушатница!
В эту минуту Уолтер Блайт, сидевший с книгой в руках на моховой подушке за купой молоденьких елочек, неожиданно поднялся и предстал перед Дэном. Он был очень бледен, но его глаза горели.
- Придержи язык, Дэн Риз! - сказал он.
- О, добрый день, мисс Уолтер! - отвечал Дэн, ничуть не смутившись.
Он с беспечным видом вскочил на забор и затянул издевательски:
- Трус-карапуз! Трус, трус, украл картуз!
- Ты тождество! - с презрением сказал Уолтер, побледнев еще сильнее.
Он имел весьма смутное представление о том, что такое тождество, но Дэн не имел никакого и решил, что это какое-то особенно обидное бранное слово.
- Да! Трус-трусишка! - завопил он снова. - А твоя мать пишет всякие враки... враки... враки! А Фейт Мередит - свиная наездница... свиная наездница... свиная наездница! И она петушатница... петушатница... петушатница! Да! Трус, трус...
Продолжить Дэн не смог. Уолтер подскочил к забору и сшиб с него Дэна одним метким ударом. Неожиданный бесславный полет Дэна за забор Фейт приветствовала взрывом смеха и аплодисментами. Дэн вскочил, красный от гнева, и снова полез на изгородь. Но в этот момент зазвенел школьный звонок, а Дэн знал, что бывает с мальчиками, которые опаздывают на урок к суровому мистеру Хазарду.
- Вызываю тебя на драку! - взвыл он. - Трус!
- Когда тебе будет угодно, - сказал Уолтер.
- О нет, нет, Уолтер, - запротестовала Фейт. - Не дерись с ним. Меня не волнует, что он там говорит... стану я еще унижаться и обращать внимание на ему подобных.
- Он оскорбил тебя, и он оскорбил мою мать, - сказал Уолтер с тем же невозмутимым спокойствием. - Сегодня после занятий, Дэн.
- Я должен сразу после школы идти домой картошку подбирать после копалки - отец велел, - угрюмо отвечал Дэн. - Лучше завтра после школы.
- Хорошо... завтра после занятий на этом месте, - согласился Уолтер.
- И я расквашу тебе твою девчоночью мордашку, - пообещал Дэн.
Уолтер содрогнулся, услышав эту угрозу, - не столько от страха, сколько от отвращения: она звучала так некрасиво и вульгарно. Но в школу он вошел с гордо поднятой головой, твердым шагом. За ним следовала Фейт, раздираемая противоречивыми чувствами. Ей было неприятно, что Уолтеру придется драться с этим маленьким негодяем, но... ах! Уолтер был великолепен! И он собирался драться за нее, Фейт Мередит, и наказать ее обидчика! Конечно, он победит... такие глаза, как по волшебству, притягивают победу.
Однако к вечеру уверенность Фейт в ее защитнике несколько поколебалась. В школе весь оставшийся день Уолтер казался очень тихим и понурым.
- Если бы на его месте был Джем... - вздохнула она, сидя рядом с Уной на надгробии Хезекаи Поллока. - Джем отлично дерется... он уложил бы Дэна в один миг. А Уолтер и приемов-то никаких не знает.
- Я так боюсь, что он пострадает в драке, - вздохнула в ответ Уна.