Партизанской тропой Гайдара 3 страница
В то утро, когда был взят «язык», бойцы много и уважительно говорили: «Писатель, а не побоялся пойти в разведку, хотя его свободно вместо Бобошко могло ранить, а то и I просто убить». Но красноармейцы еще больше удивились, когда днем с одной из рот Гайдар поднялся в атаку.
И когда только что начавшийся бой застал Аркадия Петровича на КП, он не стал искать шестую роту, которую считал своей, а расположился рядом с комбатом, понимая, что недаром ведь с этим насмешливо-спокойным в любой ситуации человеком связывает солдатская молва легендарную уже на фронте непобедимость второго батальона.
С доброй завистью старого военного наблюдал он за быстрыми и четкими распоряжениями Прудникова, видя и понимая, как много изменилось в армии за минувшие двадцать с лишним лет. Прежде командир, бывало, мог послать своих бойцов в бой, мог подбросить им подкрепление. В остальном они были неуправляемы: каждый действовал сам — до победы или поражения.
Сидя на земле, за ветхими стенами сарая, где фашистские наблюдатели не могли его видеть, Прудников через своего ординарца Кудряшова и связных отдавал приказания разведчикам, пулеметчикам, минометчикам, взводам связи и артиллерии.
Отсюда, с холма, где стоял сарай, сначала невооруженным глазом, а потом и в бинокль, Гайдару было видно, как бойцы поползли по пшенице, гречихе, головой в песок, лицом по траве, по земле, по сырому торфяному болоту. Они сливаются с землей, их скрывает пшеница.
Не видно ни наших, ни немцев. И только все сильнее и ближе становится грохот. И всякому непосвященному могло бы показаться, что в происходящих событиях никакого осмысленного порядка нет и быть не может.
Но недаром так спокоен комбат. Недаром через равные промежутки времени выглядывает он из-под трухлявого угла сарая, уверенно ожидая чего-то.
Вот справа, в лощине, сложили тяжелые свои ящики минометчики.
А через минуту уже смотрит в небо короткая стальная труба. Словно играя, перекатывается с боку на бок, вниз, с холма, комсомолец Сергиенко. За ним тянется тонкий провод от КП батальона в сторону ушедшей вперед роты. И уже видно, как бойцы, поднявшись в полный рост, врываются на окраину села Андреевичи.
Вероятно, фашистские наблюдатели приметили блеск оптических стекол за углом сарая. Мины рвутся все ближе и ближе. И вдруг показалось, что старый сеновал подпрыгнул и в следующее мгновение обрушился на тех, кто прятался за его дряхлыми стенами.
Гайдар и Прудников прижались к завалинке, и бревна, щепки, осколки пронеслись над головой. Несколько обломков больно ударили по спинам, по ногам.
Но не успели Гайдар и Прудников стряхнуть с себя солому и труху, как услышали испуганный голос начштаба Шульгина.
- Где комбат?.. Комбата не видели? Он только что был там, за сараем!..
На лице Шульгина тревога. И опасение за жизнь Прудникова мешает ему заметить комизм случившегося с ним самим: осколком той же мины, как бритвой, Шульгину срезало голенище сапога, не задев ногу.
Аркадий Петрович, увидев начштаба, хохочет; в таких вот опорках, без голенищ, ходили в Нижнем Новгороде босяки.
Наконец Шульгин замечает комбата, который появляется из огня и дыма живой и невредимый с биноклем на шее и пистолетом в руке. Начальник штаба докладывает, что немцы из Андреевичей выбиты, но командир батальона понимает это и сам.
— Переходим к обороне,— приказывает он.— Дайте мне связь с артиллерией. Ротам прочно окопаться.
Прудников приглашает Гайдара осмотреть село.
У крайней хаты на земле валяется немец. Он лежит вверх лицом. В правой откинутой руке винтовка. Рядом, на ребре, валяется каска. Тут же подбитый грузовик. Бак его продырявлен, и разносится непривычный запах синтетического бензина.
Входят в дом. Он пуст. Но по всему видно — тут стояли фашисты. На полу — перина и две подушки. На белой наволочке четкий след сапога. Особенно хорошо отпечатался каблук. Новый, несношенный, с ровными дырочками. На чисто выскобленном столе — немытые тарелки. В углу—раскрытый сундук. В нем все перевернуто.
Гайдар постоял, еще раз оглядел разоренный дом и вышел. Прудников приметил в его лице выражение брезгливости и гнева.
Фашисты опомнились только на рассвете. По нашим окопам снопа ударили минометы. Комбат снимает трубку, что- то шепчет, и в сторону фашистов бьет наша артиллерия. Тогда вступают и немецкие пушки. Начинается артиллерийско-минометная дуэль.
Внезапно огонь гитлеровцев ослабевает и вовсе прекращается. Будто прислушиваясь, реже бьют и наши пушки. Вот замолчали и они. Наступает пугающая своей непривычностью тишина.
Все понимают: сейчас что-то произойдет.
Аркадий Петрович переводит взгляд с командира на черную полосу немецких окопов, ожидая того мгновения, когда Прудников, в доли секунды оценив обстановку, отдаст первое свое распоряжение.
Тишину прорезает резкий звук фанфар. Немецкие трубачи слаженно выводят сигнал — торжественный и зловещий.
Под рукой Прудникова гудит телефон. Это майор Гавилевский.
- Что у тебя там? — с тревогой спрашивает майор.
Комбат, сжав в усмешке чуть оттопыренные губы, отвечает;
- Все в порядке, товарищ командир. Начинается симфоническая музыка. Сейчас и я впишу в нее пулеметами свою гамму.
Над окопами немцев один за другим возникают движущиеся барьеры. Гитлеровцы идут в полный рост. По желтому нолю, под звуки фанфар, без единого выстрела движутся фигуры в черных эсэсовских мундирах. Но в черных мундирах под палящим солнцем жарко, и солдаты идут, засучив до локтей рукава, держа прямо перед собой угрожающе немые автомат.
Бой — не парад и поле — не плац, но эсэсовцы старательно вышагивают вихляющим парадным* шагом: шаг левой — носок влево, шаг правой — носок вправо, шаг левой, шаг правой, шаг левой.
И когда вдруг смолкают фанфары, в воздухе тяжело повисает почти ровный ритм марширующих тяжелых сапог.
Прудников, прильнув к биноклю, обводит взглядом первую шеренгу.
Ироническая улыбка не сходит с его губ, и он молча протягивает Аркадию Петровичу свой трофейный «цейс».
Шеренги заколыхались перед самыми глазами Гайдара.
В перекрестье стекол отчетливо проступили бесшабашно - пьяные лица с блудливой ухмылкой трактирных буянов. (Разведчики недавно принесли несколько бутылок немецкого шнапса. На этикетке стояло: «Особого назначения». Срочно послали в лабораторию на экспертизу. Выяснилось: в бутылки подмешаны одурманивающие вещества.)
Продолжалась психическая атака — шествие полубезумных от водки «особого назначения» солдат.
Красноармейцы настороженно замерли. Двести пятьдесят метров...
Эсэсовец, который шел в середине первой шеренги с автоматом на шее и кривой казацкой саблей в руке, зажал саблю под мышкой и на ходу, закурил. Он демонстрировал свое презрение — к русским и к смерти.
Двести метров.
Гайдар наконец опустил бинокль, достал из сапога запасную обойму к немецкому автомату и оттянул затвор.
Сто… Еще немножко... Ну-еще... Еще... Ну-у!
- Огонь!
Команда слилась с оглушающим залпом и длинными пулеметными очередями. Фашисты, не сбавляя, но и не ускоряя шага, стали бить из автоматов. Затем передняя цепь, продолжая стрелять, стала пятиться. И в это время командир шестой роты, встав в полный рост, крикнул «За мной!» и еще что-то.
Прудников не заметил того мгновения, когда Гайдар вместе с бойцами выскочил, из окопа. Он только увидел, как Аркадий Петрович, державший в руках автомат, вдруг швырнул его куда-то вперед, поднял с земли оброненную красноармейцем винтовку, и потом его заслонили бойцы.
...Вечером, после контратаки, Прудников сидел в просторной избе, в селе Чиповичи. Тут же за столом были Гайдар, Шульгин, командир хозяйственного взвода Тейслер и еще несколько человек.
Хозяйка поставила на стол две кринки молока, миску сметаны и большой противень вареников с творогом и вишней, которые все время подсыпала из чугунка.
Говорили о сегодняшнем бое, по общему мнению, очень удачном, потому что батальон, перебив не менее роты эсэсовцев, неожиданно вырвался вперед и укрепился на новых позициях.
- А вот скажите, товарищ Гайдар,— спросил ординарец Кудряшов,- откуда у вас такая, знаете ли, боевитость, что ли? Хлопцы рассказывают, здорово в бою у вас получается.
Аркадий Петрович отложил в сторону вилку, словно была ШШ неуместна при таком серьезном разговоре.
- Дело и том, Кудряшов, что воевать мне здесь не впервой, В 1919 году, в этих же местах и тоже летом, проходил петлюровский фронт. Здесь дралась наша бригада курсантов.
ГОЛИКОВ ИЗ «ЖЕЛЕЗНОЙ»
Откуда я родом? Я родом из детства. Я родом из детства, как 6ывают родом из какой-то страны.
Антуан де Сент-Экзюпери,
«Военный летчик»
Август 1919-го. Красные с боями оставляют Украину. Окруженный со всех сторон, держится только Киев. На помощь к нему спешат командные курсы — Харьковские, Полтавские, Сумские, Екатеринославские, Черкасские. Создается прославленная впоследствии «Железная бригада» курсантов.
Но в огромном трехэтажном здании Киевских курсов еще идут занятия. До производства старшего класса в красные командиры остается уже недолго.
Курсант Голиков ночами просиживает над учебниками и записями, понимая, что впереди опять бои и тогда уже будет не до теории.
Однако Петлюра внезапным ударом продвигается за Фастов. Теперь он под самым Киевом...
Прискакал связной. Ни на кого не глядя, пробежал мимо часового к начальнику курсов, передал ему засургученпый пакет, сунул в карман расписку, прыгнул в седло и умчался.
В пакете приказ: сегодня же произвести выпуск старших классов, а к утру всем выступить на фронт.
В жизни каждого случаются события, когда он вдруг понимает: все, что было раньше,— пустяки. А настоящее только начинается. Таким событием для Аркадия Голикова стал вечер 23 августа 1919 года.
Сто восемьдесят старшекурсников, одетых в только что подученную форму, выстроились во внутреннем дворе, на плацу, где уже стоял оркестр.
Появился начальник курсов: как всегда, начищенные сапоги, выутюженная гимнастерка. Только вместо маленького браунинга — тяжелая шашка с золоченым эфесом и маузер в деревянной кобуре.
Приняв рапорт, он не произнес, как ожидали, речи — все было ясно и так,— а, расстегнув планшет, достал белый листок. Это было торжественное обещание. Начальник курсов спокойно и громко прочитал его, а сто восемьдесят человек слово в слово повторили.
Когда всем курсантам вручили выпускное свидетельство, украшенное пятиконечной звездой, и отзвучал «Интернационал», на плацу затормозила открытая машина наркома по военным и морским делам Украины Подвойского.
Нарком вышел из кабины.
- Товарищи бывшие курсанты,— сказал он.— Поздравляю вас с почетным революционным званием красного командира! Здесь, в Киеве, вы прошли не только курс теоретических наук. Вы прошли школу борьбы с контрреволюцией. Благодарю вас за вашу геройскую работу!
Стоявшие на плацу понимали: сегодня выпускное свидетельство ровно ничего для них не меняло. Они уходили в бой рядовыми (Аркадий, правда, был назначен взводным; его друг, Яшка Оксюз,— полуротным).
Стоявшие на плацу понимали: завтрашний бой разом изменит счет. И многие из них, произведенные сегодня в командиры, так никогда и не поведут в бой свои батальоны, свои полки.
И нарком, словно зная, о чем они сейчас думают, вдруг произнес:
Вы отправляетесь в тяжелые битвы. Многие из вас никогда не вернутся из грядущих боев. Так пусть же в память тех, кто не вернется, кому предстоит великая честь умереть за Революцию, оркестр сыграет «Похоронный марш».
Оркестр заиграл.
Мурашки побежали по спинам.
Никому не хотелось умирать. Ни завтра, ни через год. Но похоронный марш как бы оторвал всех от страха, дал силу перешагнуть через него. И никто уже не думал о смерти.
Рассвет застал полуроту километрах в тридцати от Киева, близ станции Боярка. Из-за домов медленно поднималось солнце.
Сведения, накануне доставленные разведкой, успокаивали, и Оксюз, назначив часовых, велел остальным разойтись по хатам и отдохнуть, справедливо полагая, что другой такой случай представится не скоро.
Под утро ударил взрыв.
Курсанты выбежали на улицу. Впереди всех, с маузером в руке, командир. Он бежал туда, где слышалась перестрелка, но уже и отсюда было видно, в чем дело: на окраине села появились белые.
То ли заснул под утро часовой, то ли на него внезапно напали, а он все-таки успел взорвать гранату, этого никто объяснить не мог, но каждый понимал, что получилось неладно, и нужно исправлять ошибку часового.
Яша Оксюз споткнулся и, вытянув руки, упал. Голиков подбежал к нему, перевернул.
Яша задыхался.
Гимнастерка на груди его быстро намокала.
— Беги,— с трудом сказал он Голикову и махнул рукой.
Аркадий схватил с земли свою винтовку, высоко поднял ее над головой и громко — так он еще никогда в жизни не кричал — крикнул:
- Слушай мою команду,— вперед, за нашего Яшку! Курсанты выбили белых из села. И Аркадий вернулся на то место, где он оставил друга. «Уже розоватая пена дымилась на его запекшихся губах, и он говорил уже что-то не совсем складное и для других непонятное». И что бы он там ни бормотал, Аркадий знал и понимал, что он хочет и «торопится сказать, чтобы били они белых и сегодня, и завтра, и до самой смерти, проверяли на заре полевые караулы, что письмо к жене-девчонке у него лежит», да Аркадий и сам его видит — торчит из кармана защитного френча. «И в том письме, конечно, все те же ей слова: прощай, мол, и помни! Но нет силы, которая сломала бы Советскую власть ни сегодня, ни завтра. И это все».
Командиром взамен Оксюза был назначен Аркадий Голиков, который в трудную минуту боя увлек бойцов за собой.
Аркадию было пятнадцать лет.
И, снова вспоминая этот день, Гайдар записывает 30 ноября 1940 года в своем дневнике:
«Оксюз Яшка — убит при мне, я его заменил. 27 авг. 1919 г., ст. Боярка».
СЮРПРИЗ
Гайдар с Прудниковым еще завтракали, когда в избе появился командир хозяйственного взвода Тейслер.
- Товарищ старший лейтенант,—произнес Тейслер,— позвольте обратиться к товарищу писателю.
У Прудникова от удивления брови полезли на лоб. Чем- чем, а верностью параграфам устава Тейслер никогда не блистал.
- Обращайтесь.
- Товарищ Гайдар,— сказал командир хозвзвода,— у меня для вас есть подарок...
- Подарок? — удивился теперь уже Аркадий Петрович.
- Ну, не подарок, а, так сказать, сюрприз... И для вас, Иван Николаевич, тоже,— поспешно добавил Тейслер.
Комбат и писатель отодвинули тарелки с недоеденной жареной картошкой и, заинтригованные, вышли из-за стола.
Тейслер повел их в сторону амбара, откуда доносились нетерпеливое фырканье, похрустывание травы и сразу повеявший далеким детством волнующий звон уздечек.
За сараем стояли два великолепных оседланных коня.
— Это вам, товарищ Гайдар, и Ивану Николаевичу, выбирайте любого,— произнес Тейслер.
Гайдар даже растерялся:
- Почему же, собственно, я? Пусть сначала комбат.
— Нет, вы — наш гость,— твердо сказал Тейслер.
Аркадий Петрович отвязал тонконогого, в белых носочках, вставил ногу в стремя, быстро, но немного грузно опустился в седло, повел поводом. И в следующее мгновение тонконогий плавно взял с места, и вот уже Гайдар мчится по недавно скошенному полю.
Было что-то захватывающее в том, как, слившись воедино, летели по зеленому лугу эти двое — конь и всадник.
Раскрасневшийся, возбужденный, в потемневшей разом гимнастерке, Гайдар на полном скаку остановил коня у самого сарая и легко, неожиданно легко, спрыгнул на землю.
- Отличный конь, отличный,— переводя дыхание, сказал он и, протянув Тейслеру обе руки, добавил: — Спасибо друг. Давно уже не ездил я верхом.
С тех пор бойцы часто видели двух всадников — Гайдара и Прудникова.
ГАЙДАР СПАСАЕТ КОМБАТА
Тяжелое дело спасая человека, бежать через чужой угрюмый лес без дорог, без тропинок...
Аркадий Гайдар, «Дым в лесу»
Днем разведка донесла, что , все дороги перерезаны. Батальон в кольце.
Часа два назад из Киева, без всяких осложнений, приехал Гайдар, и вот н& тебе. Еще никогда положение не было таким серьезным. Помощи ждать неоткуда. Оставался один только выход — прорываться.
План стал известен каждому бойцу. Много объяснять не приходилось.
Еще раз выслали разведку, выбрали направление удара. Дождались темноты.
Бесшумно снялся с места конный взвод. Весь батальон двинулся за ним. Когда до немецких окопов осталось несколько сот метров, кавалеристы с шашками наголо ринулись в атаку. По фашистам ударили автоматы. В шестой роте шел Гайдар.
Конный взвод уже был по ту сторону немецкой обороны, когда сбоку застучали пулеметы, захлопали и рассыпались в воздухе ракеты и с жутким кошачьим визгом понеслись над головами мины.
Но главное было сделано: оборона гитлеровцев прорвана и батальон уходил из кольца. Еще несколько минут, окопы окажутся позади, и тогда уже весь батальон рассыплется, растворится в высокой траве, в мелком кустарнике, а за кустарником лес... Совсем близко завизжала мина. Гайдар с разбегу бросился на землю. Мина ударила рядом, обдав его теплым воздухом и обсыпав землей. Аркадий Петрович вскочил, поднял автомат и машинально глянул, где комбат.
Прудников, раскинув руки, недвижно лежал на спине. Гайдар бросился к нему. Осторожно вынув из-под его головы каску, быстро ощупал лицо, голову, провел рукой по гимнастерке. Ни острых краев осколков, ни липкой влаги.
- Иван Николаевич,— позвал Гайдар и потряс его за плечи.— Иван Николаевич!
Рядом возник ординарец Кудряшов.
— Что с ним? — испуганно спросил он.
- Ничего страшного. Кажется, контузия. Понесли.
Гайдар подхватил комбата под мышки, Кудряшов — за ноги. Но при свете ракет немцы сразу их приметили, и мины стали рваться рядом.
Прибавили шагу, но быстро нести комбата по неровному полю оказалось неудобно. То Кудряшов, то Гайдар оступались, и тогда Прудников от боли вздрагивал и почти вырывался из рук, стоило больших усилий его не уронить.
- Опусти,— сказал Гайдар Кудряшову.
- Зачем?
— Опусти, если велят.
Прудникова положили на землю.
Кругом рвались мины.
- А ну-ка помоги мне взять его на спину,— сказал Гайдар.
- Вы знаете, сколько в нем весу?!
- Давай!!!
Аркадий Петрович с трудом поднялся, поправил тяжелую свою ношу и быстрым шагом двинулся к спасительным кустам, до которых оставалось метров двести.
Кудряшов с двумя автоматами — один на плече, другой наизготовку — шел сзади.
А мины рвались всё ближе, ближе...
Светало, когда Прудников очнулся.
Он лежал на земле. Над ним простер свои ветви могучий дуб. В голове шумело, и что-то давило на уши, словно их закрывали рукой.
Комбат с трудом повернул голову и похолодел. Метрах в пяти от него стояли двое в пятнистых немецких плат, палатках и о чем-то говорили. О чем, Прудников не слышал
«В плену!» — мелькнула жуткая мысль.
Он машинально схватился за кобуру. К его удивлению пистолет был на месте. Комбат с трудом вытащил «ТТ», навел на высокого, что был совсем близко. Но... поторопился и не взвел затвор.
И в то мгновение, когда Прудников бессильными пальцами пытался оттянуть затвор, а затвор не поддавался, высокий повернул голову, кинулся навстречу, прижал руку с пистолетом к земле и голосом Гайдара сказал:
Не надо, Ваня, не стреляй. Здесь и без тебя много стреляют...
* * *
Такая вот приключилась со мной штука,— смущенно рассказывал Прудников.— Аркадий Петрович вынес меня с поля боя, спас мне жизнь. А я его в этой плащ-палатке, да еще в лесу, принял бог весть за кого...
И чуть не убил.
* * *
Когда Прудников доложил Гавилевскому, что батальон с малыми потерями вырвался из окружения, майор расцеловал его.
- А мы-то вас уже похоронили,— признался командир полка.
Гайдара с того дня Прудников больше не видел.
Второго августа Ивана Николаевича тяжело ранило. И он попал в госпиталь.
А спустя неделю в палату принесли «Комсомольскую правду».
- На вот, Прудников, тут про тебя напечатано. Гайдар какой-то написал. Красиво тебя изобразил.
- «Наш батальон вступал в село»,— прочел Иван Николаевич.— Наш батальон...
Перед глазами у Прудникова вдруг все поплыло. Так бывает, когда стекла; окон начинает заливать дождь...
Глава VIII
ВЕЧЕР В «КОНТИНЕНТАЛЕ»
И я задумался о Толстом и о том огромном преимуществе, которое дает писателю военный опыт.
Эрнест Хемингуэй,
«Зеленые холмы Африки»
У Крещатика попутный грузовик затормозил. Гайдар, придерживая сумку, прыгнул через борт. Ему подали его автомат. Он крикнул: «Спасибо!» — помахал рукой, и машина тронулась.
Аркадий Петрович уже два дня не был в Киеве, и ему захотелось пройти пешком по центру.
Здесь продолжали ходить троллейбусы и автобусы, дворники поутру и в полдень поливали из брандспойтов тротуары, мостовые и клумбы.
На первом этаже Центрального универмага Гайдар купил какие-то мелочи и направился в гостиницу.
Пока дежурная искала ключ, чтобы открыть номер, пока он брился, принимал душ, переодевался, по всем этажам разнеслась весть: с передовой вернулся Гайдар.
Директор гостиницы специально прислал сказать, что в ресторане его ждет ужин. Правда, ничего особенного. С продуктами стало трудно. Но сыт будет, и кусок вареного мяса с мозговой косточкой, как он любит, найдется тоже.
Выйти из номера Аркадий Петрович не успел. К нему набилось полным-полно народу. Все ждали новостей.
- Не то чтобы товарищи не бывали на передовой. Просто так повелось: лучше Гайдара никто не мог объяснить ни сложностей, возникших на фронте, ни перемен за последние дни.
Развернули карту, и Аркадий Петрович, с толстым карандашом в руке, коротко и точно, как перед боем, говорил и показывал, где теперь наша линия обороны, сколько дивизий дополнительно брошено Гитлером сюда, под Киев, из них — моторизованных, в чем преимущества и недостатки создаваемой нами линии укреплений и насколько эффективны новые средства борьбы с немецкими танками.
Его спрашивали. Он отвечал, и ни один вопрос не заставал его врасплох, словно он вернулся не с передовой, а из штаба фронта, где получил исчерпывающие сведения от самого генерал-полковника Кирпоноса.
Но бывало, чего-нибудь не знал и тогда говорил: «Этого я не знаю». И даже такой ответ выслушивался с уважением. В самом деле, откуда же одному человеку все знать?..
...Поздний вечер. В ресторане давно остыл приготовленный для Гайдара ужин, а в номере продолжается разговор.
Когда все ушли, Аркадий Петрович потушил свет, поднял штору и распахнул окно. Посмотрел на притихший, без единого огня, город и снова опустил штору.
Но спать не лег, а положил на стол свою сумку, достал стопку хорошей бумаги и сел писать.
Часа в два ночи Гайдар зашел на узел связи. Две девушки крепко спали. А две другие дежурили, продолжая выстукивать что-то на телеграфном аппарате.
Поздоровался. Ему кивком ответили: телеграммы уходили в Москву. Когда одна из девушек освободилась и оглянулась, она увидела, что на столе, в ряд, стоят четыре флакона «Кармен».
Ой, какая прелесть!.. Где вы их достали? — воскликнула она.
- Нам сегодня в батальоне духи выдавали сухим пайком,— отшутился Гайдар.
Обе девушки засмеялись так, как умеют смеяться только украинки. И, конечно, разбудили подруг. Те быстро поняли, отчего переполох. Открыли флакон, и Валя влажной от духов рукой провела по вискам Аркадия Петровича. Он покорно наклонил голову, как бы готовый перенести и не такое испытание. И все снова засмеялись.
Гайдар с грустью посмотрел на девчат, которые давно уже сделали его поверенным своих прозрачных тайн.
Им бы читать под каштанами стихи, купаться в Днепре, загорать на пляже, играть дотемна в волейбол, а они по пятнадцать-шестнадцать часов просиживают у своих аппаратов. По трое суток не бывают на улице. Когда им говорят: «Так нельзя»,— привычно и устало отвечают:
- В окопах трудней. .....
И потому, возвращаясь в гостиницу, он всегда приносил с собой цветы из оранжереи, или выпрошенный на какой-нибудь базе шоколадный набор, за который бывало уплачено втридорога, или вот, как сегодня, так удачно подвернувшиеся духи.
И, глядя на детски искреннее их веселье по поводу всех этих пустяков, он был рад, что доставил своим приходом несколько безоблачных минут.
Выждав, пока они угомонились, спросил:
- Москву, девочки, дать можете?
- «Комсомолку»?
- Да.
- Линия занята. Отдыхайте. Освободится — сразу разбудим. Вы в том же номере?
— В том же.
- Спокойной вам ночи...
Гайдар отправился к себе. На передовой приходилось спать где угодно: в брошенных, тоскливых хатах, добротно сделанных, пахнувших погребом землянках, а то и прямо в окопах.
Знакомый фотограф однажды снял его спящим в глубокой траншее: пилотка на глаза, руки на груди, наган на поясе. Получилось жутко, как в могиле.
И теперь просто не верилось, что можно раздеться и поспать на чистом белье, положив голову не на жесткую сумку, от которой потом ныли затылок и шея, а на белоснежную мягкую подушку.
Часа через полтора в дверь его комнаты тихо постучали:
- Аркадий Петрович... Аркадий Петрович...
Гайдар приоткрыл не видящие со сна глаза, натянул одеяло на уши и заснул было опять.
— Аркадий Петрович... Вставайте... на проводе Москва.
Гайдар вздрогнул, сбросил с головы одеяло.
- Москва?! Спасибо... Иду.
Гимнастерка, галифе, сапоги — на все это по выработанной годами привычке требовались секунды. Ополоснув лицо под краном, затянул ремень с широкой командирской пряжкой. Взял со стола заранее приготовленные листки и вышел.
...В аппаратной, сев верхом на стул и прижав трубку плечом, готовый диктовать, он долго слушал, как переговаривались киевские и московские телефонистки, вызывая редакцию «Комсомольской правды».
Продолжалась обычная работа.
Отдохнувшее за ночь солнце заливало ярким светом пробуждающийся город.
Глава IX
ПРИЕЗД В МОСКВУ
В тот же день по вызову редакции Аркадий Петрович выехал для отчета в Москву. Сам по себе вызов был нелепостью: шла война и с отчетом можно было подождать. Но здесь еще действовала раздражающая инерция мирного времени.
И все-таки Гайдар был доволен: как и все там, на передовой, он очень тосковал по дому.
В квартиру Аркадий Петрович ввалился без шинели, без бинокля и других вещей, потому что эшелон его разбомбило и добираться пришлось уже в другом вагоне и в другом поезде. Но выглядел Гайдар бодрым, загорелым, помолодевшим.
Однажды утром Аркадий Петрович появился в Детиздате. Медленно оглядывая знакомые стены и двери, словно удивляясь, что вот он опять здесь, прошел по длинному коридору, раскланиваясь со всеми, кто ему встречался, а потом осторожно, от этого он тоже отвык, постучался в кабинет к главному редактору Григорию Самойловичу Куклису.
Григорий Самойлович радостно поднялся из-за стола и долго, молча разглядывал Гайдара, который вернулся «оттуда».
Аркадий Петрович и прежде ходил в кавалерийской длиннополой шинели и солдатской гимнастерке, что не мешало ему быть веселым шутником и во время серьезного разговора достать вдруг из-за пазухи ужа, которого все, конечно, принимали за гадюку.
Но теперь Гайдар был как-то грустно-серьезен и в своей выутюженной не новой гимнастерке и зеркально начищенных сапогах больше чем когда-либо походил на кадрового командира.
Аркадий Петрович с готовностью, но скупо отвечал на вопросы, и, хотя поддерживал беседу, заметно было, что думает он о чем-то своем.
Куклис кому-то позвонил — и вошел редактор Борис Исаакович Камир.
Издательство приступало к выпуску «Военной библиотеки школьника». Теперь как раз готовился сборник «Советским детям» — слово наших писателей о войне. Согласие участвовать в сборнике уже дали Илья Эренбург и Алексей Толстой.
Обо всем этом Камир и сказал Гайдару.
- Вы хотите, чтобы я написал тоже? — спросил Гайдар и замолчал.
Он не спешил с ответом.
- Они приходят к нам и не знают, чем заняться. Они отважны. Они хотят бить врага, но не владеют винтовкой. Не умеют бросить гранату и думают, что миномет, как и пушку, заряжают с казенной части. Смотришь — молодой смышленый парень. А он стоит и ждет, чтоб ему показали, как за-браться в блиндаж.
Да что там,— он даже не знает, как поставить винтовочный прицел. Всему этому надо учить. Учить до того, как он попадет на фронт. Потому что в окопе учить некогда. Здесь и должна помочь книга. Должна помочь ваша «Военная библиотека школьника».
Позавчера я был на радио,— продолжал он,— Там меня записали на пленку и попросили, чтобы я до отъезда выступил у них еще. Текст я подготовил, но боюсь, что выступить еще раз уже не успею и прочитать перед микрофоном им уже придется самим. Вот этот материал вам для сборника, верно, подошел бы. И я мог бы вам его дать.
Гайдар расстегнул карман и достал несколько сложенных страниц.
Это был его очерк «Берись за оружие, комсомольское племя».
«...Комсомолец, школьник, пионер, юный патриот, война еще только начинается, и знай, что ты еще нужен будешь в бою,— писал Гайдар,— Приходи к нам на помощь не только смелым, но и умелым. Приходи к нам таким, чтобы ты сразу, вот тут же рядом, быстро отрыл себе надежный окоп, хлопнул по рыхлой груде земли лопатой, обмял ладонью ямку для патронов, закрыл от песка лопухом гранату, метнул глазом — поставил прицел. Потом закурил и сказал; *3дравствуйте все, кто есть слева и справа».