О СУХОПУТНЫХ КАМЧАТСКИХ ЖИВОТНЫХ 1 страница
Главными дикими животными на Камчатке являются северные олени, именуемые на реке Камчатке "эруем", а на Большой реке -- "эльхуагап". Они по всей Камчатке водятся в диком состоянии в огромном количестве. Однако никто, ни русские, ни ительмены, ими не интересуется, отчасти вследствие ценности и редкости пороха, отчасти же из-за небрежности, так как казаки и ительмены удовлетворяются рыбою; к тому же и глубокие снега заставляют их воздерживаться от трудной охоты на оленей. Эти животные водятся часто и преимущественно в окрестностях огнедышащих и дымящихся гор. Глубокий снег, отличающийся особой плотностью, вызываемой сильными ветрами, препятствует разведению стад ручных оленей в тех местах. Этим объясняется также то обстоятельство, что ительмены никогда не занимаются их разведением, как поступают их соседи -- коряки. О свойствах этих животных я расскажу подробнее, когда дойду до описания коряков.
Черных медведей, называющихся "гаас", на Большой реке -- "газа", водится на всей Камчатке неописуемое множество; их можно видеть целыми стадами, бродящими по полям, и они, несомненно, опустошили бы всю Камчатку, не будь они ручнее, миролюбивее и добродушнее, чем где-либо на всем белом свете. Весною эти звери толпами спускаются с гор, от истоков рек, куда они осенью отправились в поисках пищи и для зимовки. Они добираются до устьев этих рек и, стоя на берегу, ловят рыбу, которую выбрасывают на берег, и если в это время рыба водится в изобилии, то поедают, подобно собакам, одни только рыбьи головы. Находя где-нибудь растянутую сеть с уловом, медведи вытаскивают ее из воды и вынимают оттуда всю рыбу. С приближением осени, когда рыба идет дальше вверх по течению рек, они постепенно следуют за нею в горы. Встретив медведя, ительмен ограничивается только приветствием и издали предлагает ему поддерживать с ним дружбу. Впрочем, девушки и женщины, собирая на торфяниках колосья или сарану и наткнувшись на стадо медведей, нисколько от этого не смущаются. Если и случается, что какой-нибудь из медведей направится к ним, то он делает это только для того, чтобы отнять у них и пожрать собранные ими ягоды. Вообще же звери эти никогда не нападают на человека, разве что если тот помешает их сну. Редко бывает, чтобы медведь набросился на охотника, независимо от того, подстрелен ли он или нет. Медведи так наглеют, что, подобно ворам, вламываются в амбары и дома, где перерывают все попадающееся им на глаза. Камчадалы убивают медведей стрелами или же выкапывают их осенью и зимою из логовищ, предварительно заколов их там своими копьями. По этому поводу я не могу удержаться, чтобы не упомянуть о различных способах поимки медведей в Сибири:
1) Их бьют из ружей или стрелами.
2) На реках Иртыше, Оби и Енисее охотники сооружают штабель из множества наваленных друг на друга бревен, которые рушатся и убивают зверя, если он попадается в такую воздвигнутую для поимки его западню.
3) Вырывают ямы, укрепляют в ней очень острый, предварительно опаленный и гладко очищенный кол, верхушка которого торчит из земли на один фут; эту яму прикрывают затем травою и невдалеке от нее ставят колотушку с веревочкою, протянутою на месте, где, судя по следам, должен пройти медведь; когда зверь заденет лапою веревку, колотушка соскакивает и сильно пугает медведя, который быстро кидается в сторону, по неосторожности попадает в яму и, натыкаясь там на заостренный кол, сам умерщвляет себя.
4) Охотники укрепляют на толстой и крепкой, имеющей в ширину два фута доске множество железных и острых капканов и гвоздей, бросают эту доску на пути медведя и так же, как в предыдущем случае, устанавливают деревянную колотушку-пугало; когда последняя ударяет зверя и пугает его, он ускоряет свои шаги, ступает лапою на капкан и оказывается таким образом пригвожденным к месту; стараясь высвободить захваченную лапу, медведь попадает в капкан и другою. И вот, стоя некоторое время на задних ногах, он доскою закрывает от себя путь и не видит, куда ему идти; наконец, достаточно поразмыслив и обозлившись, он начинает неистовствовать до тех пор, пока не попадет и задними лапами в капкан; после этого он бросается наземь, на спину, и поднимает все четыре конечности свои с доскою кверху; тут подоспевают люди и закалывают его.
5) Еще более курьезным способом ловят медведя крестьяне, живущие по Лене и Илиму. К очень тяжелой колоде они прикрепляют веревку, конец которой снабжен петлею. Эту колоду они ставят на крутом и высоком берегу вблизи места, где проходит медведь. Лишь только петля очутится у зверя на шее и он, стремясь дальше, замечает, что ему мешает колода, он все же не обнаруживает настолько ума, чтобы высвободить голову из петли, а так ожесточается против тяжелой колоды, что подбегает к ней, поднимает ее с земли и, желая освободиться от нее, с величайшею силою швыряет ее с горы; при этом другой конец веревки, петлею охватывающий его шею, увлекает его за собою, он падает вместе с колодою и нередко убивается насмерть. Если же он остается в живых, то вновь возвращается с колодою на гору и вторично сбрасывает ее вниз. Этим он занимается до тех пор, пока не издохнет от утомления или не убьется при падении совсем.
6) Олюторские коряки выбирают такие деревья, верхушки которых настолько искривлены, что напоминают нечто вроде дыбы; там они прикрепляют петлю, а позади нее вешают приманку. Увидя последнюю, медведь влезает на дерево и, стараясь овладеть приманкою, попадает головою и передними лапами в петлю. Он остается в таком положении мертвым или живым до прибытия коряков.
Желая взять медведя в его берлоге, камчадалы начинают с того, что для большей верности запирают его в логове следующим образом: они подтаскивают к логову множество бревен, которые длиннее ширины входа в берлогу, затем начинают просовывать туда одно бревно за другим. Медведь тотчас же хватает бревно и втаскивает его к себе. Это продолжается до тех пор, пока берлога медведя настолько не наполнится бревнами, что они уже больше туда не входят, а сам зверь не в состоянии не только двигаться, но и повернуться в ней. После этого сверху делается отверстие, через которое медведя и закалывают копьями.
Хотя камчатские медведи очень боязливы и миролюбивы, их, тем не менее, одолевает охота напасть на людей, спящих в ночное время под открытым небом. А так как путешественники обычно в течение всей ночи поддерживают огонь костра, то медведь прибегает к следующей хитрости: предварительно он залезает в воду, а затем уже подбегает к огню и заливает его стекающею с него водою, чтобы потушить его1. Замечено также, что медведь во многом подражает камчадалам; так, например, он пожирает те же коренья и растения, что едят они, и так же, как они, снимает кожу с "пучек", или стеблей сладкой травы. Равным образом медведи -- большие любители стеблей растения Angelica, которые, несомненно, оттого и называются в России медвежьими дудками2.
Из медвежьей шкуры изготовляют на Камчатке постели, одеяла, шапки, рукавицы и так называемые "алаки" -- ошейники для ездовых собак. Медвежье сало очень высоко ценится всеми камчатскими жителями, равно как и медвежатина. Туземцы обычно никогда не едят медвежьего мяса в одиночку, а всегда устраивают целое пиршество, в чем хозяин, убивший медведя, усматривает великую для себя честь3. Жир с медвежьих кишок туземцы соскабливают, и в марте, апреле и мае, когда солнце особенно сильно отражает свои лучи от снега, а кожа обитателей загорает дочерна, они мажут этим жиром лица. Благодаря этому средству камчадалки отличаются белизною и нежностью цвета лица. Казаки затягивают кишками в своих жилищах окна, которые от этого так же чисты и прозрачны, как слюдяные. Охотники, занятые зверобойным на льдах делом, изготовляют из медвежьей кожи сандалии и подошвы для обуви, которые отличаются некоторою клейкостью и предотвращают возможность поскользнуться. Лопатки медведей идут на выделку серпов для резки травы. Головы и подвздошные кости медведей вешаются в виде украшений либо под балаганами, либо неподалеку от людских жилищ на деревья. Топленое медвежье сало остается жидким и может заменять деревянное масло для приправки салата.
С июня вплоть до осени медведи бывают очень жирны, весною же они становятся совсем тощими. Если их убивать весною в берлогах, то в их желудке и кишках не находят ничего, кроме пенистой слизи. Впрочем, здешние жители утверждают, будто медведи зимою вовсе не питаются, а только сосут свои лапы4. Больше одного медведя редко можно найти в берлоге. Одним из сильнейших ругательств у ительменов служит слово "керан", то есть "медведь". Так ругают они обычно своих заленившихся ездовых собак.
Волков, "кюорху", водится на Камчатке множество5. Жители, впрочем, боятся их, чтут и очень редко ловят. Как по росту, так и по цвету шерсти волки ничем не отличаются от европейских. Когда женщина родит близнецов, местное население утверждает, что в этом зачатии скрытым образом участвовал волк, почему рождение близнецов считается грехом. Из волчьих шкур туземцы изготовляют штаны и кухлянки, мясо же волков они бросают псам.
На Камчатке иногда, хотя и очень редко, встречаются волки совершенно белые. Здесь волки гораздо боязливее, чем в других местах. Они причиняют огромный вред как ручным, так и диким северным оленям. Первое, что они у них пожирают, это язык; точно так же поступают они с китами. Кроме того, волки выкрадывают из капканов попавших туда лисиц и зайцев, чем причиняют ительменам большой убыток.
Хотя росомахи, называемые "тимух", и встречаются на Камчатке, но очень редко6, почему они служат предметом ввоза, а не вывоза; вследствие этого они на Камчатке в большой цене и признаются красивейшим пушным зверем. Их беловато-желтоватые шкуры, которые считаются у европейцев наихудшими, по мнению туземцев -- самые красивые {Желтовато-белые росомахи попадаются также и в степных местностях, но считаются наихудшими. Правда, росомах водится всюду на Камчатке в достаточном количестве9, как я лично мог убедиться в зимнее время по их частым следам; но ительмены либо не умеют, либо не стараются ловить их и добывают их только тогда, когда те случайно попадают в капканы, расставленные на лисиц. -- Прим. Стеллера.}; между прочим, туземцы убеждены, что бог неба, Виллючей, носит кухлянки исключительно из росомахи. Особенные щеголихи из ительменок носят на голове по два куска белого росомашьего меха, шириною каждый в ладонь, прикрепляя их поверх ушей, и нет для мужчины средства лучше и легче снискать благосклонность своей жены или сожительницы, как купить ей небольшой кусочек меха росомахи. В прежнее время можно было купить белую росомаху рублей за 30--60, потому что за лоскут ее меха отдавали морского бобра. Изобретательные камчадалки стремятся в данном случае подражать природе, снабдившей голову одной из разновидностей морской утки, так называемой "мичагатки"7, украшением из двух таких "росомашьих" лоскутков. Последними считаются два пучка беловато-желтых перьев на голове этой птицы8. Шкуру такой птицы я переслал, приказав сделать из нее чучело.
Около Караги, Анадырска и Колымы росомахи встречаются чаще, и тут они славятся той особой хитростью, с которой они ловят и умерщвляют северных оленей. Они подстерегают их, прячась на деревьях. Берут мох и раскидывают его под деревом. Если олень соблазняется таким мохом, росомаха вскакивает ему на шею и выцарапывает ему глаза, после чего олень, натыкаясь на деревья, в конце концов гибнет. Затем росомаха весьма тщательно зарывает оленье мясо в разных местах, пряча его от своих собственных сородичей, причем насыщается лишь после того, как ей удалось все спрятать. Точно таким же образом поступают ленские росомахи и с лошадьми. Их легко приручить и научить фокусам, так как это очень забавный зверек. Зато несомненно -- выдумка, будто это животное настолько наедается, что вынуждено затем втискиваться между стволами деревьев, чтобы испражняться; может быть, существует другой, особо обжорливый вид росомах, но ручная росомаха, во всяком случае, никогда не ест сверх того, что полезно ее организму. А если это так, то зачем ей это делать в диком состоянии?
Соболей, называемых близ реки Камчатки "кымих хым", а на Большой реке -- "хымхымка", во время покорения этой страны водилось такое множество, что местные народы не испытывали ни малейшего затруднения, когда с них потребовали уплату ясака соболями; они сначала действительно смеялись над казаками, когда те предлагали им по ножу за полдюжины собольих шкурок, а топор -- за полторы дюжины. Их кухлянки и парки были убраны соболями и ценились больше чем наполовину дешевле одежды из собачьей шкуры. Мужчина мог без особого для себя труда набрать в течение одной зимы 60--80 и более соболей; ежегодно с Камчатки вывозились соболя и лисицы на огромные суммы; за железные изделия стоимостью в 10 рублей легко можно было получить собольих мехов на 500--600 рублей. Это изобилие соболя было причиною и того, что порою на карту ставилось одновременно до 40 шкурок, и проигрыш или выигрыш в 200, 300, 400 соболей и лисиц не считался ничем особенным. Кто прослужил в течение одного года приказчиком (то есть в приказной избе) на Камчатке, тот уже через год возвращался в Якутск с капиталом в 30 000 рублей и более в кармане.
Такое положение продолжалось на Камчатке до прибытия первой экспедиции. С тех пор число соболей настолько убавилось, что ныне с Камчатки не вывозится и десятой их доли. Прежде лучший соболь ценился в один рубль за шкурку, средний -- в полтинник, а плохой -- в 20--30 копеек; ныне же, точно в Москве, шкурки тщательно осматриваются со всех сторон, для чего выбирают подходящие дни для закупки или продажи, причем даже купцы не получают от этого особой прибыли. Тем не менее, Камчатка все-таки продолжает быть богатейшим на свете местом по соболям и лисицам, которые до сих пор там еще водятся в изобилии; да их и невозможно переловить там так же скоро, как в других местностях Сибири, вследствие наличия на Камчатке множества гор. Они не могут никуда уйти, кроме этих гор, причем с трех сторон их уходу мешает море, а со стороны суши им преграждают путь обширные торфяные равнины, совершенно безлесные и потому не дающие этим животным возможности спастись при переходе через них.
По мнению туземцев, к началу нашего столетия сохранилась едва пятая часть этого зверя. Это и неудивительно: несмотря на способность соболей к безграничному размножению и на то, что на них мало обращали внимания, убивая их скорее ради мяса, служившего пищей, чем из-за меха (да и били-то их до прибытия в край казаков случайно и скорее мимоходом, чем нарочито), все же если подсчитать, на какие невероятные суммы было вывезено в течение 50 лет с Камчатки собольих мехов, то легко найти причину убыли этих животных. А тому, что с 1740 года на этот счет дело обстояло особенно плохо, имеются следующие основания:
1. В промысловый период на туземцев налагали много совершенно непосильных повинностей.
2. На Камчатку сразу хлынуло такое множество любителей соболей, лисиц и бобров, какого раньше еще никогда там не бывало. Как ительменам, так и казакам пришлось, во избежание телесных наказаний, платить этим пришельцам огромные подати. Вследствие этого началось такое припрятывание мехов, что они перестали поддаваться какому-либо учету. Даже совсем мелкие шкурки, разоренные и приученные к осторожности казаки припрятывают до тех пор, пока им не станет точно известно, какова настоящая цель экспедиции.
3. Никогда на Камчатке не было столько купцов, как теперь, вследствие этого зверьки сильно поднялись в цене при одновременном снижении стоимости вымениваемых на них товаров.
4. Вследствие частых восстаний и массовых убийств мятежников Камчатка стала так бедна людьми, что осталась едва двенадцатая часть ее населения10.
5. До сих пор никто на Камчатке, кроме ительменов, не занимается звериным промыслом; русские в десять раз лучше знают это дело, но им не занимаются; ительмены же редко настолько удаляются от своих жилищ, чтобы не вернуться под вечер того же дня домой, к своим женам; впрочем, редко бывает, чтобы они возвращались к себе с пустыми руками. Лишь немногие отправляются на промысел на несколько недель.
Способ добычи соболя сводится только к тому, что на лыжах отыскивают его следы и добираются до его гнезда. Если же соболь, заметив охотника, прячется в дупло, то на этот случай есть сеть, ее охотник ставит вокруг этого дерева, на некотором от него расстоянии; затем он либо срубает дерево, либо принуждает зверька при помощи разложенного под деревом костра и его дыма покинуть свое убежище и спасаться бегством, причем он неминуемо попадает в сеть11. Другие охотники -- но их мало -- выкапывают зверя из их норок в земле. Иных способов охоты на соболя у туземцев не существует.
Годы, когда на Камчатке появляется много мышей, считаются плохими для ловли соболей и лисиц, потому что тогда звери эти не спускаются с гор в кедровые и березовые леса, а, следовательно, охотникам не видать и следы их на снегу. Лисицы же, обычно улавливаемые при помощи капканов, не идут на приманки, сколько бы их ни было. Ловить соболей в капканы приучатся здесь только тогда, когда, с течением времени, редкость этих зверьков сделает местных жителей более изобретательными.
Соболи не все одинакового сорта и качества. Вообще, камчатские соболи -- самые крупные среди всех своих сибирских сородичей. Они отличаются дородностью и имеют длинную шерсть, не особенно, впрочем, темную, почему их вывозят чаще в Китай, где их окрашивают, чем в Россию. Лучшие соболи водятся вблизи Пенжинского моря, но встречаются и в окрестностях Тигиля, хотя там редко попадаются такие, пара которых оценивалась бы свыше чем в 30 рублей. Начиная от Тигиля и до мыса Лопатка встречаются соболи уже худшего качества, причем наихудшие добываются на самой Лопатке и около Курильского озера. В приокеанской полосе лучшие соболи попадаются выше реки Камчатки, около Укинского залива; они считаются наилучшими на всей Камчатке. Я сознательно не рассказываю более подробно о характере соболя, его ловле и о других относящихся к этому предмету вещах, так как обо всем этом собрал материал господин доктор Гмелин для особой диссертации на русском языке, к которой мои сообщения послужат дополнением.
Лисиц {Лисицы попадаются на реке Камчатке в незначительном количестве, только в определенное время, и когда на реке Камчатке ловля их идет хорошо, она бывает скуднее около Анадырска: таков уже обычный путь лисиц. На Камчатке их очень редко вырывают из нор или же выискивают по следам в тех местах, где они обычно проходят, как это делается в России, так и Сибири; потому что они беспрерывно кочуют по стране взад и вперед подобно татарам; когда же, наконец, лисицы уже не находят пищи внутри страны, они отправляются к берегу моря. -- Прим. Стеллера.}, называемых на Большой реке "чашеа", а на реке Камчатке -- "ахсингез", водилось там при прибытии русских на полуостров этакое множество, что они были скорее лишними, чем полезными животными, совершенно такими, какими у нас, на острове Беринга, были вороватые куницы12: они всюду забирались в вонючие ямы с рыбою, поедали корм для собак, причем их убивали палками в самих ямах. Вороватость этих зверей является отчасти причиною сооружения туземцами балаганов, так как иным способом нельзя уберечь от них никаких запасов, если оставлять последние на открытом воздухе. Когда в былое время начинали кормить собак, всегда кому-нибудь с палкою в руке приходилось отгонять лисиц от кормушек.
Камчатская огненно-рыжая лисица в прежнее время продавалась на месте не дороже рубля, и сорок лисьих мехов считались безделицей, с которою являлись "на поклон"; ныне же лисицы, из-за ценности их хвостов, сильно вздорожали, стали почти редкостью: теперь за хорошую лисицу платят по 1 рублю 80 копеек, за среднесортную -- рубля по полтора или по 1 рублю 30 копеек, а за лисицу с мыса Лопатка или островов, как наиболее мелкую и худшего сорта, -- один рубль. Хотя черно-бурые лисицы всегда были редки, тем не менее, их ежегодно еще довольно много поступает в казну; чаще всего их доставляют олюторские казаки; уверяют даже, что напротив Олюторского залива расположен в двух милях от материка остров, на котором водятся исключительно черно-бурые лисицы, и притом во множестве. Таким образом, отсюда следует с достаточною ясностью, что черно-бурые лисицы отнюдь не редкость, а скорее представляют особый вид этого моря. Впрочем, как коряки, так и те русские, которые ведут торговлю с этим мятежным народом, до сих пор держали это обстоятельство в секрете, так что только немногие о нем осведомлены; кроме того, говорят, что коряки очень редко ловят таких лисиц из-за какого-то суеверного страха. Лучшие рыжие и длинношерстные лисицы добываются именно в этой местности. Кроме того, в значительном количестве встречаются на Камчатке серебристые лисицы, так называемые "бури" и "буринки", столь высоко ценимые в Северной Америке и Новой Англии. Их неоднократно ловили на Камчатке, но ценили их скорее как редкость, а не за их достоинства. Обычно ловля лисиц на Камчатке плоха в те годы, когда разводится много мышей или когда зима бывает теплою, потому что тогда лисицы могут докопаться до земли и находят на берегах рек гнилую рыбу. Зато в осеннее время, когда половодье заливает берега и уносит рыбу, так что лисицы не находят корма, они алчно кидаются на приманку и попадают в капканы, с помощью которых их на Камчатке только и ловят; лишь немногих выслеживают в норах и выкапывают из них.
В окрестностях Лопатки и вблизи моря ительмены с недавнего времени стали убивать лисиц специально приспособленными для этого стрелами. Они укрепляют деревянный, натянутый при помощи небольшого колышка лук к вбитой в землю палке и кладут на него стрелу на прямой линии с веревочкой, натянутой через лисью тропу и также укрепленной в земле с помощью колышка. Лишь только лисица прикоснется передними лапами к веревочке, тетива лука спускается, стрела попадает обычно зверю прямо в сердце, и лисица остается тут же, на месте, со стрелою в теле. У туземцев есть особая мерка для определения высоты положения стрелы, и мерка эта сообразуется с ростом лисицы; иначе они ставят эти стрелы на других зверей -- сообразно расстоянию у тех сердца от лап. У жителей мыса Лопатка существует еще другой способ поимки лисиц: прикрепив снизу к куску дерева много согнутых дуг из китового уса, они размещают эти дуги правильным кругом на снегу и сажают внутрь этого круга чайку13; охотник же подстерегает добычу, сидя в особой яме; как только лисица прыгнет за чайкой внутрь круга, чтобы схватить ее, охотник при помощи веревки стягивает дуги, охватывающие частью туловище, частью лапы лисицы и не выпускающие ее; затем охотник приканчивает зверя дубинкою. Ительмены заимствовали у русских способ отравления лисиц на тропах, но они до сих пор еще не вполне научились этому, тем более, что им не хватает отравы: нет ни ртутной мази, ни мышьяка. Вдобавок здешние лисицы не так легко, как их сибирские сородичи, хватают приманку, чему причиною, вероятно, обилие пищи на Камчатке; если же в ней ощущается у них недостаток во внутренних частях страны, они всегда найдут у моря достаточное количество еды в виде выброшенных волнами ракушек, рыб и зоофитов.
Хотя горностаи и встречаются на Камчатке, но их немного вследствие недостаточности лесов; в горах же горностаи не могут уберечься от других зверей, вроде лисиц и соболей. Поэтому они попадаются исключительно вблизи моря14, но никто не дает себе труда ловить их.
Ласочки также встречаются, особенно в амбарах и домах, где они с успехом охотятся на мышей.
Песцы, или белые лисицы, водятся вблизи моря в большом числе, но никто не думает ловить их, так как за их шкурки платят не свыше 40 копеек за штуку и добыча их невыгодна; вследствие этого их и не вывозят. Тех же песцов, которые попадают в лисьи капканы или погибают от стоячих стрел, казаки и жители камчатские употребляют как корм для животных.
Зайцев разводится в некоторые годы огромное количество; чаще всего они попадаются на реке Камчатке, реже -- вблизи Пенжинского моря. Но их берут только тогда, когда они случайно попадают в лисьи капканы, причем жители ценят не столько заячий мех {Камчатские заячьи шкурки отличаются слабой прочностью и быстрым выпадением волоса; анадырские гораздо лучше, но наилучшими считаются те, которые добываются около Туруханска. Последние нередко продаются за шкурки песцов, плутоватые промышленники пришивают к ним лисьи хвосты, и на этот обман нередко попадаются даже опытные скупщики. -- Прим. Стеллера.}, идущий на одеяла, сколько заячье мясо, идущее в пищу.
Тарбаганов, или сурков15, можно встретить как на Лопатке, так и на Тигиле. Жители, однако, и их не очень стараются ловить, а если они им и попадаются в руки, то мясо этих зверьков предпочитается их плохим шкуркам. Евражек, или маленьких сурков16, так называемых "пичуг", можно встретить очень часто около Пенжинского моря за Тигилем, равно как вблизи Кроноцкого носа. Коряки очень усердно ловят их отчасти ради мяса, отчасти ради шкурок, из которых они выделывают шапки, кухлянки и рукавицы, весьма ценимые за свою легкость и теплоту. Оттуда эти предметы путем торговли попадают на Большую реку. Если сшить мех из одних спинок этих зверьков, то он выглядит очень пестрым и красивым, производя издали впечатление птичьих перьев. Этих зверьков я встречал также на материке Америки и ее островах. Животные поднимаются, как хомяки и белки, на задние лапки и держат в передних пищу; они едят коренья, ягоды и кедровые орехи и издают очень громкий свист; это весьма забавные и проворные зверьки. Доктор Гмелин дал подробное их описание.
Начиная с Пенжины, нигде не встречаются бурундуки и белки17, равно как не видно и летающих белок, хотя они нашли бы на Камчатке пищу в изобилии. Происходит это оттого, что обширные, совершенно оголенные торфяные пространства, отделяющие Камчатку от Азиатского материка, препятствуют их переходу сюда18. Вследствие этого белок ввозят на Камчатку, и эти редкие зверьки высоко ценятся туземцами за их дорогой мех.
Каменные бараны, или мусимоны19, именуемые на Большой реке "гадинахчу" и у Нижнего острога -- "кулехм", -- животные в Европе совершенно неизвестные: они водятся большею частью на вершинах гор, начиная от Красноярска и вплоть до Камчатки, встречаются очень часто, особенно на последней, и даже на прилегающих к ней островах до Матмея. Осенью, когда выпадает первый снег, их отчасти травят собаками, отчасти стреляют из ружей или луков. Жители мыса Лопатка и Курильских островов ставят против них самострелы, а затем травят их собаками, так что бараны сами становятся жертвами выстрелов. Эти животные встречаются на всей Камчатке в изобилии. Летом и зимою они пребывают на самых высоких горах и питаются там, подобно северным оленям, мхами, кореньями и травами; осенью они особенно жирны. Как и у северных оленей, слой жира у них достигает толщины в 2--4 пальца. Как их мясо, так и жир отличны и на вкус очень приятны. Их крупные рога идут на поделку всевозможных вещей; ительмены и коряки пользуются этими рогами как сосудами для питья, вырезают из них поварешки, мелкие ложки, ящички для хранения табака; рог, идущий на эти предметы, они умеют путем варки сделать мягким и вполне пригодным для изготовления таких вещей. Шкуры мусимонов идут на одеяла, постели, кухлянки и брюки; шерсть этих баранов похожа на оленью. Отсылаю благосклонного читателя, который пожелал бы подробнее осведомиться об этом животном, к описанию доктора Гмелина, распорядившегося также зарисовать мусимона.
Выдры водятся здесь в большом числе, и шкуры их оцениваются в 1 рубль -- 1 рубль 20 копеек за штуку. Чаще всего на выдр охотятся с собаками зимою, когда эти звери -- в пору метелей и вьюг -- слишком удаляются от рек и им случается заблудиться в лесах. Шкуры выдр служат предметом вывоза главным образом для того, чтобы в них хранить собольи шкурки, которые от этого лучше держат свою окраску: кожа водяного зверя впитывает в себя всякую влагу и сырость, способствуя лучшему сбережению соболя.
Среди водящихся на Камчатке диких животных не последнюю роль в смысле оказываемой человеку пользы играют мыши. В образе их жизни наблюдается много любопытного. На Камчатке существуют три разновидности мышей20.
К первой относятся те, что цветом рыжеваты, обладают совсем коротким хвостом, ростом же не больше крупных домовых мышей в Европе; их призывный крик отличается от звуков, издаваемых прочими мышами, и скорее походит на хрюканье поросенка, чем на мышиный свист {Один вид мышей называется на Большой реке "наусчич", на реке Камчатке -- "тэгульчич", другой, мелкий вид -- "челагачич", третий вид -- "четанаусчу", красная мышь. Этот последний вид мышей ведет себя среди сородичей подобно шмелю среди пчел, не делает никаких запасов, но имеет обыкновение воровать их у других мышей; на реке Камчатке их зовут "тэгульчич". Живут они семействами в отдельных норах, плотно выложенных сеном. Их норы и входы в них нелегко найти; обычно их обиталища находятся в таких местах, где почва при исследовании рыхла и прогибается. У этих мышей по 2--3 кладовые, представляющие собою круглые, котловидные ямы21. В ясную солнечную погоду эти мыши извлекают все свои запасы из нор, сушат их и очищают; очистки они складывают отдельно в кладовые, на случай нужды, очищенное же кладут отдельно; ни один человек не сумел бы лучше них очистить и содержать в большей опрятности свои припасы; между прочим, они собирают все, что производит земля, притом найденное они укладывают отдельно и отлично все это сохраняют. Пока им удается находить пищу в поле, они не трогают свои зимние запасы, зимою же начинают с ягод и плодов, которые невозможно долго сохранять, и едят их первыми. Весною нередко можно найти в ямах рядышком лежащими 2--3 мертвых мышей совершенно вздутых от корня Napelli22. Этим ядовитым растением они во время голодовки быстро кончают с жизнью23. -- Прим. Стеллера.}.