Разнообразные орудия убийства
Вместе с армейскими частями мы еще не раз выходили на патрулирование этой зоны, стремясь снизить уровень активности партизан. Идея была простая, хотя и рискованная: вызвать на себя огонь боевиков, заставить обнаружить себя, а затем ответным огнем уничтожить их. И обычно это срабатывало.
Выдавленные из деревни и мечети, боевики отступили к больнице. Они вообще любили госпитальные строения, и не только потому, что те обычно были большими и крепкими, обеспечивая хорошую защиту, но и потому, что знали: американцы старались избегать стрелять по больницам, даже если их удерживали террористы.
Армейское командование, в конце концов, решило штурмовать больницу. Отлично, сказали мы, когда услышали план. Давайте сделаем это!
В доме, расположенном за широким полем, ярдах в двухстах от госпиталя, мы разместили снайперскую позицию. Как только боевики ее обнаружили, они дали нам знать об этом обстрелом.
Один из моих парней выпустил по верхушке здания, откуда велся огонь, ракету «Карл Густав». «Густав» проделал в стене огромную дыру. Тела разлетелись во все стороны. Взрыв ракеты ослабил ответный огонь, сопротивление заметно уменьшилось, и армия штурмом взяла этот дом. Несколько оставшихся в живых боевиков спаслись бегством.
В боях наподобие этого всегда было очень трудно оценить противостоящие силы противника. Небольшая группа боевиков могла вести очень сильный огонь. Дюжина человек, засевшая в крепком укрытии, могла противостоять крупному подразделению, в зависимости от обстоятельств. Но если силы партизан были и в самом деле большими, вы могли быть уверены, что добрая половина сбежит с поля боя.
Мы и раньше располагали ракетами «Карл Густав», но, насколько мне известно, это был первый случай, когда с ее помощью бойцы нашего взвода кого-то убили, да и в SEAL в целом — тоже. И уж точно это был первый раз, когда такой ракетой обстреливали здание. Но, как только об этом стало известно, все захотели использовать эти ракеты.
Вообще-то гранатометы «Карл Густав» были разработаны для уничтожения бронетехники на поле боя, но, как мы выяснили, они отлично действуют и против зданий. Фактически в Рамади достаточно было выстрелить в железобетонную стену, и скачок избыточного давления буквально сметал всех внутри.
У нас были разные выстрелы к «Густаву», который по конструкции представляет собой безоткатное орудие, а не пусковую установку. Нередко боевики укрывались за каменными парапетами набережных и другими крепкими барьерами. В этом случае можно было использовать дистанционные взрыватели, чтобы взрыв происходил над головой противника. Убойная сила воздушного взрыва намного больше, чем у наземного.
«Густав» относительно прост в использовании. Правда, обязательно нужна хорошая защита ушей и нужно быть осторожным в момент выстрела, но результаты того стоят. Спустя некоторое время каждый во взводе хотел использовать это оружие — я слышал, что некоторые даже дрались из-за этого.
Когда смысл вашей профессии заключается в том, чтобы убивать других людей, вы начинаете проявлять в этом деле творческий подход.
Вы думаете о том, как получить в свое распоряжение максимальную огневую мощь в бою. И начинаете изобретать новые способы уничтожения противника.
У нас было так много целей во Вьет Раме, что мы начали задавать себе вопрос: какие способы их истребления мы еще не применяли?
Ты еще никого не убивал из пистолета? Надо попробовать, хотя бы одного.
Мы использовали различные виды вооружения для приобретения боевого опыта, для того чтобы определить их реальные возможности. Но временами это становилось игрой — когда ты целый день в перестрелке, начинаешь искать какого-то разнообразия. Вопрос «чем развлечься» даже не возникал: вокруг было полно боевиков и полно оружия.
«Густав» показал себя самым эффективным оружием, когда нам приходилось сталкиваться с боевиками, засевшими в зданиях. У нас были ракеты LAW, которые меньше весили и были удобнее в переноске. Но они слишком часто не взрывались. Кроме того, LAW — оружие однократного действия, его нельзя перезарядить. Поэтому «Карл Густав» был нашим хитом.
Еще один образец вооружения, которым мы пользовались очень часто, был 40-мм гранатомет. Он существовал в двух вариантах: в качестве подствольного и как самостоятельное оружие. Мы использовали оба.
Стандартная граната к нему — осколочная: при взрыве она создает массу осколков, разлетающихся во все стороны. Традиционное противопехотное оружие, честное и заслуженное.
Во время этой командировки мы получили новые выстрелы к этому гранатомету, работающие по принципу объемного взрыва. Эти боеприпасы способны вызвать большой «ба-бах» — единственный выстрел по вражескому снайперу, засевшему где-нибудь в деревенском доме, может обрушить все здание благодаря мощнейшей ударной волне, возникающей после подрыва гранаты. Большую часть времени мы воевали в более капитальных сооружениях, но разрушительная сила этих гранат все равно внушала уважение. Оглушительный взрыв, огонь, и — все. Противника больше нет. Как не полюбить такое оружие.
Мы стреляли этими гранатами, беря поправку на ветер на глазок: оценил дистанцию, прикинул угол возвышения, взял поправку на ветер в несколько градусов, и — огонь. Нам очень нравился гранатомет М-79 — автономная версия подствольника, поскольку у него были прицельные приспособления, сильно упрощавшие наведение на цель. Но так или иначе ты быстро входишь в курс дела, поскольку это оружие используется очень интенсивно.
Во время каждого выхода мы имели столкновения с противником. И нам это нравилось.
Дистанции боя в Рамади сделали оружием моего выбора.300 WinMag, и я начал регулярно брать ее на патрулирование. После того как армия взяла штурмом госпиталь, боевики постоянно совершали вылазки и обстреливали это здание. Очень скоро у партизан появились и минометы. Поэтому нашей основной задачей стала борьба с боевиками вокруг госпиталя и поиск расчетов минометов.
Однажды мы оборудовали огневую позицию в двухэтажном здании неподалеку от больничного корпуса. Армейцы пытались выяснить расположение минометов с помощью специального оборудования, и мы выбрали этот дом, потому что с него просматривалось установленное ими направление. Но по каким-то причинам в тот день боевики решили не высовываться.
Может быть, они устали умирать.
Я решил посмотреть, сможем ли мы спровоцировать их. Я всегда носил под бронежилетом американский флаг. Я достал его, и пропустил через втулку кусок паракорда[101] (это многоцелевой нейлоновый тросик, иногда называемый парашютным). Я закрепил концы шнура на крыше таким образом, чтобы флаг свешивался на внешнюю сторону дома.
Буквально через несколько минут откуда-то появились с полдюжины боевиков с автоматами и начали поливать мой флаг свинцом.
Мы открыли ответный огонь. Половина нападавших развернулась и стала убегать. Другая половина осталась лежать на месте.
Я осмотрел флаг: две звезды были пробиты. Неплохая цена за их жизни, я считаю.
Боевики стали действовать более осторожно, атакуя нас с большего расстояния и из-за укрытий. Время от времени нам пришлось вызывать поддержку с воздуха, чтобы выкурить их из-за стен или уступов.
Из опасения причинить повреждения гражданским объектам командование запрещало летчикам использовать бомбы. Вместо этого реактивные самолеты должны были обстреливать цели из бортового оружия с бреющего полета. У нас также имелись ударные вертолеты: «Кобры» морской пехоты и «Хьюи»[102], которые могли использовать пулеметы и неуправляемые ракеты.
Однажды, когда я был на боевом дежурстве, мы с моим шефом заметили человека, загружающего миномет в кузов грузовика примерно в восьмистах ярдах (730 м) от нас. Я застрелил его; еще один выскочил из соседнего здания, его уложил шеф. Мы вызвали поддержку с воздуха; штурмовик F/A-18 выпустил по автомашине ракету. Последовала целая серия взрывов — боевики успели загрузить кузов машины взрывчаткой, прежде чем мы их заметили.
Среди спящих
Ночь или две спустя я шел в темноте к ближайшей деревне, перешагивая через тела — но это были не мертвые, а спящие иракцы. В теплой пустыне иракские семьи часто спят на открытом воздухе.
Я должен был занять позицию, с которой мы могли бы обеспечить снайперское сопровождение операции на рынке, где у одного из боевиков была лавка. Наша разведка сообщила, что боеприпасы, которые были во взорванном накануне грузовике, взялись именно отсюда.
Я вместе с четырьмя другими парнями был высажен с вертолета примерно в шести километрах от отряда, который должен был последовать за нами утром.
Идти по контролируемой боевиками территории ночью было вовсе не так опасно, как может показаться. Они спали. Иракцы видели, как днем прибыла наша колонна, а потом покинула это место еще до наступления темноты. Из этого они сделали вывод, что мы все вернулись на базу. Ни секретов, ни передовых дозоров, ни часовых — боевики не приняли никаких мер предосторожности.
Конечно, идти следовало с осторожностью — один из моих товарищей по взводу чуть не наступил на спящего иракца, когда мы двигались к своей цели. К счастью, в последнюю секунду он спохватился, и мы прошли, никого не потревожив. Зубная фея[103]ничего против нас не имела.
Мы обнаружили рынок и оборудовали наблюдательный пункт для скрытного слежения. Рынок представлял собой ряд одноэтажных лачуг, используемых как магазины. В них не было окон — вы открываете дверь и продаете свои товары прямо изнутри.
Вскоре после того, как мы укрылись в своем убежище, мы получили по рации сообщение, что где-то в нашем районе действует еще одно наше подразделение.
Несколькими минутами позднее я заметил подозрительную группу людей.
«Эй, — сказал я в микрофон рации. — Я вижу четырех человек с автоматами Калашникова и в разгрузочных жилетах, одеты как моджахеды. Это наши парни?»
Разгрузочные жилеты[104] — это специальная система для переноски различного боевого снаряжения. Люди, которых я видел, носили традиционную арабскую одежду (это я имел в виду, когда сказал, что они выглядят «как моджахеды»). Именно так обычно одевались боевики в сельской местности — длинные халаты, подпоясанные шарфами. (В городах они чаще всего носили западную одежду.)
Четверо шли со стороны реки, оттуда, откуда могли появиться и наши люди.
«Подождите, мы проверим», — сказал радист на другом конце.
Я наблюдал за четверкой. Стрелять я не собирался — не хватало еще случайно убить американцев.
Какое-то время ушло на переговоры между штабами. Я наблюдал, как вооруженные мужчины уходят.
«Это не наши, — в конце концов, услышал я по радио. — У наших задание отменили».
«Отлично. Тогда я просто пропускаю четырех парней в вашем направлении».
(Я уверен, что если они выйдут из моего поля зрения, я уже никогда их не увижу. Ниндзя.)
Все разозлились. Мои парни в «Хаммерах» напряженно ждали появления четырех моджахедов. Я вернулся к наблюдению за своим объектом — тем местом, по которому должен был быть нанесен удар.
Несколькими минутами позже я увидел тех четырех боевиков, которые прошли мимо меня раньше. Я подстрелил одного; второго снял другой наш снайпер. Оставшимся удалось найти укрытие.
И тут же за ними появились еще шесть или семь инсургентов.
Теперь мы были в самом центре жаркого боя. Мы начали использовать подствольные гранаты. Парни из взвода услышали эту канонаду и вскоре прибыли к нам на подмогу. Но те боевики, которые наткнулись на нас, растаяли.
Элемент неожиданности был потерян, и взвод провел рейд по рынку в темноте. Там нашли немного патронов и автоматы Калашникова, но ничего похожего на настоящий склад оружия.
Мы так и не нашли, куда же направлялись те боевики, которые проскользнули мимо меня. Еще одна загадка войны.
Элита элит
Я думаю, что все «морские котики» с высочайшим уважением относятся к нашим братьям в элитной антитеррористической группе, о которой вы так много читали дома[105]. Это элита элит.
Мы не слишком активно с ними взаимодействовали в Ираке. Единственный раз, когда мне пришлось много с ними общаться, был несколькими неделями позже, после того как мы попали непосредственно в Рамади. Они слышали, что там мы убили несметное число дикарей, и прислали одного из своих снайперов наблюдать за нашими действиями. Я думаю, они хотели выяснить, как работает наша тактика.
Оглядываясь назад, я жалею, что не попробовал к ним присоединиться. В то время они не так активно использовали снайперов, как другие части специального назначения. Основную часть работы делали штурмовые группы, но я не хотел работать в штурмовой группе. Мне нравилось то, что я делал. Я хотел оставаться снайпером, убивать врагов с помощью винтовки. Бросить это все, ехать на восточное побережье, снова быть в положении «молодого»? И все это, не считая прохождения обязательного курса, наподобие нашего BUD/S-like.
И мне понадобилось бы несколько лет проработать в качестве члена штурмовой группы, прежде чем я получил бы возможность стать снайпером снова. К чему все это, если я УЖЕ снайпер, и мне нравится то, что я делаю?
Но… сейчас, когда я слышу о тех операциях, которые они проводят, я думаю, что мне следовало все это сделать.
По неведомой причине парни из антитеррористического подразделения имеют репутацию высокомерных и самовлюбленных. Полная ерунда. После войны я встречал некоторых из них в моем учебном центре. Они были очень простыми и дружелюбными, очень скромно отзывались о своих достижениях. Я очень бы хотел снова оказаться вместе с ними.
Мирные жители и дикари
Наступление в Рамади официально еще только должно было начаться, но у нас уже было много работы.
В один из дней мы получили сообщения разведки о концентрации боевиков, устанавливающих самодельные взрывные устройства в районе шоссе. Мы выдвинулись в указанное место и взяли его под наблюдение. Мы также проверяли близлежащие дома, чтобы исключить возможность организации засад, направленных против американских конвоев.
Справедливо, когда говорят, что боевиков от мирных жителей отличить непросто, но в данном случае плохие парни сильно облегчили нам задачу. Беспилотные самолеты-разведчики постоянно следили за дорогой, и, заметив, что кто-то устанавливает мины, они не только фиксировали координаты этого места, но и отслеживали дальнейший маршрут боевика до самого дома. Это давало нам превосходную разведывательную информацию о местонахождении инсургентов.
Террористы, собиравшиеся атаковать американцев, могли выдать себя своими движениями и перестроениями при приближении конвоев или в опасной близости от наших военных баз. Их было очень легко заметить, когда они ползли с автоматами на изготовку.
Но и они научились определять наше присутствие. Если мы занимали дом в небольшой деревушке, мы вынуждены были изолировать хозяев в целях безопасности. Соседи знали, что если какая-то семья не выходит на улицу в девять утра, значит, в их доме точно есть американцы. Это можно было расценивать как открытое приглашение боевикам посетить это место и попытаться убить нас.
Это было так предсказуемо, словно по расписанию. В девять утра — перестрелка; в районе полудня передышка. Затем, часа в три или в четыре, еще один бой. Если бы речь шла не о жизни и смерти, то было бы даже забавно.
И временами было забавно, если все случалось в другой последовательности.
Никогда не было известно, с какой стороны ждать нападения, но тактика постоянно была одной и той же. Боевики сначала открывали автоматный огонь, немного постреляют там, немного постреляют здесь. Потом в дело вступают РПГ, шквал огня; под конец они рассредоточиваются и пытаются улизнуть.
Однажды мы уничтожили группу боевиков в непосредственной близости от больницы. Тогда мы этого не знали, но позже армейская разведка сообщила нам, что командир боевиков кому-то звонил по мобильному телефону, прося прислать новых минометчиков, потому что расчет, обстреливавший госпиталь, только что был убит.
Это подкрепление так и не прибыло. Очень жаль. Мы бы и их тоже убили.
Сегодня все уже знают о «Предаторах»[106], беспилотниках, поставлявших львиную долю разведывательной информации американским войскам во время этой войны. Но вот чего многие не знают, так это то, что у нас были собственные БПЛА — маленькие, запускаемые одним человеком самолетики вроде детских радиоуправляемых игрушек.
Такой аппарат помещается в рюкзаке. Я никогда не управлял такой штукой, но мне кажется, что это очень здорово. Самое сложное в этом деле — по крайней мере с моей точки зрения, — это старт. Самолетик нужно довольно сильно с размаху кинуть в воздух, чтобы он полетел. Оператор запускает двигатель, а затем с руки запускает аппарат; тут нужно своего рода искусство.
Поскольку «рюкзачный» БПЛА летает низко, а его мотор работает довольно громко, его хорошо слышно на земле. Скулящий звук этого самолетика резко отличался от всего остального, и иракцы быстро поняли: это сигнал того, что за ними следят. И они стали принимать меры предосторожности, едва заслышав это жужжание, в результате чего применение этих беспилотников теряло смысл.
Порой обстановка складывалась такая напряженная, что мы вынуждены были задействовать сразу две радиочастоты: одна — для связи с Центром тактических операций, другая — для коммуникации внутри взвода. Эфир был так плотно забит, что сообщения из ЦТО становились помехой.
Поначалу командование приказало нам сообщать о любом контакте с противником, если произошел бой или перестрелка (на официальном языке это называется «боестолкновением»). Но боестолкновения происходили настолько часто, что приказ пришлось пересмотреть, и теперь мы докладывали только о боях, продолжавшихся более часа.
А затем и вовсе докладывать наверх стали только тогда, когда кто-то получал ранение.
База «Шарк» была настоящим раем в это время, местом, где можно было отдохнуть и восстановить силы. Не то чтобы там было сильно уютно: каменный пол и мешки с песком в оконных проемах. Поначалу наши раскладушки стояли практически вплотную друг к другу, и единственным домашним штрихом в этой обстановке были сундучки с откидывающимися крышками. Но нам немного было нужно. Каждый выход занимал три дня, и затем — день отдыха. Я отсыпался, потом остаток дня играл в видеоигры, звонил домой или работал на компьютере. А затем нужно было собирать вещи и готовиться к новому выходу.
Разговаривая по телефону, следовало соблюдать осторожность. Служба операционной безопасности (Operational security — OpSec) была на страже. Нельзя было говорить ни слова о том, что мы делаем, собираемся делать, и особенно о том, что уже сделали.
Все телефонные разговоры записывались. Специальная программа определяла употребление ключевых слов; если их набиралось достаточно, разговор прерывался, а вы почти наверняка получали кучу неприятностей. Когда кто-то сболтнул лишнего насчет наших операций, нам отключили телефонную связь на целую неделю. Это было большим унижением, да и мы пилили этого болтуна. Его потом долго мучили угрызения совести.
Время от времени плохие парни облегчали нам жизнь.
Как-то мы оборудовали огневую точку в деревне рядом с главной дорогой. Это было хорошее место: мы могли с этой точки уложить несколько боевиков, если бы они рискнули пересечь это место во время нападения на больницу.
Внезапно появился коммерческий грузовичок «бонго» — маленький рабочий автомобиль с кабиной и открытым кузовом, в котором может размещаться различное оборудование — быстро двигавшийся по направлению к нашему дому от главной дороги. В кузове у него вместо оборудования были четыре автоматчика, открывшие огонь в тот момент, когда грузовичок пересекал широкий (по счастью) двор.
Я выстрелил в водителя. Грузовик проехал какое-то расстояние и остановился. Пассажир, сидевший в кабине, выпрыгнул и побежал к водительскому месту. Один из моих товарищей застрелил его прежде, чем он смог тронуть машину с места. Мы прикончили их всех.
Вскоре после этого мы заметили самосвал, двигавшийся по главной дороге. Я не обращал на него особого внимания, пока он не свернул с главной дороги по направлению к нашему дому и не поехал прямо на нас.
Мы уже поговорили с хозяином дома и знали, что здесь никто самосвал не водит. И, судя по скорости этой машины, ехала она не для того, чтобы загрузиться здесь каким-нибудь хламом.
Тони выстрелил водителю в голову. Грузовик крутануло, и он врезался в стену расположенного поблизости здания. Вскоре прилетел вертолет и выпустил по самосвалу ракету «хеллфайр»[107]. Она с шипением влетела в кузов, а потом раздался оглушительный взрыв: там была взрывчатка.
Наконец-то у нас есть план
В конце июня армейское командование утвердило план по очистке Рамади от боевиков. В Фаллудже морские пехотинцы методично шли через весь город, преследуя и выдавливая боевиков. Здесь же боевики должны были сами к нам прийти.
Город раскинулся между водными артериями и болотом. Доступ по дорогам был очень ограничен. С севера и запада его окружали Евфрат и канал Хаббания; по одному мосту с каждой стороны было в северо-западной оконечности Рамади. К югу и востоку озеро, болота и мелиорационный канал создавали естественный барьер, отделявший город от сельской местности.
Американские силы должны были войти в город по всему периметру: морская пехота — с севера, а армия — с остальных сторон. Нам следовало создать опорные пункты в различных частях города, продемонстрировав, что мы контролируем ситуацию, и таким образом спровоцировав атаки противника. На вылазки боевиков мы должны были ответить всей имеющейся у нас силой. Затем следовало расширять имеющиеся плацдармы, постепенно устанавливая контроль над всем городом.
В Рамади царила анархия. Здесь не было действующих органов власти, да и законы тоже не существовали. Иностранцы, появлявшиеся в городе, немедленно становились объектом похищения и убийства, даже если их сопровождали конвои бронемашин. Но гораздо хуже приходилось обыкновенным иракцам. Разведка сообщала, что ежедневно в городе случалось до двадцати нападений боевиков на мирных жителей. Не было более быстрого способа быть убитым, чем завербоваться в полицию в Рамади. Коррупция между тем процветала.
Армейские аналитики, изучив ситуацию в городе, разделили всех террористов на три категории: фундаменталисты, связанные с «Аль-Каидой» и аналогичными группами; местные жители, не столь яростные исламисты, но настроенные антиамерикански; и местные криминальные группы, пользующиеся хаосом для своей преступной деятельности.
Представители первой группы никогда не сдавались, и потому должны были быть уничтожены. Это была наша основная цель в предстоящей кампании. Представителей двух остальных групп можно было попробовать убедить уйти, прекратить заниматься убийствами или работать с лидерами местных племен. Да, разработанный план в одной из своих частей предусматривал сотрудничество с местными старейшинами ради замирения этой области. По большому счету, все уже устали от боевиков и от хаоса, связанного с ними, и хотели, чтобы они ушли.
Ситуация и план были гораздо сложнее, чем я здесь описал. Но, по большому счету, все прочее имело мало значения. Не будем вдаваться в нюансы. Что мы видели, что мы точно знали, это то, что масса людей желают нас убить. И мы должны были сражаться за свою жизнь.
Джунди
Был один аспект, в котором план повлиял на нас, и не в лучшую сторону.
Наступление в Рамади предполагалось вести не только силами американских войск. Напротив, новой иракской армии отводилась центральная и передовая роль в возвращении города под власть центрального правительства и в обеспечении его безопасности.
И иракцы были там. Впереди? О, нет. В центре? По сути, да. Но не так, как вы могли бы подумать.
Прежде чем началось наступление, нам приказали оказать помощь в «придании войне иракского лица» — термин, который командование и средства массовой информации использовали, когда хотели сказать, что иракцы играют ведущую роль в наведении порядка в своей стране. Мы тренировали иракские части и, когда было возможно (хотя и не всегда желательно) брали их с собой на операции. Мы работали с тремя различными группами; всех их мы называли «джунди» (арабское слово, которое переводится как «солдат», хотя некоторые были не солдатами, а полицейскими). Не важно, к каким частям они принадлежали — это были убогие бойцы.
У нас было несколько разведчиков, когда мы проводили операции к востоку от города. Когда началось замирение собственно Рамади, мы использовали иракские полицейские силы. И третьей группой были иракские военные, которых мы задействовали в операциях вокруг города. В большинстве случаев мы помещали их в центре нашего построения — впереди и сзади американцы, посередине иракцы. Если нужно было войти в здание, мы оставляли их на первом этаже, приглядывать за обстановкой и беседовать с хозяевами, если таковые находились.
Бойцы из них были… никакие. Самые лучшие воины из числа иракцев сражались на стороне боевиков против нас. Я думаю, у большинства джунди не было недостатка в храбрости. Но поскольку война — дело профессионалов…
Мягко говоря, они были некомпетентными, если не сказать — опасными.
Как-то я и мой напарник Брэд, тоже боец SEAL, готовились войти в дом. Мы стояли перед парадной дверью, а прямо позади нас находился джунди. Почему-то он подумал, что его оружие заклинило. Этот идиот снял свою пушку с предохранителя и нажал на курок. Очередь просвистела над моим ухом.
Мы с Брэдом решили, что стреляют из дома, и открыли ответный огонь, изрешетив дверь.
Затем я услышал вопли за спиной — кто-то тащил этого иракца с «заклинившим» оружием. Тут-то и выяснилось, что стреляли у нас из-за спины, а не из дома. Я уверен, что джунди извинялся, но я не расположен был слушать его ни тогда, ни позже.
Брэд прекратил стрелять. Я все еще разбирался с тем, что, черт возьми, произошло, когда дверь дома открылась.
На пороге стоял пожилой человек, его руки дрожали.
«Входите, входите, — сказал он. — Здесь ничего нет, ничего нет». Я сомневаюсь, что в тот момент он понимал, насколько близко это могло оказаться к правде.
Помимо того, что они были неумелыми, большинство джунди попросту ленились. Ты говоришь им, что нужно сделать, а в ответ слышишь: «Иншалла!»[108]
Некоторые переводят это как «все в руке Божьей». На самом деле это означает «этого не будет никогда».
Большинство джунди шло служить в армию, чтобы иметь стабильный заработок. При этом они отнюдь не желали воевать, не говоря уже о том, чтобы умирать за свою страну. За свое племя? Может быть. Племя, община — дальше их преданность не распространялась. И большинству из тех, кто вошел в Рамади, все это было не нужно.
На мой взгляд, проблему можно решить, только если изменить культуру иракцев. Эти люди всю жизнь прожили в условиях диктатуры. Слово «Ирак» ничего для них не значит, по крайней мере ничего хорошего. Большинство были рады избавиться от Саддама Хусейна, очень счастливы быть свободными людьми, но они не осознавали, что это в действительности означает — свобода приносит с собой множество других вещей.
Правительство больше не управляло всей их жизнью, но вместе с тем не кормило и ничем не снабжало. Это был шок. И это так отбросило назад иракцев в смысле технологии и образования, что американцы часто ощущали себя попавшими в каменный век.
Вы можете пожалеть этих людей, но лучше не пытаться заставить их вести вашу войну за вас.
И давать им инструменты, которые нужны им для их развития — не мое дело. Моя работа — убивать, а не обучать.
Мы предпринимали невероятные усилия, чтобы они поприличнее выглядели.
Во время этой кампании боевиками был похищен сын одного из местных руководителей. Разведка установила, что его держат в здании по соседству с колледжем. Мы выдвинулись туда ночью, взломали двери и заняли большое здание, чтобы иметь возможность контролировать прилегающий район. Пока я находился на крыше, несколько моих парней взяли этот дом и освободили заложника без малейшего сопротивления.
Для местных это имело большое значение. Поэтому, когда нужно было сделать официальную фотографию, мы вызвали наших джунди. Их наградили за спасательную операцию, а мы растворились на фоне.
Молчаливые профессионалы.
И такие вещи случались постоянно. Я уверен, что в Штатах известно множество историй о том, как много хороших солдат среди иракцев и как мы готовили их. Из таких историй, наверное, целую книгу можно составить.
Все это дерьмо. В реальности все было совершенно по-другому.
Я думаю, что сама идея «придать войне иракское лицо» была полной фигней. Если вы хотите выиграть войну, вы идете и выигрываете ее. А уже затем вы можете готовить людей. Делать это посреди сражения — полный идиотизм. И чудо, что дела шли не хуже, чем было в действительности.
Опорный пункт «Железный»
Мелкая пыль грязных дорог смешивалась с вонью реки и города, по мере того как мы продвигались в деревню. Был предрассветный час. Мы двигались к двухэтажному зданию в центре небольшого поселка к югу от Рамади, отделенного от самого города несколькими железнодорожными путями.
Мы быстро вошли в дом. Люди, жившие в нем, были, естественно, удивлены и напуганы. Они не выглядели настроенными враждебно, несмотря на столь раннее время. Пока наши терпы и джунди разговаривали с ними, я поднялся на крышу и оборудовал огневую позицию.
Было 17 июня, первый день операции в Рамади. Мы только что заняли то, что должно было стать основной частью опорного пункта «Железный», первого нашего шага на пути в Рамади.
Я внимательно осматривал поселок. Накануне во время брифинга нас предупредили, что нас ждет море огня, и все события к востоку от города в течение предшествовавших недель подкрепляли это мнение. Я знал, что в Рамади будет ад похлеще того, с которым мы встретились в пригородах, но я был готов к этому.
Когда дом и прилегающие территории были в безопасности, мы сообщили армейскому командованию, что можно начинать движение. Услышав вдали шум танков, я с усиленным вниманием начал изучать окрестности. Плохие парни, конечно, слышали то же, что и я. Они могли появиться в любую секунду.
Армия появилась, казалось, с миллионом танков. Они расположились в близлежащих домах, и сразу же начали возводить вокруг них стену, чтобы сформировать оборонительный периметр.
Никаких боевиков. Мы заняли дом, мы заняли деревню — и ничего не происходило.
Внимательно изучив окрестности, я понял, что это место в буквальном и в переносном смысле слова находится по другую сторону дороги от большого города. Здесь жили беднейшие люди, даже по иракским меркам (при том что Ирак вообще-то не слишком похож на Золотой берег). Владельцы и обитатели хижин вокруг буквально боролись за существование. Борьба с правительством их мало заботила. Да и до нас им тоже дела не было.
Как только армейцы разместились, мы передвинулись на пару сотен ярдов (180 м), чтобы обеспечить прикрытие работающим экипажам. Мы все еще ожидали моря огня. Но… совсем ничего не происходило. Единственный интересный момент случился утром, когда умственно отсталый парень был застигнут в момент, когда что-то писал в блокноте. Выглядел он как шпион, но мы быстро поняли, что у него не все дома, и позволили ему продолжать свои чудные заметки.
Мы все были удивлены спокойствием.
До полудня мы сидели сложа руки. Не то чтобы мы были разочарованы, но… было ощущение, что нас обманули, после всех этих разговоров.
И это называется «самый опасный город в Ираке»?
Глава 10
Дьявол Рамади
Начало
Несколько ночей спустя я взошел на борт патрульной лодки морских пехотинцев, известной как SURC (Small Units Riverine Craft — речной катер для малых подразделений)[109], и нырнул под бронированный планширь.
Расчеты пулеметов М-60 на носу смотрели за тем, как две наши лодки с десантом движутся вверх по реке по направлению к пункту высадки.
Информаторы боевиков прятались возле мостов и в различных укромных местах города. Если бы мы двигались по земле, они бы легко могли отследить наш маршрут. Но на реке мы не представляли непосредственной угрозы, и нам уделялось меньше внимания.
Путь предстоял неблизкий. Далее остановка планировалась почти в самом центре города, в глубине вражеской территории.
Наши лодки замедлили ход и свернули направо, к берегу канала. Я встал и прошел через маленькую дверцу на носу судна, чуть не потеряв равновесие в момент выхода на сушу. Выбравшись на сухую землю, я остановился, чтобы подождать, пока ко мне присоединится весь взвод. С нами в лодках было восемь иракцев. Считая терпов, наше подразделение насчитывало более двадцати пяти человек.
Катера морских пехотинцев развернулись на реке и исчезли.
Уточнив свое положение, я пошел по улице в сторону нашей цели. Впереди маячили домики; среди них были аллеи и более широкие дороги. Вдали лежал лабиринт зданий и тени более крупных строений.
Я не успел уйти далеко, когда замигал индикатор лазерного прицела на моей винтовке. Батарейка села. Я дал знак остановиться.
«Какого черта?» — спросил подбежавший лейтенант.
«Мне надо побыстрее заменить батарею, — сказал я. — Без лазера я буду стрелять вслепую. Ну, может, чуть лучше, чем вслепую».
«Нет, надо убираться отсюда».
«Хорошо».
И я пошел дальше, по направлению к ближайшему перекрестку. Впереди, у края узкого дренажного канала, в темноте возникла фигура человека. Я посмотрел на отбрасываемую им тень. Приглядевшись, я четко увидел очертания автомата Калашникова с примотанным изолентой дополнительным магазином.
Моджахед.
Враг. Он стоял, повернувшись спиной, и не замечал меня, но был хорошо вооружен и готов к бою.
Без лазера я должен был стрелять вслепую. Я указал на него лейтенанту. Он быстро подошел ко мне, стал за моей спиной и — ба-бах!
Он убил этого боевика. А еще он едва не разорвал мою барабанную перепонку, выстрелив в нескольких дюймах от моей головы, над самым ухом.
Но времени устраивать разборки не было. Как только иракец упал, я побежал вперед. Я не был уверен, что боевик убит и что рядом нет его товарищей. Весь взвод последовал за мной, разворачиваясь в боевой порядок.
Парень был мертв. Я схватил его АК. Мы побежали по улице к зданию, которое должны были взять, миновав по дороге несколько домов поменьше. Мы были в нескольких сотнях ярдов от реки, близ двух основных дорог в этой части города.
Выбранный нами дом, как это принято в Ираке, был обнесен стеной высотой примерно 6 футов (1,8 м). Ворота были заперты, поэтому я повесил М-4 на плечо, взял в руку пистолет и перемахнул через стену, помогая себе другой рукой.
Оказавшись наверху, я увидел, что во дворе спят люди. Я спрыгнул между ними, наставив на них оружие и ожидая, что кто-нибудь из нашего взвода последует за мной и откроет ворота.
Я ждал.
И ждал. И ждал.
«Ко мне, — зашипел я. — Идите сюда!»
Ничего.
«Ко мне!»
Некоторые иракцы зашевелились.
Я начал осторожно двигаться к воротам, держа на мушке дюжину повстанцев (как я думал). Я понимал, что я совершенно один, отделенный от остальных наших парней толстой стеной и запертыми воротами.
Я нашел ворота и сумел открыть замок. Внутрь ворвались ребята из взвода и джунди, окружив людей, спавших во внутреннем дворе. (Там, снаружи, царила неразбериха, и по какой-то причине никто сразу не понял, что я внутри совершенно один.)
Люди, спавшие во дворе, оказались обычной большой иракской семьей. Мои парни смогли без стрельбы объяснить иракцам их положение, а потом вывести их в безопасное место. Тем временем остальные вошли в дом (большой дом и гостевой домик во дворе), очищая комнаты настолько быстро, насколько было возможно. Пока парни искали мины и оружие, различные подозрительные предметы, я взбежал на крышу.
Одной из причин, по которой мы выбрали это здание, была его высота — главный корпус имел три этажа, и сверху хорошо просматривалась окружающая территория.
Ничто не шевелилось. Пока все отлично.
«Здание зачищено, — передал радист в штаб операции. — Выдвигайтесь».
Мы только что взяли здание, которому суждено было стать опорным пунктом «Сокол», и снова сделали это без боя.
Петти-офицер / планировщик
Наше непосредственное начальство участвовало в разработке операции по созданию опорного пункта «Сокол» вместе с армейским командованием. Когда план был готов, они пришли к нам во взвод и спросили, что мы об этом думаем. Так мне довелось поучаствовать в процессе тактического планирования гораздо глубже, чем когда-либо раньше.
У меня были смешанные чувства. Благодаря моим знаниям и опыту, я мог привнести что-то действительно полезное. С другой стороны, мне пришлось заниматься тем, что я терпеть не могу. Это походило на административную, иначе говоря — бюрократическую работу. «Пиджаки и галстуки», говоря гражданским языком.
Будучи в ранге Е6 Табели о рангах, я был одним из старших по званию во взводе. Обычно во взводе имеется чиф-петти-офицер (Е7)[110], старший по званию среди старшинского состава, и лид-петти-офицер (LPO)[111]. Чаще всего лид-петти-офицер имеет ранг Е6, и он только один на взвод. У нас их было два. Я был младшим Е6, что мне очень нравилось: должность LPO занимал другой Е6, Джей, благодаря чему я был избавлен от массы административной работы. С другой стороны, все преимущества моего звания сохранялись. Лично мне это все напоминало сказку о Златовласке и трех медведях — я был слишком высокого звания, чтобы делать черную работу, и слишком молодым, чтобы заниматься политикой. То, что нужно.
Я ненавидел сидеть за компьютером, занимаясь планированием, не говоря уже о том, чтобы делать презентации и слайд-шоу. Гораздо больше по душе мне было сказать: «Эй, пошли со мной, я покажу, что нужно делать». И все же записывать все было очень важно: если меня не станет, кто-то другой должен будет принять дела и иметь возможность в них разобраться.
Я застрял с одним административным делом, не имевшим ничего общего с планированием операций: оценка старшин ранга Е5. Я искренне ненавидел это. (Джей организовывал какую-то поездку, и скинул эту работу на меня — я уверен, что истинная причина была в том, что он сам не хотел ею заниматься.) Была в этом и хорошая сторона: я понял, насколько хороши наши люди. В нашем взводе не было абсолютно никаких отбросов — действительно великолепная группа.
Помимо моих знаний и опыта, вышестоящее начальство стремилось привлечь меня к планированию операций по той причине, что снайперы играли более агрессивную роль в бою. Говоря военным языком, мы стали фактором повышения боевой эффективности, способным сделать гораздо больше, чем можно подумать, просто глядя на списочную численность.
Основные решения при планировании операции касаются таких деталей, как выбор здания для снайперской позиции, маршрут движения, способ выброски, последовательность действий после занятия назначенного рубежа и т. д. Некоторые из решений могут быть очень тонкими. Например, как скрытно вывести снайпера на позицию (скрытность дает большое преимущество, поэтому нужно стараться по возможности оставаться незамеченным). Для этого можно было использовать тактику входа без использования техники, применявшуюся нами в некоторых деревнях. Правда, она не годилась, если нужно было идти по узким захламленным аллеям — слишком много шума, слишком много шансов наскочить на мину или на засаду.
Среди широкой общественности бытует заблуждение, что войска специального назначения всегда выбрасываются в район операции на парашютах или спускаются с висящего вертолета по тросу. Хотя мы, безусловно, используем оба этих способа при возможности, в Рамади мы никуда не летали. Вертолеты дают определенные преимущества — скорость и возможность преодолеть относительно большие расстояния относятся к числу этих преимуществ. Но они еще и очень громкие и привлекают к себе внимание в городе. Плюс это еще и легкая цель, которую нетрудно сбить.
В данном случае выход к цели по воде был хорошим решением — как из-за особенностей географии Рамади, так и из-за расположения конечной точки нашей операции. Он позволял нам оказаться в районе цели незаметно, относительно быстро и с намного меньшими шансами встретиться с противником, нежели любой наземный маршрут. Но тут возникло неожиданное препятствие: у нас не было лодок.
Обычно SEAL взаимодействуют со Special Boat Team (в то время называвшимися Special Boat Units, SBU. Одно и то же, только названия разные). Бойцы этого подразделения водят скоростные катера, которые доставляют «морских котиков» в район высадки и забирают обратно; один из них спас нас, когда мы «потерялись» на калифорнийском берегу во время учений.
В барах на родине не редкость «терки» между «морскими котиками» и водителями катеров, если последние имеют неосторожность сказать, что служат в SEAL. Парни из наших отрядов думают, а иногда и говорят, что это как если бы водитель такси назвал себя кинозвездой на том основании, что он подвез кого-то до студии.
Так или иначе, среди них есть чертовски хорошие ребята. И последнее, что нам здесь было бы нужно, это устраивать разборки с людьми, которые обеспечивают нашу работу.
Но можно сказать и по-другому. Наши проблемы в Рамади возникли от того, что подразделение, на которое мы рассчитывали, отказалось нам помочь.
Они заявили нам, что у них есть дела поважнее, чем работа с нами. Якобы есть подразделения с более высоким приоритетом, и они должны оставаться в режиме ожидания на тот случай, если они вдруг понадобятся. Или не понадобятся.
Впрочем, я извиняюсь. Я знаю, что их работа состоит в том, чтобы помогать тому, кому нужна их помощь, но факт остается фактом.
Мы поискали и обнаружили часть морских пехотинцев, имеющую на вооружении лодки SURC — малоразмерные суда, которые могли доставить нас прямо к нужному месту. Эти катера были забронированы и оснащены пулеметами в носу и корме.
Их экипажи были отчаянные парни. Они умели все, что полагается уметь SBU. За исключением того, что это делалось не для нас.
Они знали свое задание. Они не претендовали на большее. Они лишь хотели доставить нас на место самым безопасным путем. И, когда операция будет закончена, они заберут нас — даже если придется это делать под огнем. Эти морские пехотинцы тронули мое сердце.
Опорный пункт «Сокол»
Армия вошла с танками, бронемашинами и грузовиками. Солдаты натащили мешков с песком и укрепили слабые места в доме. Дом, в котором мы были, располагался на углу Т-образного перекрестка двух крупных дорог, одну из которых мы назвали «Сансет»[112]. Армии нравилось это место благодаря его стратегическому положению; присутствие здесь было весьма ощутимо, и позволяло держать под прицелом основные транспортные артерии.
Но именно по этой причине мы автоматически становились приоритетной целью.
Танки сразу же привлекли к себе внимание. Сразу же по их прибытии появилась пара боевиков, которые двинулись в сторону нашего дома. Плохие парни были вооружены автоматами Калашникова, возможно, по глупости они думали этим отпугнуть бронетехнику. Я подождал, пока до них останется пара сотен ярдов, и выстрелил. Это были легкие цели, я убил их прежде, чем они смогли организовать скоординированное нападение.
Прошло несколько часов. Я продолжал находить и поражать цели — боевики прощупывали местность поодиночке и по двое, пытаясь просочиться к нам в тыл.
Обстановка была относительно спокойной, но возможности для снайперского огня имелись постоянно.
Армейский командир оценил потери противника за первые двенадцать часов боя в два десятка человек. Не знаю, насколько это точно, но в тот первый день на свой личный счет я добавил несколько ликвидаций, затратив на каждую по одному выстрелу. Нельзя сказать, что это было очень сложно — все они были на дистанции менее четырехсот ярдов (365 м). Винтовка.300 Win Mag на таком расстоянии промахов не дает.
Еще не рассвело толком, а армейцы уже достаточно укрепили опорный пункт «Сокол», чтобы выдержать серьезную атаку. Я спустился с крыши и вместе с товарищами по взводу побежал к старому многоквартирному дому, расположенному в нескольких сотнях ярдов. Дом, один из самых высоких в округе, господствовал не только над «Соколом», но и над остальной округой. Мы называли его «четыре этажа»; в конечном счете он оказался довольно далеко от разгоревшегося вскоре сражения.
Мы заняли это здание без проблем. Оно оказалось пустым.
Больше до самого утра ничего не происходило. Но как только встало солнце, за ним последовали и плохие парни.
Они пытались атаковать опорный пункт, но делали это крайне неумело. Пешком, на машинах, на мопедах они пытались подобраться на дистанцию атаки. Вот как это обычно было: ты видишь пару парней на мопеде. У первого — автомат Калашникова, у второго — гранатомет.
Что же, добро пожаловать!
Мы начали быстро увеличивать свой боевой счет. «Четыре этажа» оказались отличной позицией. Это было самое высокое здание в округе, и к нему нельзя было подобраться незамеченным. Подстрелить атакующего в такой ситуации было довольно просто. Даубер утверждает, что в первые 24 часа мы ликвидировали 23 боевика; в последующие дни у нас было намного больше целей.
Конечно, после первого же выстрела место нашего пребывания перестало быть тайной. Это уже было место сражения, а не снайперский секрет. Но я вообще не думал о том, что нас атакуют — инсургенты просто облегчали мою задачу: убивать их.
Й и 101-й
Если боевая активность вокруг опорного пункта «Железный» стремились к нулю, то в районе ОП «Сокол» все было с точностью до наоборот: деятельность боевиков все время возрастала. Лагерь американской армии представлял для партизан явную и непосредственную угрозу, и они стремились его ликвидировать.
На нас полился поток плохих парней. Но это лишь упрощало нам задачу по их уничтожению.
Очень скоро после начала операции в Рамади я перешел важный рубеж для снайпера: во время этой командировки на мой личный боевой счет были записаны 100-я и 101-я подтвержденные ликвидации. В честь этого один из парней сделал мое торжественное фото для потомков.
Между мной и другими снайперами во время этой командировки было своего рода соревнование — кто сумеет ликвидировать больше боевиков. Не то чтобы мы придавали этому слишком большое значение. В конце концов, размер боевого счета зависит не только от умения снайпера, но и от того, сколько у него целей. Это все равно, что игра в кости: вы хотите выкинуть максимальное число, но мало что для этого можете сделать.
Я хотел быть лучшим снайпером. Поначалу лидеров было трое. Затем один стал отставать. Моим «конкурентом» был снайпер из сестринского взвода, действовавшего в восточной части города. В какой-то момент его счет сильно увеличился.
Случилось так, что в этот момент в наше расположение прибыл наш большой босс. Он изучал действия взводов, и, в частности, работу снайперов. Он слегка подначивал меня, указывая на то, как растет счет моего визави:
«Он собирается побить твой рекорд, — говорил начальник. — Ты должен буквально жить со своей винтовкой».
Но все меняется очень быстро. Внезапно все плохие парни в этом городе принялись бегать прямо под моим прицелом. Мой счет быстро увеличился, и никто уже не мог догнать меня.
Везение игрока в кости.
Если вам интересно, то в качестве подтвержденной засчитывалась только такая ликвидация, которую мог засвидетельствовать посторонний наблюдатель, а тело убитого противника осталось там, где был сделан выстрел. Поэтому, если я ранил кого-то в живот, а он потом отполз куда-то, где умер от потери крови, то подтвержденной ликвидацией это не считалось.
Работа с армейцами
После того как первые атаки боевиков через пару дней угасли, мы вернулись со своей позиции в четырехэтажном строении на опорный пункт «Сокол». Там мы встретили капитана, которому сообщили, что предпочли бы постоянно оставаться на «Соколе», вместо того чтобы каждые несколько дней возвращаться в Кэмп-Рамади.
Он дал нам гостевой домик. Мы были в гостях у армии.
Мы сказали ему, что готовы помочь очистить любой сектор города по его выбору. Его работа заключалась в том, чтобы навести порядок вокруг ОП «Сокол», а наша — в том, чтобы помочь ему.
«Где самый проблемный участок?» — спросили мы. Он показал.
«Сюда мы и направимся», — сказали мы. Он покачал головой и округлил глаза.
«Вы сумасшедшие, — ответил он. — Берите этот домик, оборудуйте его по своему усмотрению. Вы можете идти туда, куда захотите. Но я хочу, чтобы вы знали: я не пойду вас спасать, если вы уйдете отсюда. Тут мины на каждом шагу, запросто можно потерять танк. Я не могу этого сделать».
Я знаю, что, как и большинство армейцев, капитан сначала был скептически настроен по отношению к нам. Они все полагают, что мы считаем себя лучше, чем они, что у нас невероятно раздутое эго и что мы обожаем раскрывать рот, не отвечая за свои слова. Когда же нам удалось показать, что мы не считаем себя лучше — более опытными, да, но мы не торчали от этого, если вы понимаете, о чем я говорю, — они обычно меняют свое отношение. У нас завязались хорошие рабочие отношения с армейскими частями, и даже дружба, которая не прекратилась и после войны.
Часть капитана привлекалась к зачисткам, при которых они изолировали целый квартал и обыскивали его. Мы начали с ними работать. Мы осуществляли дневное патрулирование города — идея заключалась в том, чтобы приучить гражданское население постоянно видеть войска, вселяя в мирных жителей уверенность в том, что мы защищаем их, ну или, по крайней мере, мы намерены здесь оставаться. В то время как половина взвода находилась на дежурстве на огневых позициях, другая патрулировала Рамади.
Чаще всего огневые позиции были на «Четырех этажах». Парни внизу проводили патрулирование и всегда были на связи. Я с другими снайперами следил за ними сверху, всегда в готовности убить любого, кто нападет на них.
Или же мы могли растянуться на 500, 600 или даже 800 ярдов (450–730 м), углубляясь на территорию, контролируемую повстанцами, и ждать их появления. Мы устанавливали огневые позиции впереди линии патрулирования. Как только патруль замечали боевики, они начинали стягивать к нему свои силы, чтобы атаковать. Мы открывали по ним огонь со спины. Плохие парни вынуждены были разворачиваться, к нам; мы уничтожали их. Мы были защитниками, приманкой и карающим мечом.
Спустя несколько дней капитан пришел к нам и сказал: «Вы отчаянные парни. Для меня не имеет значения, где вы будете; если вам понадобится помощь, можете на меня рассчитывать. Я подгоню танк к парадной двери».
С этого момента он стал нашей надеждой и опорой.
В то утро я был на боевом дежурстве на «Четырех этажах». Несколько наших парней как раз приступили к патрулированию поблизости. Когда они подошли к перекрестку, я заметил нескольких боевиков, приближающихся по Джей-стрит, одной из главных улиц в этом районе.
Двоих я подстрелил. Ребята из патруля рассыпались по улице. Не понимая, что происходит, один из них спросил по рации, какого черта я стреляю по ним.
«Я стрелял поверх голов, — сказал я ему. — Смотри вперед».
Боевиков становилось все больше, и они открыли интенсивный огонь. Я заметил одного парня с РПГ; поймав его в перекрестие прицела, я плавно нажал на курок.
Он упал.
Через несколько минут один из его друзей подбежал, чтобы подобрать гранатомет. Он тоже упал.
Так продолжалось некоторое время. Чуть дальше боевик с автоматом собирался открыть огонь по нашим парням; я убил его. Затем убил парня, пытавшегося забрать АК, и следующего.
Множество целей?! Да здесь были целые толпы боевиков, запрудивших дорогу. В конце концов они оставили попытки нас атаковать и исчезли. Наши парни смогли продолжить патрулирование. В тот день джунди впервые понюхали пороху; двое из них погибли в перестрелке.
Очень трудно точно было отследить, скольких я убил в тот день, но я думаю, что итоговый результат был максимальным за всю мою карьеру.
Мы уже были в хороших отношениях с армейским капитаном, когда он пришел к нам и сказал: «Послушайте, вы должны сделать одну вещь для меня. Прежде, чем меня отправят отсюда, я хочу хотя бы раз выстрелить из танковой пушки. Хорошо? Так что, когда появится такая возможность, — зовите».
Прошло совсем немного времени, когда мы оказались втянуты в перестрелку, и нам понадобилась помощь. Мы вызвали его по радио, он привел свой танк и сделал свой выстрел.
В последующие дни он сделал их еще много. К моменту отправки из Рамади у него уже было тридцать семь выстрелов из танковой пушки.
Молитвы и бандольерки
Перед каждой операцией несколько человек из взвода собирались на молитву. Возглавлял ее Марк Ли, говоривший скорее от сердца, нежели по канону.
Я не молился перед выходом, но я не забывал принести благодарность Господу вечером, по возвращении. И был еще один ритуал, повторявшийся после возвращения на базу: сигары.
После операции мы вместе выкуривали по сигаре. В Ираке не достать кубинских сигар, мы курили «Ромео и Джульетта» No. 3. Так завершался день.
Кстати, нам всем казалось, что мы неуязвимы. С другой стороны, мы принимали тот факт, что мы можем умереть.
Я не заострял внимание на смерти и не проводил много времени, раздумывая об этом. Это было больше похоже на идею, скрывающуюся вдали.
Во время этой командировки я придумал бандольерку, носимую на запястье — маленький патронташ, позволяющий легко перезарядить винтовку, не меняя занимаемой позы.
Я взял держатель, разработанный для крепления на ружейной ложе, и обрезал его. Потом я с помощью шнура зафиксировал его на моем левом запястье. Обычно, когда я стреляю, кулаком левой руки я подпираю винтовку, чтобы облегчить прицеливание. При этом бандольерка оказывается прямо передо мной. Я могу сделать выстрел, и, не трогая винтовку и не сбивая прицел, достать дополнительные патроны правой рукой; я даже не буду отрывать глаз от окуляра.
В качестве ведущего снайпера я старался помочь молодым, рассказывая им, на какие детали следует обращать внимание. Боевика можно вычислить не только по тому факту, что этот человек вооружен, но и по тому, как он движется. Давая советы, я как бы возвращался назад, к началу боев за Фаллуджу, от которых меня теперь, казалось, отделял миллион лет.
«Даубер, не бойся нажимать на спусковой крючок, — говорил я младшему снайперу. — Это разрешено правилами боя, стреляй в него».
Для всех молодых характерны определенные колебания. Может быть, все американцы колеблются, опасаясь сделать первый выстрел, даже когда очевидно, что нас уже атакуют или будут атаковать в самое ближайшее время.
А вот у наших противников, похоже, подобной проблемы не было. Но и наши парни, немного поднабравшись опыта, избавляются от нее.
Но вы никогда не можете сказать, как себя поведет парень в настоящем бою. Даубер оказался действительно хорош — действительно хорош! Но я заметил, что некоторые снайперы из-за стресса в бою допускают промахи в таких ситуациях, в которых они никогда не промахнулись бы на учениях. Один парень, в частности — отличный человек и хороший боец — в течение некоторого времени мазал почти постоянно.
Никогда не определишь заранее, как человек будет реагировать.
Рамади кишел боевиками, но там было и множество мирных жителей. Иногда они оказывались под огнем. В такой ситуации остается только удивляться — какого черта, о чем они думают?
Однажды мы были в доме в другой части города. Мы выдержали бой с группой боевиков, убили нескольких, и ждали продолжения после затишья. Плохие парни были где-то поблизости, ожидая нового шанса для атаки.
Обычно партизаны помечали наше местоположение маленькими камнями, выложенными посреди дороги. Гражданские видели эти камни и сразу же понимали, что происходит. Они старались держаться подальше от этого места. Могли пройти часы до того момента, как на наши глаза снова показывались люди, и, уж конечно, эти люди были хорошо вооружены и пытались нас убить.
По каким-то причинам этот автомобиль проскочил мимо горки камней, рассыпав ее, и на скорости приближался к нам, не обращая внимания на мертвые тела, в разнообразных позах лежавшие вдоль дороги.
Я бросил светошумовую гранату, но она не заставила водителя остановиться. Я выстрелил в переднюю часть машины. Пуля прошла через моторный отсек. Только тогда водитель остановился, и выпрыгнув из авто, с воплями начал носиться вокруг.
С ним были две женщины. Наверное, они были самыми глупыми в городе, потому что даже после всего происшедшего они по-прежнему не понимали, какая опасность им грозит. Они вышли из машины и направились к нашему дому. Я бросил еще одну светошумовую гранату в направлении их движения. И только тут они заметили трупы, лежащие вокруг, и принялись орать.
Кажется, им удалось уйти оттуда целыми, за исключением небольшого ранения ноги. Но то, что они вообще остались живы, — это уже чудо.
Бои шли горячие и тяжелые. Но нам хотелось большего. Когда плохие парни прятались, мы выманивали их, заставляя показать себя, чтобы мы могли уничтожить их.
У одного из наших парней была бандана. Мы взяли ее, и с ее помощью соорудили что-то вроде головы мумии. В очках и шлеме она выглядела как настоящая солдатская голова — особенно с нескольких сот ярдов. В один из дней, когда наступило затишье, мы приделали ее к шесту и стали поднимать над крышей, пытаясь вызвать огонь со стороны повстанцев. Это заставило нескольких боевиков вылезти, и мы их убили.
Мы просто уничтожали их.
Временами действия снайперов были настолько удачными, что у парней, патрулировавших улицы, стала возникать опасная беспечность. Однажды я увидел, как они идут по центру улицы, вместо того чтобы продвигаться по краю, используя укрытия, образуемые стенами и нишами.
Я вызвал их командира по радио.
«Эй, вы должны передвигаться от укрытия к укрытию», — сказал я мягко, но настойчиво. «Зачем? — ответил мой товарищ по взводу. — Ты же нас прикрываешь».
Может, он и шутил, но я воспринял эти слова серьезно.
«Я не могу защитить вас от того, чего не вижу, — сказал я. — Если я не вижу отблеска или движения, то я понимаю, что здесь боевик, только в тот момент, когда он открывает огонь. Я могу уничтожить его после того, как он тебя застрелит, только вряд ли тебе от этого будет легче».
Однажды ночью, следуя на базу «Шарк», мы были обстреляны боевиками — короткая стычка, «бей-и-беги». Брошенная партизанами ручная граната взорвалась рядом с нашими парнями.
После того как боевики растворились в темноте, мы стали приводить себя в порядок, намереваясь двигаться дальше. «Брэд, что с твоей ногой?» — спросил кто-то из ребят.
Он посмотрел на ногу. Она вся была в крови. «Ничего», — сказал Брэд.
Оказалось, что металлический осколок засел в его колене. Может, в тот момент он действительно не чувствовал боли — правды я не знаю, поскольку в SEAL никто не признавался в том, что ему больно, с самого сотворения мира, но когда мы вернулись на базу, уже было понятно: ранение серьезное. Осколок гранаты засел под коленной чашечкой. Необходима была операция.
Брэда эвакуировали по воздуху. Это была наша первая потеря в Рамади.
Постоянный садовник
Наш сестринский взвод находился в восточной части города, помогая армии создать там опорный пункт. А к северу морская пехота делала свое дело, занимая территорию и очищая ее от боевиков.
Несколько дней мы работали вместе с морскими пехотинцами, когда они штурмовали больницу в северной части города близ реки.
Боевики использовали это лечебное учреждение в качестве сборного пункта. При приближении морских пехотинцев подросток лет пятнадцати-шестнадцати вышел на середину улицы и вскинул автомат Калашникова, готовясь открыть по ним огонь.
Я подстрелил его.
Минуту или две спустя прибежала иракская женщина, увидела распростертое на земле тело и начала рвать на себе одежды. Очевидно, это была его мать.
Я видел, как члены семей повстанцев убиваются от горя, рвут одежду, даже размазывают по себе кровь. Если вы их так любите, думал я, вы должны сделать так, чтобы они держались подальше от войны. Вы должны сделать все, чтобы они не примкнули к боевикам. Вы позволили им попробовать убивать нас — так чего же вы хотели?
Это жестоко, наверное, но очень трудно сочувствовать горю того, кто только что пытался убить тебя.
Может быть, они то же самое думают про нас.
Люди дома, люди, не бывшие на войне, ну или по крайней мере на этой войне, иногда не понимают, как действовали войска в Ираке. Их удивляет и даже шокирует, что мы часто шутим о смерти, о том, что мы видели.
Возможно, это кощунственно и неприемлемо. Может быть, в другой обстановке я с этим соглашусь. Но там, в тех условиях, в этом был глубокий смысл. Мы видели много ужасов, и мы через них прошли.
И выпускать пар для нас было совершенно необходимо. Это способ выживания. Если вы не понимаете смысла происходящего, вы начинаете искать иные пути справиться со всем этим. Вы смеетесь, потому что надо дать выход эмоциям, вы должны как-то себя выразить.
В каждой операции жизнь и смерть могли смешиваться самым причудливым образом.
В том же самом бою за больницу мы заняли дом, который нужен был нам в качестве наблюдательного пункта. Мы уже находились в нем какое-то время, когда на заднем дворе появился парень с тележкой, в которой он привез самодельное взрывное устройство, и начал его устанавливать. Один из наших «молодых» выстрелил в него, но не убил сразу; раненый стонал и катался по земле.
По случайному совпадению парень, ранивший его, был еще и санитаром.
«Ты его подстрелил, ты его и спасай», — сказали мы ему. «Молодой» спустился вниз и попытался воскресить свою жертву. К сожалению, иракец умер. Ну и в процессе его кишечник дал слабину. Санитар и еще один «молодой» должны были вынести тело, когда мы покидали этот дом.
Ну, они его дотащили до периметра базы морских пехотинцев, а что с ним дальше делать? В конце концов они просто перекинули его через забор и полезли за ним сами. Прямо «Уик-энд у Берни»[113]какой-то.
В течение одного часа мы стреляли в парня, который хотел нас взорвать, пытались спасти ему жизнь и надругались над его телом.
Поле боя — это странное место.
Вскоре после того, как больница была очищена, мы вернулись к тому месту, где лодки морской пехоты высадили нас на берег. Когда мы вышли на набережную, ночь прорезали очереди пулемета боевиков. Мы упали в грязь, и пролежали так несколько минут, прижатые к земле одним-единственным иракским стрелком.
Слава Богу, стрелял он плохо.
Между жизнью и смертью, комедией и трагедией всегда была очень тонкая грань.
Тая:
Я никогда не включала видео, снятое самим Крисом, на котором он читает книгу нашему сыну. Отчасти потому, что, когда я видела Криса, у меня все немело.
Я и так была достаточно эмоциональна; а если бы я увидела, как он читает детскую книгу, это ранило бы меня еще больше.
Отчасти потому, что я сильно злилась на Криса: уходя, уходи.
Сурово, но это инстинкт выживания.
То же самое относится к его «посмертным» письмам.
Когда он был в командировке, он написал письма, которые должны были быть доставлены детям и мне в случае его гибели. По возвращении из его первой командировки, я поинтересовалась, что там написано. Крис сказал, что у него уже нет этого письма. Больше я никогда не спрашивала, а он не предлагал мне посмотреть эти письма.