Преимущества, которые даёт изучение природных духов
Царство природных духов — интереснейшее поле для исследования, которому пока что уделялось мало внимания. Хотя они часто упоминаются в оккультной литературе, я не знаю о каких-либо попытках научно их классифицировать. Это огромное царство природы ещё ждёт своего Кювье или Линнея, но если у нас будет много подготовленных исследователей, мы пожалуй, сможем надеяться, что один из них возьмёт на себя эту роль, и в качестве труда всей своей жизни даст нам полную и подробную естественную историю этих восхитительных существ.
Это не будет пустой тратой труда и бесполезным исследованием. Для нас полезно понять этих существ не только и даже не столько из-за влияния, которое они оказывают на нас, но потому что понимание линии эволюции, столь отличной от нашей, расширяет наши умы и помогает признать, что мир существует не только для нас одних, и что наша точка зрения — не единственная, и даже не самая важная. В меньшей степени тот же эффект дают путешествия за границу, ведь каждому непредубеждённому человеку они демонстрируют, что народы, во всех отношениях такие же хорошие, как и его собственный, могут тем не менее в сотне аспектов сильно от него отличаться. В изучении природных духов мы находим ту же идею, проведённую гораздо дальше. Это царство, коренным образом непохожее на наше — не имеющее полов, свободное от страха, не ведающее о том, что мы называем «борьбой за существование» — и всё же конечный результат его раскрытия во всех отношениях равноценен тому, который достигается по нашей собственной линии эволюции. Это знание может помочь нам чуть больше увидеть многогранность солнечного логоса, и таким образом научить нас скромности, милосердию, равно как и широте и свободе мысли.
Глава VII
ВЛИЯНИЕ ЦЕНТРОВ МАГНЕТИЗМА
Все мы до какой-то степени признаём, что необычное окружение может создать особые эффекты; о некоторых зданиях или пейзажах мы говорим как о мрачных и подавляющих, мы понимаем, что в тюрьме есть что-то печалящее и отталкивающие, в церкви — что-то набожное, и так далее. Большинство людей никогда не берут на себя труд подумать, почему это так, а если на краткий миг и обращают внимание к этому предмету, то списывают всё на ассоциацию идей.
Вероятно, это так, но это также и нечто гораздо большее, и если мы постараемся найти этому разумное объяснение, то обнаружим, что во многих случаях это действует и тогда, когда мы никакого влияния и не подозревали, и что знание об этом может оказаться практически полезным в повседневной жизни. Изучение тонких сил природы покажет нам, что не только всякое живое существо излучает на окружающих сложный набор определённых влияний, но в меньшей степени это верно и для неодушевлённых предметов, хотя характер влияния тут проще.
Наши великие соборы
Нам известно, что у дерева, железа и камня есть свои собственные характерные излучения, но сейчас мы хотим подчеркнуть тот момент, что все они способны впитывать человеческое влияние, а затем снова его изливать. Каково происхождение того чувства набожности и благоговейного трепета, которым столь проникнуты некоторые из наших соборов, что даже самый закалённый турист бюро путешествий Кука не может совершенно его избежать? Это происходит не только по причине исторических ассоциаций и памятования о том, что на протяжении веков люди собирались здесь для молитвы и хвалы Господу, но гораздо более по причине самого этого факта, а также условий, в которые благодаря этому попал материал храма.
Чтобы понять это, нам нужно прежде всего вспомнить обстоятельства, при которых возводились эти здания. Современная кирпичная церковь, построенная по контракту в максимально сжатые сроки, действительно содержит в себе лишь немного святости, но в средневековье вера была сильнее, а влияние внешнего мира было менее значительным. Поистине, люди возводили наши великие соборы в молитве, и укладывали каждый камень, как если бы это было приношение на алтарь. Благодаря такому духу работы каждый из этих камней становился настоящим талисманом, заряженным почтением и набожностью строителя, и получал способность излучать волны тех же самых ощущений на других, пробуждая в них подобные чувства. Толпы прихожан, которые потом приходили поклоняться в храм, не только чувствовали эти излучения, но в свою очередь и сами усиливали их реакцией своих собственных чувств.
И в ещё большей степени это верно относительно внутреннего убранства церкви. Каждый мазок кисти при создании иконы, каждый удар резца при ваянии статуи был прямым приношением Богу. Таким образом, завершённое произведение искусства уже было окружено атмосферой благоговения и любви, и определённо излучало эти качества на поклоняющихся. Все они, и богатые, и бедные, в какой-то степени чувствовали это, даже если многие из них были слишком невежественны, чтобы получить дополнительный стимул, который дают художественные достоинства изображения тем, кто способен их оценить и постичь всё его значение.
Солнечный свет, льющийся через великолепные витражи средневековых окон, несёт с собой славу, которая не от мира сего, поскольку искусный мастер, создавший эту чудесную мозаику, сделал её из любви к Богу и во славу его святых, так что каждый кусочек стекла тоже является талисманом. Всегда памятуя, как сила, переданная статуе или картине пылкой преданностью её первоначального создателя, на протяжении веков подкреплялась благоговением сменяющих друг друга поколений верующих, мы придём к пониманию внутреннего смысла огромного влияния, которое несомненно излучается теми предметами, которые веками почитались как священные.
Эффект преданности, подобный описанному, может иметь место совершенно отдельно от художественной ценности картины или статуи. Младенец в Ара Коэли в Риме — весьма низкохудожественный образец, и всё же он несомненно обладает значительной способностью пробуждать религиозные чувства у толп, которые приходят увидеть его. Будь он действительно произведением искусства, этот факт лишь немного добавил бы к его влиянию на большинство этих людей, хотя в этом случае он конечно мог бы оказать дополнительный и совершенно иной эффект на людей другого типа, которых в существующем виде он никак не трогает.
Из этих соображений очевидно, что все эти разнообразные предметы церковного убранства, такие как статуи, образа и украшения, имеют действительную ценность в плане эффекта, производимого ими на поклоняющихся; и тот факт, что они обладают заметной силой, которую столь многие могут почувствовать, вероятно, объясняет сильную ненависть, испытываемую к ним дикими фанатиками, столь неверно назвавших себя пуританами. Они осознали, что сила, стоящая за Церковью, в значительной степени действует через эти предметы, используемые ею в качестве каналов, и хотя их отвращение ко всем высшим влияниям было сильно смешано со страхом, они всё же чувствовали, что если бы они смогли разрушить эти центры магнетизма, это в некоторой мере оборвало бы связь. И в своём бунте против всего хорошего и прекрасного они нанесли столько вреда, сколько могли — пожалуй, примерно столько же, как те ранние так называемые христиане, которые из-за своего грубого невежества размололи самые прекрасные греческие статуи, чтобы получить известь для постройки своих убогих лачуг.
Во всех этих великолепных средневековых зданиях чувство набожности буквально исходит из стен, потому что веками целым рядом поколений в них создавались благоговейные мыслеформы. Сильный контраст этому являет атмосфера споров и критицизма, которую любой чувствительный человек может почувствовать в молельных домах некоторых сект. Во многих таких домах в Шотландии и Голландии это чувство выдаётся с поразительной заметностью, и создаётся впечатление, что у большинства этих так называемых молящихся не было ни одной набожной или благоговейной мысли, а присутствовало только ханжеское чувство собственной праведности и горячее желание обнаружить какую-нибудь доктринальную погрешность в утомительной проповеди своего несчастного священника.
Совершенно новая церковь поначалу не производит никаких из упомянутых эффектов, поскольку в наши дни рабочие строят церковь с таким же отсутствием энтузиазма, как, например, фабрику. Как только епископ освящает её, в результате этой церемонии устанавливается явное влияние, но объяснение этого относится к другой главе нашей книги. Несколько лет использования заряжают стены очень эффективно, и ещё быстрее результат будет достигнут в церкви, где проводятся священнодействия или постоянно происходит поклонение. Католическая или ритуалистическая англиканская церковь скоро становится основательно заряженной, но молельные дома некоторых отколовшихся от церкви сект, не делающих особого упора на благоговение, часто надолго создают влияние, едва отличимое от того, что можно почувствовать в лекционном зале. Прекрасный образец благоговейного влияния часто можно обнаружить в капелле монастыря, хотя опять же тип его сильно меняется соответственно целям, которые ставят перед собой монахини или монахи.
Храмы других религий
Я взял в качестве примера христианские храмы, потому что они больше всего мне знакомы, равно как и большинству моих читателей, а также, пожалуй, потому, что христианство делает особый упор на преданности и благоговении, и больше, чем другие религии, приспособлено для одновременного выражения этого чувства в зданиях, построенных специально для этой цели. Среди индусов столь же глубокой преданностью обладают вайшнавы, хотя к сожалению, к ней часто примешивается ожидание милостей, которые будут получены взамен. Хотя по великим праздникам храмы посещают огромные толпы, каждый совершает свою маленькую молитву или церемонию отдельно, тем упуская огромный дополнительный эффект, производимый одновременным действием.*
____________
* Этого нельзя сказать о школе вайшнавов, основанной Шри Чайтаньей, где практикуется санкиртана — совместное прославление имён Господа. — Прим. пер.
Если рассмотреть это исключительно с точки зрения зарядки стен храма благоговейным влиянием, разницу можно понять на примере с несколькими моряками, которые тянут трос. Когда это делается, обычно используют нечто вроде песни, чтобы все прилагали свои усилия в точно тот же момент. Таким образом создаётся более эффективная тяга, чем если бы каждый тянул с той же силой, но когда ему заблагорассудится, не соотносясь с работой других.
Тем не менее, с годами в вайшнавском храме появляется сильное ощущение — столь же сильное, пожалуй, как и в христианском, хотя совершенно иное по типу. Опять же, совершенно иное впечатление создаётся в великих храмах, посвящённых Шиве. В таком храме, как, например, в Мадуре, из святилища исходит чрезвычайно мощное влияние. Оно окружено сильным чувством почтительного трепета, почти страха, и это так окрашивает преданность толп, приходящих поклоняться ему, что меняет саму ауру места.
Совершенно иное впечатление окружает буддийский храм. Там нет даже и следа страха, и пожалуй, меньше непосредственной преданности, поскольку в значительной мере её заменяет благодарность. Преобладающим излучением всегда бывает чувство радости и любви с полным отсутствием чего-либо мрачного или сурового.
Ещё один разительный контраст представляет мусульманская мечеть. Там тоже присутствует некоторого рода благоговение, но это определённо воинственная преданность, и создаёт впечатление огненной решимости. Чувствуется, что понимание своей веры у этих людей может быть ограничено, но не может быть сомнения в их упорной решимости её держаться.
Иудейская синагога опять же непохожа ни на что иное, и несёт в себе совершенно отчётливое чувство, причём любопытно двойственное — исключительно материалистическое с одной стороны, а с другой — полное сильного, патетического желания возвращения исчезнувшей славы.
Памятные места и реликвии
Выбор места для многих религиозных зданий объясняется частичным признанием ещё одной стороны упомянутых нами фактов. Церковь или храм часто возводятся в память о жизни и смерти какого-нибудь святого, и в первую очередь такой храм строится на месте, которое каким-то образом с ним связано. Это может быть место его смерти, рождения, или какого-то важного события его жизни.
Примерами этого являются Церковь Рождества в Вифлееме и Гроба Господня в Иерусалиме, великая ступа в Буддхагае, где Господь Гаутама стал Буддой, или храм Бишанпад, где, как считается, Вишну оставил отпечаток своей стопы. Все подобные святилища возводятся не столько из исторических соображений, дабы указать потомкам точное место, где произошло важное событие, сколько с той мыслью, что это место является особенно благословенным и заряженным магнетизмом, которые останется на века и будет излучаться на благо тех, кто приходит туда и попадает в сферу его влияние. И эта общераспространённая идея не лишена соответствующих оснований.
Место, где Господь Будда совершил тот шаг, который дал ему это высокое имя, заряжено магнетизмом, который делает его сияющим, подобно солнцу, для всякого, кто обладает ясновидением. Это рассчитано на оказание максимально возможного эффекта на всякого, кто от природы чувствителен к подобным влияниям, или намеренно временно сделал себя чувствительным благодаря отношению искреннего благоговения.
В недавней статье о Буддхагае в «Лотус джорнэл» Алкион писал:
«Когда я спокойно сидел под деревом вместе с Анни Безант, я смог видеть Господа Будду так, как он выглядел, когда сидел здесь. Поистине, отпечаток, оставленный его медитацией, всё ещё так силён, что требуется лишь немного ясновидения, чтобы видеть его даже сейчас. У меня было преимущество — я встречал его ещё в той жизни, в 580 г. до н. э., и стал одним из его последователей, так что благодаря этому мне стало легче увидеть его снова в этой жизни. Но я думаю, что почти всякий, кто хотя бы немного чувствителен, может увидеть его в Буддхагае, посидев спокойно некоторое время, потому что воздух там полон его влияния, и даже сейчас великие дэвы всегда купаются в этом магнетизме и охраняют это место.»
Другие церкви, храмы или пагоды бывают освящены тем, что в них находятся останки кого-либо из Великих, и здесь связь идей опять очевидна. У тех, кто невежественен в этих делах, в обычае высмеивать идею оказания почтения кусочку кости, которая некогда принадлежала святому, но хотя почтение по отношению к кости может быть и неуместно, влияние, излучаемое ею, тем не менее может быть вполне реальным и весьма достойным серьёзного внимания. То, что по всему миру велась торговля реликвиями, где с одной стороны было надувательство, а с другой — легковерие, не стоит и оспаривать, но это никоим образом не меняет того факта, что настоящие мощи могут быть действительно ценной вещью. Всё, что было частью физического тела кого-либо из Великих, или даже кусочком одежды, это тело одевавшей, насыщено его личным магнетизмом. Это значит, что оно подобно электрическому аккумулятору заряжено мощными волнами мыслей и чувств, обычно исходивших из него.
Сила, которой обладает такая реликвия, поддерживаются и усиливаются мысленными волнами, на протяжении лет изливаемыми на неё верой и благоговением толп, посещающих святилище. Так бывает, если реликвия подлинная, но большинство их таковыми не является. Но даже тогда, не имея собственной первоначальной силы, со временем они приобретают большое влияние, так что даже ложные реликвии вовсе не лишены действенности. Потому каждый, кто войдёт в восприимчивый настрой и будет находиться в непосредственной близости от реликвии, получит её сильные вибрации и скоро в большей или меньшей степени на них настроится. А поскольку эти вибрации несомненно лучше и сильнее любых обычно создаваемых им самим, это для него хорошо. На время они поднимают его на более высокий уровень и открывают ему более высокий мир, и хотя этот эффект лишь временный, это не может не быть для него полезно — это событие сделает его на всю оставшуюся жизнь немножко лучше в сравнении с тем, как если бы оно не произошло.
В этом и заключается смысл паломничеств, и очень часто они действительно бывают эффективны. В дополнение к тому, что могло быть первоначальным магнетизмом святого или реликвии, как только место паломничества устанавливается и его начинает посещать множество людей, вступает в действие другой фактор, о котором мы говорили в связи с храмами и церквями. Место начинает заряжаться благоговейным чувством всех этих толп паломников, и то, что они оставили после себя, действует на их последователей. Таким образом влияние этих святых мест со временем обычно не уменьшается, поскольку хотя первоначальная сила и склонна несколько уменьшаться, с другой стороны она постоянно подпитывается новыми порциями преданности. В действительности, единственный случай, когда эта сила вообще затухает — это заброшенное святилище, как например, в странах, захваченных народом с другой религией, для которых старые святые места ничего не значат. Но даже тогда влияние, если первоначально оно было достаточно сильным, в течение многих столетий сохраняется без уменьшения, и по этой причине даже руины часто обладают связанной с ними мощной силой.
Например, египетская религия мало практиковалась с наступлением христианской эры, однако никакой чувствительный человек, находясь среди развалин какого-нибудь из её храмов, не может не испытать мощного воздействия потока её мысли. В данном случае в действие вступает ещё одна сила — египетская архитектура принадлежала к определённому типу, намеренно разработанному так, чтобы произвести впечатление на поклоняющихся, и возможно, ни одна архитектура ещё не исполняла своё назначение более эффективно.
Развалины, которые ещё сохранились, всё ещё оказывают этот эффект в степени, которой нельзя пренебрегать, даже на членов чуждой расы, не имеющей связи с тем типом цивилизации, к которому принадлежала древнеегипетская. Для занимающегося сравнительным изучением религий, если он окажется чувствительным, нет более интересного опыта, чем купаться в магнетизме старейших религий мира, чувствовать их влияние, как чувствовали его их последователи тысячи лет назад, и сравнивать ощущения Фив или Луксора с теми, что дают Парфенон или прекрасные греческие храмы Гиргенти, или сравнить ощущение Стоунхенджа с тем, что дают огромные развилины Юкатана.
Развалины
Религиозную жизнь древнего мира лучше всего можно прочувствовать с помощью храмов, но в равной мере возможно таким же образом соприкоснуться с повседневной жизнью исчезнувших наций, постояв среди развалин их домов и дворцов. Но, пожалуй, это потребует более проницательного ясновидческого чувства. Сила, которой проникнут храм, мощна, потому что она в значительной мере однонаправлена — на протяжении веков люди приходили туда с одной ведущей идеей молитвы или благоговения, и потому созданный отпечаток получается сравнительно сильным. С другой стороны, в своих домах они жили со всеми видами разных идей и сталкивающихся интересов, так что одно впечатление часто стирало другое.
Тем не менее, с годами выявляется нечто вроде наименьшего общего кратного всех их чувств, характеризующего их как расу, и его может ощутить тот, кто владеет искусством полностью нейтрализовывать свои собственные личные чувства, которые для него гораздо ближе и живее, и может искренне вслушаться в слабое эхо жизни тех давно прошедших времён. Такое исследование часто позволяет получить более справедливый взгляд на историю; манеры и обычаи, которые поражают и ужасают нас, поскольку они столь далеки от наших собственных, можно будет созерцать с точки зрения тех, кому они знакомы, а увидев их так, первый раз осознаёшь, как же неверно мы поняли этих людей прошлого.
Некоторые из нас помнят, как в детстве невежественные, но благонамеренные родственники, желая пробудить в нас симпатию, ужасали нас историями о христианских мучениках, которых бросали львам в Колизее, или о грубых нравах толп, которые получали удовольствие от боёв гладиаторов. Я не собираюсь защищать вкусы древнеримских граждан, но думаю, что всякий чувствительный человек, который отправится в римский Колизей и (если ему удастся на время уберечься от туристов) посидит там спокойно, отправив своё сознание назад во времени, пока не ощутит действительное чувство этих огромных и дико возбуждённых аудиторий, он обнаружит, что проявлял к ним большую несправедливость.
Во-первых, он осознает, что бросание христиан львам за их религиозные убеждения — благочестивая ложь, придуманная беспринципными ранними христианами. Он поймёт, что в религиозных вопросах римское правительство было определённо более терпимым, чем большинство европейских правительств в наши дни,* и никакой человек не мог быть казнён или даже вообще осуждён по причине каких-либо религиозных взглядов, а эти так называемые христиане были отправлены на смерть вовсе не из-за их якобы религии, а за заговор против государства или за преступления, которые единодушно осудили бы мы все.
____________
* Книга написана в 1913 году. — Прим. пер.
Далее, он обнаружит, что правительство действительно разрешало и даже поощряло гладиаторские бои, но в них принимали участие только три класса людей. Во-первых, это преступники, которых надлежало лишить жизни по законам того времени. Их использовали, чтобы устроить зрелище для народа — конечно зрелище довольно низкосортное, но не в большей степени, чем многие другие, популярные у народа в наши дни. Негодяй погибал на арене в битве с другим таким же или с диким зверем, но он предпочитал умереть, сражаясь, чем просто быть казнённым; к тому же у него всегда была возможность, если он сражался хорошо, завоевать одобрение переменчивой толпы и тем спасти свою жизнь.
Второй класс состоял из тех военнопленных, которых в те времена было принято предавать смерти, но и в этом случае смерть этих людей была уже решена, и также использовалась для развлечения народа, что тоже давало им шанс спасти свою жизнь, за который они охотно хватались.
Третьим классом были профессиональные гладиаторы, подобные профессиональным спортсменам наших дней, выбиравшие такую ужасную жизнь ради популярности, которую она давала, и полностью видя при этом её опасности.
Я вовсе не хочу сказать, что гладиаторские бои — форма развлечений, к которой действительно просвещённые люди могут относиться терпимо, но если мы применим этот же стандарт сейчас, то нам придётся признать, что просвещённых наций пока ещё нет, потому что это не хуже средневековых турниров, петушиных и медвежьих боёв XIX века и современной корриды и профессионального спорта. Совершенно нечего выбирать между грубостью любителей гладиаторских боёв и грубостью тех, кто огромными толпами собирается посмотреть. сколько крыс сможет убить собака за минуту, или охотника-дворянина, который убивает сотни безобидных куропаток, к тому же не имея того оправдания, что ведёт честный бой.
Сейчас мы начинаем придавать человеческой жизни несколько более высокую ценность, чем делали это во времена Древнего Рима, но даже при этом я бы заметил, что эта перемена не знаменует разницы между древнеримским народом и его перевоплощением в английском народе, поскольку ещё столетие назад мы были столь же безучастны к массовым убийствам. Разница — не между нами и римлянами, а между нами и нашими совсем недавними предками, поскольку о толпах, которые во времена наших отцов веселились на публичных казнях, вряд ли можно сказать, что они сильно продвинулись с тех времён, когда собирались на скамьях Колизея.
Это правда, что римские императоры присутствовали на этих представлениях, как и английские короли поощряли турниры, а короли Испании даже сейчас покровительствуют корриде; но чтобы понять разнообразные мотивы, подвигнувшие их делать это, мы должны пуститься в основательное исследование политики того времени, что лежит совершенно за пределами темы этой книги. Здесь достаточно будет сказать, что римские граждане имели весьма любопытные политические настроения, и власти считали необходимым доставлять им постоянные развлечения, дабы поддерживать их в хорошем расположении духа. Потому они прибегли к этому методу, использовав считавшуюся необходимой и обычной казнь преступников и бунтовщиков, чтобы доставить пролетариату нечто вроде развлечения, которое доставляло ему удовольствие. Это был весьма зверский пролетариат, скажете вы. Конечно же можно признать, что развитие этих людей не было очень высоко, но по меньшей мере они были куда лучше, чем более поздние представители этого класса, принявшие активное участие в невыразимых ужасах французской революции, поскольку эти последние активно радовались жестокости и крови, которые для римлян были лишь остававшимися без внимания явлениями, сопутствовавшими развлечению.
И как я уже сказал, всякий, кто находясь в Колизее, действительно даст себе почувствовать истинный дух тех толп далёкой древности, поймёт, что их привлекало именно возбуждение от состязания и демонстрируемое в нём искусство. Их грубость была не в том, что они наслаждались кровопролитием и страданием, а в том, что в возбуждении, с которым они следили за борьбой, они были способны их не замечать. В конце концов это очень похоже на то чувство, с которым мы набрасываемся на газетные колонки с новостями с театра военных действий. Понемногу, от одного случая к другому, мы, будучи людьми пятой подрасы, в своём уровне продвинулись немного вперёд от того состояния, в котором две тысячи лет назад была четвёртая подраса, но продвижение это намного меньше, чем наша самоудовлетворённость и убеждённость в этом прогрессе.
У каждой страны есть свои руины, и во всех этих развалинах исследование древней жизни является интересным. Можно получить хорошее представление о разнообразной деятельности и интересах средневековой монашеской жизни Англии, если посетить царицу руин, аббатство Фаунтэйнс, точно так же как посетив камни Карнака (не египетского, а того, что в Морбихэне) можно почувствовать радость летних празднеств вокруг тантада, священного огня древних бретонцев.
В исследовании развалин Индии, пожалуй, будет меньше необходимости, поскольку повседневная жизнь там оставалась на протяжении веков столь неизменной, что не требуется никакого ясновидения, чтобы представить, какой она была тысячи лет назад. Ни одно из существующих зданий Индии не относится к периоду настолько древнему, чтобы продемонстрировать заметную разницу, а остатки золотого века Индии, когда она была под правлением великих атлантских монархий, в большинстве случаев уже глубоко погребены. Если же мы обратимся к средневековым временам, то разница между ощущением любого древнего города северной Индии и развалин Анурадхапуры на Шри Ланке, любопытно иллюстрирует разный эффект, производимый средой и религией на практически тот же народ.
Современные города
В точности как наши древние предки, которые вели совершенно обычный для себя образ жизни, и которым даже и не снилось, что этим они насыщают камни своих городских стен влиянием, которое через тысячи лет позволит психометристу изучать самые сокровенные секреты их бытия, так и мы сами насыщаем своим влиянием уже наши города и оставляем за собой записи, которые будут шокировать чувства более развитых людей будущего. В некоторых отношениях, которые легко придут на ум, все большие города сильно похожи, но с другой стороны, есть и различия местной атмосферы, в некоторой степени зависящие от среднего уровня нравственности в городе, типа религиозных взглядов, которых там в основном придерживаются, и его основных видов торговли и производства. Из-за всего этого у каждого города есть определённая мера индивидуальности — причём индивидуальности, которая будет привлекать одних людей и отталкивать других, согласно их наклонностям. Даже те, кто не особенно чувствителен, вряд ли не заметят разницу между ощущениями Лондона и Парижа, Эдинбурга и Глазго, Филадельфии и Чикаго.
Есть некоторые города, основной тон которых не от современности, а от прошлого — жизнь которых в старину была настолько энергичнее теперешней, что последняя блекнет в сравнении с ней. Примером этого являются города на Зюйдер Зее в Голландии, ещё один пример — Сент-Олбанс в Англии. Но лучшим примером, который может предложить мир — это вечный город Рим. Среди многих городов мира Рим стоит особняком, представляя интерес для психического исследователя в отношении трёх великих и совершенно отдельных периодов. Первое, и намного более сильное — впечатление, оставленное поразительной жизненностью и энергией того Рима, который был центром мира, Рима республики и цезарей; за ним идёт второе сильное и уникальное впечатление — средневекового Рима, церковного центра мира; а третье, и совершенно отличное от первых двух, ощущение сегодняшнего Рима, политического центра слабовато соединённого итальянского королевства, и в то же время ещё церковного центра, имеющего всемирное влияние, хотя и утратившего свою власть и величие.
Признаюсь, я впервые приехал в Рим с ожиданием, что Рим средневековых пап, которому способствовало то, что на нём так долго были сосредоточены мысли всего мира, а также то, что он гораздо ближе к нам по времени, должен был в значительной мере перебить отпечаток жизни Рима цезарей. И я был поражён, обнаружив, что действительные факты почти в точности противоположны. Условия средневекового Рима были достаточно примечательны, чтобы оставить неизгладимый отпечаток на любом другом городе мира, придав ему свой характер; но удивительно энергичная жизнь более ранней цивилизации была в такой огромной степени сильнее, что она ещё сохраняется, несмотря на прошедшую с тех пор историю, как неизгладимая и преобладающая характеристика Рима.
Для ясновидящего исследователя Рим — это прежде всего Рим императоров (и всегда им будет), и лишь во вторую очередь — Рим пап. Отпечаток от церковной жизни всё ещё присутствует, восстановимый до мельчайших деталей — это ошеломляющая смесь набожности и интриг, наглой тирании и истинных религиозных чувств, история ужасной коррупции и всемирной власти, редко использовавшейся подобающим способом. И тем не менее, как бы он ни был силён, он затмевается до полной незначительности более великой силой, которая ему предшествовала. В ней присутствует здоровая вера в себя, убеждённость в судьбе, решительное намерение взять от жизни всё и уверенность в способности сделать это. Это черты древних римлян, к которым немногие нынешние нации могут приблизиться.
Общественные здания
Не только у города в целом есть свои общие черты, но и у отдельных его зданий, посвящённых особой цели, всегда есть аура, характерная для этого назначения. Аура больницы, например, представляет любопытную смесь, в которой преобладают страдание, усталость и боль, но также там присутствует и значительная доля сострадания к пациентам и чувство благодарности с их стороны за проявляемую к ним заботу.
Человеку, выбирающему место жилья, следует решительно избегать соседства с тюрьмой, ибо оттуда излучается самое страшное уныние, отчаяние и постоянная депрессия, смешанные с бессильной яростью, ненавистью и сожалениями. Немногие места в целом имеют вокруг себя более неприятную ауру, но даже в этой общей тьме зачастую бывают более тёмные места — камеры с дурной славой, над которыми навис необычайный ужас. Например, зафиксировано несколько случаев, когда заключённые определённой камеры один за другим совершали попытки самоубийства, и те, чьи попытки не были успешны, объясняли, что идея о самоубийстве настойчиво возникала у них в уме и постоянно давила извне, пока они постепенно не приходили к состоянию, когда казалось, что другого выбора нет. Были примеры, когда такое чувство возникало по прямому убеждению со стороны умершего человека; но гораздо чаще бывало, что первый самоубийца просто столь основательно зарядил камеру мыслями и побуждениями такой природы, что занимавшие её после него, будучи, скорей всего, людьми с неразвитой силой воли, оказывались практически неспособны сопротивляться.
Но ещё ужаснее мысли, которые всё ещё висят над некоторыми из ужасных темниц средневековых тираний, застенков Венеции или пыточных камер инквизиции. Точно так же сами стены игорных домов излучают горе, зависть, отчаяние и ненависть, а стены публичных домов полностью пропитаны самыми грубыми формами чувственных и скотских желаний.
Кладбища
В случаях, таких как вышеупомянутые, всем порядочным людям достаточно легко оказывается избегать зловредных влияний, просто избегая этих мест, но есть и другие примеры, когда люди попадают в нежелательные ситуации из-за злоупотребления естественными добрыми чувствами. В странах, которые ещё недостаточно цивилизованы, чтобы сжигать своих умерших, остающиеся в живых часто посещают могилы, где похоронены разлагающиеся физические тела; из чувства привязанности и ради памяти об умерших они часто собираются там, чтобы помолиться и поразмышлять, и положить венок цветов на могилу. Они не понимают, что излучения печали, депрессии и беспомощности, которыми столь часто бывают проникнуты кладбища, делают их чрезвычайно нежелательным местом для посещения. Я часто видел стариков, гуляющих и сидящих на некоторых из наших живописных кладбищ, а также нянь, ежедневно вывозящих туда детей в колясках, чтобы они дышали свежим воздухом, и никто из них, вероятно, не имел ни малейшего представления, что они подвергают себя и своих подопечных влияниям, которые скорее всего нейтрализуют все преимущества от моциона и свежего воздуха, и всё это помимо возможности вдыхания нездоровых физических испарений.
Университеты и школы
Древние здания наших великих университетов окружены магнетизмом особого типа, который очень способствует тому, чтобы на их выпускников была наложена та особая печать, которая так легко различима, хотя даже во многих словах трудно описать, в чём она состоит. Студенты университетов бывают людьми различных склонностей — книгочеи, охотники, люди набожные и люди беспечные, а иногда какой-нибудь колледж или университет привлекает людей лишь одного из этих классов. В этом случае его стены становятся проникнуты этими характеристиками, и его атмосфера работает на поддержание этой репутации. Но в целом университет обычно окружён приятным чувством работы и товарищества, общества и, тем не менее, независимости, уважения к традициям и решимости следовать им, что скоро приводит вновь поступившего в соответствие духу его товарищей и накладывает на него тон университета, который ни с чем нельзя спутать.
Не сильно отличается от этого влияние здания наших великих школ-пансионов. Впечатлительный мальчик, поступивший в одну из них, скоро ощущает чувство порядка, регулярности и корпоративный дух, который, будучи раз обретён, редко забывается. Нечто в этом роде, только пожалуй, даже в более ярковыраженном виде, существует на военном корабле, особенно если он находится под командованием популярного капитана и уже некоторое время находится в строю. Новобранец на таком корабле быстро находит своё место, приобретает командный дух и учится чувствовать себя членом единой семьи, честь которой он должен держать. Во многом это происходит благодаря примеру товарищей и давлению офицеров, но ощущение, атмосфера самого корабля несомненно тоже вносит свой вклад.