Понедельник, 6 декабря 1993
Любовь - это сплошные ловушки и капканы. Когда она хочет дать знать о себе, то показывает лишь свой свет, а порождаемые им тени - скрывает и прячет.
- Погляди вокруг, - сказал он. - Давай припадем к земле, послушаем, как бьется ее сердце.
- Не сейчас, - отвечала я. - Я не могу пачкать свой жакет: он у меня один.
Мы ехали по холмам, поросшим оливами. После вчерашнего дождя в Бильбао солнечное утро казалось сном. У меня не было темных очков - я вообще ничего с собой не захватила, потому что собиралась в тот же день вернуться в Сарагосу. Спать мне пришлось в одолженной у него рубашке, а в угловом магазинчике рядом с нашим отелем я купила себе майку, чтобы было во что переодеться, покуда сохла постиранная - та, в которой я ходила накануне.
- Тебе, наверно, надоело видеть меня в одном и том же, - шутя сказала я, желая, чтобы этот обыденный разговор вернул меня к действительности.
- Я счастлив тем, что ты - здесь.
С той самой минуты, как он вернул мне ладанку, он больше не говорит мне о любви, но радостен, весел и ведет себя как восемнадцатилетний юнец. И сейчас он, погруженный в сияние погожего утра, идет рядом со мной.
Какие у тебя там дела? - спросила я, показывая на закрывавшие горизонт отроги Пиренеев.
- По ту сторону гор - Франция, - с улыбкой отвечал он.
- Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем нам туда и что мы там будем делать.
Некоторое время он не произносил ни слова и продолжал улыбаться.
- Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Быть может, он тебя заинтересует.
- Если ты решил податься в агенты по продаже недвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег.
Мне-то было все равно - ехать ли в Наварру или во Францию, лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу.
«Ну что? - осведомился мой рассудок у сердца. - Ты довольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того не замечаешь».
Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного.
- Погляди, какие камни.
И в самом деле - гладкие, обкатанные, словно прибрежная галька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря.
- Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев, ступни искателей приключений, - сказал он. - Камни изменились, но и путники не остались прежними.
Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь?
- Нет. Чудеса Откровения.
Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Я чувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте.
- Куда мы идем? - спросила я.
- Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем, прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, - говорит он и после краткого колебания добавляет: - Ты спрятала ладанку?
- Спрятала, - отвечаю я и прибавляю шагу. Мне не хочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра.
Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века, он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора и развалины замка.
- Пойдем туда, - прошу я.
Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. По дороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, но церковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще.
«Не вини себя, ты ни в чем не виновата, - говорю я себе. - Если он влюблен, то это его дело».
Он осведомился насчет ладанки. Я знаю - он ждал, что мы возобновим давешний разговор в кафе. Ждал - и одновременно боялся, что не услышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, не затрагивает эту тему.
Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должны превратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.
«Что за вздор, - говорю я себе. - Ничего на свете нет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается в прекрасного принца. В жизни все наоборот: принцесса целует принца, и он становится омерзительной жабой».
Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидит старик.
С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек, повстречавшийся нам, - ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себя Господу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в поте лица своего снискать хлеб свой насущный.
- Здравствуйте, - говорит он старику.
- Здравствуйте,
- Как называется этот городок?
Звучит как имя
- Сан-Мартин-де-Ункс.
- Ункс? - переспрашиваю я гнома!
Старик не понимает шутки, и я, слегка смутясь, направляюсь к дверям часовни.
- Нельзя, - останавливает меня старик. - С полудня закрыто. Хотите - возвращайтесь к четырем.
Но дверь в часовню отворена. И я, хоть и смутно, потому что солнце светит ослепительно, вижу, что там внутри.
- Да мне бы на одну минутку... Я хочу помолиться.
- Сожалею, но не могу. Закрыто.
Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается.
- Ладно, пойдем отсюда, - говорю я. - Не станем спорить.
Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором.
- Разве ты не хочешь посмотреть часовню? - спрашивает он.
Я знаю - ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я - слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всяких поцелуев превратилась в жабу.
- Вспомни, что было вчера, - говорю я. - В баре тебе не хотелось продолжать спор, и ты прекратил его. А теперь, когда я поступаю точно так же, ты меня осуждаешь,
Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен - хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке все утра, все дни, все ночи неотличимы друг от друга.
- Дверь не заперта, - обращается он к старику. - Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Но она хочет посмотреть церковь.
- Сейчас - нельзя.
- Ладно же! Мы все равно войдем! И, схватив меня за руку, входит.
Сердце у меня колотится - старик может разозлиться, позвать полицию, испортить наше путешествие.
- Почему ты сделал это?
- Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри.
Но мне это не удается: глаза не смотрят - эти пререкания и то, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра.
Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, я представляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушают закон, преступают запрет. Старик ведь сказал им - закрыто, час посещений прошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявили уважения к старости - и в глазах полиции это усугубит нашу вину.
Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобы освоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышал его стук.
- Мы можем идти, - говорю я, выждав время, необходимое для того, чтобы прочесть «Отче наш».
- Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этому старику.
Мне вовсе не хочется, чтобы конфликт со сторожем привел к ссоре с моим другом. Надо сохранять спокойствие.
- Не понимаю, о чем ты говоришь, - отвечаю я.
- Есть люди, которые постоянно воюют с кем-то - с окружающими, с самими собой, с жизнью. И постепенно у них в голове начинает складываться некое театральное действо, и либретто его они записывают под диктовку своих неудач и разочарований.
- Я знаю многих таких.
- Беда в том, что они не могут разыграть эту пьесу в одиночку, - продолжает он. - И тогда прибегают к помощи других актеров.
Здесь произошло нечто подобное. Старик хотел за что-то на ком-то отыграться, кому-то за что-то отомстить и выбрал нас. Если бы мы послушались его, вняли его запрету, то испытывали бы сейчас горечь поражения и раскаивались бы. Мы бы стали частицами его убогой жизни и его неудач.
Но его враждебность бросалась в глаза, и потому нам нетрудно было уклониться от нее. Куда хуже, когда люди «вызывают нас на сцену», начиная вести себя как жертвы, жалуясь на то, что жизнь полна несправедливости, прося у других совета, помощи, заступничества.
Он заглянул мне в глаза.
- Берегись, - сказал он. - Ввяжешься в такую игру - проиграешь непременно.
Он прав. И все же мне было как-то не по себе: в душе оставался неприятный осадок.
- Я помолилась. Я сделала все, что хотела. Мы можем выйти наружу.
И мы выходим наружу. Контраст между царившим в церкви полумраком и ослепительным солнечным светом так силен, что я на несколько мгновений слепну. Когда же зрение возвращается ко мне, вижу, что старика нет.
- Пойдем, пообедаем, - говорит он и направляется в сторону городка.
За обедом я осушила два стакана вина. В жизни еще не пила так много. Я спиваюсь.
«Не надо преувеличивать».
Он разговаривает с официантом. Узнает, что в окрестностях еще сохранились развалины римских построек. Я пытаюсь принять участие в беседе, но скрыть дурное настроение мне не под силу.
Принцесса превратилась в жабу. Ну и что с того? Какое значение это имеет, если мне ничего не надо - ни мужчины, ни любви?
«Я ведь знала заранее, - думаю я. - Знала, что он нарушит равновесие моего мира. Разум предупредил меня - но сердце не захотело внять его совету».
Как дорого обошлось мне обретение той малости, которую я получила. Мне пришлось отказаться от стольких желанных мне вещей, отвернуться от стольких дорог, открывавшихся передо мной. Я пожертвовала многими своими мечтами во имя главной - спокойствия духа. И лишиться его сейчас я не желаю.
- Ты чем-то удручена, - произносит он, прервав
разговор с гарсоном.
- Да, ты угадал. Я думаю, что этот старик все- таки вызвал полицию. Я думаю, что в таком маленьком городке не составит труда выяснить, где мы находимся. И еще я думаю, что из-за твоего упрямого желания пообедать именно здесь, на наших каникулах можно поставить крест.
Он вертит в руках стакан с минеральной водой. Он не может не знать, что я говорю неправду и дело совсем не в старике. Дело в том, что меня терзает стыд. Зачем мы творим такое с нашими жизнями? Зачем видим соломинку в глазу, а горы, поля и оливковые рощи не замечаем?
- Послушай, - говорит он. - Поверь мне, ты зря тревожишься: старик давно уже дома, он и позабыл об этом происшествии.
«Дурак, я не из-за этого тревожусь», - думаю я.
- Слушай голос сердца, - продолжает он.
- Именно это я и делаю, - говорю я. - Слушаю. И хочу уйти отсюда. Мне как-то не по себе.
- Сегодня больше не пей. Вино тебе не помогает.
До этой минуты я держала себя в руках. Теперь сознаю - лучше будет высказать все, что накипело.
- Ты уверен, что знаешь все. Ты рассуждаешь о волшебных мгновениях, о ребенке, таящемся в душе взрослого. И я не понимаю, что ты делаешь тут, рядом со мной.
- Я восхищаюсь тобой, - смеется он. - тобой и тем, как ты борешься против собственного сердца.
- Что-что? - переспрашиваю я.
- Да ничего, это я так, - отвечает он. Но я уже поняла, что он хотел сказать.
- Не обманывай себя. Если хочешь, можем обсудить это. Ты заблуждаешься относительно моих чувств.
Перестав крутить в пальцах стакан, он глядит мне прямо в глаза:
- Не заблуждаюсь. Я знаю - ты меня не любишь.
Я совсем сбита с толку.
- Но я буду бороться за твою любовь, - продолжает он. - Есть на свете такое, за что стоит бороться до конца.
Я не знаю, что сказать ему на это.
- Вот за тебя, например, - договаривает он.
Я отвожу взгляд и делаю вид, будто рассматриваю интерьер ресторана. Я чувствовала себя жабой и вдруг снова превратилась в принцессу,
«Я хочу верить его словам, - думаю я, уставившись на картину, где изображены какие-то рыбаки на лодках. - Это ничего не изменит, но, по крайней мере, я не буду чувствовать себя такой слабой, такой никчемной».
- Прости, что я на тебя накинулась, - говорю я.
Он улыбается и, подозвав официанта, платит по счету.
На обратном пути растерянность моя не проходила. Что было тому виной? Солнце? - Но сейчас осень, и солнце уже не только не припекает, но и не греет. Старик? - Но старик уже довольно давно ушел из моей жизни.
Может быть все что угодно - все новое. Неразношенный башмак натирает ногу. Вот так и жизнь - она хватает нас врасплох и тащит к неведомому, хоть мы, быть может, этого не хотим, хоть нам, быть может, этого и не надо.
Я пытаюсь отвлечься, разглядывая окрестности, но больше не удается увидеть масличные рощи, городок на вершине холма, часовню, у порога которой сидит старик. Все это мне чуждо, все незнакомо.
Я вспоминаю вчерашнюю пирушку и песенку, которую он постоянно напевал:
Вечером в Б'Айресе что-то такое,
Что-то такое, просто не знаю...
Что же я знаю тогда?
Bcтaл и оделся, вышел из дому, по Ареналес пошел...
При чем же тут Буэнос-Айрес, если мы в Бильбао? И что это за улица такая - «Ареналес»? Что он хотел этим сказать?
- Что за песенку ты вчера без конца напевал? - спрашиваю я.
- «Балладу сумасшедшего», - отвечает он. - Почему ты спрашиваешь только сейчас?
- Так просто, - отвечаю я.
Но я-то знаю, что не так просто. Я знаю, что он пел ее потому, что это - ловушка. Он мог бы промурлыкать что-нибудь знакомое, что-нибудь слышанное мною тысячи раз, однако же он выбрал то, чего я никогда не слышала.
Да, это ловушка. Когда-нибудь, услышав эту песенку по радио или на диске, я вспомню его и Бильбао, вспомню дни, когда осень моей жизни вновь стала весной. Я вспомню душевный подъем, дух приключения, и ребенка, воскресшего Бог знает откуда.
Он все продумал. Он умен и опытен, он знает жизнь и умеет покорить женщину, которая ему желанна.
«С ума я схожу», - говорю я себе. Боюсь спиться оттого, что пила два дня подряд. Считаю, что ему известны все уловки и ухищрения. Уверена, что его нежность опутывает меня и управляет мною.
Как это он сказал в ресторане? «Я восхищаюсь тем, как ты борешься против собственного сердца».
Он ошибается - я уже давно и с неизменным успехом сражаюсь со своим сердцем. Я не влюблюсь в недостижимое.
Я знаю свои пределы, как знаю и то, что моя способность к страданию - не безгранична.
- Скажи мне что-нибудь, - прошу я на обратном пути к машине.
- Что сказать?
- Что-нибудь. Поговори со мной.
И он принимается рассказывать о чудесном явлении Девы Марии в Фатиме. Не знаю, почему он сейчас вспомнил об этом, но история о том, как трое пастушков говорили с Нею, отвлекает меня.
И вскоре сердце мое успокаивается. Мне ли не знать предел, до которого я могу идти, мне ли не совладать с собой?!
Мы добрались до места к ночи. В густой пелене тумана я едва различала маленькую площадь, фонарь, бросавший слабый желтоватый свет на несколько средневековых построек, и колодец.
- Туман! - радостно воскликнул он. Я поглядела на него в недоумении.
- Мы в Сент-Савене, - продолжал он.
Название городка ничего мне не говорило. Однако я поняла, что мы уже во Франции, и тоже обрадовалась.
- Зачем ты привез меня именно сюда? - спросила я.
- Хочу продать тебе дом, - со смехом отвечал он. - А кроме того, я пообещал, что вернусь ко дню Непорочного Зачатия.
- Сюда?
- Не совсем. Недалеко отсюда.
Он затормозил. Выйдя из машины, мы взялись за руки и пошли вперед в густом тумане.
- Это место вошло в мою жизнь неожиданно, - произнес он.
«Так же, как ты - в мою», - подумала я.
- Однажды именно здесь я понял, что сбился с пути. Нет, не совсем так: скорее я понял, что вновь нашел свой путь.
- Ты говоришь загадками, - сказала я.
- Именно здесь я осознал, до чего же мне тебя не хватало.
Я снова, сама не зная почему, огляделась по сторонам.
- Какое отношение это имеет к твоему пути?
- Нам надо снять квартиру, потому что обе гостиницы в этом городке работают только летом. А потом поужинаем в хорошем ресторане - посидим спокойно, не опасаясь полиции, и не придется бегом бежать к машине. А когда вино развяжет нам язык, наговоримся вдосталь.
Мы рассмеялись. Мне уже стало легче. По пути я вела счет всем глупостям, которые приходили мне в голову. Когда же мы пересекли горную цепь, отделяющую Испанию от Франции, я помолилась Богу, чтобы Он избавил мою душу от напряжения и страха.
Я уже устала играть роль девочки- дурочки, вести себя наподобие многих моих подруг, которые боятся невозможной любви, хоть толком и не знают, что это такое. Если бы я вовремя не остановилась, то потеряла бы все хорошее, что могли бы мне дать эти считанные дни рядом с ним.
«Берегись, - подумала я. - Если в плотине появится трещина, никакой силой в мире ее уже не заделать».
- Защити нас, Пречистая Дева, ныне и присно, - сказал он.
Я промолчала.
- Почему ты не сказала «аминь»?
- Потому что уже не считаю это нужным и важным. Было время, когда религия составляла часть моей жизни. Было да прошло.
Он развернулся, и мы двинулись к машине.
- Но я все еще молюсь, - продолжала я. - Я молилась, когда мы пересекали Пиренеи. Но в этом есть что-то машинальное, сама не знаю, верю ли я своей молитве.
- Почему?
- Потому что страдала, и Бог меня не услышал. Потому что - и это часто случалось в моей жизни - я пыталась любить всем сердцем, но любовь моя была предана и попрана. Если Бог есть Любовь, Он мог бы отнестись к моему чувству более бережно.
- Да, Бог есть Любовь. Но лучше всех разбирается в этом вопросе Пречистая Дева.
Я расхохоталась, но, переведя взгляд на него, увидела, что он вовсе не думает шутить, а говорит вполне серьезно:
- Пречистой Деве открыта тайна того, что называется «предаться безусловно». Она, любя и страдая, избавляет нас от мук. Точно так же как Иисус избавил нас от первородного греха.
- Иисус - сын Божий. Приснодева же - лишь смертная женщина, которую осенила благодать выносить Его в своем чреве, - ответила я, серьезностью тона стараясь загладить свой неуместный смех. Мне хотелось, чтобы он знал - я уважаю его веру. Но вера и любовь не спорят вообще, а уж в таком славном городке, как этот, - в особенности.
Открыв дверцу машины, он вытащил с сиденья два наших рюкзака. Я потянулась, было, за своим, но он с улыбкой отвел мою руку:
- Разреши мне.
«Давно уж со мной не обращались так галантно», - подумала я.
Мы стучимся в первую же дверь, но женский голос отвечает, что комнаты здесь не сдают. Из-за второй двери никто не отзывается. В третьем доме старичок встречает нас радушно и приветливо, но оказывается, что в комнате стоит двуспальная кровать. Я отказываюсь.
- Может быть, поедем дальше, в городок побольше? - спросила я, когда мы вышли.
- Сейчас мы найдем комнату, - ответил он. - Ты слыхала притчу о Другом? Это - фрагмент истории, написанной лет сто назад неким...
- Да неважно, кто ее написал, рассказывай, - прошу я, шагая рядом с ним по единственной площади Сент-Савена.
- Один человек повстречал старого друга, который пытался приспособиться к жизни и так и эдак, да все без толку. «Надо бы дать ему немножко денег», - подумал он. И так случилось, что в тот же вечер узнал он, что друг его разбогател и роздал все свои долги за много лет.
Пошли они в бар, где любили бывать, и друг его платил за всех. Когда же его спросили, в чем причина такого успеха, тот ответил, что вплоть до самого недавнего времени жил как Другой.
- Что еще за «Другой»? - спросили его.
- Другой - это тот, кем меня учили быть, но кем я не являюсь. Другой убежден, что человек всю свою жизнь обязан думать о том, как бы скопить Денег, чтобы под старость не умереть с голоду. И столько он об этом думает, и такие строит грандиозные планы, что обнаруживает, что жив, лишь когда дней его на земле остается совсем мало. Спохватывается он, да поздно.
- Ну, а кто же ты такой?
- А я - такой же, как любой из нас, если только он слушает голос своего сердца. Человек, очарованный мистерией жизни, человек, открытый чуду, человек, которого радует и воодушевляет все, что он ни делает. Беда в том, что Другой, вечно томимый страхом разочарования, не давал мне поступать так.
- Но ведь существуют и страдания. - Возразили посетители бара.
- Существуют поражения. И никто на свете от них не застрахован, более того - никто их не избегнет. А потому лучше воевать за исполнение своей мечты и в войне этой проиграть несколько сражений, чем быть разгромленным и при этом даже не знать, за что же ты сражался.
- И все? - спросили слушатели.
- И все. Когда мне открылась эта истина, я решил быть таким, каким мне на самом деле всегда хотелось быть. Другой остался там, у меня дома, он смотрел на меня, но я его к себе больше не впускал, хоть он несколько раз и пытался напугать меня, внушить, как сильно я рискую, не заботясь о своем будущем, не откладывая на черный день.
И с того мгновения, как я изгнал Другого из моей жизни, Божественная энергия стала творить свои чудеса.
«Он сочинил эту историю. Это выдумка, хотя, может быть, и остроумная», - думала я, пока мы продолжали искать место для ночлега. Но во всем Сент-Савене было не больше тридцати домов, так что очень скоро пришлось ему признать мою правоту и согласиться с тем, что надо ехать дальше - в какой-нибудь городок покрупнее.
Как бы ни был он преисполнен воодушевления, как бы давно и далеко ни отогнал он от себя Другого, жители Сент-Савена понятия не имели о том, что его мечтой было заночевать в их городке, и содействовать нам вовсе не желали. И еще мне казалось, что, пока он рассказывал эту историю, я видела самое себя - узнавала СБОИ страхи, свою неуверенность, свое желание заслониться от всего, что сулит и возвещает чудеса, не заметить их - потому что завтра все может кончиться, и мы будем страдать.
Боги играют в кости и не спрашивают, хотим ли мы участвовать в их игре. Им дела нет до того, что там у тебя осталось позади - возлюбленный, дом, служба, карьера, мечта. Боги знать не хотят о твоей жизни, в которой каждой вещи находилось свое место и каждое желание, благодаря упорству и трудолюбию, могло осуществиться. Боги не берут в расчет наши планы и наши надежды; в каком-то уголке Вселенной играют они в кости - и вот по случайности выбор падет на тебя, И с этой минуты выигрыш или проигрыш - дело случая.
Боги, затеяв партию в кости, выпускают Любовь из ее клетки. Эта сила способна созидать или разрушать - в зависимости от того, куда ветер подует в тот миг, когда она вырвется на волю.
Пока что ветер дул в его сторону. Но ветры прихотливы и переменчивы не хуже богов - и вот где-то в самой глубине моего существа ощутила я некое дуновение.
Словно для того, чтобы доказать мне, что история Другого - это чистая правда и что Вселенная всегда выступает на стороне мечтателей, мы вскоре сумели снять комнату - комнату с двумя кроватями. Я прежде всего приняла ванну, выстирала одежду и повесила на плечики недавно купленную майку. Почувствовала себя совсем иначе - и это придало мне уверенности. «Как знать, а вдруг Другой не нравится эта майка», - засмеялась я про себя.
После ужина с хозяевами дома - осенью и зимой рестораны в этом городке тоже были закрыты - он попросил бутылку вина, пообещав, что утром купит и отдаст.
Мы оделись, взяли два стакана и вышли из дому.
- Давай сядем у колодца, - предложила я.
Мы так и сделали - сели и принялись потягивать вино, согреваясь и успокаиваясь.
- Похоже, что Другой вернулся и воплотился в тебя, - пошутила я. - Ты в скверном настроении.
Он рассмеялся:
- Я говорил, что мы найдем комнату, - и нашли. Вселенная всегда помогает нам осуществить наши мечты, какими бы дурацкими они ни были. Ибо это наши мечты, и только нам известно, чего стоило вымечтать их.
Площадь тонула в желтоватом - от света фонаря - тумане, не дававшем разглядеть ее противоположный край.
Я глубоко вздохнула. Дальше откладывать было невозможно.
- Давай поговорим о любви, - сказала я. - Не будем больше избегать этого. Ты ведь знаешь, как я провела эти дни. Будь моя воля, этой темы не возникло бы вовсе. Но если уж она возникла, не думать о ней я не могу.
- Любовь опасна.
- Знаю. Мне приходилось любить. Любовь - это наркотик. Поначалу возникает эйфория, легкость, чувство полного растворения. На следующий день тебе хочется еще. Ты пока не успел втянуться, но, хоть ощущения тебе нравятся, ты уверен, что сможешь в любой момент обойтись без них. Ты думаешь о любимом существе две минуты и на три часа забываешь о нем. Но постепенно ты привыкаешь к нему и попадаешь в полную от него зависимость. И тогда ты думаешь о нем три часа и забываешь на две минуты, Если его нет рядом, ты испытываешь то же, что наркоман, лишенный очередной порции зелья. И в такие минуты, как наркоман, который ради дозы способен пойти на грабеж, на убийство и на любое унижение, ты готов на все ради любви.
- Пугающая аналогия, - произнес он.
И вправду - мой пример плохо вязался с вином, с колодцем и со средневековыми домиками, кольцом окружавшими площадь. Тем не менее, все было именно так, как я сказала. Если он совершил столько усилий, чтобы добиться любви, то должен знать, какие опасности его подстерегают.
- И потому любить нужно только того, кого сможешь удержать рядом, - договорила я.
Он долго не отвечал, вглядываясь в туман. Было похоже, что он больше не предложит мне поплавать по опасным волнам разговора о любви. Да, я была сурова с ним, но что еще мне оставалось?
«Вопрос закрыт», - подумала я. Трех дней, проведенных нами бок о бок - да еще вдобавок я ходила в одном и том же, - хватило ему, чтобы отказаться от своего намерения. Моя женская гордость была уязвлена, но одновременно я испытывала и облегчение.
«Неужели в глубине души я этого и хотела?»
Вероятно - потому что уже предощущала, какой бурей обернется ветерок любви. Потому что уже различала трещинку, змеившуюся по стене плотины.
Мы еще довольно долго пили и говорили о пустяках - обсуждали хозяев, сдавших нам комнату, вспомнили святого, в незапамятные времена основавшего этот городок. Он рассказал мне две- три легенды, связанные с церковью на противоположной стороне маленькой, потонувшей в тумане площади.
- Ты меня не слушаешь, - вдруг сказал он.
И правда - мысли мои витали неизвестно где. Мне хотелось бы, чтобы рядом со мной был человек, в присутствии которого мое сердце билось бы ровно и мерно, человек, рядом с которым мне было бы спокойно, потому что я не боялась бы на следующий день потерять его. И время бы тогда текло медленнее, и мы могли бы просто молчать, зная, что для разговоров у нас впереди еще целая жизнь. И мне не надо было бы принимать трудные решения, ломать голову над серьезными вопросами, произносить жесткие слова.
Мы молчим - и это многое значит. Впервые в жизни мы с ним молчим, хоть я и осознала это только сейчас, когда он поднялся, чтобы раздобыть еще бутылку вина.
Мы молчим. Я слышу его шаги - он возвращается к колодцу, где мы провели вместе уже больше часа, потягивая вино, вглядываясь в туман.
Впервые в жизни мы молчим - молчим по- настоящему. Нет, это не то молчание, которое сковывало нас в машине по пути из Мадрида в Бильбао. И не то, которое леденило мое сердце страхом, пока я стояла в часовне в окрестностях Сан-Мартин-де-Ункса.
Такое молчание красноречивей всяких слов. Такое молчание говорит мне, что нам с ним больше нет надобности что-то объяснять друг другу.
Шаги стихают. Он смотрит на меня, и, должно быть, красивая картинка возникает перед ним - ночь, туман, колодец, женщина, слабо озаренная светом фонаря.
Средневековые домики, церковь XI века, безмолвие.
Вторая бутылка вина была уже наполовину пуста, когда я решилась нарушить молчание.
- Вчера утром я уже совсем было сочла, что спиваюсь. Пью целый день. За эти трое суток выпила больше, чем за весь прошлый год.
Не произнося ни слова, он проводит рукой по моим волосам. Я ощущаю его прикосновение и не делаю попыток отстраниться.
- Расскажи мне немного о своей жизни, - прошу я.
- В моей жизни нет ничего сверхъестественного. Я следую своим путем и стараюсь по мере сил пройти его достойно.
- И что же это за путь?
- Путь того, кто ищет любовь, - и замолкает на мгновенье, вертя в руках почти пустую бутылку. - А любовь - это трудный путь.
- Трудный, потому что он либо вознесет тебя к небесам, либо низвергнет в преисподнюю, - говорю я, не вполне относя эти слова к самой себе.
Он ничего не отвечает. Быть может, он еще погружен в пучину безмолвия, но вино вновь развязало мне язык, и я чувствую необходимость высказаться.
- Ты сказал, что в этом городке что-то изменилось.
- Да, мне так кажется. Но я не уверен и вот поэтому захотел привезти тебя сюда.
- Так это проверка?
- Нет, это дар Той, кто поможет мне принять верное решение.
- Кто это?
- Приснодева.
Приснодева. Я могла бы и сама догадаться. На меня производит сильное впечатление то, что после стольких странствий, открытий, новых горизонтов, открывшихся ему, все еще сильна в нем католическая прививка, сделанная в детстве. А вот я и мои друзья - по крайней мере в этом отношении - переменились сильно: вина и грехи давно уже не тяготеют над нами.
- Как славно, что после всего, через что тебе пришлось пройти, ты сумел сохранить прежнюю веру.
- Нет, не сумел, Я потерял ее и вновь обрел.
- Веру в Деву? В невозможное, небывалое, фантастическое? Ты не познал плотской любви? Ты избегаешь активного секса?
- Вовсе нет. С этим все нормально. У меня было много женщин.
Я ощущаю укол ревности и сама удивляюсь этому. Но внутренняя борьба вроде бы улеглась и мне не хочется, чтобы она началась вновь.
- Почему она - «Дева»? Почему Богоматерь не покажут нам как обыкновенную женщину, подобную всем прочим?
Одним глотком он приканчивает бутылку - там оставалось совсем немного. Спрашивает, не хочу ли я еще вина - он раздобудет, - но я отказываюсь.
- Я хочу только, чтобы ты мне ответил. Всякий раз, как мы затрагиваем некоторые темы, ты сейчас же переводишь разговор на другое.
- Она и была самой обычной женщиной. Она родила и других детей. В Писании сказано, что Иисус был старшим из троих братьев. Непорочное зачатие Иисуса имеет иной смысл: Мария начинает новую благодатную эру, открывает другой этап. Она - космическая невеста, Земля, которая принимает небо и оплодотворяется им. И в этот миг, благодаря тому, что у Нее хватило отваги принять свою судьбу, Она дает Богу возможность сойти на Землю. И превращается в Великую Мать.
Я не в состоянии следить за ходом его мысли. И он понимает это:
- Она - это женский лик Бога. Она наделена собственной божественной природой.
Речь его звучит не гладко - слова выговариваются с трудом, с напряжением, словно он совершает грех, произнося их.
- Богиня? - спрашиваю я.
Я жду, что он объяснит мне это, но он не продолжает разговор. Еще несколько минут назад я с иронией думала о том, как крепко вбит в него католицизм, а теперь мне кажется, что он совершает святотатство.
- Кто такая Дева? Кто - Богиня? - настаиваю я.
- Это трудно объяснить, - ему явно не по себе, и с каждой минутой - все сильней. - У меня здесь есть кое- что при себе. Если хочешь, можешь прочесть.
- Не буду я сейчас ничего читать! Объясни мне так!
Он тянется за бутылкой вина, но она пуста. Мы уже не помним, что привело нас к этому колодцу. Возникает ощущение чего-то необыкновенно значительного - словно каждым своим словом он творит чудо.
- Ну, говори же!
- Ее символ - вода, Ее окружает туман. Богиня обнаруживает и проявляет Себя в стихии воды.
Туман вокруг нас, казалось, ожил, обрел собственное бытие, превратился в некую священную субстанцию - хоть я по-прежнему не вполне отчетливо понимала смысл произносимых им слов.
- Не стану углубляться в историю. Если захочешь - сама прочтешь рукопись, которая у меня с собой. Знай только, что эта женщина - Богиня, Дева Мария, иудейская Шехина, египетская Изида, Великая Мать, София - присутствует во всех мировых религиях. Ее пытались предать забвению, поставить под запрет, Она прятала и меняла обличье, но культ Ее переходил из тысячелетия в тысячелетие и дошел до наших дней. Один из ликов Бога - это женский лик.
Я гляжу на него. Блестящие глаза устремлены в клубящийся перед нами туман. Понимаю, что можно больше не настаивать - он и так продолжит свой рассказ.
- О Ней говорится в первой главе Библии. Помнишь - «...и дух Божий носился над водою»? И Он поставил Ее под и над звездами. Это - мистический брак Земли и Неба. О Ней же говорится и в последней главе Писания, когда
И Дух и невеста говорят: прииди!
И слышавший да скажет: прииди!
Жаждущий, пусть приходит,
И желающий пусть берет воду жизни даром.
- А почему женский лик Бога символизирует вода?
- Не знаю. Но обычно Он избирает это средство, чтобы выявить Себя. Может быть, потому, что вода - это источник жизни, ведь в утробе матери мы девять месяцев окружены водой. Вода - это символ женской Власти, на которую не посмеет претендовать, которую не решится оспорить даже самый просвещенный и совершенный мужчина.
Он замолкает на мгновение и продолжает:
- В каждой религии, в каждом веровании Она проявляет Себя так или иначе - но проявляет непременно. Для меня - католика - Ее черты явственно проступают в образе Девы Марии.
Он берет меня за руку, и минут через пять мы уже выходим из Сент-Савена. Минуем по дороге невысокую колонну, увенчанную крестом, но - вот как странно! - там, где обычно принято помешать лик Иисуса Христа, мы видим образ Пресвятой Девы. Мне вспоминаются его слова, и совпадение удивляет меня.
И вот теперь тьма и туман обволакивают нас с ног до головы. Я представляю себя в воде, в материнской утробе, там, где еще нет времени, где бытие не отягощено сознанием. Да, все, что он сказал, исполнено смысла - и смысла ужасающего. Я вспоминаю пожилую даму, сидевшую рядом со мной на лекции. Вспоминаю рыжую девушку, приведшую меня на площадь, - ведь и она говорила, что вода есть символ Богини.
- Километрах в двадцати отсюда есть пещера, - продолжает он. - 11 февраля 1858 года одна девочка вместе с двумя другими детьми собирала хворост неподалеку от нее. Девочка была болезненная, слабенькая, страдала астмой, а родители ее были так бедны, что едва ли не нищенствовали. И в тот зимний день она побоялась переходить небольшой ручей вброд - вдруг вымокнет, простудится и сляжет, а родителям не обойтись без тех жалких денег, что она приносит в дом.
И в этот миг появилась перед ней женщина, облаченная в белые одежды, в сандалиях, украшенных золочеными розами. Обратясь к девочке почтительно, как к принцессе, она попросила ее сделать милость - снова прийти сюда сколько-то раз, после чего исчезла. Двое других детей, впавшие при виде всего этого в столбняк, сразу же рассказали о происшествии всем, кому только можно.
А жизнь девочки с этой минуты превратилась в сущую пытку. Ее взяли под стражу и потребовали, чтобы она заявила, будто ничего подобного и не было. Ей сулили денег за то, чтобы она попросила у Явившейся всяких благ и чудес. А в первые дни ее родителей прилюдно оскорбили на площади, говоря, что их дочка выдумала свою встречу, чтобы привлечь к ним внимание.
Девочка же - а звали ее Бернадетта - ни малейшего понятия не имела о том, кого увидела. Женщину в белых одеждах она назвала «То», и ее обеспокоенные родители обратились за помощью к местному священнику. А тот попросил, чтобы девочка при следующей встрече спросила, как зовут незнакомку.
Бернадетта сделала, как было сказано, но в ответ получила лишь улыбку. «То» являлась ей еще восемнадцать раз - и чуть ли не всегда безмолвно. Впрочем, был случай, когда женщина попросила Бернадетту поцеловать землю. Не понимая, зачем это надо, девочка повиновалась. В другой раз «То» попросила вырыть в пещере ямку. Бернадетта послушалась, и тотчас из ямки вытекла струйка грязноватой воды - еще бы, ведь в пещере иногда прятались от непогоды дикие свиньи.
- Выпей, - приказала женщина.
Вода была до того грязная, что Бернадетта трижды зачерпывала ее и трижды выплескивала, не решаясь поднести ко рту. Наконец, хоть и с отвращением, но выполнила приказ. А вырытая ею ямка вновь наполнилась водой.
Человек, слепой на один глаз, бросил несколько капель в лицо - и тотчас прозрел. Молодая мать, пребывавшая в отчаянии оттого, что умирает ее новорожденный сын, погрузила его в этот источник, - а температура в тот день упала ниже нуля, - и младенец поправился.
Мало- помалу весть о чудесном источнике распространилась по всей округе, и тысячи людей стали стекаться в деревню. Бернадетта же все пыталась узнать, как зовут чудесную гостью, но та лишь улыбалась в ответ.
Но в один прекрасный день «То» повернулась к девочке и сказала:
- Я - Непорочное Зачатие.
Обрадованная Бернадетта со всех ног побежала к священнику рассказать ему об этом.
- Не может такого быть, - отвечал тот. - Никому, дочь моя, еще не удавалось быть одновременно и деревом, и плодом. Окропи-ка ее святой водой.
По глубокому убеждению священника, лишь Бог может существовать с самого начала начал, а Бог - по всем приметам - мужчина.
Бернадетта окропила «То» святой водой, но женщина лишь кротко улыбнулась - больше ничего не последовало.
А 16 июля женщина появилась в последний раз. Вскоре после этого Бернадетта постриглась в монахини, даже не подозревая, как разительно переменила она жизнь маленькой деревни, в окрестностях которой была эта пещера. Источник не иссяк, и чудеса продолжались.
История об этом облетела сначала Францию, а потом и весь мир. Деревня стала расти и меняться, стала городом. Приехали купцы. Открылись гостиницы и магазины. Бернадетта умерла и была похоронена вдали от родных мест. Она так никогда и не узнала о том, что произошло.
Нашлись люди, которые решились поставить Церковь в затруднительное положение, - благо к этому времени Ватикан уже признал возможность Явлений, - и принялись творить чудеса, но были вскоре разоблачены как шарлатаны и мошенники. Церковь установила жесткие правила - с такого-то числа чудесами признаются лишь феномены, выдержавшие строгую проверку, проводимую врачами и учеными.
Но вода все струится, и больные - выздоравливают.
Мне послышались какие-то звуки, и я испугалась. Но он продолжает сидеть неподвижно. А туман вокруг нас получил имя, обрел прошлое. Я размышляю над рассказанной историей и над тем, откуда он знает все это? Ответа у меня нет.
Я думаю и о женском лике Бога. У человека, сидящего рядом со мной, - мятущаяся душа. Не так давно он написал мне, что намерен поступить в семинарию, однако же он уверен, что у Бога - женский лик.
Он неподвижен. Я же ощущаю себя заключенной в утробу Матери Земли, где нет ни времени, ни пространства. История Бернадетты словно бы разворачивается у меня перед глазами, в окутывающем нас тумане.
И снова звучит его голос:
- Бернадетта не знала двух самых важных вещей. Во-первых, до того, как здесь установилось христианство, эти горы были населены кельтами, а культ Богини был главным в их цивилизации. Многие и многие поколения осознавали женский лик Бога, получали частицу Его любви, Его славы.
- А во-вторых?
- А во-вторых, незадолго до того, как произошло Явление, высшие иерархи Ватикана собрались на тайное совещание. Никто из посторонних не знал, что они там обсуждали, а уж сельский священник из Лурда - и подавно. Князья церкви решали, следует ли объявить догмат Непорочного Зачатия. И в конце концов решили, что следует, результатом чего стала папская булла Ineffabilis Dei. Однако широким массам верующих не объяснили, что же это значит.
- К тебе-то какое это имеет отношение? - спрашиваю я.
- Я Ее ученик. Я учился у Нее, - говорит он.
- Ты что же - видел Ее?
- Видел.
Мы возвращаемся на площадь, проходим те несколько метров, что отделяют нас от церкви. В свете фонаря различаю колодец и на закраине его - бутылку и два стакана. «Должно быть, там сидели влюбленные, - думаю я. - Сидели молча, а говорили друг с другом без слов -только сердцами. Когда же сердца высказали все, стали они сопричастны великих тайн».
Вот и снова никакого разговора о любви у нас не вышло. Да это и не важно. Я чувствую, что нахожусь в преддверии чего-то очень значительного и что должна использовать это, чтобы понять как можно больше. На минуту вспоминаются мне мои занятия в университете, Сарагоса, спутник жизни, которого я все мечтала повстречать, но все это кажется далеким, окутанным туманной дымкой - такой же, что застилает сейчас городок Сент-Савен.
- К чему ты рассказал мне про Бернадетту?
- Сам не знаю, - отвечает он, не глядя мне в глаза. - Может быть, потому, что мы - недалеко от Лурда. Может быть, потому, что завтра - день Непорочного Зачатия. А может быть, потому, что хотел доказать тебе: мой мир не столь пустынен и безумен, каким может показаться. Часть его составляют и другие люди. И они верят тому, что говорят.
- Я никогда и не говорила, что твой мир - безумен. В большей мере это относится к моему миру - я трачу лучшие годы жизни, корпя над книжками и тетрадками, а ведь они не выведут меня оттуда, где я все знаю наизусть.
Я почувствовала, что мне становится легче: я понимала его.
Я ждала, что он снова заговорит о Богине, но, обернувшись ко мне, он сказал:
- Пора спать. Мы много выпили.
Вторник, 7 декабря 1993
Он уснул сразу же. А я долго лежала, вспоминая все сразу - туман, и площадь, и вино, и разговор. Потом прочла рукопись, которую он мне дал, и ощутила прилив счастья: Бог - если Он и вправду существует - это и Отец, и Мать.
Я погасила свет и продолжала думать об окружавшем колодец безмолвии - именно в те минуты, когда мы оба молчали, я ощущала, до какой степени он близок мне.
Ни он, ни я не произнесли ни слова. Нет нужды говорить о любви, ибо у нее - собственный голос, и она говорит за себя сама. В ту ночь, у колодца, молчание позволило нашим сердцам сблизиться, узнать друг друга получше. И мое сердце внимало его сердцу и, внимая, пело от счастья.
Прежде чем закрыть глаза, я решила сделать то, что он назвал «изгнанием Другого».
«Вот я здесь, в этой комнате, в городке, где никогда не бывала прежде, - текли мои мысли. - Вдали от всего того, к чему привыкла, размышляю о том, что никогда в жизни меня не интересовало. Я могу притвориться - хоть на несколько минут, - что стала другой».
И принялась воображать, как бы мне хотелось прожить эти несколько минут. Мне бы хотелось стать веселой, любопытной, счастливой. Сполна использовать каждое мгновение, с жадностью пить воду жизни. Снова верить и доверять мечте. Обрести способность бороться за то, что мне желанно и дорого.
Отвечать любовью на любовь.
Да, вот она - женщина, которой мне бы хотелось быть. И вот она внезапно возникла передо мной и превратилась в меня.
И я почувствовала, как заполняет мою душу свет Бога - или Богини, - в которых не верила больше. И еще почувствовала, как в это мгновение Другая, покинув мое тело, присела в углу этой маленькой комнаты.
Я глядела на нее - на себя такую, какой была до сих пор: она слаба, но тщится казаться сильной. Она всего боится, но твердит себе, что это не страх, а мудрость человека, не витающего в облаках. Окна, сквозь которые врывается ликующий свет солнца, она заделывает наглухо из опасений, как бы не выцвела обивка на ее старой мебели.
Я видела в углу комнаты Другую - слабую, усталую, разочарованную. Я видела, как обуздывает и порабощает она то, чему надлежит быть совершенно свободным, - свои чувства. Как пытается судить о грядущей любви по былым страданиям.
Но любовь - всегда нова. Не имеет значения, сколько раз в твоей жизни встретится любовь - один, Два или три. Всякий раз мы оказываемся перед неведомым и неизведанным. Любовь может вознести нас на небеса, может низвергнуть в преисподнюю, но на прежнем месте не оставит. Любовь нельзя отвергнуть, ибо это - пища нашего бытия. Откажемся от нее - умрем с голоду, глядя на отягощенные плодами ветви древа жизни и не решаясь сорвать эти плоды, хотя вот они - только руку протяни. Надо искать любовь, где бы ты ни находился, пусть даже поиски эти означают часы, дни, недели разочарования и печали.
Все дело в том, что, когда мы отправляемся на поиски любви, любовь движется нам навстречу. И спасает нас.
Когда Другая отошла от меня, сердце мое вновь заговорило со мной. И сказало, что трещинка в плотине пропустила целый поток, что ветры задули со всех сторон и что оно счастливо, ибо я снова прислушалась к его голосу.
Сердце сказало мне, что я - влюблена. И со счастливой улыбкой на губах я уснула.
Когда я проснулась, он стоял у открытого окна и смотрел на горы. Я не окликнула его, лежала молча, готовая сейчас же закрыть глаза, если он обернется.
Словно угадав мои мысли, он повернулся, взглянул на меня:
- Доброе утро.
- Доброе утро. Закрой окно, холодно.
Без предупреждения появилась Другая. Она еще пыталась переменить направление ветра, разглядеть в нем слабости и недостатки, заявить: «Нет, это невозможно». Но сама знала - поздно.
- Выйди, я оденусь, - сказала я.
- Я жду тебя внизу, - ответил он.
И тогда я поднялась с кровати, запретила себе думать о Другой, опять открыла окно, впустив в комнату солнце. Свет его заливал заснеженные вершины гор, землю, покрытую палой листвой, реку - я не видела ее, но слышала ее рокот.
Солнце ударило мне в грудь, осветило мою наготу, и мне не было холодно, потому что все тело было объято жаром - жаром малой искорки, которая превращается в огонек, который превращается в костер, который превращается в пожар, а уж пожар этот ничем не залить, не потушить. Я знала. И желала.
Я знала, что с этой минуты познаю небеса и преисподнюю, радость и горе, исполнение мечты и безнадежное отчаянье, знала, что не смогу больше усмирять ветры, налетающие из потаенных уголков души. Знала, что с этого утра моим поводырем и провожатым станет любовь, хоть она и поселилась во мне с детства, когда я впервые увидела его. Ибо никогда я его не забывала - пусть и считала делом недостойным бороться за него. Эта любовь была трудна и окружена границами, нарушать которые я не желала.
В памяти воскресла площадь в Сории и та минута, когда я попросила его поискать оброненную мною ладанку. Я знала - да, я знала, что он хочет мне сказать, и не хотела слушать этого, потому что он принадлежал к числу тех юношей, которые в один прекрасный день покидают отчий край, отправляясь на поиски приключений, чтобы заработать денег, за исполнением мечты. Мне же была нужна любовь осуществимая и возможная, мои, еще девственные тело и душа ждали и жаждали прекрасного принца.
В ту пору я мало что понимала в любви. Увидев его на лекции, приняв его предложение, я думала, что взрослой женщине под силу будет обуздать сердце девочки, которая так стремилась встретить своего прекрасного принца. Потом он упомянул о том, что в душе каждого взрослого непременно живет ребенок, - и тогда я вновь услышала голос той девочки, какой была когда-то, той принцессы, которая боялась любить из страха потерять любовь.
В течение четырех дней я пыталась заглушить голос собственного сердца, однако он звучал все громче, и все больше отчаивалась Другая. Где-то в самом сокровенном уголке моей души прежняя девочка еще существовала, еще верила, что мечты сбываются. Другая не успела и слова вымолвить - а я села к нему в машину, согласилась ехать с ним в Бильбао, решилась рискнуть.
И вот по этой-то причине - по причине того, что все- таки малая частица прежнего моего «я» еще существовала, - снова нашла меня любовь, нашла после долгих поисков по всем концам света. Снова встретилась со мной любовь, одолев все препоны, которые на тихой улочке Сарагосы наставила на ее пути Другая, смастерив их из предрассудков, неколебимых принципов и учебников.
Я открыла окно и сердце. Солнечный свет заполнил комнату, любовь - мою душу.
Несколько часов кряду мы гуляли то по снегу, то по дороге, пили кофе в крохотном городке, названия которого я не узнаю никогда. Там на площади стоял фонтан, украшенный изваянием загадочного существа - полузмеи, полуголубки.
Он улыбнулся при виде этой скульптуры:
- Знамение. Мужское и женское начала слиты воедино.
- Я прежде никогда не думала о том, что ты сказал мне вчера, - призналась я. - А между тем это вполне логично.
- «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их», - произнес он стих из Священного Писания. - Потому что это был его образ и подобие - мужчина и женщина.
Я видела, что глаза его сегодня блестят по-другому. Он был счастлив и хохотал от всякого пустяка. Заводил разговоры с прохожими, изредка встречавшимися нам по дороге, - с земледельцами в одежде пепельного цвета, шедшими на работу в поле, с альпинистами в разноцветных костюмах, готовившимися к покорению очередной вершины.
Я помалкивала, стесняясь того, как скверно я говорю по-французски, но душа моя радовалась его радости.
Он был так счастлив, что все невольно улыбались, говоря с ним. Должно быть, сердце его что-то шепнуло ему, и теперь он знал: я люблю его. Это притом что он по-прежнему вел себя со мной как с подругой детства.
- Вижу, ты счастлив, - сказала я.
- Да, потому что всегда мечтал бродить по этим горам с тобой, собирать позлащенные солнцем плоды.
«Позлащенные солнцем плоды». Эту стихотворную строчку написал кто-то давным-давно, а он повторил ее - очень вовремя и очень к месту.
- Есть, наверно, и другая причина того, что ты счастлив, - заметила я, покуда мы с ним кружили по этому городку с таким причудливым фонтаном на площади.
- Да? И какая же?
- Ты знаешь, что мне хорошо. Ты ведь несешь ответственность за то, что сегодня я - здесь, лазаю по настоящим горам, а не по горам учебников и тетрадей. Ты сделал меня счастливой. А разделяя счастье с другим, мы умножаем счастье.
- Ты прогнала Другую?
- Как ты догадался?
- Догадался потому, что ты тоже стала совсем другой. А еще - потому что в жизни каждого из нас приходит время совершить это изгнание.
Но Другая неотступно следовала за мной все утро. Пыталась подобраться поближе. Но с каждой минутой голос ее становился все слабее, а образ ее терял четкость очертаний, будто таял. Мне припомнилось, как в финале фильмов про вампиров злобное чудовище рассыпается в прах.
Мы проходим мимо еще одного столбика с крестом - и здесь тоже он увенчан образом Девы, а не Иисуса.
- О чем ты думаешь? - спросил он.
- О вампирах. О существах, порожденных ночной тьмой и наглухо запертых в самих себе. Они так отчаянно ищут себе спутника. Но любить не способны. Именно поэтому существует поверье, что убить вампира можно, лишь если загонишь ему кол прямо в сердце. Если это удается сделать, то очнувшееся сердце высвобождает энергию любви, которая уничтожает зло.
- Мне никогда это не приходило в голову. Но, думаю, ты прав.
Мне удалось вогнать этот кол прямо в сердце. И оно, освободясь от заклятия, открылось навстречу всему сущему. В нем не осталось места Другой.
Тысячу раз мне хотелось сжать его руку, и тысячу раз я удерживала свой порыв. Я пребывала в смятении - мне хотелось сказать, что я люблю его, но не знала, как начать.
Мы говорили о горах, говорили о реках. Мы почти на целый час заблудились в лесу, но все же нашли верную тропинку. Мы ели припасенные бутерброды и утоляли жажду талым снегом. Когда солнце стало клониться к закату, решили вернуться в Сент-Савен.
Наши шаги гулко отдавались под каменными сводами. Я машинально поднесла руку к чаше со святой водой и осенила себя крестным знамением. Мне припомнились его слова: вода - это символ Богини.
- Пойдем туда, - сказал он.
По темной пустой церкви мы подошли к тому месту, где под главным алтарем находилась гробница святого Савена, отшельника, жившего в начале первого тысячелетия. Уже несколько раз ее рухнувшие стены возводились вновь.
Да, есть такие места - война, преследования, безразличие прокатываются по ним и уничтожают их, но они остаются священными. А потом кто-нибудь придет сюда, взглянет, заметит, что чего-то недостает, - и восстановит.
Я смотрела на образ распятого Христа, и у меня возникало странное, но очень отчетливое ощущение, будто голова Его поворачивается вслед за мной.
- Сюда.
Мы стояли перед алтарем Богоматери.
- Взгляни на образ.
Мария с младенцем на руках. Иисус указывает в небеса.
Я сказала о том, что вижу.
- Присмотрись повнимательней, - настойчиво сказал он.
Я вглядываюсь во все детали деревянной скульптуры, раскрашенной и позолоченной, восхищаюсь тем, с каким совершенством мастер вырезал складки одеяния Приснодевы. И только теперь вижу, наконец, воздетый пальчик Христа- младенца и понимаю, о чем толкует мой друг.
Хотя Иисус сидит на руках Марии, на самом деле Он держит Ее. И кажется, будто поднятая к небесам рука Младенца возносит Ее к небесам. Возвращает туда, где пребывает Ее Жених.
- Художник, создавший эту скульптуру больше шестисот лет назад, знал, чего хочет.
По деревянному полу гулко прозвучали чьи-то шаги. Вошедшая в церковь женщина подошла к главному алтарю и зажгла перед ним свечу.
Мы стояли молча и неподвижно, боясь помешать ее безмолвной молитве.
«Любовь не знает постепенности», - думала я, глядя, как самозабвенно он созерцает образ Девы. Еще накануне мир был исполнен смысла и без его присутствия. А теперь мне необходимо, чтобы он стоял рядом - иначе истинное сияние каждой вещи сокрыто от меня.
Когда женщина вышла, он заговорил снова: - Художник знал Великую Мать, Богиню, милосердный лик Бога. Ты задала мне вопрос, а я до этой минуты не мог ответить тебе вразумительно. Ты спросила, откуда я все это знаю, где выучился всему этому, так ведь?
«Нет, не так, я спросила, и ты ответил», - хотела сказать я, но промолчала.
- Я выучился так же, как этот художник, - продолжал он. - Я принял любовь, сошедшую с поднебесных высот. Я не упирался, когда меня вели. Ты, должно быть, помнишь то письмо, где я говорил о своем желании уйти в монастырь. Я так и не рассказал тебе об этом, но желание мое осуществилось.
И мне тут же вспомнился разговор перед лекцией. Сердце мое заколотилось, я устремила пристальный взгляд на лик Девы. Она улыбалась.
«Этого не может быть, - думала я. - Если даже он и ушел, то, значит, потом покинул его. Пожалуйста, скажи мне, что оставил семинарию».
- Юность моя прошла бурно и насыщенно, - меж тем продолжал он, не пытаясь угадать ход моих мыслей. - Я познал другие народы, повидал иные пейзажи. Я искал Бога по всему белому свету. Я любил других женщин. Я овладел множеством профессий.
Вновь кольнула меня ревность. «Нельзя допустить, чтобы вернулась Другая», - произнесла я про себя, не сводя глаз с улыбающейся Девы.
- Мистерия жизни завораживала меня, и я хотел лучше постичь ее смысл. На мои расспросы люди отвечали, что, мол, этот знает то, а тот - это. Я побывал в Индии и в Египте. Познакомился со знатоками магии и медитации, с алхимиками и священнослужителями. И наконец открыл для себя то, что следовало открыть: Истина неизменно пребывает там же, где Вера.
Истина неизменно пребывает там же, где Вера. Я снова и по-новому оглядела церковь - источенные временем каменные плиты, столько раз падавшие в прах и столько раз восстановленные. Что подвигало людей на неслыханное упорство, на титанический труд? Что заставляло их выбиваться из сил, чтобы вновь воздвигнуть - в глуши, на горных вершинах - этот маленький храм?
Что? - Вера.
- Своя правота была у буддистов, своя правота - у кришнаитов, своя - у индусов, у мусульман, у иудеев. Если человек идет непритворной стезей веры, он сумеет слиться с Богом и обретет способность творить чудеса. Но мало было узнать это - требовалась еще и решимость сделать выбор. Я выбрал католичество, потому что в этой вере был воспитан, ее чудесами проникнуты годы моего детства. Если бы я родился иудеем, то выбрал бы иудаизм. Бог - един, хоть и носит тысячу имен, но именно и только тебе надлежит выбрать, каким именем ты будешь звать его.
Снова раздались шаги.
Какой-то человек приблизился, оглядел нас, потом подошел к центральному алтарю и убрал два подсвечника. Вероятно, это был ризничий или причетник.
Я вспомнила старика, который не хотел пускать нас в часовню. Но этот человек не произнес ни слова. Когда же он вышел, мой друг сказал мне:
- Сегодня вечером у меня встреча.
- Пожалуйста, не отвлекайся. Рассказывай дальше.
- Я поступил в семинарию, находящуюся здесь поблизости. Четыре года я изучал все, что мог. В этот период я познакомился с Иллюминатами, с Харизма- тиками, с приверженцами течений, пытавшимися отворить двери, запертые много лет назад. Я понял, что Бог - не тот палач, которым меня стращали в детстве. Возникла попытка вернуться к первоначальной, ничем не запятнанной, невинной сущности христианства.
- Не прошло и двух тысяч лет, как они осознали, что Христос и Церковь - не одно и то же? - со сдержанной иронией спросила я.
- Можешь шутить, сколько хочешь, но речь идет именно об этом. Я стал учиться у одного из тех монахов, кто возглавлял нашу обитель. И он внушил мне, что необходимо принять огонь откровения, Святой Дух.
От его слов сердце мое сжималось. А Дева по-прежнему улыбалась, и младенец Иисус глядел на меня весело. Когда-то и я веровала во все это, но прошло время - и возникшее с прожитыми годами ощущение того, что я научилась рассуждать логично, здраво и стою на земле обеими ногами, отдалило меня от религии. Как было бы хорошо, если бы воскресла во мне та прежняя, детская, столько лет сопровождавшая меня вера - вера в ангелов и в чудеса! Но одним лишь хотением ее не вернуть.
- Мой наставник сказал мне: «Если поверишь, что знаешь, то в конце концов узнаешь», - продолжал он. - В одиночестве своей кельи я стал разговаривать сам с собой. Я молился, чтобы Святой Дух снизошел ко мне и научил меня всему, что мне надлежит знать. И вскоре понял, что одновременно с моим звучит и другой, мудрый голос, произнося за меня слова.
- Со мной такое тоже бывало, - перебила я его.
Он выжидательно замолчал, но я больше ничего не сумела сказать.
- Говори же, я слушаю.
Но слова у меня не шли с языка. Он говорил о таких прекрасных вещах, я не смогла бы подобрать столь же выразительных слов.
- Другая все время пытается вернуться, - сказал он, словно отгадав мои мысли. - Другая боится ненароком брякнуть глупость.
- Да, - ответила я, изо всех сил стараясь одолеть страх. - Иногда случается, что я говорю с кем-нибудь с жаром и увлечением и вдруг в какой-то момент начинаю произносить такое, о чем никогда раньше не задумывалась. Мне кажется, будто я всего лишь передаю мысли того, кто несравненно умнее меня и гораздо лучше разбирается в жизни. Но это бывает редко. Обычно предпочитаю помалкивать и слушать. И верю, что узнаю что-то новое, хотя, в конце концов, все забываю.
- Нет ничего более непостижимого для человека, чем он сам. Если будем мы иметь веру с горчичное зерно, то сдвинем эту гору. Вот это я усвоил. И сегодня я удивляюсь, с уважением слушая свои собственные слова. Апостолы были неграмотными, невежественными рыбаками. Но они принимали огонь, сходящий с небес. Они не стыдились своего невежества - у них была вера в Святого Духа. Этот дар принадлежит лишь тому, кто захочет принять его. Достаточно лишь поверить, принять и не бояться совершить ошибку.
Дева с улыбкой стояла передо мной. Вот уж у кого были все основания плакать - а она улыбалась.
- Продолжай, - сказала я.
- Я уже все сказал. Надо принять дар. И тогда он проявится, обретет свое выражение.
- Эта штука так не работает,
- Разве ты не понимаешь меня?
- - Понимаю. Но я - такая же, как и все прочие люди: я боюсь. Тем, о чем ты говоришь, можешь воспользоваться ты, твой сосед, но не я.
- - Все изменится, когда ты поймешь, что мы подобны вот этому младенцу перед нами, что глядит на нас.
- Но к этому времени все мы осознаем, что подходим слишком близко к свету и не сможем возжечь свое собственное пламя.
Он ничего не ответил.
- Ты не договорил насчет семинарии, - спустя некоторое время напомнила я.
- Я не уйду из семинарии.
И прежде чем я успела что-то ответить, встал и направился к алтарю.
Я не шевельнулась. Голова пошла кругом, я не понимала, что происходит. «Не уйду из семинарии»!
Лучше не думать. Плотина прорвана, любовь затопила душу, и поток мне не сдержать. Есть еще один выход - призвать на помощь Другую, ту, кого душевная слабость делала суровой, а робость - холодной, но я больше не хотела этого. Я больше не могла смотреть на жизнь ее глазами.
Думы мои прервал внезапно раздавшийся звук - пронзительный и долгий, словно рядом кто-то взял ноту на гигантской флейте. Сердце мое заколотилось.
За первым звуком последовал второй. Потом еще один. Я оглянулась назад: деревянная лестница вела на небрежно сколоченный помост, резко контрастировавший с ледяной красотой и гармонией церкви. На помосте я увидела старинный орган.
И - его. В полутьме я не различала лица, но знала - он там.
Я поднялась с места, но тотчас прозвучал его взволнованный голос:
- Пилар! Оставайся на месте!
И я повиновалась.
- Пусть Великая Мать вдохновит меня, - продолжал он. - Пусть музыка сегодня станет моей молитвой.
И начал играть «Аве Мария». Было часов шесть, наступало время «Ангелуса»*, время, когда свет и тьма перемешиваются. Звуки органа гулко разносились по пустой церкви, проникая, казалось, в древние камни ее стен, перемешиваясь с духом легенд и жаром молитв, окутывавших статуи святых. Я закрыла глаза, чтобы музыка проникла мне в самую душу, смыла с нее страх и чувство вины, внушила мне, что я - лучше, чем думала, сильней, чем считала себя.
* Вечерняя католическая молитва. - Прим. перев.
Я испытывала неистовое желание помолиться, и с тех пор, как я свернула с дороги веры, такое со мной было впервые. Я по-прежнему сидела на скамейке, но душа моя преклонила колени перед Богоматерью, простерлась у ног женщины, которая сказала
«да»
хотя могла бы сказать «нет», и тогда ангел отыскал бы другую, и ее отказ вовсе не был бы в глазах Господа грехом, потому что Господь знает всю меру слабости детей Своих. Но она сказала
«да будет воля Твоя»
хотя сознавала, что вместе со словами ангела получает страдания и муки выбранной ею судьбы; хотя глазами души уже могла различить, как сын ее возлюбленный покидает отчий дом, как люди идут за ним следом, а потом отрекаются от него, но она сказала «да будет воля Твоя»
хотя в самый высший, самый священный в жизни каждой женщины миг она должна была оказаться в хлеву и родить в окружении скотов, ибо так заповедано было Писанием,
«да будет воля Твоя»
хотя когда в смятении она отыскивала своего мальчика на улицах, то нашла его в храме. И он попросил не мешать ему, потому что ему нужно выполнить иные обязательства, исполнить иной долг,
«да будет воля Твоя»