Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим. — Тебя-то она послушает. 24 страница
— Ты ведь будешь со мной, пока все не будет кончено.
Калаба ласково дотронулась до ее щеки.
— Я сделаю все, что ты хочешь, Юлия.
Калаба наклонилась и нежно поцеловала Юлию.
— В отличие от других, я тебя никогда не предам. Я не твой отец и не Кай. — Она выпрямилась и улыбнулась, посмотрев на Юлию сверху вниз. — Ты приняла мудрое решение. После аборта ты вообще про него забудешь и снова начнешь свою жизнь. Я научу тебя избегать беременности в дальнейшем.
Юлия смотрела, как Калаба уходит. Оставшись в одиночестве, она уткнулась лицом в ладони и заплакала.
* * *
Хадасса знала, что, пока у Юлии гости, она должна оставить хозяйку. Ожидая, когда ее позовут, Хадасса занялась другими делами. Сегодня она работала в саду вместе с Сергием, рабом из Британии. Когда Юлия в конце концов вышла, Сергий постарался заняться делами подальше от дома и от хозяйки, на садовой дорожке, чтобы не страдать от ужасного характера Юлии.
Хадасса расстроилась, снова увидев Юлию в слезах. Всякий раз, когда в гости приходила Октавия, хозяйка становилась взволнованной, эмоциональной, легко впадала в гнев и рыдания. Визит Калабы, очевидно, тоже не улучшил ее состояние. Юлия села в солнечном месте и пожаловалась, что ей холодно. Хадасса накрыла ее своей шалью, но Юлия продолжала дрожать.
— Как ты себя чувствуешь, моя госпожа? Это ребенок?
Юлия вся напряглась. Ребенок. У нее еще не было никакого ребенка. Так сказала Калаба.
— Спой мне, — кратко приказала Юлия, кивнув в сторону маленькой арфы, лежавшей рядом. К инструменту был приделан кожаный ремень, поэтому Хадасса могла всюду носить его с собой, снимая только тогда, когда работала или спала. Юлия смотрела, как Хадасса взяла арфу в руки и стала нежно перебирать пальцами струны. Приятная мелодия успокаивала расшатанные нервы Юлии.
Хадасса пела, но обратила внимание, что Юлия едва слушает ее. Взгляд у хозяйки был какой-то отрешенный, даже безумный. Руками она перебирала свою одежду, а потом сцепила их так, что побелели костяшки пальцев. Отложив в сторону инструмент, Хадасса подошла к Юлии, опустилась на колени и взяла ее руки в свои.
— Что тебе не дает покоя?
— Эта... эта беременность.
— Ты боишься? Прошу тебя, не бойся, моя госпожа, — сказала Хадасса. — Ведь это самое естественное явление в нашей жизни. Господь улыбнулся тебе. Ребенок — самое великое благословение, которое Бог только может дать женщине.
— Благословение? — недоуменно спросила Юлия.
— Ты же носишь в себе новую жизнь...
Юлия отдернула руки.
— Да что ты в этом понимаешь? — Она встала и отошла от Хадассы. Сдавив руками виски, она попыталась совладать со своими эмоциями. Настало время, когда она уже не должна реагировать на происходящее вокруг по-детски. Калаба была права. Она сама должна стать хозяйкой своей жизни.
Юлия оглянулась на Хадассу, которая по-прежнему стояла на коленях возле мраморной скамьи, и чьи карие глаза были полны обеспокоенности и сострадания. Юлия прижала руку к сердцу и почувствовала невыразимую жалость. Хадасса любит ее. Вот почему Юлия так нуждается в этой рабыне. Вот почему она забрала Хадассу у матери и отца. Губы Юлии скривились в горькой ухмылке. Какая-то злая ирония была в том, что такую бескорыстную любовь к ней проявляет рабыня. Не ее родители. И не Кай.
— Ты не понимаешь, что мне приходится испытывать, Хадасса. Ты не знаешь, каково все время чувствовать себя больной и уставшей, видеть, что ты не нужна своему мужу. Что ты знаешь о той любви к мужчине, какой я люблю Кая?
Хадасса медленно встала. Она внимательно всматривалась в лицо своей хозяйки, не понимая отчаяния, которое та испытывала.
— Ты носишь в себе его ребенка.
— Ребенка, которого он не хочет, который разлучает нас. И не говори мне о том, что это благословение богов, — сердито добавила Юлия.
— Время все покажет, моя госпожа. — Неужели у Юлии нет глаз и ушей, чтобы видеть и слышать Господа и понять, что на ней благословение?
— Время ничего не изменит, — сказала Юлия. — Только усугубит положение. — Калаба была права. Она должна сама стать хозяйкой своей судьбы. Но она боялась того решения, которое приняла. Ее одолевали сомнения. Если это стало повсеместной практикой, значит ли это, что Юлия поступает правильно? А если она поступает правильно, тогда почему ее грызут сомнения?
Существуют ли вообще такие понятия, как хорошо или плохо? Разве наши поступки не продиктованы обстоятельствами? Разве счастье не является главной целью нашей жизни?
Юлии хотелось, чтобы Хадасса поняла, что она сейчас испытывает. Ей хотелось, чтобы Хадасса сказала, что все будет хорошо, что решение сделать аборт разумно. Юлии хотелось, чтобы Хадасса сказала: то, что Юлия собирается сделать, остается единственным способом вернуть их прежние отношения с Каем. Но когда Юлия посмотрела в глаза этой маленькой иудейки, она не смогла произнести ни слова. Она так и не смогла ничего сказать. В том, что Калаба считала всего лишь символом, Хадасса видела жизнь.
Но кому интересно мнение какой-то рабыни? Она ничего не знает. У нее ничего нет. Она всего лишь рабыня, одержимая своим невидимым Богом.
— Ты называешь это благословением, потому что кто-то сказал тебе, что это благословение, — сердито сказала Юлия, стараясь как-то оправдать свое решение. — Ты только повторяешь то, что слышала. Все, о чем ты поешь и о чем говоришь, — это только повторение чьих-то слов и мыслей. Разве не это ты говорила Клавдию? Цитировала свое Писание и рассказывала ему истории. Своих мыслей у тебя никогда не было. Так как ты можешь понять, через что мне предстоит пройти, какие решения я должна принять?
Резкий разговор с Хадассой не принес Юлии облегчения. Она даже почувствовала себя еще хуже.
— Я устала. Я хочу пойти в дом и отдохнуть.
— Я принесу тебе немного подогретого вина, моя госпожа.
Благородство Хадассы было для Юлии солью на свежие раны, и она ответила слепой раздражительностью:
— Не приноси мне ничего. Не нужно никому ко мне приходить. Оставьте меня все в покое!
Кай пришел домой далеко за полдень. Он пребывал в ярости, и Юлия поняла, что он снова проиграл на гонках колесниц. Его злоба нарастала до тех пор, пока Юлия не отреагировала на это злой иронией:
— Когда я была рядом с тобой, тебе всегда везло.
Кай повернулся в ее сторону и посмотрел на нее глазами, полными темной ярости.
— Твое счастье, что ты богата, моя дорогая, иначе я никогда и не посмотрел бы в твою сторону.
Его жестокие слова были подобны пощечине. Юлия с трудом смогла перенести боль обиды. Неужели это правда? Нет, это невозможно. Он просто пьян. Вот почему он и говорит так жестоко. Он всегда был жесток, когда напивался. Юлии хотелось нанести ответный удар, заставить его самого задыхаться от бессилия, но она не могла придумать для этого достаточно сильного хода. Глядя на нее, Кай улыбнулся своей холодной и насмешливой улыбкой, которая полностью ее разоружила. Он был неуязвим и прекрасно знал это.
Налив себе полный кубок вина, Кай тут же его осушил. Потеряв всякое самообладание, он швырнул свой кубок в дальний конец комнаты. Кубок с грохотом ударился во фреску с изображением веселящихся женщин и сатиров, заставив Юлию вздрогнуть.
— Надейся лучше на то, чтобы я дальше был удачливее на гонках, — сказал Кай, оставляя ее одну.
Калаба пришла ранним утром. С ней была небольшого роста римлянка в белой тоге, отороченной золотом. Ее сопровождал раб, держащий в руках зловещего вида ящик.
— Не нужно ничего бояться, Юлия, — сказала Калаба, взяв руку Юлии в свою. — Асселина в этом деле большой специалист. Она проделывала это много-много раз. — Через мраморный зал они прошли в покои Юлии. — Ее репутация безупречна, и она пользуется большим уважением среди коллег. Об аборте она написала в прошлом году большой труд, и он сейчас очень популярен. Так что не беспокойся ни о чем.
Асселина приказала одному из рабов Кая приготовить жаровню и следить за тем, чтобы в комнате было достаточно тепло. Ее раб поставил ящик на пол. Открыв его, Асселина достала из него какую-то амфору. Вылив в кубок ее содержимое, Асселина смешала его с вином и протянула Юлии.
— Выпей.
К вкусу сладкого вина примешивалась какая-то горечь.
— Все до конца, — сказала Асселина, настояв на том, чтобы Юлия выпила весь кубок, — все до капли. — Она стояла, наблюдая за Юлией, после чего взяла из ее дрожащих рук пустой кубок и отдала его рабу. — Раздевайся и ложись.
Юлию охватила паника. Калаба подошла и помогла ей.
— Все будет хорошо, — приговаривала она, помогая Юлии раздеться. — Поверь мне. Расслабься. Тебе же будет лучше.
Асселина внимательно осмотрела Юлию, что-то ввела в нее и оставила. Потом выпрямилась, вымыла руки в сосуде с водой, который держал ее раб.
— Срок у нее больше, чем ты говорила.
— Она сама не знает, — тихо сказала ей Калаба.
Асселина взяла полотенце и снова подошла к Юлии. Глядя ей в глаза, она улыбнулась. Передав полотенце рабу, она положила руку на лоб Юлии.
— Скоро, моя дорогая, почувствуешь спазмы. Это неприятное ощущение будет длиться до тех пор, пока твой организм не отторгнет зародыш. Несколько часов, не больше. — Отойдя от Юлии, она взглянула на Калабу. — На минуточку...
Стоя возле двери, они оживленно разговорились. Калаба явно была недовольна.
— Но мы так не договаривались, — донеслись ее слова до Юлии.
— Прости, но меня ждут другие, а ты настаивала, чтобы все прошло быстро. Чтобы прийти сюда, мне пришлось изменить свои планы.
Калаба вернулась к Юлии и наклонилась над ее головой.
— Юлия, извини, но мне надо у тебя спросить. У тебя сейчас есть на руках какие-нибудь деньги?
— Нет. Всеми деньгами распоряжается Кай.
— Плохо, тебе надо с этим бороться, — разочарованно произнесла Калаба. — Но сейчас уже ничего не поделаешь. Пока не раздобудем деньги, придется отдать ей твои жемчужные украшения.
— Жемчужные украшения? — спросила Юлия.
— Только до тех пор, пока я не поговорю с Каем и не выужу у него то, что нужно будет заплатить Асселине за работу. Не смотри на меня так. Не время сейчас беспокоиться о том, вернутся к тебе твои украшения или нет. Получишь их обратно завтра днем. Обещаю тебе. Где они?
Асселина покинула виллу с жемчужными украшениями Юлии.
Спазмы у Юлии начались примерно через час, и были они сильными и частыми. Юлия корчилась от боли, все ее тело быстро покрылось холодным потом.
— Ты же говорила, что это не больно, — застонала она, вцепившись пальцами в покрывало и сжимая его в своих руках.
— Ты слишком напряжена, Юлия. Расслабься, и будет не так больно. Держись спокойнее. Слишком быстро они начались.
Когда спазмы кончились, Юлия задыхалась в слезах. — Как жаль, что мамы нет рядом, — она вертела головой из стороны в сторону и застонала снова, когда спазмы вернулись. — Хадасса. Позовите Хадассу.
Хадасса пришла сразу же, как только ее позвали. Едва войдя в покои Юлии, она сразу почувствовала что-то неладное.
— Твоя служанка здесь, Юлия. Постарайся успокоиться.
— Моя госпожа, — сказала Хадасса, испуганно склонившись над Юлией. — Что-то с ребенком?
— Тише ты, дура, — зашипела на нее Калаба, сверкая своими темными глазами и отталкивая ее. — Принеси теплую воду и полотенце. — Она снова склонилась над Юлией, и ее тон стал мягким и сладким. Положив руку на белый живот Юлии, Калаба улыбнулась. — Уже почти все, Юлия. Осталось совсем немножко.
— О Юнона, смилуйся надо мной... — простонала Юлия, сжав зубы и корчась от приступов невыносимой боли.
— Может, послать за доктором? — спросила Хадасса, наливая теплой воды в большой сосуд.
— Доктор уже был, — ответила Калаба.
С очередным приступом боли Юлия снова застонала:
— Да я никогда не пошла бы на это, если бы знала, что это такое. О Юнона, смилуйся, смилуйся...
— А вынашивать ребенка и рожать его легче? Уж лучше сейчас от него избавиться.
Хадасса побледнела. Она невольно вскрикнула, сосуд водой выпал из ее рук, и осколки рассыпались по полу. Калаба стала сверлить ее своим страшным взглядом, и Хадасса смотрела на нее с ужасом.
Калаба быстро встала, подошла к служанке и дала ей пощечину.
— Не стой, когда твоя госпожа страдает. Делай, что тебе говорят. Принеси другой сосуд и налей в него теплой воды.
Хадасса с готовностью выбежала из комнаты. Прижавшись к холодной мраморной стене, она закрыла лицо руками. За закрытой дверью продолжали раздаваться крики Юлии, и Хадассе было не по себе от этой агонии. Хадасса побежала и наполнила в банях огромный кувшин, затем устремилась обратно.
— Вот и все, Юлия, — говорила Калаба, когда Хадасса снова вошла в покои. — Срок беременности у тебя был больше, чем ты думала. Поэтому все прошло так тяжело. Тише, тише, не надо больше плакать. Все кончено. Больше ты никогда не будешь так страдать, как сегодня.
Тут она заметила Хадассу, стоявшую в дверях.
— Не стой там, милочка. Неси сюда воду. Кувшин поставь здесь, рядом с кроватью. А это подбери с пола и выброси.
Не в силах смотреть на Юлию, Хадасса опустилась на колени и осторожно подняла с пола небольшой кровавый комок. Потом она встала и молча вышла из комнаты. Калаба проводила ее до входа в покои, после чего плотно закрыла за ней дверь.
Пораженная происшедшим, Хадасса стояла в зале. Выбросить это. Она прижала комок к сердцу, и у нее перехватило горло. «О Боже...» — сокрушенно прошептала она. С полными слез глазами она пошла в сад.
Хадассе хорошо были известны все дорожки в саду, и она пошла по одной из них, ведущей к цветущей сливе. Опустившись на землю, она бережно держала перед собой этот комок, раскачивалась из стороны в сторону, и плакала. Потом она руками вырыла в мягкой почве ямку и положила в нее никому не нужного ребенка. Закопав его, она аккуратно заровняла землю. «Да примет тебя Господь на небеса, и ангелы воспоют тебе...»
Обратно в дом она не пошла.
* * *
Марк решил навестить Юлию. Едва войдя в дом, он почувствовал напряженную тишину, и когда его проводили в покои Юлии, он увидел, что она до сих пор в постели. Она улыбнулась ему, но в этой улыбке он не увидел прежнего веселья. Взгляд у нее был глубоко несчастным.
— Что случилось, дорогая сестрица? — спросил Марк и подошел к ней. Наверное, до нее дошли слухи о неверности Кая или о его последних неудачах на гонках колесниц. Юлия выглядела бледной и подавленной. — Ты не заболела? — Рядом с ней стояла служанка, готовая выполнить ее приказания, но это была не Хадасса.
— Сегодня утром я осталась без ребенка, — сказала Юлия, стараясь не встречаться с Марком взглядом и невольно поглаживая свой накрытый покрывалом живот. Боли уже не было, лишь огромная слабость давила на нее. Юлия никак не могла избавиться от ощущения пустоты и утраты, и теперь она чувствовала, что ее лишили не только зародыша. Она остро чувствовала, что у нее отобрали частицу ее самой, и теперь она понимала, что этой частицы у нее больше никогда не будет.
Марк осторожно повернул лицо сестры к себе и пристально посмотрел на нее.
— Ты что же, сделала аборт?
На ее глазах заблестели слезы.
— Кай не хотел ребенка, Марк.
— Это он тебе велел сделать аборт?
— Нет, но что я могла еще сделать?
Марк нежно дотронулся до ее щеки.
— С тобой все в порядке?
Она слабо кивнула и отвернулась.
— Калаба сказала, что через несколько дней мне станет лучше. Она говорит, что депрессия в таких случаях — вполне естественное явление. Это пройдет.
Калаба. Как же он сразу не догадался? Марк осторожно убрал волосы со лба Юлии и нежно ее поцеловал. Затем он отошел от кровати, потирая шею. Если он сейчас скажет что-нибудь против Калабы, Юлия только сильнее сдружится с ней. Во многом Марк и Юлия были схожи. Она не любила, когда ей диктовали.
— Но ведь ничего страшного не произошло, Марк? В том, что я сделала, нет ничего плохого?
Марк знал, что ей хотелось, чтобы он согласился с ней в том, что касается аборта, но он не мог. Он всегда старался избегать таких тем, потому что ему в таких случаях становилось не по себе. Однако Юлия нуждалась в утешении. Марк снова подошел к ней и сел рядом.
— Успокойся, малышка. Ты сделала лишь то, что до тебя делали сотни других женщин.
— Кай снова будет со мной. Я это знаю.
Марк сжал губы. Он пришел, чтобы поговорить с сестрой о Кае, но теперь понял, что сегодня такого разговора не получится, иначе ей станет еще хуже. Не нужно ей было сейчас знать, что финансовые потери в результате проигрышей Кая достигли ужасающих размеров. Но даже если она узнает, что она сможет сделать, чтобы повлиять на него?
— Я скажу матери и отцу, что у тебя не будет ребенка и что тебе нужно время, чтобы отдохнуть и поправиться. — Юлии сейчас совершенно не стоит встречаться с ними. Отцу достаточно будет взглянуть на нее, как он сразу поймет, что она не может избавиться от чувства вины. И тогда начнутся расспросы, которые неминуемо закончатся истерическими исповеданиями. Разлад в семье и без того висел над всеми тяжелым грузом, поэтому не было нужды добавлять к нему то, что произошло сегодня.
Марк взял Юлию за руку и крепко сжал ее.
— Все будет хорошо. — Он считал во всем виноватым Кая, потому что именно Кай заставил Юлию думать, что она своим поступком вернет его любовь к ней. Марк стер со щеки Юлии слезу и в задумчивости растер ее пальцами. Ему хотелось отомстить Каю, но все его действия сейчас обернутся против Юлии. Он почувствовал себя бессильным в возникшей ситуации. — Тебе сейчас лучше поспать, Юлия. — Он поцеловал ее руку. — Завтра я тебя снова навещу.
Когда он вставал, Юлия двумя руками взяла его руку.
— Марк. Пожалуйста... Посмотри, где Хадасса. Калаба выпроводила ее отсюда... — Юлия вдруг замолчала, опустив глаза. — И она так и не вернулась. А мне хотелось бы, чтобы она спела мне что-нибудь.
— Хорошо, я найду ее и пришлю к тебе.
Он вышел в перистиль. Несколько рабов стояли возле фонтана и о чем-то тихо переговаривались. Едва увидев его, все разошлись заниматься своими делами.
— Ты не видел рабыню Хадассу? — спросил Марк того, кто чистил облицовку бассейна.
— Она ушла в сад, мой господин. С тех пор не возвращалась. Марк спустился в сад и начал искать Хадассу. Когда он ее увидел, она сидела на коленях, согнувшись и низко склонив голову, ее лица видно не было.
— Тебя зовет Юлия, — сказал ей Марк. Хадасса не подняла головы. — Ты слышишь? Тебя зовет Юлия.
Тогда она что-то произнесла, но Марк не расслышал. Она подняла руки над головой, и он увидел, что они в земле. Он закрыл глаза.
— Да, я знаю, — сказал он, поняв, куда ее посылали. — Теперь все кончено. Постарайся забыть об этом. Через день-другой Юлия будет в полном порядке, и Кай не будет сердиться на нее. Никто из них не хотел ребенка.
Хадасса повернулась к нему. Стекавшие слезы проделали на ее грязных щеках светлые бороздки. Ее глаза были полны горя и ужаса. Она встала на ноги, и Марк ужаснулся при виде кровавых пятен на ее грязной тунике. Она вытянула руки перед собой, уставившись на них. Все ее тело дрожало.
— Она сказала: «Выбрось это». Крохотного ребенка, завернутого в какую-то тряпку и брошенного на пол, как ненужный мусор. Ребенка...
— Выкинь все это из головы. Не думай об этом больше. Юлия сама больше уже не переживает. Он еще и не был ребенком...
— О, Боже! — Хадасса впилась руками в свою грязную тунику. — Не был ребенком, — повторила она слова Марка, простонав от горя и посмотрев на него в бесконечном отчаянии. — «Ибо Ты устроил внутренности мои, и соткал меня во чреве матери моей... Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было...»
Марку стало не по себе. Она говорила, как оракулы в храме, а ее глаза сейчас просто пугали его.
— Прекрати!
Но ее слезы потекли еще сильнее, и она, отвернувшись от него, заговорила по-арамейски:
— «Иешуа, Иешуа, шалох хем кий мах казу ло яден», — сокрушенно произнесла она. — «Иисус, Иисус, прости им, ибо не знают, что делают».
Марк схватил Хадассу за плечи.
— Прекрати сейчас же! Я тебе приказываю! — Он хотел только вывести ее из транса, но она посмотрела на него совершенно ясными глазами.
— Неужели вы, римляне, настолько глупы, что в вас нет страха? Бог знает, когда воробей садится на ветку. Неужели вы думаете, что Бог не знает, что вы делаете? Неужели вам так дороги мелочные удовольствия, что ради них вы готовы убивать собственных детей?
Марк отпустил Хадассу и отступил назад. Она сделала шаг вперед, схватившись за его белую тунику своими грязными, окровавленными руками.
— Неужели в вас нет страха?
Он схватил ее руки и отстранил от себя.
— Почему я должен чего-то бояться? — Марку не было никакого дела до ее Бога, но ее обвинение оказалось для него болезненным и привело в ярость. — Это тебе надо бояться. Для рабыни ты говоришь слишком дерзко. Или ты забыла об Иерусалиме? Что-то я не слышал, чтобы римлянка убивала своего младенца, чтобы сделать из него жаркое на обед!
Его слова не испугали Хадассу.
— Да, Марк, это мерзость перед Богом! Но разве можно сравнить женщину, обезумевшую от голода, с тем, что творилось здесь? Что заставило Юлию, окруженную всеми удобствами, пойти на это? Она же в здравом уме. Она все это обдумала. Она сделала свой выбор.
— Но что ей оставалось делать? Она не хотела этого ребенка, как и Кай. Их браку грозила опасность.
— А после убийства ребенка все будет хорошо? Неужели вы убеждены в том, что если чего-то не хотите, то имеете полное право уничтожать это? Неужели человеческая жизнь для вас ничего не стоит? Неужели вы думаете, что Юлию никто не осудит?
— И кто же ее осудит? Может, ты?
— Нет, — сказала Хадасса. Ее лицо исказила гримаса горя, и слезы снова потекли по ее щекам. — Нет! — Она покачала головой, закрыв глаза. — Я не вправе никого осуждать, что бы кто ни делал, но я так боюсь за нее. Бог свидетель. — С этими словами она закрыла лицо руками.
«Опять этот ее Бог и Его жуткие законы», — подумал Марк, с жалостью глядя на нее.
— Хадасса, тебе не нужно бояться за Юлию. Здесь не Иудея. Ее не выведут на улицу и не побьют камнями. Римляне — цивилизованный народ. У нас нет законов, карающих женщин, сделавших аборт по своей воле.
Глаза Хадассы сверкнули, раньше Марк никогда не видел ее такой.
— Цивилизованный! А как же Божий закон? Или вы думаете, что Он вас не осудит?
— Ты очень беспокоишься о том, что подумает твой Бог. Думаю, Ему нет до всего этого никакого дела.
— Вы так думаете, потому что не верите в Его существование. Вы поклоняетесь богам, которых сотворили собственными руками и по собственным представлениям, но не верите во Всевышнего Бога, Который сотворил вас из праха и дал вам жизнь. Но в конце концов настанет день, когда не будет иметь никакого значения, верите вы в Него или нет, Марк. Есть закон, который выше человеческого, и никакой император, никакие ваши легионы, никакие ваши знания не смогут устоять...
Марк закрыл ей ладонью рот, чтобы больше никто ее не услышал.
— Замолчи! — Хадасса стала сопротивляться, и он увел ее в сторону, чтобы никто не увидел их со стороны дома. — Ты что, с ума сошла, Хадасса? Не смей больше говорить о твоем проклятом Боге! — Приказал он, чувствуя, как бешено колотится его сердце. Ее слова здесь могли быть расценены как вопиющее богохульство и могли стоить ей жизни.
Он продолжал держать ее, зажимая ей рот, давая этим понять, что она больше не должна произносить ни слова.
— Прислушайся к здравому смыслу! Какая существует в мире сила, кроме Рима, Хадасса? Какая еще сила на земле может с ней сравниться? Или, может быть, этот твой Всемогущий Бог настолько силен? Где же Он был, когда ты в Нем нуждалась? Спокойно смотрел, как война разрывает на части Иудею, как Его город и Его храм превращаются в руины, а Его народ — в рабов. И это Всемогущий Бог? Нет. Это Тот Бог, Который тебя любит? Нет! Это Тот Бог, Которого я должен бояться? Никогда в жизни!
Хадасса молчала, глядя на него с какой-то непонятной жалостью. Марк говорил с ней мягко, желая ее вразумить. Его рука была мокрой от ее слез. Он продолжал говорить с ней, сохраняя такой же мягкий, даже доброжелательный тон:
— Нет на земле другой такой власти и силы, которой обладает римский император. Только на этой империи и держится наш мир. Пакс Романа, Хадасса. Вот что для нас является самым дорогим. И вера во что-то еще — это лишь мечты раба о свободе, путь к смерти. Иерусалима больше нет. От него ничего не осталось. Твой народ рассеян по всей земле. И забудь ты о Боге, Которого нет, или Который, даже если Он и есть, хочет уничтожить Свой избранный народ.
Он медленно убрал руку и увидел на лице Хадассы отпечатки своих пальцев. — Я не хотел причинить тебе боль, — сказал он. Хадасса была такой бледной и неподвижной.
— О Марк, — тихо сказала она, глядя ему прямо в глаза, как бы умоляя его о чем-то.
Ни одна женщина никогда не произносила его имя так сладко.
— Забудь ты о вере в своего невидимого Бога. Нет Его.
— А вы видите тот воздух, которым дышите? Вы видите ту силу, которая движет волны, или меняет времена года, или заставляет птиц прилетать сюда зимой? Неужели Рим со всеми его знаниями так глуп? О Марк, Бога нельзя загнать в каменный памятник. Его нельзя ограничить храмом. Его нельзя заточить на вершине горы. Небеса — это Его престол, а земля — Его подножие. Все, что вы видите, принадлежит Ему. Империи возникают и гибнут. Вечно живет только Бог.
Марк уставился на нее, загипнотизированный ее словами, не в силах сказать ничего в ответ, пораженный тем, с какой верой она это говорила. Ничего из сказанного Марком не доходило до нее. Внезапно, подобно набежавшей волне, его охватил страх за эту иудейку, и вместе с этим чувством он почувствовал яростный гнев, вызванный ее упрямой верой в какого-то невидимого Бога.
— Юлия попросила меня разыскать тебя, — медленно произнес он. — Ты будешь служить ей так, как всегда служила, или мне придется подыскать ей вместо тебя кого-то другого?
Хадасса сразу переменилась. Могло показаться, будто она набросила на себя какую-то завесу. Она склонила голову и сложила перед собой руки. Все свои чувства и убеждения она теперь скрыла в себе. Да, будет лучше, если она оставит их при себе.
— Я пойду к ней, мой господин, — тихо сказала Хадасса.
Мой господин. Он снова был ее хозяином, она снова была рабыней. Марк опять почувствовал разделяющую их пропасть, как будто его охватил порыв ветра. Он выпрямился, посмотрел на Хадассу сверху вниз и холодно сказал:
— Прежде чем идти к ней, умойся и переоденься. Ничто не должно напоминать Юлии о том, что она сделала. — Он повернулся и ушел.
Хадасса проводила его взглядом, и ее глаза горели от слез. Над садом подул легкий ветерок.
— Иешуа, Иешуа, — прошептала Хадасса, закрыв глаза. — Будь милостив к нему. Будь милостив к Юлии. О Господи, будь милостив к ним всем.
Атрет провел руками по волосам. Он почти не обращал внимания на стук кованой обуви стражника, проходящего по железной решетке у него над головой. Атрет настолько привык к этому звуку, что эти шаги мешали ему только в том случае, если он спал. Вслед за тяжелыми шагами сверху показалась тень стражника. Не находя себе покоя, Атрет встал в своей темной камере, думая лишь о том, скоро ли рассвет. Уж лучше бы он был сейчас во дворе и изнурял себя безжалостными тренировками. Уж лучше бы он держал меч в руках. Нахлынувшие воспоминания о темных лесах его родины были просто невыносимыми, и ему казалось, что в своей тесной каморке он сойдет с ума.
Он взял в руки стоящую в угловом алькове каменную статуэтку. Держа ее перед собой, он провел пальцами по множеству грудей и животу женской фигурки. Тиваз изменил ему в Германии, и теперь ему необходимо было поклоняться какому-то другому богу. Наверное, он будет поклоняться ей. Артемида возбуждала в нем самые сладострастные чувства. Бато говорил, что за определенную плату жрицы храма помогают приходящим в храм «поклоняться богам». Атрет как-то посетил храм Исис и вышел оттуда пресыщенным плотскими утехами, хотя в глубине души и испытывал какое-то беспокойство от этого визита. Женщины тоже приходили туда поклоняться, и за дополнительную плату им были доступны жрецы. Рим жил своими радостями.
Свет факелов мерцал над головой Атрета, до него доносились голоса разговаривающих стражников. Он поставил идола обратно, в альков, и сел на свою каменную скамью. Откинувшись назад, к холодной стене, он закрыл глаза и снова увидел во сне, как мать пророчествовала ему перед погребальным костром: «Женщина с темными волосами и темными глазами...». Этот сон не снился ему уже несколько месяцев, с ночи накануне того дня, когда он убил Тарака и увидел двух молодых женщин возле дороги на Капую. Но теперь этот сон показался ему таким ярким и реальным, что даже голос матери отдавался эхом. Та женщина, о которой говорила мать, казалось, была рядом.
В Риме полно женщин с темными волосами и темными глазами. Многие из тех женщин, которые посещали пиры накануне зрелищ, были невероятно красивы. Некоторые из них предлагали Атрету себя. Чтобы побольнее обидеть их, он не оказывал им никаких знаков внимания. То, что он испытывал терпение императора, приносило ему удовлетворение. Атрет уже не боялся, что его распнут или бросят в яму к диким зверям: толпа римлян никогда этого допустит. Поскольку на его счету было уже восемьдесят девять убитых гладиаторов, тысячи людей приходили в Большой Цирк, чтобы только посмотреть, как он сражается. Император не так глуп. Он не станет избавляться от такого ценного бойца, который только способствует укреплению его славы.