Но я никого из них не знаю Ка в холодных и страшных комнатах
Чтобы забрать Ка, они послали один из старых грузовиков для перевозки людей, которые уже и тогда мало использовались в Турции. Моложавый белокожий человек в штатском, с носом, похожим на клюв, встретивший Ка, посадил его в кабину грузовика, посередине. А сам сел сбоку, у двери, словно для того, чтобы Ка не открыл дверь и не убежал. Однако он вел себя довольно вежливо, называл его «господин», поэтому Ка сделал вывод, что человек этот не полицейский в штатском, а офицер из Национального разведывательного управления и, может быть, с ним не будут плохо обращаться.
Они медленно проехали по совершенно пустым белоснежным улицам города. Место водителя в военном грузовике, оборудованное несколькими неработающими автомобильными приборами со сломанными стрелками, располагалось довольно высоко, и Ка через открытые занавески в окнах некоторых домов видел комнаты. Везде были включены телевизоры, но весь Карс задернул занавески и затаился. Они ехали по тем же, но совершенно изменившимся улицам города, и Ка показалось, что и водитель, и человек с птичьим носом были околдованы красотой улиц, казавшихся сном, красотой старых русских домов петербургской архитектуры, диких маслин, покрытых снегом, которые они видели из-за дворников, с трудом успевавших счищать снег.
Они остановились перед Управлением безопасности и быстро вошли внутрь, потому что довольно сильно замерзли в грузовике. По сравнению со вчерашним днем внутри было так много народу и так много движения, что Ка на какой-то момент испугался, хотя и знал, что так будет. Здесь царила та странная суматоха и сумятица, которая всегда бывает в тех местах, где собралось вместе много турок. Ка вспомнил коридоры суда, проходы на футбольный стадион, автовокзалы. Однако здесь присутствовала и атмосфера смерти и ужаса, которая царила в пахнущих йодом больницах. Мысль о том, что где-то рядом кого-то пытают, наполнила его сердце чувством вины и страхом.
Вновь поднимаясь по лестнице, по которой вчера вечером они поднимались с Мухтаром, он интуитивно попытался перенять манеру поведения людей, работавших здесь, их спокойствие. Через открытые двери он услышал стук печатных машинок, крики разговаривавших по рации и тех, кто звал разносчика чая с лестницы. На скамейках, поставленных перед дверьми, он увидел закованных в наручники кое-как одетых молодых людей с синяками на лицах, ожидавших в очереди на допрос, и постарался не пересекаться с ними взглядом.
Его привели в комнату, похожую на ту, в которой они вчера сидели с Мухтаром, и сказали, что на этот раз он сможет опознать среди задержанных студентов-исламистов, находившихся на первом этаже, убийцу директора педагогического института, которого он не смог опознать вчера по фотографиям, хотя он вчера сказал, что не видел лица убийцы. Ка понял, что после «переворота» полиция перешла под контроль людей из НРУ и что между этими двумя ведомствами существует неприязнь.
Некий сотрудник управления с круглым лицом спросил у Ка, где он был вчера около четырех часов.
Внезапно Ка побледнел. Он произнес было: "Мне сказали, что будет хорошо увидеть шейха Саадеттина-эфенди", как вдруг круглолицый перебил его:
– Нет, до этого!
Увидев, что Ка молчит, он напомнил ему, что он встречался с Ладживертом. Он делал вид, что вообще все знает изначально и расстраивается из-за того, что смутил Ка. Ка и в этом попытался углядеть их доброе намерение. Если бы это был обычный полицейский комиссар, он стал бы утверждать, что Ка скрывает эту встречу, и, хвалясь тем, что полиции все известно, грубо ударил бы его по лицу.
Круглолицый сотрудник управления рассказал о том, какой Ладживерт жестокий террорист, какой великий заговорщик и какой заклятый враг республики, получающий средства от Ирана, таким тоном, будто говорил "Выздоравливайте!". Совершенно очевидно, что именно он убил телевизионного ведущего, и поэтому; было принято решение его арестовать. Он разъезжал по всей Турции и организовывал сторонников введения шариата.
– Кто помог вам с ним встретиться?
– Некий студент из лицея имамов-хатибов, имени которого я не знаю, – ответил Ка.
– Сейчас попытайтесь опознать и его, – сказал круглолицый сотрудник управления. – Будьте внимательнее, вы будете смотреть через наблюдательные; окошки в дверях камер. Не бойтесь, они вас не узнают.
Они отвели Ка вниз по широкой лестнице. Когда сто с лишним лет назад это красивое длинное здание было больницей одного армянского благотворительного фонда, комнаты внизу использовались как спальни медсестер и дровяной склад. Затем, когда в 1940-х годах здание было приспособлено под государственный лицей, стены разрушили и здесь расположилась столовая. В последующие годы многие молодые люди из Карса, которые станут потом марксистами и врагами всего западного, в 1960-е годы, в детстве, глотали здесь айран, приготовленный из сухого молока, присланного ЮНИСЕФ, и первые в своей жизни таблетки с рыбьим жиром, испытывая тошноту из-за их ужасного запаха. Часть этого широкого подвала была теперь превращена в четыре маленькие камеры, выходившие в коридор.
Полицейский, по движениям которого было понятно, что он и раньше это делал, осторожно надел на голову Ка офицерскую фуражку. Сотрудник НРУ с носом, похожим на клюв, который забирал Ка из отеля, со всезнающим видом сказал:
– Они очень боятся офицерской шапки.
Когда Ка приблизился к первой двери справа, полицейский резким движением открыл маленькое окно на железной двери камеры и изо всех сил закричал: "Внимание, офицер!" Ка заглянул внутрь через окошко шириной с ладонь.
В камере размером с большую кровать Ка увидел пятерых человек. Может быть, их было и больше: они сидели друг на друге. Все сидели, прижавшись к грязной стене напротив; они неуклюже построились, так как еще не служили в армии, и закрыли глаза, как их до этого с угрозами научили делать. (Ка почувствовал, что некоторые из них смотрят на него сквозь опущенные веки.) Несмотря на то что с того момента, как произошел переворот, прошло только одиннадцать часов, все они были острижены под ноль и у всех лица распухли от побоев. В камерах было светлее, чем в коридоре, но Ка они показались похожими друг на друга. Он растерялся: его охватило сострадание, страх и стыд. Он обрадовался, что не увидел среди них Неджипа.
Увидев, что он не может никого опознать ни во втором, ни в третьем окошке, сотрудник Национального разведывательного управления с птичьим носом сказал:
– Нечего бояться. И вообще, когда дороги откроются, вы отсюда уедете навсегда.
– Но я не могу никого узнать, – сказал Ка с легким упрямством.
Потом он узнал нескольких человек: он очень хорошо помнил, как первый кричал что-то задиристое Фунде Эсер, когда она была на сцене, и другого, который постоянно выкрикивал политические лозунги. Он подумал, что если он донесет на них, то докажет, что намерен сотрудничать с полицией, и сможет сделать вид, что не знает Неджипа, если они столкнутся (потому что, как бы то ни было, преступления этих молодых людей не были серьезными).
Но он ни на кого не донес. В одной камере некий юноша с лицом, залитым кровью, стал умолять Ка:
– Господин офицер! Не надо сообщать матери.
Очень возможно, что этих юношей избили кулаками и сапогами, под влиянием первого порыва восстания, не используя специальных приспособлений. И в последней камере он не увидел человека, похожего на убийцу директора педагогического института. Он успокоился, что не увидел здесь Неджипа.
Наверху он понял, что круглолицый человек и те, кто отдают ему приказы, твердо решили как можно скорее найти убийцу директора педагогического института и представить его жителям Карса как первый успех переворота, а может быть, и сразу повесить его. В комнате сейчас был еще какой-то отставной майор. Он нашел возможность каким-то образом прийти в Управление безопасности, несмотря на запрет выходить на улицу, он просил отпустить своего племянника, которого задержали. Он просил, чтобы его молодого родственника, по меньшей мере, не пытали и чтобы общество его не обижало, и рассказывал, что нищая мать парня, поверив в ложь, что государство раздает шерстяные пальто и пиджаки бесплатно всем государственным студентам, записала своего сына в училище имамов-хатибов, но на самом деле все они – сторонники Республики и Ататюрка. Круглолицый человек перебил отставного майора.
– Господин майор, здесь ни с кем плохо не обращаются, – сказал круглолицый и отвел Ка в сторону: убийца директора и люди Ладживерта (Ка почувствовал, что тот предположил, что это одни и те же люди), возможно, наверху в городе, среди задержанных на ветеринарном факультете.
Ка вновь посадили в тот же военный грузовик вместе с человеком, забиравшим Ка из отеля, нос у которого был похож на птичий клюв. В дороге Ка почувствовал, что счастлив от красоты пустых улиц, от того, что в конце концов смог выйти из Управления безопасности, и от удовольствия, которое доставляла ему сигарета. Часть его разума говорила ему, что он втайне радуется, что произошел военный переворот и что власть не оказалась в руках сторонников религиозных порядков. Он поклялся, чтобы таким образом успокоить свою совесть, не сотрудничать с военными и полицейскими. В следующий момент ему в голову пришло новое стихотворение, с такой силой и таким странным оптимизмом, что он спросил у носатого сотрудника НРУ:
– Можно остановиться в какой-нибудь чайной и выпить чаю?
Большая часть встречавшихся в городе на каждом шагу чайных домов для безработных была закрыта, но они увидели одну работающую чайную на Канальной улице, где работал заварщик, и рядом с которой можно было бы оставить военный грузовик, не привлекая внимания. Внутри кроме мальчика-официанта, ожидавшего окончания запрета выходить на улицы, было трое юношей, сидевших в углу. Они напряглись, увидев, что вошли два человека, на одном из которых была офицерская фуражка, а другой был в штатском.
Человек с птичьим носом сразу же достал из пальто пистолет и с профессионализмом, вызвавшим у Ка уважение, приставил молодых людей к стене, на которой висела огромная картина со швейцарским пейзажем, обыскал их и взял их удостоверения личности. Ка, решивший не воспринимать происходящее всерьез, сел за стол, стоявший рядом с негоревшей печью, и спокойно записал стихотворение, появившееся в голове.
Главной темой стихотворения, которое Ка впоследствии назовет "Улицы мечты", были заснеженные улицы Карса, но в этих тридцати шести строчках много говорилось и о старых улицах Стамбула, о городе-призраке Ани, оставшемся после владычества Армении, о пустых, страшных и удивительных городах, которые Ка видел в своих снах.
Закончив писать стихотворение, Ка увидел по черно-белому телевизору, что вместо утреннего исполнителя народных песен показывают беспорядки в Национальном театре. Судя по тому, что вратарь Вурал вновь начал рассказывать о своих любовных романах и о пропущенных голах, он вспомнил, что через двадцать минут он сможет увидеть себя по телевизору читающим стихи. Ка хотел вспомнить то стихотворение, которое не смог записать в тетрадь и забыл.
Через заднюю дверь в чайную вошли еще четыре человека, – сотрудник НРУ с птичьим носом, вытащив пистолет, выстроил у стенки и их. Курд, управлявший чайной, рассказывал сотруднику НРУ, обращаясь к нему "мой командир", что эти люди не могли нарушить запрет выходить на улицу и поэтому пришли с заднего двора, пройдя через сад.
Сотрудник НРУ на всякий случай решил проверить правдивость этих слов, да и у одного из этих людей не было при себе удостоверения личности, и он дрожал от страха. Сотрудник НРУ сказал ему, чтобы он тем же путем отвел его к себе домой. С молодыми парнями у стены он оставил водителя, которого вызвал из машины. Ка, положив тетрадь со стихами в карман, отправился следом за ними; через заднюю дверь чайной они вышли во двор, покрытый снегом и льдом, затем, перебравшись через низкий забор, поднялись по трем обледенелым ступенькам и, сопровождаемые лаем собаки, спустились в подвал неокрашенного и осыпавшегося, как большинство домов в Карсе, бетонного здания. Здесь стоял тяжелый воздух, пахло углем и несвежими телами. Человек, идущий впереди, отошел в угол и встал рядом с гудящим котлом водяного отопления, отгороженным пустыми картонными коробками и ящиками из-под овощей: Ка увидел на кровати, сделанной на скорую руку, спящую белолицую молодую женщину невероятной красоты и интуитивно обернулся. В это время человек без удостоверения личности дал носатому сотруднику НРУ паспорт, Ка из-за гула котла парового отопления не мог расслышать, о чем они говорили, но в полутьме он увидел, что человек достал второй паспорт.
Это были супруги, приехавшие из Грузии в Турцию на заработки. Они вернулись в чайную, и молодые безработные, поставленные к стене, которым сотрудник НРУ отдавал обратно их паспорта, сразу же сообщили: У женщины был туберкулез, однако она занималась проституцией с владельцами ферм, приезжавших с гор в город, и с торговцами кожей. А ее муж, готовый работать за полцены, как и другие грузины, лишал турок работы, когда "раз в сорок лет" появлялось хоть что-то. Они были такими нищими и такими скупыми, что даже не жили в отеле, а жили в этой котельной, "давая на лапу" уборщику управления водного хозяйства пять американских долларов в месяц. Они говорили, что, вернувшись в свою страну, собираются купить дом и не работать до конца жизни. В коробках были кожаные вещи, которые они купили здесь дешево, они продадут их, вернувшись в Тбилиси. Их несколько раз высылали, но им все же удавалось найти способ каждый раз возвращаться в "их дом" в котельной. Таких паразитов, которых никак не могли извести взяточники-полицейские, должна была уничтожить в Карсе военная власть.
Так, пока они пили чай, который владелец чайной был очень рад им предложить, эти нищие и безработные парни, робко севшие за их стол после подбадриваний сотрудника НРУ, рассказали, что ждали военного переворота, – вместе со своими просьбами и жалобами на прогнивших политиков они поведали очень много похожих на донос рассказов: о незаконном забое скота, о случаях подделки продукции на складах государственной монополии «Текель», о том, как из Армении в грузовиках с мясом привозят нелегальных рабочих и селят их в бараках, что некоторые подрядчики платят рабочим меньше, а другие заставляют людей работать целый день и вовсе не платят деньги… Эти молодые безработные словно совсем не заметили, что "военный переворот" был направлен против "сторонников религиозных порядков", которые должны были вот-вот выиграть выборы в муниципалитет, и против курдских националистов. Они вели себя так, будто все события, которые произошли в Карсе со вчерашнего вечера, должны были покончить с безработицей, с безнравственностью в городе и обеспечить их работой.
В военном грузовике Ка в какой-то момент заметил, что сотрудник НРУ с птичьим носом вытащил паспорт грузинки и смотрит на ее фотографию. От этого Ка странным образом заволновался и смутился.
Как только Ка вошел в здание, он понял, что положение на ветеринарном факультете гораздо серьезнее, чем в Управлении безопасности. Проходя по коридорам этого холодного, как ледник, здания, он сразу же понял, что здесь ни у кого нет времени кому-либо сочувствовать. Сюда привезли курдских националистов и задержанных левых террористов, которые время от времени в разных местах бросали бомбы и оставляли записки, и других людей, которые по бумагам НРУ проходили как их сторонники. Полицейские, военные и прокуроры устраивали строгие допросы тем, кто принимал участие в действиях этих двух групп, тем, кто помогал курдским партизанам проникнуть в город, и разным другим подозреваемым, с использованием более жестоких и более безжалостных методов, нежели те, которые они применяли против сторонников политического ислама.
Высокий, крупный полицейский взял Ка под руку, словно бы заботливо помогая старику, которому трудно идти, и провел его по трем аудиториям, где творились ужасные дела. Я постараюсь не рассказывать много о том, что видел мой приятель в тех комнатах, как это сделал и он, в тетрадях, которые стал вести впоследствии.
Ка вошел в первую аудиторию, и в течение нескольких секунд смотрел на находившихся там подозреваемых, и впервые подумал, как короток путь человека в этом мире. В то время как он смотрел на подозреваемых, которых уже допросили, у него перед глазами появились, как во сне, какие-то мечты и возникло желание попасть в другие эпохи, оказаться в далеких цивилизациях и странах, где никто не бывал. Ка и те, кто были в комнате, остро чувствовали, что данная им жизнь иссякает, как свеча, сгоревшая до конца. В своей тетради Ка назовет эту аудиторию желтой комнатой.
Ка показалось, что во второй аудитории он находился гораздо меньше. Здесь он встретился взглядом с какими-то людьми, вспомнил, что видел их в какой-то чайной, когда вчера гулял по городу, и отвел глаза, испытывая вину. Сейчас он чувствовал, что они пребывают в очень далекой стране грез.
В третьей аудитории Ка, среди стонов, слез и в глубоком безмолвии, охватывающем всю его душу, ощутил, что ведавшая обо всем сила, повелела превратить жизнь на этой земле в страдание, не посвящая нас, людей, в это знание. В этой комнате ему удалось не столкнуться ни с кем взглядом. Он смотрел, но видел не то, что было у него перед глазами, а какой-то цвет, который был у него в голове. Поскольку этот цвет походил больше всего на красный, позднее он назовет эту аудиторию красной комнатой. То, что он ощутил в первых двух аудиториях, и чувство того, что жизнь – коротка, а человек – виновен, слились здесь в единое целое и успокоили Ка, несмотря на весь ужас увиденного.
Он заметил, что то, что он никого не опознал и на ветеринарном факультете, вызвало некоторые сомнения и недоверие. Его так успокоило то, что он не столкнулся с Неджипом, что, когда человек с птичьим носом сказал, что хочет, чтобы Ка взглянул напоследок с целью опознания на трупы в морге больницы социального страхования, Ка захотел поехать туда как можно скорее.
В располагавшемся в подвале морге больницы социального страхования Ка прежде всего показали труп самого подозрительного. Это был воинствующий исламист, который упал, получив три пули, когда выкрикивал лозунги во время второго залпа солдат. Но Ка его совсем не знал. Он осторожно подошел к трупу и смотрел на него так, будто приветствовал его движением, полным напряжения и почтительности. Второй труп, лежавший на мраморе, словно замерзая, принадлежал маленькому пожилому мужчине. После того как его левый глаз был вырван пулей, он превратился в совершенно черную дыру, откуда текла кровь. Полицейский показывал его, потому что не смог установить, что он приехал из Трабзона повидать своего внука, который служил в армии, и из-за того, что его маленький рост вызывал подозрение. Когда Ка подходил к третьему трупу, он с удовольствием думал об Ипек, которую скоро увидит. У этого трупа тоже был выбит один глаз. В какой-то момент он внезапно подумал, что именно это и случилось со всеми мертвецами в морге. Когда он подошел ближе и посмотрел на белое лицо мертвого юноши, внутри у него что-то оборвалось.
Это был Неджип. То же детское лицо. Те же вытянутые вперед губы, как у ребенка, который задает вопросы. Ка ощутил холод и одиночество больницы. Те же юношеские прыщики. Тот же нос с горбинкой. Тот же грязный ученический пиджак. В какой-то момент Ка решил, что сейчас расплачется, и заволновался. Это волнение отвлекло его, слезы не закапали. Посреди лба, к которому он двенадцать часов назад хотел прижать руку, была дырка от пули. О том, что Неджип мертв, говорила не иссиня-бледная белизна его лица, а тело, вытянувшееся, как струна. Ка ощутил благодарность за то, что остался жив. Это отдалило его от Неджипа. Он наклонился и руками, которые до этого держал за спиной, взял Неджипа за плечи и поцеловал его в обе щеки. Щеки были холодными, но не твердыми. Зелень его единственного полуоткрытого глаза была обращена на Ка. Ка взял себя в руки и сказал человеку с птичьим носом, что этот «товарищ» остановил его вчера на дороге, сообщил, что является писателем научно-популярных книг, а затем отвел к Ладживерту. Он поцеловал его, потому что у этого «юноши» было очень чистое сердце.