УСПЕШНОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ В ТЕАТРЕ 1 страница
В пятницу вечером Драматический театр Полустанка давал спектакль в честь своей годовщины, и мне хочется сказать: «Отличная работа, друзья!» Пьеса называлась «Гамлет» английского драматурга мистера Уильяма Шекспира, уже знакомого жителям Полустанка по прошлогодней постановке.
Гамлета играл Эрл Эдкок-младший, а его возлюбленную — племянница доктора Хэдли, Мэри Бесс, которая специально ради этого приехала к нам из города. Кто не был на премьере, знайте, что под конец она кончает жизнь самоубийством. К сожалению, я её едва слышала, но в любом случае она, по-моему, слишком молода для таких пьес.
В роли отца Гамлета выступил преподобный Скроггинс, а мать сыграла Веста Эдкок, директор драмтеатра и, как вы знаете, настоящая мать Эрла Эдкока-младшего.
Музыку к спектаклю сочинила Эсси Ру Лаймуэй, и благодаря ей сцена дуэли на шпагах получилась ещё более захватывающей.
Кстати, Веста говорит, что на следующий год они готовят представление в живых картинах под названием «История Полустанка», текст которой пишет она сама. Так что если у вас припасены какие-нибудь забавные истории, приносите ей.
Дот Уимс
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери,
Бирмингем, штат Алабама,
26 января 1986 г.
Эвелин поздоровалась со свекровью и побыла с ней ровно столько, сколько требовало приличие, а потом поспешила в зал для посетителей, где её ждала подруга.
— Ну что, милочка, как вы?
— Хорошо, миссис Тредгуд. А вы как?
— Ну, я-то нормально. Вы принимали те таблетки, что я посоветовала?
— Конечно.
— Помогло?
— По-моему, помогло, миссис Тредгуд.
— Что ж, рада слышать.
Эвелин полезла в сумку.
— Ну, что там у вас сегодня?
— Три коробки изюма в шоколаде. Куда же я их положила?
— Изюм в шоколаде? Должно быть, вкусно.
Миссис Тредгуд наблюдала, как Эвелин роется в сумке.
— Милочка, а вы не боитесь, что у вас там заведутся муравьи? Разве можно носить в сумке липкие сладости?
— Я как-то не думала об этом, — ответила Эвелин, обнаружив наконец то, что искала, и пакетик мятного драже в придачу.
— Спасибо, милочка, я просто обожаю сладкое. Когда-то я любила карамельки «Тутси», но, знаете, они прилипают к зубам, а потом отлипают, но уже вместе с зубами. Кстати, с козинаками та же история.
Вошла чернокожая медсестра по имени Джинин. Она искала мистера Данауэя, чтобы дать ему успокоительное, но в комнате, как обычно по воскресеньям, сидели только две женщины. Когда медсестра вышла, миссис Тредгуд сказала:
— Хорошо, что цветных теперь повсюду принимают на работу. Возьмем, к примеру, Онзеллу, жену Большого Джорджа. Кожа у неё была не такая уж и темная, цвета ореха, а волосы рыжие, и ещё веснушки. Знаете, она чуть матери сердце не разбила, когда вышла за Джорджа, потому что тот был жутко черным. Но она ничего не могла с собой поделать, говорила, что любит его, такого большого и черного, а Джордж действительно был самым огромным и самым черным человеком на свете. Потом Онзелла родила близнецов, и Джаспер был похож на нее, а Артис получился ужасно черным, у него даже десны были синие. Онзелла говорила: просто не верится, что из неё могло вылезти такое чернющее существо.
— Синие десны?
— Да, милочка, чернее малышей не бывает. А затем родился Билли, тот был весь в нее, светлый, с зелеными глазами. Конечно, по-настоящему его звали Чудный Советник, это имя из Библии, но мы его называли Билли.
— Чудный Советник? Что-то я не припомню такого имени. Вы уверены, что оно из Библии?
— Да! Онзелла нам показывала: «И нарекут его Чудный Советник».[13]Она была очень религиозной. Всегда говорила, что, когда расстроится, стоит ей подумать о дорогом Иисусе, и настроение сразу поднимается, прямо как её сдобное печенье. А потом появилась Озорная Птичка, вся черная, в отца, с очень смешными кудряшками, но без синих десен.
— Только не говорите, что это имя тоже из Библии.
Миссис Тредгуд засмеялась:
— Бог мой, конечно нет, милочка. Сипси всегда говорила, что эта девочка похожа на маленькую тощую птичку. Вечно прибежит в кухню, утащит пару плюшек, которые пекла её мать, потом заберется в подпол и там ест. Вот Сипси и окрестила её Озорной Птичкой. Она и впрямь чем-то напоминала черного дрозденка. Так вот они и жили — двое светленьких и двое черных детей в одной семье.
А здесь, в «Розовой террасе», цветных пациентов нет, только уборщицы и несколько медсестер. А одна из них такая умница оказалась, — получила диплом и стала старшей сестрой. Джинин её зовут, очень симпатичная, шустрая, и к каждому пациенту у неё свой подход. Она немного напоминает мне Сипси — такая же независимая.
Сипси до самой смерти жила одна. Вот почему мне так хочется домой. Я ужасно боюсь загреметь в больницу. В мои годы, стоит туда попасть, и уже не выберешься. И вообще, в больнице совсем небезопасно.
У моей соседки миссис Хартман кузина работает в больнице в Атланте, так вот, она рассказала, что у них один пациент вышел из палаты подышать свежим воздухом, а нашли его только через полгода, на крыше. Оказалось, его там заперли. Говорит, от него один скелет остался в больничной пижаме. А мистер Данауэй жаловался, что в больнице у него украли вставную челюсть прямо из стакана, пока его возили на операцию. Ну скажите на милость, кому могла понадобиться стариковская челюсть?
— Не знаю, — сказала Эвелин.
— Вот и я не знаю.
ТРУТВИЛЛЬ, ШТАТ АЛАБАМА
2 июня 1917 г.
Когда Сипси вручила Онзелле её новорожденных малышей, счастливая мать не поверила собственным глазам. Первый сын, она назвала его Джаспером, был цвета кофе с молоком, а второй, Артис, — черным как уголь. Большой Джордж, увидев их, хохотал так, что у него чуть голова не оторвалась.
Сипси заглянула Артису в рот.
— Погляди-ка, Джордж, у этого малютки синие десны. — Она покачала головой. — Да сохранит нас Господь.
Большой Джордж беззаботно заливался смехом, он не верил в предрассудки.
Спустя десять лет ему уже было не до смеха. Сегодня он выдрал Артиса за то, что тот поранил брата перочинным ножом. Артис успел вонзить нож в плечо Джаспера пять раз, пока старшему удалось оторвать его от себя и отшвырнуть на другой конец двора.
Джаспер с криком помчался в кафе, зажимая кровоточащую руку и зовя мать. Большой Джордж в это время жарил барбекю на заднем дворе. Увидев окровавленного сына, он схватил его и побежал к врачу.
Доктор Хэдли промыл и перевязал раны, и, когда Джаспер объяснил ему, что это сделал брат, Большой Джордж просто голову потерял от ярости.
Ночью оба мальчика не могли уснуть от боли. Они лежали в кроватях, глядели в окно на луну и слушали ночные песни лягушек и сверчков.
Артис повернулся к брату, который при свете луны казался почти белым, и сказал:
— Я знал, что так делать нельзя, но это было так приятно, что я просто не мог остановиться.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
1 июля 1935 г.
СОБРАНИЕ КЛУБА «ИЗУЧАЕМ БИБЛИЮ»
В среду на прошлой неделе в доме миссис Весты Эдкок состоялось собрание женского клуба «Изучаем Библию» при баптистской церкви Полустанка. На собрании говорили о проблемах изучения Библии и решали, как её сделать более доступной пониманию наших сограждан. Темой обсуждения были «Ной и его ковчег» и «Зачем Ной спас двух змей, если у него была прекрасная возможность избавиться от них раз и навсегда». Если кто-то знает ответ на этот вопрос, большая просьба позвонить Весте Эдкок.
В субботу Руфь и Иджи устроили день рождения своему малышу. Гости развлекались тем, что прикалывали ослику хвост, ели пирог и мороженое. Все получили в подарок стеклянные паровозики со сладким драже внутри.
Иджи сказала, что в следующую пятницу они собираются поехать в кино, у кого есть желание составить им компанию, присоединяйтесь.
Раз уж речь зашла о кино, то расскажу забавный случай. Два дня назад, вернувшись с почты, я обнаружила мою дражайшую половину в страшной спешке: ему хотелось поскорее добраться до Бирмингема и попасть на ранний сеанс, пока не подскочили цены на билеты. Он так торопился, что схватил в охапку свое пальто, и мы выскочили из дому. Весь фильм он изводил меня жалобами, что у него болит спина. А вернувшись домой, он обнаружил, что впопыхах забыл вытащить из пальто деревянные плечики. Я пообещала ему, что в следующий раз мы пойдем на самый дорогой сеанс, поскольку он мне испортил весь фильм своим ерзаньем и кряхтеньем.
Кстати, никто не хочет купить по дешевке слегка подержанного мужа?
Шучу, Уилбур.
Дот Уимс
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРРАСА»
Старое шоссе Монтгомери,
Бирмингем, штат Алабама
2 февраля 1986 г.
Когда Эвелин вошла в комнату, подруга встретила её словами:
— Ой, Эвелин, как жаль, что вы не приехали на десять минут раньше. Упустили такую возможность познакомиться с моей соседкой миссис Хартман. Смотрите, что она мне принесла.
Она показала Эвелин небольшой цветок «тещин язык» в керамическом белом горшочке, сделанном в форме кокер-спаниеля.
— А миссис Отис она подарила чудную лилию. Я страшно хочу, чтобы вы познакомились, она бы вам понравилась. Это её дочка поливает мои герани. Я ей все-все про вас рассказала.
— Да, жалко, что мы не встретились, — сказала Эвелин и протянула миссис Тредгуд розовый кекс, купленный утром в пекарне Уэйтис.
Миссис Тредгуд рассыпалась в благодарностях и, устроившись поудобней, принялась есть кекс и любоваться своим цветком.
— Я так люблю кокер-спаниелей, а вы? Никто на свете не радуется сильнее кокер-спаниеля, когда встречает знакомого. Помню, у мальчонки Руфи и Иджи был спаниель, и каждый раз, когда я заходила, он так крутился около меня и вилял хвостом, будто мы несколько лет не виделись. Даже если я только за угол отошла и вернулась. А кошки совсем другое дело. Делают вид, будто вы их ничуть не интересуете. Вот и некоторые люди так же… стараются держаться особняком и не позволяют себя любить. Иджи была как раз такой.
— Правда? — Эвелин откусила кусочек кекса.
— Да, милочка. Она даже в школе всех удивляла. На занятия почти не ходила, а уж если появлялась, то в этом отвратительном старом комбинезоне, который ещё Бадди носил. В основном пропадала в лесу вместе с Джулианом и его дружками, охотилась, ловила рыбу. Но знаете, все её просто обожали. И мальчишки, и девчонки, и белые, и цветные, все мечтали дружить с ней. Иджи улыбалась своей неотразимой улыбкой, и, стоило ей захотеть, она могла рассмешить кого угодно! Я уже говорила, что она была такой же обаятельной, как и Бадди.
Но в Иджи было что-то от дикого зверька. Она никого не подпускала слишком близко. Стоило ей заподозрить, что к ней питают какие-то чувства, она тут же убегала в лес. Разбивала сердца налево и направо. Сипси говорила, что Иджи выросла такой дикаркой, потому что её мама ела дичь во время беременности.
Но когда появилась Руфь… Вряд ли вам доводилось иметь, чтобы человек так круто менялся. Руфь приехала из Валдосты, штат Джорджия, чтобы помочь устраивать летние пикники в маминой церкви. Ей было года двадцать два, не больше. Светлые золотисто-каштановые волосы, карие глаза с длинными ресницами. Она говорила так мягко и приветливо, что некоторые влюблялись в неё с первого взгляда, просто невозможно было удержаться. Очень уж милая была девушка, и чем больше её узнаешь, тем прекрасней она кажется.
Она раньше никогда не уезжала так далеко от дома и сначала всех немного стеснялась. Это понятно, росла одна, ни братьев, ни сестер.
Родители её были уже в преклонном возрасте, когда она родилась. Отец, священник в Джорджии, видно, держал её в строгости.
Но как только её увидали городские парни… Даже те, кто за всю жизнь ни разу в церковь носа не показывали, повадились туда ходить каждое воскресенье. Думаю, она не понимала своей красоты. Ко всем была добра, а Иджи просто очаровала. Иджи тогда исполнилось пятнадцать. Или шестнадцать, не помню точно.
Первую неделю, пока Руфь жила у нас, Иджи висела на дереве иранской мелии и таращилась на неё всякий раз, когда та входила в дом или выходила. Потом начала выдрючиваться, болталась вниз головой на ветке, кидала в сад футбольный мяч или являлась домой с огромной связкой рыбы через плечо — и точно в тот момент, когда Руфь должна была пройти по улице, возвращаясь из церкви.
Джулиан как-то ехидно заметил, что она вовсе не ловит рыбу, а покупает её на берегу у негритянских мальчишек. Он допустил большую ошибку, сказав это в присутствии Руфи, и расплатился за это парой хороших туфель, которые Иджи той же ночью набила коровьим навозом.
Потом в один прекрасный день мама сказала Руфи: «Пожалуйста, сходи и попробуй заставить мою младшую сесть за стол и поужинать как человек».
Иджи в это время сидела на дереве и читала журнал «Настоящий детектив». Руфь вышла во двор и спросила, не может ли она спуститься и поесть за столом. Не повернув к ней головы, Иджи ответила, что подумает. Мы уже сели за стол и заканчивали молитву, когда Иджи вошла в дом и поднялась к себе наверх. Слышим, в ванной зашумела вода, и через пять минут Иджи, которая не часто баловала нас своим обществом, показалась на ступеньках.
Мама глянула на нас и шепнула: «Теперь, дети, у вашей сестры появился предмет обожания, и избави вас Бог поднять её на смех! Ясно?»
Мы обещали не смеяться. И тут Иджи подошла к столу… Лицо она отмыла до блеска, а волосы смазала каким-то старым жиром, который отыскала наверху в ящичке с лекарствами. Мы все старались не подавать виду, но уверяю вас, это было то ещё зрелище! Когда Руфь спросила, не положить ли ей ещё фасоли, Иджи так покраснела, что уши у неё стали похожи на два спелых помидора… Пэтси Рут первая не выдержала и хихикнула, — это был всего лишь негромкий смешок, — за ней не утерпела и Милдред. А я не говорила вам, что всегда была обезьянкой? Так вот, я тоже прыснула. А Джулиан, который вообще не умел держать себя в руках больше минуты, взял да и опрокинул тарелку с картофельным пюре прямо на колени бедняге Эсси Ру, сидевшей за столом напротив него.
Все это, конечно, было ужасно, но что поделаешь, у нас часто такое случалось. Мама сказала:
«Можете выйти из-за стола, дети». И мы помчались в маленькую гостиную и стали хохотать как ненормальные, попадали на пол и чуть не померли со смеху. Пэтси Рут даже описалась. Но смешнее всего было то, что Иджи настолько ошалела от Руфи, что так и не поняла, над чем мы смеялись. Проходя мимо нас, она заглянула в комнату и строго сказала:
— Очень мило вы себя ведете, у нас вообще-то гость, как-никак.
После чего мы, разумеется, начали корчиться от нового приступа смеха.
Иджи довольно быстро превратилась в ручного зверька. Руфь, наверно, чувствовала себя одинокой в то лето, а Иджи умела её рассмешить. Нет, не то слово, она просто из кожи лезла, чтобы как-нибудь развлечь гостью. Мама говорила, что в то время она могла заставить Иджи сделать все что угодно, — достаточно было, чтобы её просьбу передала Руфь. Мама говорила, что Иджи со скалы спрыгнет, если об этом попросит Руфь. Так оно и было! Впервые со смерти Бадди Иджи появилась в церкви.
Она ходила за Руфью как хвостик. И чувство это было взаимным. Они были просто созданы друг для друга, могли сидеть рядышком на крыльце и хихикать всю ночь напролет. Даже Сипси над ней подшучивала. Стоило Иджи оказаться рядом, как Сипси будто про себя бормотала: «Бедняжку Иджи укусил любовный клопик».
Замечательно прошло лето. Руфь, которую дома, наверное, заставляли ходить по струнке, совершенно не умела веселиться. Но вскоре она уже подпевала вместе со всеми, стоило Эсси Ру усесться за пианино.
Мы все были счастливы, но однажды мама сказала мне, что с ужасом думает о том дне, когда закончится лето, и Руфи придется возвращаться домой.
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
18 июля 1924 г.
Руфь жила в Полустанке уже около двух месяцев. В ту субботу в окно её спальни кто-то постучал в шесть утра. Руфь открыла глаза. На ветке иранской мелии сидела Иджи и знаками умоляла открыть окно. Руфь, полусонная, поднялась с постели.
— Ты чего так рано?
— Ты же обещала пойти со мной на пикник.
— Я помню, но почему в такую рань? Суббота же.
— Ну пожалуйста. Ты ведь обещала. Если ты сию минуту не выйдешь, я спрыгну и разобьюсь. Что тогда будешь делать?
Руфь засмеялась.
— Ладно, а как же Пэтси Рут, Милдред и Эсси Ру? Они разве не пойдут с нами?
— Нет.
— А тебе не приходило в голову, что их тоже надо пригласить?
— Нет. Ну пожалуйста, я хочу, чтобы только ты и я. Прошу тебя! Я тебе кое-что покажу.
— Иджи, я боюсь, они обидятся.
— Ой, да не обидятся. Они все равно не собирались никуда идти. Я уже спрашивала, и они сказали, что хотят остаться дома, к ним собираются в гости их дурацкие приятели.
— Ты уверена?
— Уверена, уверена, — соврала Иджи.
— А Нинни и Джулиан?
— Сказали, что сегодня будут заняты. Ну давай же, Руфь! Сипси уже приготовила нам с собой еду — на двоих, тебе и мне. Если не пойдешь, я спрыгну, и ты будешь виновата в моей смерти. Я буду лежать в могилке мертвее некуда, а ты пожалеешь, что не пошла на какой-то несчастный пикник.
— Ну хорошо, дай хоть оденусь.
— Можешь все не надевать, только выходи скорее. Я жду в машине.
— А мы разве на машине поедем?
— Конечно. Почему бы и нет?
— Ну ладно.
Иджи не стала говорить, что в пять утра прокралась в комнату Джулиана и стянула у него из кармана штанов ключи от машины. Вот почему надо было поскорее убраться из дома, пока он не проснулся.
Они поехали к местечку, которое Иджи присмотрела давным-давно: неподалеку от озера Дабл-Спрингс, с водопадом и кристально чистым ручьем, на дне которого лежали коричневые и серые камешки, круглые и гладкие, как перепелиные яйца.
Иджи достала из машины одеяло и корзинку с едой. Вид у неё был загадочный. Немного погодя она сказала:
— Руфь, если я тебе кое-что покажу, клянешься не рассказывать об этом ни одной живой душе?
— Что значит «кое-что»?
— Но ты клянешься, что не расскажешь?
— Клянусь. А что ты мне хочешь показать?
— Кое-что.
Иджи достала из корзинки пустой стеклянный кувшин и сказала:
— Пошли.
Они отправились в глубь леса. Наконец Иджи ткнула пальцем в дерево:
— Вот.
— Что — вот?
— Вон тот большой дуб.
— А-а.
Иджи взяла Руфь за руку, отвела на сто футов от дерева и сказала:
— Теперь стой на месте и, что бы ни случилось, не двигайся.
— А ты что собираешься делать?
— Не важно. Главное, смотри на меня, ладно? И тихо. Чтобы никакого шума, ясно?
Иджи, босая, медленно пошла к дубу, на полдороге она обернулась проверить, смотрит ли на неё Руфь. Не доходя футов десяти до дерева, она снова оглянулась и убедилась, что Руфь смотрит. А потом случилось удивительное. Очень медленно, на цыпочках, она подкралась к дубу, издавая при этом нежное гудение, и сунула руку с кувшином в дупло.
Внезапно Руфь услышала такой звук, будто рядом включили бензопилу. Небо почернело от огромного роя разъяренных пчел, хлынувших из дупла. В одно мгновение Иджи облепили тысячи пчел. Но она стояла как ни в чем не бывало и через минуту медленно вытащила руку с кувшином из дупла и не спеша двинулась обратно, продолжая негромко гудеть. Пока она шла к Руфи, почти все пчелы улетели. Плотный черный слой на глазах распался, и из-под него появилась улыбающаяся Иджи, целая и невредимая, с кувшином, полным дикого меда.
Она протянула кувшин Руфи:
— Вот, мадам, это вам.
Руфь, напуганная до смерти, тихо опустилась на землю и заплакала.
— Я думала, тебе конец! Зачем ты это сделала? Они же могли закусать тебя до смерти.
Иджи поморщилась:
— Ой, только не реви. Ну прости, пожалуйста. Ты что, меда не хочешь? Я же для тебя старалась. Не плачь, ну! Ведь все в порядке, я часто так делаю, и ни разу меня не ужалили. Честно. Ну вставай, дай я помогу тебе, ты вся перепачкалась.
Она достала из заднего кармана брюк некогда голубой платок и протянула Руфи. Руфь никак не могла унять дрожь, но все же поднялась, высморкалась и отряхнула платье.
Иджи хотелось развеселить её.
— Ты только подумай, Руфь, ведь я никогда раньше не делала этого ради кого-то. И никто на свете, кроме тебя, не знает, что я это умею. Я хотела, чтобы у нас была общая тайна.
Руфь молчала.
— Ну пожалуйста, не сердись на меня!
— Не сердись? — Руфь обняла Иджи: — Ох, Иджи, я не сержусь. Я просто не могу представить, как буду жить, если с тобой что-нибудь случится. Правда!
У Иджи сердце застучало так, что чуть не выскочило из груди.
Когда они съели цыпленка, картофельный салат, печенье и почти весь мед, Руфь прислонилась спиной к стволу, а Иджи положила голову ей на колени.
— Знаешь, Руфь, ради тебя я могла бы убить. Любого, кто тебя когда-нибудь обидит, я сразу убью и никогда не пожалею об этом.
— Ой, Иджи, что за ужасы ты говоришь!
— Никакие не ужасы. Мне кажется, лучше убивать из-за любви, чем от ненависти. Ты не согласна?
— Я думаю, что вообще не надо никого убивать, ни по какой причине.
— Ладно, тогда я бы умерла ради тебя. Как ты думаешь, можно умереть ради любви?
— Нет, нельзя.
— А в Библии написано, что Иисус Христос умер ради любви.
— Это другое дело.
— Ничего не другое. Я согласна умереть хоть сейчас. Была бы единственным в мире покойником с улыбкой на лице.
— Не говори глупостей.
— Но я же могла сегодня умереть, разве нет?
Руфь взяла её за руку и улыбнулась.
— Моя Иджи — заклинательница пчел.
— Я — заклинательница пчел?
— Ты — заклинательница. Я слышала, что такие люди бывают, но видеть не доводилось.
— А это плохо?
— Не-ет, это прекрасно! Разве ты не знаешь?
— Вообще-то я думала, что это со мной что-то не то, может, я псих какой-то.
— Нет, это замечательно. — Руфь наклонилась и прошептала ей на ухо: — Заклинательница пчел, вот ты кто, старушка Иджи Тредгуд…
Иджи улыбнулась и посмотрела в чистое синее небо, и глаза у неё тоже стали синими. Она была так счастлива, как теплым летним днем могут быть счастливы только влюбленные.
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
29 августа 1924 г.
Забавно получается: многие живут рядом с человеком и не замечают, в какой момент они начали любить его. Про себя Руфь знала это с точностью до минуты. Она полюбила Иджи, когда та улыбнулась ей и протянула кувшин с медом. Чувства, которые Руфь старательно прятала, о которых старалась не думать, внезапно нахлынули на нее, и в этот миг она поняла, что любит. Поэтому и заплакала тогда. Никогда она не испытывала ничего подобного, и скорее всего, больше никогда не испытает.
А теперь, месяц спустя, из-за этого ей приходится уезжать. Иджи совсем девчонка, шестнадцать лет, она вряд ли соображает, что говорит. Она не понимает, о чем просит, умоляя Руфь остаться жить с ними. Но Руфь-то все понимала и сказала себе: уезжай, и чем скорее, тем лучше.
Она не знала, почему ей хотелось быть рядом с Иджи — только с Иджи и ни с кем другим. Хотелось — и все тут. Она молилась об этом, плакала, просила, но, как ни крути, ответ был один: надо ехать домой и выходить замуж за Фрэнка Беннета — молодого человека, с которым она обручена — и попытаться стать хорошей женой и матерью. Руфь была уверена: что бы Иджи ни говорила, она сумеет себя переломить и заживет нормальной жизнью. И Руфь приняла единственно правильное решение.
Когда она сказала Иджи, что завтра утром уезжает, та просто обезумела. Заперлась в своей комнате и стала бить и крушить все, что под руку подвернется. Грохот стоял по всему дому.
Руфь сидела у себя на кровати, сжав до боли руки, когда в комнату вошла мама.
— Руфь, пожалуйста, пойди к ней, поговори. Ни меня, ни отца она не впускает, а дети к ней идти боятся. Ну пожалуйста, милая, а то вдруг она, не дай Бог, что-нибудь с собой сделает.
Они услышали, как что-то упало на пол и разбилось. Мама умоляюще посмотрела на Руфь.
— Ох, Руфь, она там как бешеный зверь. Ну прошу тебя, пойди, может, тебе удастся хоть немного её успокоить.
В дверях появилась Нинни.
— Мама, Эсси Ру говорит, что Иджи разбила лампу. — Она взглянула на Руфь, как бы извиняясь. — Думаю, это она из-за твоего отъезда так огорчилась.
Руфь медленно шла по коридору. Джулиан, Милдред, Пэтси Рут и Эсси Ру прятались за дверями своих спален, — только головы торчали с застывшими от ужаса глазами.
Мама и Нинни остановились в конце коридора. Нинни заткнула уши. Руфь тихонько постучала. Из комнаты донесся вопль Иджи:
— Оставьте меня в покое, черт подери! — И что-то тяжелое ударилось о дверь.
Мама кашлянула и мягко сказала:
— Давайте спустимся в гостиную, пусть они побудут одни.
Дети поспешно скатились по лестнице. Руфь опять постучала.
— Иджи, это я.
— Убирайся!
— Мне надо с тобой поговорить.
— Нет! Оставь меня в покое!
— Пожалуйста, не будь такой.
— А ну отвали от моей двери! Я серьезно! — И что-то опять вдребезги разбилось о дверь.
— Пожалуйста, впусти меня.
— Я сказала нет!
— Ну, пожалуйста, милая.
— Нет!
— Иджи, сию минуту открой эту чертову дверь, слышишь!
Наступила тишина, потом дверь медленно отворилась. Руфь вошла и увидела, что Иджи устроила в комнате настоящий погром. Некоторые предметы были разбиты дважды.
— Ну зачем ты так? Ты же знала, что когда-нибудь мне придется уехать.
— Тогда почему мне нельзя с тобой?
— Я уже объясняла.
— Тогда останься.
— Не могу.
Иджи закричала изо всех сил:
— Почему?!
— Не могла бы ты орать немного потише? Ты пугаешь меня и маму, на весь дом слышно.
— А мне плевать.
— А мне нет. Почему ты ведешь себя как ребенок?
— Да потому что люблю тебя и не хочу, чтобы ты уезжала!
— Иджи, ты с ума сошла? Что люди могут подумать о взрослой девочке, которая ведет себя как не знаю кто?
— А мне плевать!
Руфь стала поднимать с пола вещи.
— Почему тебе надо выходить замуж за этого парня?
— Я тебе уже объяснила.
— Почему?
— Потому что я хочу этого, вот почему.
— Да ты же его не любишь!
— Люблю.
— Нет, не любишь. Ты любишь меня… сама знаешь. Сама знаешь!
— Иджи, я люблю его и выйду за него замуж.
Иджи, совсем потеряв голову, начала рыдать и кричать:
— Ты врунья, я ненавижу тебя! Лучше бы ты умерла! Не хочу тебя видеть, никогда, никогда! Я тебя ненавижу!
Руфь взяла её за плечи и сильно встряхнула. Слезы текли по лицу Иджи, она продолжала кричать:
— Ненавижу тебя! Чтоб ты сгнила в аду!
Руфь сказала негромко:
— Прекрати, слышишь? — И неожиданно для себя ударила Иджи по лицу — изо всех сил.
Иджи ошеломленно смотрела на неё и молчала. Они стояли, глядя друг на друга, и больше всего в эту минуту Руфи хотелось схватить девушку и прижать к себе — как можно крепче. Но она знала, что если сделает это, тогда наверняка не сможет уехать.
Поэтому она приняла самое трудное решение в своей жизни: повернулась и вышла, закрыв за собой дверь.
ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРАССА»
Старое шоссе Монтгомери,
Бирмингем, штат Алабама
9 февраля 1986 г.
Эвелин принесла коробку тэко,[14]которые продавались в трех кварталах от нее, и миссис Тредгуд просто растаяла от восторга.
— Это первая заграничная еда, которую я пробую, если не считать франко-американских спагетти, м-м-м, вкусно. — Она внимательно разглядывала тэко. — А он величиной с гамбургер «Кристалл», правда, похоже?
Эвелин не терпелось услышать, что дальше случилось с Руфью, и она попыталась переменить тему:
— Миссис Тредгуд, а Руфь в то лето все-таки уехала из Полустанка или осталась?
— Точно, они были величиной с бисквитное пирожное, а сверху посыпаны маленькими колечками лука.
— Кто?
— Гамбургеры «Кристалл».
— А-а, ну да, на них был лук маленькими колечками, так что было с Руфью потом?
— А что было с Руфью?
— Вы говорили, она должна была вернуться домой. И как, уехала она или нет?
— Ну разумеется, уехала. Знаете, их можно было купить пять штук на четвертак. А сейчас цена осталась прежней?
— Вряд ли. Так когда она уехала?
— Когда? Дайте-ка сообразить… Где-то в июле, а может, в августе. Вспомнила, в августе. Вам действительно интересно про неё слушать? Я вас совсем заговорила, ни разу не дала вам слово вставить. Все болтаю и болтаю.
— Нет, миссис Тредгуд, мне интересно. Расскажите.
— Интересно? Слушать истории с вот такущей бородой?
— Ага.
— Ну что ж… В конце августа мама и папа стали умолять Руфь остаться и помочь им заставить Иджи окончить школу: она как раз последний год училась. Говорили, что заплатят ей, сколько она попросит. Но Руфь сказала, что не может. Она обручена с одним человеком в Валдосте, и осенью должна состояться свадьба. Но Сипси шепнула мне и маме: что бы эта девочка ни говорила, ясно одно: уезжать ей не хочется. У неё каждое утро подушка сырая от слез, будто в неё всю ночь проплакали.