Никогда и не найдется скромного маленького местечка для обыкновенного
путешественника?
- Да в чем дело-то? Выкладывай, что с тобой случилось? Должно быть,
что-нибудь очень занятное, принимая во внимание твой невозмутимый характер:
уж не последние ли выборы выгнали тебя из провинции?
- Мои несчастья начались много раньше. Четыре года тому назад, когда
Мне было сорок, у меня было пятьсот тысяч франков, а нынче мне на четыре
Года больше, денег у меня, похоже, тысяч на пятьдесят франков поубавится, и
Теряю я их на продаже моего замка Монфлери на Роне... Чудесное место...
В Париже мне осточертела эта постоянная комедия, которую нас заставляет
Ломать так называемая цивилизация девятнадцатого века. Я жаждал благодушия и
Простоты И вот я покупаю себе именьице в горах, над Роной. Красота
Неописуемая, лучше на всем свете не сыщешь.
Приходский священник и мелкопоместные дворянчики, мои соседи, ухаживают
за мной целых полгода, я их кормлю обедами, говорю: "Я уехал из Парижа,
Чтобы больше за всю жизнь мою не слышать ни одного слова о политике. Как
Видите, я даже ни на одну газету не подписался. И чем меньше мне почтальон
писем носит, тем мне приятнее".
Но у приходского священника, оказывается, свои виды: вскорости меня
Начинают неотступно осаждать тысячами всяких бесцеремонных требований и
Придирок. Я собирался уделять в пользу бедняков две-три сотни франков в год.
Нет! У меня требуют их на какие-то богоспасаемые общества - святого Иосифа,
Святой Девы и так далее. Я отказываюсь - на меня начинают сыпаться всяческие
Поношения. А я, дурак, огорчаюсь. Я уж больше не могу вылезти из дома утром
И спокойно бродить себе, наслаждаясь красотой наших гор, - непременно
Какая-нибудь пакость нарушит мое мечтательное настроение и самым
Отвратительным образом напомнит о существовании людей и их злобы. Ну вот,
Скажем, идет крестный ход с молебствием - люблю я это пение (ведь это,
Верно, еще греческая мелодия), - так они моих полей не благословляют, потому
Что, говорит наш поп, сии поля суть поля нечестивца. У старой
Ханжи-крестьянки пала корова. Так это, говорит, оттого, что она паслась
Возле пруда, который принадлежит мне, нечестивцу, парижскому философу, - и
Через неделю все мои рыбки плавают брюшком вверх отравили негашеной
Известью. И вот такие пакости подносятся мне тысячью всяческих способов
Мировой судья - честный человек, но он боится за свое место, и потому вечно
Я у него оказываюсь неправ. Деревенский покой превращается для меня в ад. А
Раз люди видят, что от меня отрекся приходский священник, глава местного
Общества иезуитов, и меня не думает поддерживать отставной капитан, глава
Тамошних либералов, все на меня ополчаются, все, вплоть до каменщика,
Который целый год жил на моих хлебах, вплоть до каретника, который, починяя
Мои плуги, попробовал было обжулить меня безнаказанно.
Наконец, чтобы иметь хоть какую-нибудь поддержку и выиграть хоть одну
Из моих судебных тяжб, я делаюсь либералом, ну, а тут как раз, как вот ты и
сказал, подоспели эти окаянные выборы: от меня требуют, чтобы я голосовал.
- За неизвестного тебе кандидата?
- Да нет, он слишком хорошо мне известен! Я отказываюсь - чудовищная
неосторожность! Тут уж на меня мигом обрушиваются либералы, и положение мое
Становится невыносимым Я полагаю, что если бы приходскому попу пришло в
Голову обвинить меня в том, что я зарезал мою судомойку, так нашлось бы
Двадцать свидетелей из той и другой клики, которые видели своими глазами,
Как я совершил это преступление.
- А ты хотел жить в деревне и не угождать страстишкам своих соседей,
даже не слушать их болтовни? Какая слепота!
- Ну, теперь-то я прозрел. Монфлери продается; пусть уж я потеряю на
Этом пятьдесят тысяч франков, коли понадобится, но я просто в себя не могу
Прийти от радости, что выбрался, наконец, из этого ада лицемерия и
Мерзостей.