Набить этим все ящики ее письменного стола. А меж тем она держится со мной

так, будто я вовсе ей никогда не писал! И к чему же это в конце концов может

привести? Не надоест ли ей мое упорство так же, как оно опротивело мне? Надо

Признаться, что этот русский, друг Коразова, влюбленный в прелестную

Квакершу из Ричмонда, был в свое время, вероятно, ужаснейшим человеком.

Можно ли быть скучнее?"

Как всякий заурядный смертный, которого случай делает свидетелем

Маневров великого полководца, Жюльен ничего не понимал в этом наступлении,

Предпринятом молодым русским на сердце неприступной англичанки. Все первые

Сорок писем предназначались только для того, чтобы испросить прощения за

Дерзость писать ей Необходимо было заставить эту милую особу, которая, надо

Полагать, убийственно скучала, усвоить привычку получать письма, может быть,

Несколько менее бесцветные, чем ее повседневное существование.

Однажды утром Жюльену подали письмо Он узнал герб г-жи де Фервак и

Сломал печать с поспешностью, на которую он еще совсем недавно вряд ли был

Бы способен. Это было всего-навсего приглашение на обед.

Он бросился искать указаний у князя Коразова К сожалению, молодой

Русский вздумал блеснуть легкостью стиля Дора как раз там, где ему следовало

Бы быть простым и внятным; так Жюльен и не мог догадаться, какое душевное

Состояние подобает ему изображать за столом у маршальши.

Гостиная маршальши блистала великолепием, раззолоченная, словно галерея

Дианы в Тюильри, с картинами, писанными маслом, в роскошных рамах. На

Некоторых картинах видны были совершенно свежие мазки. Впоследствии Жюльен

Узнал, что кой-какие сюжеты показались хозяйке не совсем пристойными и она

приказала исправить картины. "Вот истинно нравственный век!" - подумал он.

В этом салоне он приметил трех лиц из тех, кто присутствовал при

Составлении секретной ноты. Один из них, епископ... ский, дядюшка маршальши,

Распоряжался назначениями по духовному ведомству и, как говорили, ни в чем

Не мог отказать своей племяннице.

"Вот я как далеко шагнул! - с меланхолической улыбкой сказал себе

Жюльен. - И до чего все это мне безразлично! Подумать только, я обедаю с

знаменитым епископом... ским".

Обед был весьма посредственный, а разговор раздражал невыносимо.

"Похоже на оглавление какой-то плохой книги, - подумал Жюльен. - С какой

самоуверенностью берутся здесь за самые великие проблемы мысли человеческой!

Но послушай их три минуты, и уже не знаешь, чему больше удивляться: тому ли,

что этот говорун так напыщен, или его невероятной невежественности".

Читатель уж, наверно, забыл ничтожного писаку по имени Тамбо,

Племянника академика и будущего профессора, который своими грязными

Сплетнями отравлял воздух в гостиной особняка де Ла-Моль.

Как раз этот ничтожный человечек и навел Жюльена на мысль, что г-жа де

Фервак, хотя она и не отвечает на его письма, быть может, относится

Благосклонно к чувству, которое их диктует. Черная душонка г-на Тамбо просто

Разрывалась от зависти, когда он думал об успехах Жюльена, но так как, с

Другой стороны, и самый одаренный человек, как и любой дурак, не может сразу

быть в двух местах, то "ежели этот Сорель станет любовником ослепительной

Маршальши, - говорил себе будущий профессор, - она его пристроит к церкви на

какое-нибудь выгодное место, и я избавлюсь от него в особняке де Ла-Моль".

Аббат Пирар прочел Жюльену целый ряд нравоучений по поводу его успехов

В особняке де Фервак. Туг сказался сектантский дух соперничества,

существовавший между суровым янсенистом и иезуитским салоне! добродетельной

Маршальши, претендующим на возрождение нравов и укрепление монархии.

XXVIII

МАНОН ЛЕСКО

И вот после того, как он вполне убедился в глупости и ослином упрямстве

приора, он стал угождать ему очень просто: называя белое черным, а черное -

Белым.

Лихтенберг.