Еще смягчила самые ужасные места в этом письме.

Восторг и радость Жюльена ясно показали ей, что он ей все прощает.

Никогда еще он ее так не любил.

- А ведь я считаю себя верующей, - говорила ему г-жа де Реналь,

Продолжая свой рассказ. - Я искренне верю в бога, и я верю и знаю, - потому

Что мне это было доказано, - что грех, совершенный мною, - это чудовищный

Грех. Но стоит мне только тебя увидеть, - и вот, даже после того, как ты

Дважды выстрелил в меня из пистолета...

Но тут, как она ни отталкивала его, Жюльен бросился ее целовать.

- Пусти, пусти, - продолжала она, - я хочу разобраться в этом с тобой;

Я боюсь, что позабуду... Стоит мне только увидеть тебя, как всякое чувство

Долга, все у меня пропадает, я вся - одна сплошная любовь к тебе. Даже,

пожалуй, слово "любовь" - это еще слишком слабо. У меня к тебе такое

чувство, какое только разве к богу можно питать: тут все - и благоговение, и

Любовь, и послушание... По правде сказать, я даже не знаю, что ты мне такое

Внушаешь... Вот скажи мне, чтобы я ударила ножом тюремщика, - и я совершу

Это преступление и даже подумать не успею. Объясни мне это, пожалуйста,

пояснее, пока я еще не ушла отсюда: мне хочется по-настоящему понять, что

Происходит в моем сердце, потому что ведь через два месяца мы расстанемся. А

впрочем, как знать, расстанемся ли мы? - добавила она, улыбнувшись.

- Я отказываюсь от своего обещания, - вскричал Жюльен, вскакивая, - я

Не буду подавать апелляции, если ты каким бы то ни было способом, ядом ли,

Ножом, пистолетом или углями, будешь покушаться на свою жизнь или стараться

повредить себе!

Лицо г-жи де Реналь вдруг сразу изменилось: пылкая нежность уступила

Место глубокой задумчивости.

- А что, если нам сейчас умереть? - промолвила она наконец.

- Кто знает, что будет там, на том свете? - отвечал Жюльен. - Может

Быть, мучения, а может быть, и вовсе ничего. И разве мы не можем провести

эти два месяца вместе самым упоительным образом? Два месяца - ведь это

столько дней! Подумай, ведь я никогда не был так счастлив!

- Ты никогда не был так счастлив?

- Никогда! - восторженно повторил Жюльен. - И я говорю с тобой так, как

если бы я говорил с самим собой. Боже меня сохрани преувеличивать!

- Ну, раз ты так говоришь, твои слова для меня - закон, - сказала она с

Робкой и грустной улыбкой.

- Так вот, поклянись своей любовью ко мне, что ты не будешь покушаться

На свою жизнь никаким способом, ни прямо, ни косвенно... Помни, - прибавил

Он, - ты должна жить для моего сына, которого Матильда бросит на руки своих

Лакеев, как только она станет маркизой де Круазенуа.

- Клянусь, - холодно отвечала она, - но я хочу унести с собой твою

Апелляцию, - пусть она будет написана и подписана твоей рукой. Я сама пойду

К генеральному прокурору.

- Берегись, ты себя скомпрометируешь.

- После того, как я пришла к тебе на свидание в тюрьму, я уже теперь на

Веки вечные сделалась притчей во языцех и в Безансоне и во всем Франш-Конте,

- сказала она с глубокой горестью. - Я уже переступила предел строгой

Благопристойности... Я падшая женщина. Правда, это ради тебя.

Она говорила таким грустным тоном, что Жюльен в порыве какого-то до сих

Пор не испытанного сладостного чувства сжал ее в своих объятиях. Это было

Уже не безумие страсти, а безграничная признательность. Он только сейчас

Впервые по-настоящему понял, какую огромную жертву она принесла ради него.

Какая-то благодетельная душа не преминула, разумеется, сообщить г-ну де

Реналю о продолжительных визитах его супруги в тюрьму, ибо не прошло и трех

Дней, как он прислал за ней карету, настоятельно требуя, чтобы она

Немедленно возвратилась в Верьер.

День, начавшийся с этой жестокой разлуки, оказался злосчастным для

Жюльена. Часа через два ему сообщили, что какой-то проныра-священник,

Которому, однако, не удалось примазаться к безансонским иезуитам, пришел с

Утра и стоит на улице перед самой тюрьмой. Дождь шел, не переставая, и этот

Человек, по-видимому, задался целью изобразить из себя мученика. Жюльен был