Якорь и якорная цепь чисты
А теперь, когда белый бушлат опустился на дно морское и благословенные виргинские мысы, все еще невидимые, лежат у нас, как полагают, прямо по носу, между тем как все мы, пятьсот душ, погружены в мысли о доме, и железные жерла пушек вокруг камбуза эхом отражают наши песни и крики ура! — что остается мне делать?
Говорить ли о противоречиях и почти безумных догадках, высказываемых командой относительно порта, куда мы идем? Ибо, по слухам, коммодор наш получил на сей счет секретное предписание в запечатанном конверте, который он должен вскрыть тогда, когда фрегат достигнет определенной широты. Рассказать ли о том, что под конец все сомнения рассеялись, немало глупых предсказаний оказалось ни на чем не основанными, и благородный наш фрегат, подняв на грот-мачте свой самый длинный вымпел, важно вошел в самую глубь гавани Норфолк, подобно увенчанному плюмажем испанскому гранду, шествующему к тронному залу по коридорам Эскуриала [429]? Рассказать ли, как все мы преклонили колени перед священной землей? Как я попросил древнего Ашанта благословить меня и подарить мне на память один драгоценный волосок из его бороды? Как Лемсфорд, поэт с батарейной палубы, сочинил благодарственную оду вместо соответственной молитвы; как мрачный Норд, сей переодетый гранд, отказавшись от какого-либо общества, величаво прошествовал в леса, подобно призраку древнего калифа багдадского? Как тряс и жал я честную руку Джека Чейса, и присезневил ее к своей плоским штыком, и даже поцеловал напоследок эту благородную руку своего сюзерена и старшины моего марса, учителя моего в морских делах и отца родного?
Рассказать ли, как величественный коммодор и командир корабля уехали с пирса? Как лейтенанты в повседневной форме сели за свой последний обед в кают-компании и, шампанское, замороженное в ведре, било струей и искрилось, подобно горячим ключам, выбивающимся из снежных сугробов Исландии? Как судовой священник ушел с корабля в своей сутане, даже не попрощавшись с командой? Как сморщенный Кьютикл, наш врач, торжественно отбыл с корабля в сопровождении вестового юнги, несшего за ним его сокровище — скелет на проволочках? Как лейтенант морской пехоты вложил на юте свою саблю в ножны и, потребовав сургуч и свечу, запечатал эти ножны своей фамильной печатью с гербом и девизом Denique coelum[63]? Как ревизор в должное время выстроил свои мешки с деньгами на шканцах и рассчитался с нами, и жалованье свое получили все — и добрые и злые, и здоровые и больные, хотя, по правде сказать, у иных беззаботных и расточительных матросов, живших во время плаванья слишком уж широко, оказалось весьма мало или почти ничего на кредитной стороне их счета?
Рассказать ли об отступлении пятисот в глубь страны, но увы! не в боевом порядке, как во время построений, а врассыпную?
Рассказать ли, как «Неверсинк» был напоследок разоружен, рангоут с него снят, ванты и паруса убраны, пушки выгружены, крюйт-камеры, снарядные ящики и оружейные склады опорожнены, пока на нем не осталось ни следа боевого снаряжения, от передней кромки форштевня до крайней оконечности кормы?
Нет, оставим все это в стороне, ибо якорь наш все еще висит на носу, хотя рога его уже нетерпеливо окунают лапы в набегающие волны. Оставим фрегат наш в море, все еще не завидевшим берег, все еще погруженным в темноту, нависшую над ликом земли. Мне люб неопределенный, бесконечный фон — огромный, дышащий, катящий гряды валов своих, таинственный фон океана!
Сейчас ночь. Тощий месяц в последней четверти — символ конца нашего плавания. Но звезды взирают с небес с непреходящим блеском, а это — вечное, великолепное будущее, неизменно открытое перед нами.
Грот-марсовые все собраны на своем марсе, и вокруг нашей мачты мы, братья-товарищи, все рука в руку сплесненные вместе, ведем коло [430]. В последний раз взяли мы рифы на марселе; в последний раз нацелили пушку; зажгли последний фитиль, склонили головы под последним шквалом; замерли в последнем штиле. Мы в последний раз построились вкруг шпиля; в последний раз барабан созвал нас к ендове; в последний раз вешали наши койки; в последний раз были вызваны на вахту чаичьим криком боцманматов. В последний раз на наших глазах выпороли матроса; последний больной испустил дух в душном воздухе лазарета; последнего покойника спихнули за борт на съедение акулам. Последний раз прочли нам грозящие смертью статьи Свода законов военного времени; а глубоко на суше, в том благословенном краю, куда скользит сейчас наш фрегат, позабудутся и все обиды и несправедливости корабельной службы, когда вниз с нашей грот-мачты поползет брейд-вымпел нашего коммодора и за горизонтом скроются его падучие звезды.
— Девять саженей на лотлине! — нараспев восклицает седовласый лотовой, стоя на руслене. И так вот, перейдя секущий надвое землю экватор, фрегат наш добрался наконец до измеряемой лотом глубины.
Рука об руку стоим мы, марсовые, покачиваясь на нашем марсе, с которого, как с некой горы Фасги [431], должны мы увидеть обетованную землю. А над звездными волнами, прямо в сладостно-синюю беспредельную ночь, дышащую странными ароматами уже давно вожделенной земли, которую нам предопределено было увидеть вновь, хотя часто во время бурь нам уже почти не верилось, что существует такой далекий берег, — прямо в эту благовонную ночь вечно-благородный Джек Чейс, несравненный и бесподобный Джек Чейс, протягивает свою доблестную руку и, указывая в сторону берега, восклицает:
— Ну, в последний раз послушайте Камоэнса, ребята:
Как ласков ветер, кротки небеса!
О Лузиады, ставьте паруса!
Нам океан уж больше не грозит,
Направьте к родине скорей бушприт.
Недолго ждать: приветствия друзей
Заставят вас забыть все беды прошлых дней [432].
Заключение
Подобно тому как корабль плывет по морям, и земля наша совершает свое плавание по эфиру. Все мы, смертные, находимся на борту быстроходного, неспособного утонуть фрегата — планеты нашей, — строителем коего был господь бог; но Земля — всего один корабль во флоте Млечного пути, генерал-адмиралом которого является тот же всевышний. Порт, откуда мы начали свой путь, навеки остался позади. И хотя мы давно уже потеряли из виду сушу, мы веками продолжаем плыть с запечатанным приказом, и назначение наше остается загадкой для нас и наших офицеров; однако конечная наша гавань была предопределена еще до того, как мы соскользнули со стапелей мироздания.
Итак, плывя с запечатанным приказом, мы сами являемся хранилищами секретного пакета, таинственное содержание коего мы жаждем узнать. Вне нас не существует никаких тайн. Не будем же прислушиваться ко всякой болтовне на батарейной палубе относительно того, куда мы идем, ибо до сих пор ни одна душа на корабле этого не знает, даже сам коммодор, и уж во всяком случае не капеллан; даже ученые домыслы нашего Профессора — вещь совершенно праздная. В этом вопросе самый последний вестовой юнга понимает столько же, сколько и командир корабля. Не верьте и ипохондрикам — обитателям подземной части судна, которые с презрительной усмешкой скажут вам, будто оно вообще не имеет никакого назначения и что поход наш не более как бесконечное кругосветное плавание по космосу. Быть этого не может. Ибо как мог бы этот мир-фрегат сделаться нашим постоянным прибежищем, если, младенцами еще, в первый раз оказавшись на море и попав в качку, которая в последующие годы нам уже не страшна, мы, все до единого, заболеваем морской болезнью? Не доказывает ли это также, что самый воздух, которым мы здесь дышим, для нас неблагоприятен и, чтобы переносить его, нам приходится постепенно к нему привыкать и что некая благословенная тихая гавань, как бы далека она ни была, все же для нас уготована?
Брось взгляд и на нос, и на корму, на все наши палубы. Ну и кишат же там люди! В общей сложности их наберется миллионов восемьсот. Ими помыкают лейтенанты, командир морских пехотинцев, священник, профессор, ревизор, врач, кок, начальник полиции.
Угнетаемые тираническими законами, а отчасти ставшие рабами собственных страстей, многие из нас оказываются порочными, несчастными, беспомощными. Сачки и филоны попадаются у нас на каждом шагу, равно как и запуганные шкафутные, готовые за кусок хлеба выполнять на корабле самую грязную работу. И тем не менее в команде нашей встречаются отважные фор-, грот- и крюйс-марсовые, которые, независимо от того, хорошо ли с ними обращаются или дурно, упорно ставят паруса наивыгоднейшим образом по отношению к ветру.
У нас есть карцер для нарушителей дисциплины, судилище у грот-мачты, где их призывают к ответу, кошка о девяти хвостах и трап, где их унижают и в наших глазах и в их собственных. Не всегда прибегают к ним, чтобы Грех обратить в Добродетель, но для того, чтобы разъединить их и защитить Добродетель и узаконенный Грех от неузаконенного Порока.
У нас есть лазарет для сраженных болезнью и беспомощных, куда мы торопимся сбыть их с глаз долой, и как бы громко ни стонали они в недрах корабля, на верхнюю палубу жалобы их почти не доносятся, и наш вымпел продолжает весело развеваться по ветру. Если посмотреть на наш корабль со стороны, он сплошной обман, ибо все, что доступно на нем нашему взгляду, — всего лишь чисто выметенная палуба да крашенные и перекрашенные доски над ватерлинией, между тем как огромная масса нашего фрегата со всеми ее кладовыми тайн навеки скрыта в его подводной части.
Когда кто-нибудь из товарищей наших умирает, мы поспешно зашиваем его и списываем за борт; фрегат-мир проносится мимо, и больше мы никогда его не видим, хотя рано или поздно подводное течение унесет его туда, где расположено и наше место назначения.
На нашем корабле есть и шканцы, и батарейная палуба, подземные хранилища ядер и крюйт-камеры; а основным нашим руководством является Свод законов военного времени.
О товарищи по кораблю и братья по человечеству! Мы, народ, терпим много несправедливостей. Сколько жалоб набралось на батарейной палубе! Но тщетно апеллируем мы к командиру корабля на суд лейтенантов; тщетно — пока мы находимся на фрегате нашего мира — к неопределенным чинам Морского ведомства, до которых так далеко, что их и не видно. Однако виновниками самого жестокого зла по отношению к себе являемся мы сами. В этом даже офицеры наши бессильны нам помочь, даже если б они этого и захотели. От такого зла никто другой спасти не может; каждый человек должен быть собственным спасителем. В остальном, что бы ни приключилось, никогда не будем нацеливать смертоносных пушек на свою же команду и не будем подымать мятежа, размахивая окровавленными пиками. Наш верховный лорд Адмиралтейства еще нас рассудит, и если даже немало веков пройдет, прежде чем несправедливости наши будут исправлены, все же, братья по кораблю и братья по человечеству, не будем никогда забывать, что
Сколько бы ни было в жизни невзгод,
Курс ее все же домой приведет.
[1] Первое английское издание вышло в двух томах. (Прим. переводчика.)
[2] Заменяло в первом американском издании предисловие. (Прим. переводчика.)
[3] Фунт коммерческий — 0,454 кг. (Прим. выполнившего OCR.)
[4] Вероятно, вентиляционной (от англ. fan). (Прим. выполнившего OCR.)
[5] “Audacious” — «Дерзкий» (англ.).
[6] Профессиональной солидарности (франц.).
[7] Матерь божья (исп.).
[8] Командующий эскадрой (франц.).
[9] 1,75 м. (Прим. выполнившего OCR.)
[10] Около 70 кг. Стоун — 6,35 кг. (Прим. выполнившего OCR.)
[11] Так в книге. Ошибка переводчика или, возможно, редакции. В англоязычном оригинале (электронная версия из “The Project Gutenberg”) — “on your mantel”, т.е. в буквальном переводе — «на вашу каминную полку». (Прим. выполнившего OCR.)
[12] Около 150 мл. (Прим. выполнившего OCR.)
[13] Коринка — вид изюма. (Прим. выполнившего OCR.)
[14] Для просвещения случайного читателя из квакеров, возможно, нелишним будет объяснить, что такое карронада. Это сравнительно короткая и легкая пушка, если принять во внимание ее калибр. Карронада, выбрасывающая тридцатидвухфунтовое ядро, весит значительно меньше, чем длинное орудие, стреляющее двадцатичетырехфунтовыми ядрами. От длинной пушки она отличается еще тем, что прицел ее устанавливается с помощью подъемного винта в казенной части и проушины под орудием, а не цапф, или коротких осей, по обе стороны ствола. Ее станок также резко отличается от станка длинноствольного орудия, ибо имеет откатное приспособление, несколько напоминающее раздвижной обеденный стол — вся разница в том, что гусь на нем достаточно жесткий и мерзостно начинен самыми неудобоваримыми клецками. Дальность прямого выстрела не превосходит ста пятидесяти ярдов [90], что гораздо меньше дальности длинноствольных пушек. Когда карронады значительного калибра, они могут стрелять в этих пределах бомбами Пексана и всякими снарядами, начиненными горючим и т.п. с большим успехом, так как на короткой дистанции орудие это обладает весьма разрушительными свойствами. Применяют карронаду на судах английских и американских флотов. Вооружение верхних палуб большинства современных фрегатов полностью состоит из карронад. Название его происходит от деревни Каррон в Шотландии, на литейных заводах которой и был впервые отлит этот чугунный Аттила.
[15] В добавление к становым якорям, которые расположены на носу, фрегат имеет еще большие якоря под фор-русленями, называемые запасными. Отсюда и старые матросы, приставленные к ним, называются матросами при запасном якоре.
[16] Около 46 см. (Прим. выполнившего OCR.)
[17] Голик (ударение на последнем слоге) — веник без листьев. (Прим. выполнившего OCR.)
[18] Ударение на последнем слоге. (Прим. выполнившего OCR.)
[19] Не в своем уме (лат.).
[20] Закона о неприкосновенности личности (лат.).
[21] «Литературной биографии» (лат.).
[22] «О небе» (лат.).
[23] «О противоречиях еретиков» (лат.).
[24] Скуки (франц.).
[25] В четверку (лат.).
[26] Пахта (пахтанье) — обезжиренные сливки, получаемые как побочный продукт при сбивании сливочного масла. (Прим. выполнившего OCR.)
[27] Более 200 тонн. (Прим. выполнившего OCR.)
[28] Белая горячка и хронический запой (лат.).
[29] По должности (лат.).
[30] Тебя бога <славим> (лат.).
[31] Святой Крест (порт.).
[32] Выражение, употребленное тут, я не видел ни в письме, ни в печати, и мне не хотелось бы первому знакомить с ним читателей.
[33] Невменяемы (лат.).
[34] Противное лечится противным (лат.).
[35] Около 44,5 кг. (Прим. выполнившего OCR.)
[36] В англоязычном оригинале: “the hearth-stone”, т.е. «каменная плита под очагом» (Прим. выполнившего OCR.)
[37] Малые плоские треугольники; дословно: шляпа для ношения под мышкой (франц.).
[38] Вот красота! (порт.).
[39] Ну и блеск! (порт.).
[40] Сердце радуется! (порт.).
[41] Как мне здесь нравится! (порт.).
[42] Куда вы? (порт.).
[43] Белой горячки (лат.).
[44] Площадь провозглашения <независимости> (порт.).
[45] Господину (порт.).
[46] Бедренную кость (лат.).
[47] Вертел (лат.).
[48] Шероховатую линию (лат.).
[49] Вертельную впадину (лат.).
[50] Межвертельное пространство (лат.).
[51] Помни о смерти! (лат.).
[52] Впадиной безымянной кости (лат.).
[53] Слепого мешка (франц.).
[54] Первые морские законы военного времени на английском языке были утверждены на тринадцатом году правления Карла II [319] под названием «Постановление для создания статей и указов на предмет упорядочения и лучшего управления флотов, кораблей и морских сил его величества». Постановление это было отменено, и в той части, которая касалась офицеров, было внесено изменение на двадцать втором году правления Георга II [320], вскоре после заключения Аахенского мира [321], ровно сто лет тому назад. Это последнее постановление, как полагают, охватывает по существу Законы военного времени, принятые в настоящее время в английском флоте. Весьма любопытно и достаточно знаменательно, что ни в том, ни в другом постановлении открыто не говорится, что офицер имеет право применять плеть. Создается даже впечатление, будто английские законодатели предпочли в данном случае не упоминать об этом позорящем праве в основном статуте и представить его в менее торжественном и, возможно, менее гласном документе. Действительно, единственный указ общего характера, санкционирующий телесные наказания во флоте, можно найти лишь в Своде законов Соединенных Штатов и в «Морских законах» абсолютного монарха Людовика Великого, короля Франции. (Упоминается «L'Ord. de la Marine» («Распорядок во флоте») у Кёртиса [322] в «Трактате о правах и обязанностях моряков торгового флота согласно Общим законам», часть II, глава I).
Взяв в качестве основы вышеупомянутый английский морской кодекс и привив на нем закон о телесных наказаниях, который Англия не решилась признать за основной, наши американские законодатели создали в 1800 году Свод законов военного времени, которыми управляется в настоящее время американский флот. Найти их можно во втором томе «Свода всех законов Соединенных Штатов», в главе XXXIII под названием: «Указ об улучшении дисциплины во флоте Соединенных Штатов».
[55] «Восток» (франц.).
[56] «Практического руководства по артиллерии» (итал.).
[57] «Славный» (франц.).
[58] В пустоте (лат.).
[59] Абсурдному выводу (лат.).
[60] «Воинственного» (франц.).
[61] «Большой истории» (лат.).
[62] Кроме похищения людей у себя на родине, английские фрегаты, находясь в портах дружественных и нейтральных держав, насильно вербовали к себе на службу иностранных моряков всех наций, попадавшихся на причалах. В ряде случаев, когда дело касалось американцев, у которых были охранные грамоты, последние уничтожались, а для того чтобы американский консул не потребовал назад своего матроса, вербовщики отправлялись на охоту в ночь перед отплытием, так что похищенные моряки уже оказывались в море, прежде чем их друзья могли их хватиться. [Я не намереваюсь разжигать угасшую вражду. Пусть то, что прошло, порастет быльем]. Но такие вещи должны быть преданы гласности, ибо, если английское правительство опять затеет морскую войну и станет прибегать к насильственной вербовке без разбора, для того чтобы укомплектовать свои экипажи, необходимо, чтобы англичане и американцы, более того, весь мир приготовился положить конец беззаконию, оскорбляющему равно и бога и человека. [Впрочем, вряд ли можно ожидать, что в случае войны английское правительство снова попытается возродить практику, которую, верно, осуждали с самого начала иные из ее государственных мужей и которая в настоящее время должна, без сомнения, казаться беззаконной огромному большинству англичан. Мне даже представляется сомнительным, чтобы англичан можно было заставить снова согласиться на насильственную вербовку даже их соотечественников].
[63] Наконец небо (лат.).