и философия обыденного языка
Вадим Руднев
Иисус Христос
и философия обыденного языка
Оборот титула
На обложке воспроизведена картина Николая Ге «Голгофа»
Работая над книгой «Новая модель бессознательного» (М.: Гнозис, 2012), я поневоле столкнулся с концепцией Юнга, в соответствии с которой Христос это главный архетип коллективного бессознательного - Самость. Личность Христа увлекала меня, и я посвятил Ему несколько страниц. Но тема явно была не исчерпана. Мне захотелось понять, что же это был за человек, чего Он хотел и добился ли Он того, чего хотел. Я психолог, и ответ должен был лежать в русле психологии. И ответ был такой. Иисус Христос дал людям психологию. В определенном смысле до Христа психологии в том виде, в котором она существует после Него, не было. Что это значит? Человек с психологией это такой человек, для которого внешнее существует только тогда, когда оно пророщено через внутреннее. Раньше людям говорили просто «Не убивай!», а Христос завещал не убивать в сердце своем. Мы все знаем, как убивают словом, мыслью и эмоцией. То же самое касается и любви. Любовь это не поступки, любовь это когда человек живет своим сердцем для другого человека. Если перевести все это на привычный мне язык, можно сказать, что Иисус Христос дал людям бессознательное. Что такое, по моему мнению, бессознательное? Это система из двух зеркал. Индивидуальное бессознательное человека это малое зеркало. Оно отражается в другом, большом зеркале коллективного бессознательного. Эти зеркала взаимно отражают друг друга. Если человек настроен по- доброму или по злому, его индивидуальное бессознательное вытеснит в коллективное бессознательное то добро или то зло, которое у него накопилось. И в зависимости от этого он увидит в зеркале своего коллективного бессознательного Бога или дьявола, Христа или антихриста. Христос призывал людей к покаянию. Что такое покаяние? Покаяние, метанойя, дословно изменение ума, я понимаю вслед за учеником Георгия Гурджиева Морисом Николлом, как повышение своего психологического уровня, для того чтобы можно было войти в Царство Небесное, которое внутри нас, в царство истины и добра. Для некоторых людей это стало возможно. Это были подвижники и святые, которые стали хранителями коллективного бессознательного всех остальных людей. А остальные люди? Они тоже изменились. Они не стали лучше или хуже, они стали другими. Что такое человек с психологией? Это такой человек, который прежде чем что-то сделать, заглядывает внутрь себя и спрашивает себя, что он собирается делать. Это может быть нечто хорошее или дурное. Но это уже другой вопрос. Теперь я хочу объяснить, что такое философия обыденного языка и как она связана с Иисусом Христом. Когда ученый начинает работать над какой-то проблемой, перед ним встает вопрос о том, каким методом он будет исследовать эту проблему. Философия обыденного языка это научная парадигма, которая для меня связана с именем Людвига Витгенштейна, с его книгой «Философские исследования». Главный тезис этой книги состоит в том, что значение слова определяется контекстом его употребления. От того, кто, как и когда употребляет имя Иисус Христос, меняется значение этого имени. Читатель уже понял, что моя книга посвящена не богословию, а психологии, что Христос для меня в первую очередь - человек, самый удивительный человек, который когда-либо жил на земле. Для меня в философию обыденного языка, прежде всего, входит учение о человеческом характере. Какой характер был у самого исторического Иисуса, и какие характеры были до и после Него? Второе - это модальные логики. Их много, но главные из них - логика норм и логика ценностей. Они тесно переплетены между собой. Когда Христос говорил: «Любите ненавидящих вас» - Он не только давал некое предписание, но вкладывал в это предписание аксиологические ценности. И, еще, пожалуй, самое важное. Для того чтобы написать книгу об Иисус Христе, нужно было хотя бы на время стать на его позицию и попытаться увидеть мир таким, каким Он его видел. Невозможно писать книгу о Христе и в то же время думать о людях плохо, злословить, потому что это хула на Святого Духа. Тогда это будет плохая и неискренняя книга. Но автор этой книги обыкновенный писатель. Для того чтобы понять своего героя, нужно было бы хотя бы попытаться стать на время этим героем, а это очень трудно. Но иначе не имело смысла начинать это исследование. Стиль этой книги продолжает особенности книги «Новая модель бессознательного», основная идея которой заключалась в том, что бессознательное можно понять, лишь исходя из собственного бессознательного. Поэтому книга о Христе, главном архетипе коллективного бессознательно, в определенном смысле представляет собой поток бессознательного, поток свободных ассоциаций. Будучи психоаналитиком, я убежден, что только так можно достичь какой-то правды. Я желаю всем счастья.
Я проснулся со словами «Идущий за мной стал впереди меня, ибо Он был прежде меня» (Ин.1,15). Когда я начал заниматься философией в 1984 году, меня эти слова чрезвычайно поражали. Как это – «стал впереди меня, ибо был прежде меня»? Тогда я объяснил это так. Христос повернул время вспять. Ветхозаветное время было энтропийным - временем Первородного Греха. После Христа время стало семиотическим, то есть культура стала двигаться в обратном направлении, в направлении искупления Первородного Греха. Это было своеобразной интерпретацией учения Августина, изложенного им в трактате «О Граде Божием». Первородный Грех – завязка драмы истории человечества, история Иисуса Христа – ее кульминация, Второе Пришествие и Страшный Суд – развязка. Но я не понимал тогда, что слово «культура» применительно к Христу во многом неуместно. Христос разрушил современную ему культуру иудаизма, хотя он и ссылался на пророков и повторял, что Он пришел не нарушить закон, но исполнить его. Но, с другой стороны, Он нарушал субботу и говорил, что может воздвигнуть иерусалимский храм за три дня.
На это Иудеи сказали: каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать?
Иисус сказал им в ответ: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его.
На это сказали Иудеи: сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его? А Он говорил о храме тела Своего (Ин, 1,18-21).
Да, но они-то Его поняли буквально. Но о противоречиях или, может быть, мнимых противоречиях в высказываниях Христа – позже. Все-таки как понять на уровне философии обыденного языка фразу «Идущий за Мной стал впереди Меня, ибо Он был прежде меня»? Какая здесь логика? Иоанн Креститель был по времени первым, Иисус крестился у него. Но, тем не менее, Иоанн говорит, что Он был прежде него. Как это понять? В какой момент время изменило свое течение? Зачем вообще нужен был Иоанн Креститель, почему Христос должен был креститься у своего троюродного брата, который был по сравнению с Ним если не обыкновенным человеком, то просто пророком, не Сыном Божиим? Получатся, что Христос был всегда. Но как же так? Вроде бы его Отец послал в какой-то определенный момент времени. Но применимо ли вообще понятие времени к такому Человеку, как Христос? В фильме Бунюэля «Скромное очарование буржуазии» есть один из ключевых, по моему мнению, эпизодов. Епископ, он же садовник, идет, чтобы исповедать умирающего. Его сопровождает некрасивая странная женщина. Она останавливает его и говорит: «Знаете, святой отец, я должна вам сказать – я не люблю Иисуса Христа, я его просто ненавижу!» «Почему же? - спрашивает епископ. - Ведь Он такой добрый!» Потом он идет к постели умирающего и принимает его исповедь. Оказывается, это был тот самый человек, садовник, который убил когда-то его родителей. Епископ отпускает ему грехи и убивает его из ружья. Слова епископа о Христе, сказанные им женщине, воплощают то, что ученики Гурджиева называли «сентиментальным христианством».
Если попытаться разобраться в том, что нельзя и что должно, то оказывается, что все не так просто, как кажется на первый взгляд. Например, поступай так с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Во-первых, здесь уже нет чистой деонтики. Как я хотел бы, чтобы поступали со мной? Я бы хотел, чтобы меня любили. Значит, возлюби другого, как самого себя. То есть в норме заложена ценность. Какая же это модальность - деонтическая или аксиологическая? Можно ли придумать пример чистой деонтики или чистой аксиологии? Делай то-то и то-то! Но разве действие, которое предлагается сделать, может быть ни хорошим, ни плохим? Иди и убей! Возьми с полки пирожок! Но значит, она хочет, чтобы ей дали пирожок. Встань сюда! Но зачем я буду вставать сюда? Просто встань сюда, от этого тебе не будет ни хорошо, ни плохо. Не кажется ли это приказание бессмысленным? Хорошо, я встану, а что мне за это будет? И не кажется ли странным, что деонтика склонна выражать себя императивами? А чем выражает себя аксиологии? Мне так хорошо с тобой! Вот это чистая аксиология. Она выражается в восклицательном предложении. Мне так хорошо с тобой! Что, собственно, он хочет этим сказать, что выражает аксиологическое высказывание? Ну, это значит, что он испытывает удовольствие. Аксиология связана с принципом удовольствия. Мне очень плохо! Это, так сказать, инверсированный принцип удовольствия. А что такое принцип удовольствия? Это когда ребенок осуществляет желание галлюцинаторно. Из этого следуют две проблемы. Первая. Все аксиологическое не является ли иллюзорным? Мне так хорошо с тобой! Это просто ему мерещится - хорошо не может быть в этом худшем из миров. Нет, проблема глубже. Не может быть реально хорошо в нереальном мире. Вторая. Аксиология с психоаналитической точки зрения традиционно относится к эдиповой стадии, к истерической проблематике. Истерик живет в формате хорошо или плохо, то есть в формате удовольствия. С этим вроде бы трудно спорить. Но тогда получается, что к истерии применим принцип удовольствия. Но принцип удовольствия у эдипова ребенка давно сменился принципом реальности, иначе он шагу не мог бы шагнуть. Да, но только с одной оговоркой. В сфере сексуальности принцип удовольствия продолжает главенствовать. Что это может означать? Только то, что в сексуальной сфере главенствует галлюцинаторное исполнение желаний. То есть не во сне, а в «реальном мире». Как же это понять? Вот я говорю: «Мне с тобой хорошо». Я искренне утверждаю это, и мне действительно хорошо. Что же здесь галлюцинаторного? Или наоборот, когда говорят: «Мне очень плохо!» Наверное, имеется в виду нечто вроде слов Гамлета, что вещи не хороши и не плохи сами по себе, но это мысль делает их таковыми. Ну, хорошо, а деонтика? Иди сюда! Это реальность? Да нет, это просто слова. То, что он сказал мне «Иди сюда», еще не значит, во-первых, что я пойду, а во-вторых, и главное, это не значит, что «Иди сюда» находится в реальности. Чем отличается «Иди сюда» в фильме или в романе от того же высказывания в реальности? Он (в фильме): Иди сюда! Она (в фильме): Да пошел ты! Он (в реальности): Иди сюда! Она (в реальности): Да пошел ты! Но ведь в фильме не существует тех, кто говорит, они - вымышленные персонажи. Но этих вымышленных персонажей играют реальные актеры. Ну, хорошо. Он (в романе): Иди сюда! Она (в романе): Да пошел ты! Там никаких реальных людей нет, только предложения. А чем обусловлено то, что это происходит в романе? Только контекстом. Как ни странно тем, в первую очередь, что это письменная речь. В реальности «Иди сюда!» и «Да пошел ты!» – это устные высказывания. Но это частый случай. Обычно законы, предписания даны, как десять заповедей, в письменной форме. Чти отца своего и матерь свою! Но опять-таки говорится: «Делай что-то хорошее!» А может ли быть так, чтобы предписывалось что-то плохое, то есть то, что самим предписывающим осмысливалось бы как плохое? Убей эту тварь! Нет, это не так, потому что, если он говорит «Убей эту тварь!», то подразумевается, что это в каком-то смысле хорошее дело. Получается, что предписывать зло невозможно. Как можно предписывать зло? «Ты должен убить свою мать» (потому что я, говорящий это, представляю собой воплощенное зло). Но это какое-то зло из фильмов ужасов. Какой-то опереточный дьявол. Всерьез предписывать можно только хорошее, как бы чудовищно оно не выглядело. Убейте всех евреев! Но это потому, что евреи плохие. Как мне кажется, говорящий не может о себе фундаментально думать как о плохом, даже если этот говорящий - Гиммлер. Я не может быть плохим. Человек может считать себя плохим человеком. Но все равно, даже если он будет считать себя плохим человеком совершенно искренне, это может означать только, что он дьявол. Здесь проблема зла пересекается с проблемой безумия.
Что же получается – что злое Я это всегда безумное Я? Но в полном безумии Я теряется. На место Я становится Оно. А Оно не подвластно норме. Чистое влечение не знает ни доброго, ни злого. Норма – прерогатива Суперэго. То есть когда я предписываю что-то, во мне говорит лакановский Другой, Суперэго. Суперэго это вроде бы чистая деонтика. Но может ли быть чистая деонтика, даже исходящая из Суперэго? Ты мне не сын. Я тебя приговариваю к казни водой (рассказ Кафки «Приговор») Но это говорит психотическое Суперэго. Формально Я здесь присутствует, но фактически, прагматически его уже нет. Но кто-то же говорит эти слова. Кто их говорит? Обычный психолог скажет, что это проекция психотического Я. Но мы считаем, что в психозе уже нет ни Я, ни проекции. Есть специфический механизм защиты, который мы назвали экстраекцией и который действует галлюцинаторно. Тогда получается, что в психозе голос отца это, во-первых, не голос реального отца, а Имени Отца, и, во-вторых, психотическое Суперэго, как это ни покажется парадоксальным, связано с принципом удовольствия. Что это означает? С одной стороны, все вроде бы логично. В психозе человек регрессирует на стадию принципа удовольствия, которая соответствует параноидно-шизоидной позиции Мелани Кляйн. С другой стороны, Суперэго – деонтика - вроде бы не должно быть связано с принципом удовольствия, с аксиологией, и выражает, во всяком случае, должно выражать норму, то есть принцип реальности. Получается противоречивая картина. С одной стороны, в психозе отсутствует принцип реальности, с другой, в нем имеет место психотическое Суперэго, Имя Отца. Что же это за психотическое Суперэго? Какова природа психотической деонтики? Мы можем сказать, что она имеет галлюцинаторный характер. Но тогда она должна быть очень сильно окрашена аксиологией. И так оно и есть. Она окрашена аксиологией со знаком минус. Галлюцинанта преследует голоса, которые предписывают ему что-то плохое. Психотическая деонтика базируется на персекуции. Но является ли преследование предписанием? Его преследует масоны. Но зачем они его преследуют? Пожалуй, они ему хотят внушить ему, что он плохой. Да, на стадии преследования психотику внушают, что он плохой, но можно ли сказать, что ему предписывается быть плохим? Он может сказать: «Они хотят меня уничтожить!» То есть они говорят ему нечто вроде: «Мы хотим тебя уничтожить, потому что ты плохой». Нет, дело может быть сложнее. Вспомним, например, пациентку Райха из его книги «Анализ характера». Там на нее действуют некие «силы», и эти «силы» говорят ей: «Подчинись нам!» Это уже чистое предписание. Эти силы – нечто дьявольское. Но что им нужно от шизофреника? Эти потусторонние силы предписывают ему стать их представителем, выполнять их волю. Но это не обязательно злая воля. Когда преследование трансформируется в величие или бред просто кристаллизуется, в этом случае потусторонний голос может предписывать шизофренику просто быть вестником этого потустороннего мира, где есть и хорошее и дурное. Яркий пример – «Роза мира» Даниила Андреева. По ночам он слышал голоса, которые ему рассказывали о борьбе между силами добра и зла. В этом смысле психотик уже не выступает как плохой или хороший. Он становится представителем этих потусторонних сил, передатчиком тайной мистической информации о том, что происходит в оккультном мире. Что же там происходит? Там, как правило, происходит единоборство Доброго и Злого с большой буквы. Психоз это не всегда нечто дьявольское. При бреде величия человек может отождествлять себя с добрыми силам. Ницше отождествлял себя с Христом и с Дионисом. Задумаемся об истории христианства.
Если сравнить те предписания, которые дал Христос в Нагорной проповеди с десятью заповедями, которые Моисей записал на скрижалях, то главная их особенность заключается в том, что Христос перевел ветхозаветные заповеди из внешнего плана во внутренний.
Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй.
А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.
Предписание Ветхого Завета просто и ясно. Предписание Христа чрезвычайно сложно. Как можно точно определить, смотришь ты на женщину с вожделением или нет? И для того, чтобы этого не делать, нужна большая внутренняя работа, тренировка эмоций. При этом интересно, что заповедь Христа дается не в виде эксплицитного предписания, а, скорее, в виде контрфактического суждения. Здесь не сказано: не делай так, а сказано, скорее: если сделаешь так, то будет так. В чем различие? Различие, как кажется, в том, что человеку предоставляется выбор. Эксплицитное предписание говорит: не делай так (а то будет плохо). Косвенное предписание Христа говорит другое. Человек может не нарушать закон внешне, но при этом он будет нарушать его внутренне. Это очень трудно исполнить. Вот человек идет по улице, и навстречу ему идет красивая девушка. Он думает: «Какая красивая девушка. Хорошо бы…» И вот уже Христова заповедь нарушена. Что делать этому человеку, которому свойственно заглядываться на красивых девушек? Если он искренний христианин, он должен, видимо, как-то себя изолировать от таких ситуаций. Ну что ему делать? Не выходить вообще на улицу? Но он может и сидя дома подумать об этой девушке, которую он встретил на улице, и вновь заповедь будет нарушена. То есть ему не достаточно будет изолировать себя от соблазна пространственно, внешне. Ему, если он хочет исполнять заповедь, данную Христом, нужно будет каким-то образом изолировать себя от соблазна внутренне, изолировать свой ум, свои эмоции. Этого можно добиться только путем ментальной тренировки, то есть в данном случае молитвы. «И не введи нас во искушение, но избави от лукавого.» Причем эта молитва должна быть искренней, иначе ничего не получится. Так монахи в кельях себя изнуряли постом и молитвой, чтобы избавиться от соблазна. Что же это за странная деонтика? Здесь важно соблюдение внутренних этических принципов, то есть в конечном счете важна внутренняя реальность, а не внешняя. Но чтобы соблюдать эти внутренние этические принципы, очевидно, нужно изолировать себя от этой внешней реальности, от которой исходит столько соблазнов. Но и этого будет недостаточно, потому что соблазн может исходить и из внутренней реальности, изолировать себя от которой очень трудно. Во всяком случае, ясно, что обычный человек на это не способен. Он все время «соблазняется», и поэтому, из-за того, что он все время соблазняется, он постепенно переполняется чувством вины за то, что он не исполнил ту или иную заповедь Христа. То есть у человека, который искренне решил принять учение Христа, по-видимому, есть два пути: или отказаться вовсе от реальности – а это, если называть вещи своими именами, есть не что иное, как психоз, - или не отказываться от реальности и продолжать жить обычной жизнью в режиме постоянного невольного осуществления греха и его замаливания, то есть в режиме чувства вины, а это, если опять-таки называть вещи своими именами, называется депрессия. Так или иначе, получается, что заповедь Христа направлена против реальности, то есть она психотизирует человека, то есть либо превращает его в шизофреника – полный отказ от реальности, ненависть к реальности как постоянному источнику соблазна, источнику греха, либо, если человек решает не отказываться от реальности и постоянно живет в режиме чувства вины, то есть все время грешит и кается, он превращается в депрессивного невротика. А депрессивный невроз относился Фрейдом к нарциссическим неврозам, то есть фактически приравнивался к психозу, потому что, в частности, при депрессии имеет место примитивный механизм защиты – интроекция. То есть депрессивный на почве чувства вины человек интроецирует утраченный любимый объект, в данном случае утраченный образ Христа, которого он постоянно предает тем, что поддается соблазнам. Итак, получается, что, как ни крути, если обычный человек пытается искренне выполнять то, что заповедал Иисус, он превращается в психически больного. Чего же добивался Иисус, давая такие трудные предписания, чреватые психотизацией человека? Он говорил, что те, кто будет соблюдать Его заповеди, попадут в Царствие Небесное, то есть после смерти обретут вечную жизнь. Понимал ли Он, что обычный человек со всеми его слабостями и страстями не сможет выполнять то, что Он ему предписывает? Как Он мог не понимать! Зачем же давать предписания, которые невозможно выполнить? Ответов может быть два. Либо проповедь Христа была рассчитана на фанатиков, какими и были первые христиане, либо, как считает эзотерическое христианство Гурджиева и его учеников, заповеди Иисуса Христа были предназначены не для всех, а для узкого круга избранных. Рассмотрим сначала первый вариант.
Были ли ученики Иисуса, простые рыбаки из Галилеи, фанатиками? Был ли сам исторический Иисус фанатиком, «параноиком борьбы»? Если опираться на текст Евангелий и только на него, то на этот вопрос нельзя ответить однозначно. Да, ученики были преданы Ему и готовы были пойти за Него на смерть. Да, Иисус выделил их из других людей назвал их солью земли. Но если бы все было так просто, то мы не имели бы того драматического рассказа о жизни и учении Иисуса, который представляют собой Евангелия, а имели бы выхолощенное учение фанатичного пророка. Да, на первый взгляд, кое-что из того, что говорил Иисус в Нагорной проповеди, может показаться жестоким и даже нелепым.
Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.
И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.
Можно ли понимать эти предписания буквально? Вероятно, нет. Было бы чудовищно думать, чтобы Иисус призывал к тому, чтобы люди калечили свое тело. Вообще трудно представить себе, чтобы человек мог вырвать у себя глаз или отсечь левой рукой правую руку. Однако если вспомнить тот контекст, в котором сказаны эти слова, а они сказаны сразу после слов о прелюбодеянии, то вспоминается отец Сергий Толстого, который отрезал себе палец топором перед лицом соблазна. И этот палец, конечно, субститут фаллоса. В России существовала секта скопцов, которые кастрировали себя и своих родственников, опираясь на известный стих Евангелия от Матфея:
Апостол Петр
Что такое вообще отречение, отрицание? «Я видел во сне женщину, но это точно была не моя мать». Это то, что Фрейд назвал Verneinug в одноименной статье. Когда человек отрекается от своей матери, которую он видел во сне, то почему он это делает? Очевидно, из страха перед инцестом. Любовь Петра к Иисусу до его отречения была, как говорит эзотерическая школа гурджиеского круга, механической (Морис Николл). Такая любовь легко переходит в ненависть. Подлинная любовь может быть только любовью к Богу. Для того чтобы стать способным на такую любовь, нужно отречься от механической любви, а для этого надо претерпеть унижение. Вот почему отречение Петра было инициацией. Он умер как ложная личность для самого себя, понял ничтожество своего мнимого я. Видимо, это очень важно, понять свое ничтожество перед лицом Бога. Вероятно, только тот, кто это понял, «погубил свою душу», то есть свое иллюзорнее, мнимое я, может стать на путь подлинной любви, подлинного служения Богу, как это сделал Петр.
Конечно, Иисус не был религиозным фанатиком, а тем более параноиком, потому что параноик не умеет прощать. Мы сейчас говорим об историческом Иисусе как о человек, поэтому мы вправе пытаться реконструировать его характер и рассуждать о том, что это была за личность. Что характерно для параноика? Это его, если воспользоваться современным разговорным выражением, «упертость». Вообще любой авторитарный человек обычно настолько уверен в своей правоте, что понятие о прощении ему чуждо. Авторитарность предполагает не только образование сверхценных идей, но и невозможность на них смотреть со стороны, критики по отношении к ним. Можно ли сказать, что идея Иисуса о том, что он Сын Божий, была сверхценной идеей? Если рассматривать ее буквально, то можно. Знакомство с идеями эзотерического христианства не позволяет нам рассматривать эту идею буквально. Но мы поговорим об этом позже. Все же, если воспринимать текст Евангелий, как он есть, то там Иисус говорит о себе и как о Сыне Божием, и как о Сыне Человеческом. Выражение Сын Человеческий довольно странное. Ведь любой человек – это сын человеческий - только с маленькой буквы. То, что Иисус подчеркивал, что, с одной стороны, он Сын Божий, а с другой, Сын Человеческий, мне кажется, говорит об уникальности его мышления. «А Сыну Человеческому негде преклонить главу». Мог ли он сказать: «А Сыну Божьему негде преклонить главу»? Нет, кажется, что это бессмысленно. Одиночество Иисуса имеет экзистенциальный характер, одиночество и выбор, который ему все время предоставляет жизнь: между семьей и служением Отцу, выбор, который он сделал еще в 12 лет; между Богом и дьяволом, который искушал его в пустыне. Наконец Моление о Чаше. Мне кажется, что именно чисто человеческие черты Иисуса наиболее привлекательны в его личности. С одной стороны, суровость, прежде всего, по отношению к оппонентам фарисеям, с другой стороны, культивирование любви и дружбы по отношению к своим ученикам и другим простым людям. Вообще интересно предпочтение Иисусом простых людей перед образованным, хотя Он не отказывал фарисеям в том, чтобы вести с ними дискуссии, например, Он беседовал с Никодимом, но при этом подчеркивал, что тот ничего не понял в Его учении. Почему простые рыбаки из Галилеи сделались апостолами новой веры?
Только ли потому, что их ум не был затуманен знаниями, подобно фарисеям, которые как раз и были фанатиками, людьми со всерхценной идеей соблюдения закона. Есть понятие конфликта чувства и долга, которое применяется в теории трагического. Был ли у Иисуса конфликт чувства и долга? Пожалуй, только в эпизоде Моления о Чаше. Иисус не был трагическим человеком, так как последнее предполагает чувство вины. В чем же тогда своеобразие его проповеди по сравнению с ветхозаветным законом? Своеобразие, как мне кажется, в том, что для того чтобы исполнять ветхозаветный закон, надо быть, прежде всего, гармоничным между внутренним и внешним. Когда Христос исцелил человека в субботу, он сказал знаменитые слова о том, что не человек для субботы, а суббота для человека. То есть совершение добра может расходиться с соблюдением обряда, даже такого важного, фундаментального. Добро это категория аксиологическая, закон категория деонтическая. В христианстве, как мне кажется деонтическое (внешнее) начало все время вступает в конфликт с аксиологическим (внутренним). Можно делать добро, нужно делать добро. Как можно предписать делать добро? Совершай хорошие поступки, а не плохие. Это нормальное предписание. Совершай плохие поступки и не совершай хороших. Такое предписание в принципе невозможно. В этом смысле идея предписания добра излишня. Она избыточна. Но если, положим, вспомнить совет Ницше «Падающего толкни»? Если понимать учение Ницше примитивно, тогда можно понять это предписание как предписание зла. Ну а если не воспринимать его примитивно? Что он этим хотел сказать? Очевидно, то, что если какой-то процесс начался, то не следует препятствовать его завершению. Но как это можно себе представить? Вот человек падает, а другой человек хочет ему помочь. Подходит еще один человек и говорит: «Не надо ему помогать, он все равно упадет, лучше помоги ему упасть». Получается, что это предписание злого. Но это примитивное понимание. Как можно понять эту сценку метафизически? Вот человек падает. Другой человек хочет ему помочь. Подходит философ и говорит: «Падающего толкни». Какая здесь может быть метафизика или этика?
Все же соотношение понятий нормы и ценности нами до конца не прояснены. Вот ребенок рождается, у него нет ни норм, ни ценностей. Добро появляется, когда он осознает, что мать начинает его кормить. Это безусловное добро. Никаких норм она ему не предъявляет. То есть аксиология носит материнский характер. Норма появляется с актуализацией отца на так называемой анальной стадии психосексуального развития. Предписание отца с точки зрения обыденного здравого смысла может показаться странным, шокирующим и надуманным. Это предписание испражняться в одно и то же время. Но здесь нет ничего странного. Мать наполняет ребенка едой, отец предписывает ему своевременное выбрасывание шлаков. Почему еда это ценность, добро, а опорожнение это норма, предписание? И в каком-то смысле это зло. Испражнение у нас может ассоциироваться со злом. Во всяком случае, с чем-то нечистым, а нечистый это синоним дьявола. Интересно соотношение: поглощение, интроекция – это доброе, а опорожнение, проекция, выведение наружу, «во тьму внешнюю» - это злое. Есть человек может в присутствии других людей, и коллективная трапеза во всех культурах приветствуется. Опорожнение происходит в одиночестве, как будто это какое-то нехорошее дело. И не странно ли, что еще одно дело носит такой же интимный и такой же, если вдуматься, нечистый, дьявольский характер – это секс. Что общего между опорожнением и сексом? Ну, общее уже то, что и секс это в каком-то смысле опорожнение. Но в дефекации присутствует один человек, а в интимных отношениях - двое. Почему вообще секс в христианской культуре оценивается в целом как нечто недостойное и даже грязное. Маленький Человек-Волк из статьи Фрейда спрашивал у няни, были ли у Иисуса «задние части». Какое кощунство! Даже представить себе невозможно, что Сын Человеческий должен был, как все люди, регулярно испражняться. Итак, получается, что предписание всегда содержит в себе какое-то насилие, если только оно не окрашено аксиологически. Но ведь отец желает ребенку добра. Если он не будет освобождаться от шлаков, у него наступит отравление организма и ему придется ставить клизму, а клизма в младенческом возрасте это очень опасная вещь, это как будто родители насилуют ребенка, в том числе и в сексуальном смысле. Но нельзя все-таки сказать, что мать ничего не требует от младенца. Например, если он начинает слишком громко кричать, она может призвать его к порядку. Но что более первично - деонтика или аксиология? Кажется очевидным, что аксиология первична, более фундаментальна – потому что первичным считается принцип удовольствия. Добро соответствует наслаждению, наслаждению от кормления. Но ведь по Фрейду наслаждение от кормления это одна из примитивных сексуальных функций. Когда ребенок сосет грудь, он ею наслаждается. Так что прямолинейное соотнесение аксиологии с безмятежной асексуальной любовью не удается. Получается, что сексуальность есть нечто производное от аксиологии, но, в то же время, в сексуальности есть много от деонтики. Плодитесь и размножайтесь. Выходит, размножение это некая деонтическая норма, к наслаждению же человека никто не призывал. Но Христос не призывал и к размножению. Его проповедь направлена на любовь к Богу и на целомудрие. Христианин должен готовиться к смерти, к Страшному Суду. Размножаться нет больше никакого смысла. Надо только приготовиться к смерти. А чтобы приготовиться к смерти, чтобы попасть в Царствие Небесное, нужно меньше грешить. Любовь лишается своей естественной, как нам теперь представляется, сексуальной подоплеки. Любовь к ближнему, любовь к Богу предписывается. Аксиологический момент из любви совершенно изгоняется. Но это выглядит как абсурд - как можно любить по предписанию?
Когда человек говорит девушке «Я тебя люблю», есть ли здесь какая-то скрытая деонтика, скрытое предписание?[1] Разве он имеет в виду «Я тебя люблю, и это тебя ни к чему не обязывает»? По-видимому, нет. Скорее, он говорит: «Я тебя люблю и хочу, чтобы ты меня тоже любила». Для человека естественно желать ответной любви. Значит, «Я тебя люблю» можно рассматривать как скрытое предписание ответной любви. Но, может быть, это не предписание и не требование, а, скорее, просто желание. Он хочет, чтобы она его тоже любила. Но если это желание, значит, это разговор в регистре принципа удовольствия. Просто он хочет, чтобы они вместе наслаждались любовью. Но классическое психоаналитическое понимание принципа удовольствия гласит, что этот принцип осуществляется галлюцинаторно. Ребенок хочет есть, а матери рядом нет. Тогда он галлюцинаторно удовлетворяет свое желание. Да нет, он кричит, он требует, чтобы его накормили. Ребенок предписывает матери, чтобы она его накормила. Получается, что предписание исходит от младенца. Как младенец может что-то предписывать? Чтобы что-то предписывать, нужно представлять себе, что такое норма. Нужно ли? Допустим, человек говорит кому-то: «Иди сюда!» Подразумевается ли при этом, что он понимает, что такое норма? Если его спросить, что он понимает под нормой, предписанием, он может вообще не понять, о чем мы его спрашиваем. Значит, существует какой-то бессознательный деонтический механизм, встроенный в психику человека, причем уже с пеленок. Получается, что младенец каким-то образом бессознательно «знает», что мать должна его накормить. То есть в бессознательном каким-то образом существует деонтическая модальность, и все рассуждения о том, что нормы идут от Суперэго, от отца, ничего не стоят. Нет, здесь все сложнее. Мелани Кляйн считала, что существуют раннее Суперэго и ранний Эдипов комплекс. Откуда может взяться Суперэго у только что родившегося младенца, который кричит и тем самым требует, предписывает матери, чтобы она его накормила? Но мы опять-таки можем сказать, что он просто хочет, чтобы его накормили. А может ли желание выражаться не деонтически? Мы раньше ставили вопрос о том, содержится ли в деонтике аксиология. Теперь поставим его по-иному: содержится ли деонтика в аксиологии. Если человек думает: «Я хочу есть», разве он чего-то требует? Он просто внутренне выражает свое желание поесть. Его организм требует пищи. Вот слово требует появилось само собой. Его организм требует. Значит, в его организме появилась некая недостача пищи. Чтобы восполнить эту недостачу, он должен поесть. Опять возникло деонтическое слово должен. Получается, что желание и требование неразрывно слиты. Что происходит, когда герой фильма «Игры разума», шизофреник, вместо того чтобы сказать девушке «Давай поужинаем вместе», говорит «Я хочу с тобой спать»? Похоже, шизофреник лучше понимает неразрывную связь между нормой и ценностью. Нельзя подумать, что когда человек говорит девушке «Я хочу с тобой спать», то он не выражает никакого требования. Но выражает ли он норму? Что такое вообще деонтическая норма? Это то, что человек должен делать, что он может делать и чего ему нельзя делать. Когда человек говорит девушке «Я хочу с тобой спать», он выражает требование, но выражает ли он этим норму? Можно сказать, что он выражает какую-то общечеловеческую норму. Требование всех мужчин ко всем женщинам. Чем этот герой отличался от остальных, которые говорили девушкам, с кем они хотели спать, «Давай поужинаем вместе»? Он отказывался от стереотипа, от косвенного речевого акта. Этот герой был шизофреник, то есть человек ненормальный в психическом смысле, человек с отсутствующей или редуцированной психической нормой. Почему же этот человек с отсутствующей психической нормой так прямо выражал деонтическую норму, вернее, эксплицировал связь деонтической нормы и желания, аксиологии, то есть ценности? Здесь, вероятно, надо вообще поставить вопрос о соотношении этих двух видов норм - психической и деонтической. Что такое психическая норма? Это когда человек такой же, как все. Он бессознательно понимает, что должно, что можно, а чего нельзя. Шизофреник этого не понимает. Для него должно, можно и нельзя переплетены. В чем это выражается? Что должно для обычного нормального человека? Ну, например выполнение заповеди «Не убий». Но это не значит, что все убийцы в психическом смысле ненормальные люди. Во всяком случае, многих из них считают нормальными и осуждают при помощи уголовного права. А возможна ли точка зрения, что все убийцы психически ненормальные? Ясно, что среди них есть психически ненормальные, например, маньяки. Как совершаются убийства? Человек может совершить его преднамеренно или случайно. Если человек совершает убийство случайно или защищая свою жизнь, он, конечно, нарушает деотническую норму, но он не делает это преднамеренно. А если человек убивает жену из ревности? В каком-то смысле можно сказать, что такой человек и психически ненормальный. Например, у него бред ревности. Или человек убивает другого человека из мести. Такого человека можно назвать тоже сильно отклоняющегося от нормы. Из мести убивают, как правило, фанатичные, то есть паранойяльные люди. Не может быть, чтобы нормальный человек просто так взял и убил другого человека. Вспоминается «Посторонний» Камю. В определенном смысле он убил «просто так», ни за что. Но разве можно его назвать нормальным? И здесь вопрос даже не в том, что в определенном смысле психически нормальных людей не бывает. Это вопрос слишком фундаментальный, требующий отдельного рассмотрения. Проблема в данном случае в другом: соответствует ли деонтическая норма психической норме? Разумно ли предположить, что психически нормальный человек это и деонтически нормальный человек и наоборот?
Но, вероятно, можно предположить, что существует нечто, что можно назвать аксиологической нормой. Что такое вообще аксиология? Это то, что хорошо, то, что плохо и то, что безразлично, никак. Вот это никак и есть, очевидно, аксиологическая норма. Ни хорошо, ни плохо. Это когда человек не любит и не ненавидит, когда он не испытывает ни удовольствия, ни боли. Допустим, я еду в метро или иду по улице. Как я отношусь к прохожим? Да никак. И они ко мне никак не относятся. Бывает, конечно, что человек увидит в метро красивую девушку и подумает «Какая красивая девушка», но, когда он выйдет из метро, он может тут же про нее забыть. Это аксиологическая норма. Но здесь что-то не так. Получается, что норма это нечто негативное. Представим себе, что этот человек, который видел красивую девушку и тут же о ней забыл, приходит домой, и дома его ждет любимая жена, и он идет домой и радуется, что вот он придет домой и его встретит жена, и, может быть, у них есть дети, которых он тоже любит. Неужели любовь к жене и детям это отклонение от аксиологической нормы? Нет, здесь произошла какая-то подмена. Мы думали о психической норме и подставили ее на место нормы аксиологической. Но эта подмена произошла не случайно. Видимо, мы бессознательно рассуждали следующим образом. Психическая норма это здоровье в противоположность болезни. Но психическое здоровье определяется через негативные признаки. У здорового человека нет навязчивых представлений, неконтролируемой тревоги, сверхценных идей и тем более бреда и галлюцинаций. А что у него есть? Да, в общем, ничего. Психически здоровый человек это такой, как все. А что значит, такой, как все? Все - это люди в толпе, к которым мы никак не относимся. Вот мы и перенесли понятие психической нормы на аксиологическую норму. Но аксиология это модальность. Она трехчленна, в то время как психическая модальность двучленна. Либо здоровый, либо больной. Деонтическая логика тоже трехчленна: должно, можно, нельзя. И ясно, что то, что должно, соответствует позитивному аксиологическому полюсу, то, что нельзя, –негативному, а то, что можно, - нейтральному. То, что должно, то и хорошо; то, что нельзя, запрещено, то и плохо - это безусловно так. Но вот можно ли сказать, что то, что разрешено, это в аксиологическом смысле – никак, безразлично? Что такое безразлично? - Ты хочешь пойти в кино? - Мне это безразлично, могу пойти, а могу и не пойти. - Как ты относишься к этому человеку? - Да никак. Он мне безразличен. Но не является ли безразличие, скорее, чем-то плохим, чем хорошим. «Он ко всему безразличен.» Так можно сказать о депрессивном человеке. «Его безразличие ко всему на свете просто поразительно!» Ясно, что говорящий так, осуждает того, кому все безразлично. Что же такое все-таки аксиологическая норма, и что такое отклонение от аксиологической нормы? Аксиологическая модальность не вполне изоморфна деонтической модальности. Ненависть – это безусловное отклонение от аксиологической нормы, это негативная эмоция. Но можно ли сказать, что любовь является отклонением от аксиологической нормы? В определенном смысле можно, в другом – нельзя. Смотря что мы понимаем под любовью. В этом плане ненависть - гораздо более определенное понятие. Может быть нормальная любовь и может быть ненормальная любовь. Мы все понимаем, что это означает. Когда человек влюбляется, не спит ночами, стоит под дождем, хочет застрелиться - это все отклонения от нормы. Потом, когда все приходит в норму, влюбленность либо переходит в нормальную любовь, либо в безразличие, иногда в ненависть. То есть можно, вероятно, сказать, что аксиологическая модальность чем-то очень напоминает психопатологическую модальность, а деонтическая модальность стоит в стороне от психопатологии. Но это как сказать. Понятие разрешено явно соотнесено с психологической нормой. Здесь как будто не требуется никаких комментариев. Но если человек делает то, что запрещено, это может быть связано с отклонением от психологической нормы, а может быть и не связано. Например, когда человек переходит улицу на красный свет, это никак не связано с психопатологией, но если человек убивает другого человека, то это может быть связано с психопатологией напрямую, и мы это обсуждали выше. Но если человек делает то, что должен делать, может ли это быть связано с психопатологией? Я думаю, что может. Это может быть связано с ней, если, скажем, человек - религиозный фанатик. Причем религиозный фанатик может не делать ничего плохого. Просто это может быть человек, который порывает со всем окружающим, питается акридами и диким медом, как Иоанн Креститель, и молится с утра до вечера. Можем ли мы сказать про такого человека, что он психически больной? Это зависит от культурного контекста. Но если такого человека будет наблюдать психиатр, то он наверняка скажет, что этот человек параноик. Когда к Иисусу пришли мать и братья, он указал на учеников и сказал: «Вот матерь Моя и вот братья Мои». Почему Его любовь не распространялась на родственников?
Мы выше отметили вскользь, что психопатология – это модальность. Но такой модальности нет в списке модальных логик. Можно ли рассматривать психическое здоровье человека как модальность, можно ли построить пси-модальную логику? Все модальные логики происходят от алетической логики Аристотеля – необходимо, возможно, невозможно. Но пси-модальность, если ее можно назвать модальностью, как будто двучленна. Человек либо здоров, либо болен. Конечно, существуют определенные градации между психической болезнью и психическим здоровьем. Но можно ли эти градации структурировать так, чтобы они легли в основу пси-логики? Есть понятие пограничного состояния. Можно сказать, что существуют (или скажем более корректно: имеет смысл выделить) три члена пси-модальности: психическое здоровье (норма), пограничное состояние и психоз? Но здесь сразу возникают трудности. Первая степень психического нездоровья это не пограничное состояние, а невроз. Получается, таким образом, не три члена и четыре: норма, невроз, пограничное состояние и психоз. Но сразу возникает вопрос, что такое психическая норма, то есть существуют ли вообще здоровые люди? Если психическая норма существует, хотя есть основания полагать, что это не так, то тогда членов пси-модальности будет четыре. Если считать, что пси-нормы не существует и что в широком смысле так называемые нормальные люди – невротики, тогда членов пси-модальности остается три, и она будет изоморфна все остальным. Нам ближе точка зрения, в соответствии с которой нормальные люди в широком смысле невротики. Что это значит? Какие бывают неврозы? Истерия, невроз навязчивых состояний (обсессия), депрессия, фобия (тревожная истерия). Можно ли сказать, что каждый человек имеет один из этих неврозов? И да, и нет. Вернее, и нет, и да. В каком смысле нет? Можно представить себе человека, который не является ни депрессивным, ни истеричным, ни обсессивным. То есть у него, конечно, есть всего понемножку, но этого можно не принимать в расчет. А в каком смысле да? Есть такое понятие в психоанализе, как невроз характера, - он примерно совпадет с понятием отечественной психиатрии, понятием психопатии или акцентуации. Можно утверждать, что невроз характера есть у каждого человека. У каждого человека есть характер. Поэтому пси-норма это либо никакой характер, чего не может быть, либо какой-то характер, какая-то психическая конституция. А любая психическая конституция, это, так или иначе, отклонение от нормы. То есть, условно говоря, шизоид может быть здоровым человеком, но все равно он шизоид, то есть он углубленно-замкнутая личность. И это будет его шизоидная пси-норма. И эта норма в широком смысле невротична, даже если его считать трижды здоровым. Почему мы считаем норму шизоида невротичной в смысле невроза характера? Здоровье и замкнутая углубленность это плохо сочетающиеся понятия. Если взять любой другой характер, получится то же самое. Например, демонстративность истерика или педантичность ананкаста. Для них это психическая норма. Но постоянное стремление привлекать к себе внимание или постоянное стремление все проверять и перепроверять в ущерб продуктивности трудно считать эталоном здорового поведения. Что такое вообще психическое здоровье? Это адаптированность человека в мире. Пси-норм столько же, сколько психических конституций. Поэтому если рассматривать невроз не как острое состояние, а как невроз характера, то именно его можно считать номой. Будем считать, что в пси-модальности три члена – невроз, пограничное состояние и психоз. В каком смысле можно сказать, что этот трехчлен - модальность? Модальность - это определенный тип отношения высказывания к реальности. Например, деонтическая модальность, с которой мы начали это исследование, приписывает высказыванию определенный модальный оператор: должно, нельзя и можно. Можно ли приписать высказыванию три пси-модальных оператора и что это будут за операторы? Для того чтобы это понять, надо каким-то образом определить, что такое невроз, пограничное состояние и психоз. Фрейд определил психоз как отрицание реальности. В этом смысле понятие психоза более простое по сравнению с понятиями невроза и пограничного состояния Вот что пишет об этом Фрейд в статье «Потеря реальности при неврозе и психозе» (1923):
Я указал в предыдущей статье («Невроз и психоз») на одну из отличительных черт между неврозом и психозом: при неврозе Я, находясь в зависимости от реальности, подавляет часть Оно (часть влечений), в то время как то же самое Я при психозе частично отказывается в угоду Оно от реальности. Таким образом, для невроза решающим является перевес влияния реальности, для психоза же — перевес Оно. Утрата реальности кажется как бы с самого начала данной для психоза; можно было бы думать, что при неврозе удается избежать этой утраты реальности. Однако это совершенно не согласуется с наблюдением, которое все мы можем сделать, что каждый невроз каким-либо образом нарушает отношение больного к реальности, что невроз является для него средством отказа от реальности и в тяжелых случаях означает прямо-таки бегство из реальной жизни. Это противоречие наводит на размышление, однако оно легко может быть устранено, и объяснение его будет способствовать лишь нашему пониманию невроза. Это противоречие существует лишь до тех пор, пока мы принимаем во внимание исходную ситуацию невроза, в которой Я предпринимает в угоду реальности вытеснение влечения. Но это — еще не самый невроз. Последний состоит из процессов, вознаграждающих потерпевшую часть Оно, следовательно, из реакции на вытеснение и из неудачи вытеснения. Недостаточное отношение к реальности является следствием этого второго шага в образовании невроза, и мы не должны быть удивлены, если детальное исследование покажет, что утрата реальности касается той именно части реальности, по требованию которой было произведено вытеснение влечения. Характеристика невроза, как следствия неудавшегося вытеснения, не является чем-то новым. Мы всегда говорили это, и только вследствие новой связи появилась необходимость повторить то же самое. Впрочем, то же сомнение возникает в особенно сильной форме, если речь идет о случае невроза, в котором известен повод («травматическая сцена») и в котором можно видеть, как человек отвращается от такого переживания и предает его амнезии. Для примера я приведу много лет тому назад анализированный мною случай, в котором девушка, влюбленная в своего шурина, была потрясена у смертного одра своей сестры мыслью: «Теперь он свободен и может на тебе жениться». Эта сцена была тотчас забыта, и, таким образом, был начат процесс регрессии, который привел к истерическим болям. Но именно в данном случае поучительно посмотреть, каким путем невроз пытается исчерпать конфликт. Он обесценивает реальное изменение, вытесняя притязания влечения, о котором идет речь, т. е. любовь к шурину. Психотическая реакция заключалась бы в отрицании факта смерти сестры. Можно было бы ожидать, что при возникновении психоза происходит нечто аналогичное процессу при неврозе, разумеется, в пределах других инстанций, т. е. что и при психозе ясно отмечаются два момента, из которых первый отрывает на этот раз Я от реальности, а второй хочет поправить дело и воссоздает отношение к реальности за счет Оно. И действительно, также и при психозе можно наблюдать нечто аналогичное; и здесь можно наблюдать два момента, из которых второй имеет характер репарации (восстановления), но аналогия эта далеко не соответствует глубокой равнозначности этих процессов. Второй момент в психозе тоже стремится к вознаграждению за утрату реальности, но не за счет ограничения Оно (подобно тому, как при неврозе процесс этот происходит за счет реального соотношения), а другим, гораздо более независимым путем: созданием новой реальности, в которой больше нет уже причин, содержавшихся в покинутой реальности. Таким образом, второй момент, как при неврозе, так и при психозе движется одними и теми же тенденциями, он служит в обоих случаях властолюбивым домогательством Оно, которое не хочет покориться реальности. Следовательно, как невроз, так и психоз являются выражением возмущения Оно против внешнего мира, выражением его неудовольствия или, если угодно, его неспособности приспособиться к реальной необходимости. Невроз и психоз отличаются друг от друга гораздо больше в первой, начальной реакции, нежели в следующей за ней попытке восстановления. Первоначальное отличие получает в конечном результате свое выражение в том виде, что при неврозе часть реальности избегается на некоторое время, при психозе же она перестраивается. Или при психозе за первоначальным бегством следует активная фаза перестройки, при неврозе же после первоначальной покорности следует запоздалая попытка к бегству. Или еще иначе: невроз не отрицает реальности, он не хочет только ничего знать о ней; психоз же отрицает ее и пытается заменить ее (З. Фрейд. Потеря реальности при неврозе и психозе // Фрейд З. Влечения и неврозы. (Курсив мой - В.Р)
Именно в этом смысле психоз более простое понятие, поскольку более простым является понятия отрицания реальности по сравнению с понятием бегства от реальности, такого положения вещей, когда невротик не хочет ничего знать о ней. Что такое отрицание реальности? Очевидно, это такое положение вещей, при котором к элементам реальности, то есть к фактам, применяется логическая операция отрицания. Возьмем пример из вышеприведенной цитаты из Фрейда. Если бы у женщины, у которой умерла сестра, начался психоз, она как бы сказала: «Нет, неверно, что моя сестра умерла. Моя сестра жива». Это и есть психотическое отрицание реальности. И вот теперь мы можем, наверно, сказать, что это «неверно, что» и является логическим психотическим модальным оператором. Но что же в таком случае будет являться невротическим модальным оператором? Невроз не отрицает реальность, но он и не утверждает ее, он ничего не хочет о ней знать. Как это можно формализовать? «Я ничего не хочу знать о том, что моя сестра умерла». То есть неверно, что я хочу знать, что моя сестра умерла. То есть отрицается не сам факт смерти сестры, а отрицается желание знать о нем. Мы видим, что это довольно трудно формализовать, потому что здесь задействовано сразу две традиционные модальности – аксиологическая со знаком минус (я не хочу) и эпистемическая (знать). Аксиология со знаком минус это и есть истерия. Эпистемическая модальность это признак шизоида. Если бы сестра сказала «Моя сестра умерла, но я не хочу, чтобы моя сестра мерла», это была бы чиста истерия. Но если она сказала «Я ничего не хочу знать о том, что моя сестра умерла», то это не чистая истеричка, а шизоистеричка. А если бы она была шизоидом? Что бы она сказала в этом случае? Можно предположить, что она сказала бы нечто вроде «Я не знаю, умерла моя сестра или нет». По моему мнению, это высказывание и выражает то, что можно назвать пограничным состоянием. Ведь такого невроза, как «шизоидия», не существует. То есть шизоид как раз находится на границе между невротиком и психотиком (шизофреником). Что же у нас получается? Психотический оператор это чистое отрицание. Невротический оператор это желание со знаком минус, то есть отрицание желания. Оператор пограничного состояния это эпистемика со знаком минус, то есть отрицание знания.
«Моя сестра умерла, но я не хочу, чтобы она умерла» (невроз) «Я не знаю, умерла моя сестра или нет» (пограничное состояние) «Нет, моя сестра не умерла» (психоз)
Итак, психотик отрицает реальность, невротик отрицает желание реальности, пограничный психопат отрицает знание о реальности. Здесь сразу возникает много проблем. Прежде всего, мы не можем пока сказать, что у нас получился стандартный модальный трехчлен со специфическими пси-модальными операторами. Но в каждом из трех случаев – невроза, пограничного состоянии и психоза - мы встречаем слово реальность. Что это значит? По-видимому, то, что психопатология это некое отношение к реальности. Это, по-видимому, и есть ее модальное наполнение. Но что значит не желать реальности при неврозе? Это некоторое отворачивание от реальности (то, что Фрейд называет бегством от нее). Но неврозов несколько, и можно предположить, что оператор «нежелания реальности» специфичен только для истерии. А как относится к реальности депрессивный невротик? Что бы сказала сестра о своей умершей сестре, если бы у нее началась депрессия, а не истерия? Возможно, она сказала бы «Мне все равно, что моя сестра умерла». Это было бы проявлением депрессивной деперсонализации, выражение безразличия, «скорбного бесчувствия». А что бы сказала сестра, если бы у нее началось обсессивно-компульсивное расстройство? Может быть, она сказала бы нечто вроде «Моя сестра умерла, но я ничего не чувствую. Надо ее как можно лучше похоронить». То есть проявился бы механизм обсессивной изоляции. Что общего между невротическими реакциями при истерии, депрессии и обсессии, то есть между «не хочу», «все равно» и «ничего не чувствую»? Есть ли здесь бегство от реальности, о котором говорит Фрейд? «Не хочу реальности», «не чувствую реальности», «все равно, что реальность, что не реальность». Депрессия в этом плане ближе к пограничному состоянию, что естественно, если вспомнить, что депрессия по Фрейду в принципе ближе к психозу («нарциссический невроз»). Но, так или иначе, при невротических реакциях общим является то, что можно назвать протестом невротика против реальности - и в случае истерии, и в случае обсессии, и в случае депрессии. «Я не хочу, чтобы моя сестра умерла». «Мне все равно, что моя сестра умерла». «Я не чувствую, что моя сестра умерла». В случае истерии это протест активный, в случае обсессии и депрессии - более пассивный, но все равно это протест. Что такое протест против реальности? Я протестую против реальности, это значит, я признаю ее существование, но мне она неприятна». По-видимому, в этом суть невротического отношения к реальности.