ГЛАВА 18 ОБЕД У СТРОГАНОВЫХ

Пробежала целая неделя нашей суетливой константинопольской жизни, с ежедневными визитами к больной княгине, к Жанне, к некоторым из наших спутников по пароходу, о чём просил капитан, и я не только не успевал читать, но еле мог вырвать час-другой в день, чтобы осмотреть город.

В голове моей шла усиленная работа. Я не мог не видеть, как светлело лицо князя по мере выздоровления его жены. Когда она в первый раз заговорила, - хотя и не очень внятно, но совсем правильно, - и шевельнула правой рукой, он бросился на шею И. и не мог найти слов, чтобы высказать ему свою признательность.

В квартире Жанны тоже, казалось, царила "благодать". Дети хвостом ходили за Анной. Жанна, руководимая Строгановым и его старшей дочерью, весёлой хохотушкой и очень практичной особой, бегала по магазинам, наполняя шкафы и прилавки лентами, перьями, блестящими пряжками, образцами всевозможных шелков и рисовой соломки, из которых прелестные руки Анны сооружали не просто витрины, а дивные художественные произведения.

Сначала мне казалось, что с Анной несовместимы суета и самые элементарные мелочи жизни. Но когда я увидел, каким вкусом, красотой и благородством задышала вся комната, как лицо каждого, кто входил сюда, преображалось от мира и доброты Анны, я понял, что значили её слова о сером дне, становящемся сияющим храмом.

Малютки, одетые, очевидно, заботами Анны, отлично ухоженные ласковой няней-турчанкой, чувствовали себя возле Анны защищёнными от вспыльчивой любви матери, переходившей внезапно от ласки к окрику.

В магазине уже появилось несколько шляп, сделанных руками Жанны, и через пару дней предполагалось его открыть.

Князь ежедневно навещал Жанну, но мне казалось, что между ними всё ещё не устанавливается верный тон дружеских отношений; тогда как к Анне князь испытывал простое, самое чистое и радостное обожание, какое испытывают к существам, стоящим на недосягаемой высоте.

В его новой жизни, которую я теперь видел ясно, складывался или, вернее, выявлялся добрый, мужественный человек. Иногда я бывал удивлён той неожиданной стойкостью характера, которую он проявлял при встречах с людьми.

Со мною Анна была неизменно ласкова. Но невольно подслушанный мною разговор так выбивал меня из колеи, что я каждый раз конфузился; тысячу раз давал себе слово во всём ей признаться, а кончал тем, что стоял возле неё весь красный, с глупым видом школьника, замеченного в неблаговидной шалости.

Несколько раз, видя меня в этом состоянии, И. с удивлением смотрел на меня. И однажды, очень внимательно вглядевшись, он улыбнулся ласково и сказал:

- Вот тебе и опыт, как жить в компромиссе. Честь, если она живой ниткой вибрирует в человеке, мучит его больше всего, когда её хотят обсыпать сахарным песком и скрыть под ним маленькую каплю жёлчи. Ты страдаешь, потому что цельность твоей природы не может вынести лжи. Но неужели так трудно найти выход, если правдивое сердце этого требует?

- Я вам ничего не говорил, Лоллион, а вы опять всё узнали. Но если уж вы такой прозорливец, то должны были понять, что я действительно в трудном положении. Как я могу сказать Анне, что всё слышал и знаю её тайну? Как могу я признаться, что сидел зачарованный, как кролик перед змеей, и не мог сдвинуться с места? Кто же, кроме вас, поверит в это?

- Ты, Лёвушка, не должен ничего и никому говорить. Мало ли человек может знать чужих тайн. Случайностей, я уже говорил тебе не раз, не бывает. Если тебе, так или иначе, привелось увидеть чужую рану или сияние сердца, скрытое от всех, будь истинно воспитанным человеком. А это значит: и виду не подавай, что ты о чём-либо знаешь. Если же тебя самого грызёт половинчатость собственной чести, умей нести своё страдание так, чтобы от него не терпели другие. И унеси из пережитого урока знание, как поступать в следующий раз, если попадёшь в такое же положение.

Разговор наш происходил в маленьком тенистом сквере, где мы присели, возвращаясь домой. От слов И. мучительное состояние моё не прошло, но мне стало ясно, как ложно себя веду по отношению к Анне. И ещё яснее стало, что я должен был собрать все силы и не допустить себя до роли подслушивающего.

- Ну, я думаю, особой трагедии на этот раз не случилось. И если было что-то плохое, то это твоя всегдашняя рассеянность. Если бы ты представил себе, что Флорентиец стоит с тобою рядом, ты нашёл бы силы встать и уйти.

- Какой ужас, - вскричал я. - Чтобы Флорентиец узнал, как я подслушивал. Только этого не хватало. Надеюсь, вы ему этого не скажете.

И. заразительно рассмеялся.

- Да разве ты, Лёвушка, мне что-нибудь говорил. Вообрази, насколько мысль и силы Флорентийца выше моих, и поймёшь всю нелепость своей просьбы. Но успокойся. Этот маленький факт - один из крохотных университетов твоего духа, которых бывает сотни у каждого человека в его простом дне. У того, кто стремится к самодисциплине и хочет в ней себя воспитать.

Я получил письмо и телеграмму от Ананды. Он сегодня выехал из Москвы. Если его путешествие будет благополучно, в чём я не сомневаюсь, он появится здесь через шесть дней. Я хотел бы, чтобы к этому времени ты прочёл книгу, которую я тебе дам. Тогда ты несколько лучше поймёшь, к чему стремится Ананда, чего достигли Али и Флорентиец и что, может быть, когда-нибудь постигнем и мы с тобой, - мягко приподнимая меня со скамьи, сказал И.

- О Господи! До чего же вы добры и благородны, Лоллион. Ну как вы можете сравнивать себя с невоспитанным и неуравновешенным мальчишкой. Если бы я хоть сколько-нибудь, в чём-нибудь мог походить на вас, - чуть не плача, отвечал я моему другу.

Мы двинулись из сквера по знойным улицам, расцвеченным красными фесками, как мухоморами.

- Сегодня мы с тобой пойдём обедать к Строгановым. Анна хочет отпраздновать в семейном кругу своё начинание, - сказал И. - Мы должны заказать цветы на стол и торт. А также не забыть о розах для всех присутствующих дам.

- Я очень сконфужен, - сказал я. - Я никогда не бывал в обществе, а тем более на большом обеде, и совсем не знаю, как себя вести. Было бы лучше, если бы вы поехали туда один, а я бы почитал дома книгу.

- Это невозможно, Лёвушка. Тебе надо приучаться к обществу и становиться примером такта и воспитанности. Вспомни о Флорентийце и наберись мужества.

- Не могу себе даже вообразить, как это я войду в комнату, где будет полно незнакомых мне людей. Я непременно или что-нибудь уроню, или буду ловиворонить, или не удержусь от смеха, если что-то покажется мне смешным, - недовольно бормотал я.

- Как странно, Лёвушка. Ты обладаешь большим литературным талантом, наблюдательностью и чуткостью. И не можешь сосредоточиться, когда встречаешься с людьми. Войдя в гостиную, где, вероятно, все соберутся перед обедом, не топчись рассеянно в дверях, ища знакомых, чтобы с кем-то поздороваться. Оглядись спокойно, найди глазами хозяйку и иди прямо к ней. На этот раз следуй за мной и верь, что в этом доме твоя застенчивость страдать не будет.

Мы прошли за угол и столкнулись лицом к лицу с капитаном. Обоюдная радость показала каждому из нас, как мы успели сдружиться. Узнав, что мы ищем цветы и торт и очень бы хотели отыскать фиалки - любимый цветок Анны, капитан покачал головой.

- Торт, хоть с башнею, с мороженым и без него, купить ничего не стоит. Найти хорошие цветы в этот глухой сезон - вот задача, - сказал капитан. - Но так как вы хотите порадовать ими красавицу, какую только раз в жизни и можно увидеть, стоит постараться. Зайдём к моему знакомому кондитеру, он выполнит заказ с восторгом, потому что многим мне обязан. А потом сядем в коляску и помчимся к моему другу-садоводу. Он живёт в верстах трёх от города. Если только есть в Константинополе хорошие цветы и фиалки, они у вас будут.

Быстро, точно по военной команде, мы прошли ещё две улицы и завернули в довольно невзрачную кондитерскую. Я был разочарован. Мне хотелось сделать заказ в блестящем магазине; здесь же я не ожидал найти ничего из ряда вон выходящего.

И, как всегда, ошибся. Пока капитан и И. заказывали какие-то мудрёные вещи, хозяйка, закутанная с ног до головы в чёрное покрывало, подала мне пирожное и бокал холодного, тёмно-красного питья. Ничем не прельстило меня ни то, ни другое, но когда я взял в рот кусочек, то немедленно отправил туда же всё, что осталось. Запив пирожное холодным питьём, я мог только сказать:

- Капитан, это Багдад!

Капитан и хозяева засмеялись, мои спутники потребовали себе багдадское волшебство, а я справился со второй порцией не менее быстро, чем с первой-

Капитан нас торопил; мы сели в коляску и понеслись по сонному городу, лениво дремавшему под солнцем.

- Вот и суди по внешнему виду, - сказал я капитану. - Я не понял, зачем вы пошли в такую невзрачную кондитерскую. А вышло так, что, очевидно, вечером кое-кто проглотит язык.

Капитан смеялся и рассказывал нам с юмором о своих многочисленных бедах. И очень скромно упомянул о том, что всю пароходную бедноту, задержанную в Константинополе из-за ремонта судна, устроил за свой счёт в нескольких второразрядных гостиницах.

- Всё бы ничего, - вздыхал он. - Только дамы из первого и второго классов замучили. И зачем только созданы дамы, - комически разводя руками, говорил он.

- Вот бы посмотрел на вас, если б не было дам. Ваши жёлтые глаза никогда не становились бы глазами тигра, и вам было бы адски скучно командовать одними мужчинами.

- Лёвушка, вы уже второй раз всаживаете мне пулю прямо в сердце. Хорошо, что сердце у меня крепкое и ехать уже недолго. Знаете ли, доктор И., если бы вы отпустили этого молодца со мною в Англию, он бы, чего доброго, прибрал меня к рукам.

И. улыбнулся и принялся рассказывать, как хорошо всё сложилось в судьбе Жанны. Капитан внимательно слушал и долго молчал, когда И. окончил свой рассказ.

- Нет, знаете ли, я, конечно, только морской волк. Но чтобы Анна вязалась в моём представлении со шляпами! Никак не пойму, - Анна - богиня... и шляпы! - всё повторял капитан.

- Но ведь для шляп нужна толпа людей, - сказал я.

- Ах, Лёвушка, ну какие это люди. Это дамы, а не женщины. Но вот мы скоро и приедем. Обратите внимание на эту панораму. Тут все дамы сразу из головы выскочат.

И действительно, было на что посмотреть, и нельзя было решить, с какой стороны город казался красивее.

Но рассматривать долго не пришлось; мы остановились у массивных ворот высокого, глухого забора. Капитан позвонил в колокольчик, и юноша-турок сейчас же открыл калитку.

Переговорив с ним о чём-то, капитан повёл нас в глубь сада. Вдоль дорожек росли всевозможные цветы. Много было таких, каких я ещё никогда не видел. По дороге капитан сорвал небольшой белый благоухающий цветок и подал его мне.

- Все джентльмены в Англии, одеваясь к обеду, вдевают в петлицу такой цветок. Он называется гардения. Когда будете сегодня обедать, возьмите, в память обо мне, этот цветок. И подарите его той, которая вам больше всех понравится, - сказал он, беря меня под руку.

- В вашу честь приколоть цветок могу. Но обед, куда я пойду, не будет восточным пиром. И для меня там не будет ни одной женщины, как бы они все ни были красивы. В моём сердце живёт только мой друг Флорентиец, и ваш цветок я положу к его портрету, - ответил я.

Капитан пожал плечами, но ответить ничего не успел. Навстречу нам шёл огромный, грузный турок, такой широкоплечий, что, казалось, он сможет поднять весь земной шар. Это и был хозяин оранжерей, приветствовавший капитана как сердечного друга. Опять я подумал, что если судить по внешности, я бы поостерёгся этого малого, а вечером обязательно обошёл бы его подальше.

У хозяина оказались чудесные орхидеи, были и пармские фиалки. И. вместе с капитаном заказал какие-то причудливые, фантастические корзинки из белых орхидей, розовых гардений и роз. Фиалки мы должны были преподнести Анне, а розы её матери и Жанне.

Нагруженные лёгкими плетёными корзинками, где в сырой траве лежали цветы, мы вернулись втроём в отель. Времени только и оставалось, чтобы переодеться и ехать к Строгановым. Капитан сидел на балконе, и до меня долетали обрывки его разговора с И. И. говорил, что вскоре приедет Ананда, с которым он обещал его познакомить. Кроме того, он пообещал капитану ввести его в дом Строгановых, чтобы тот мог послушать прекрасную игру и пение Анны.

- Я буду вам более чем благодарен, доктор И. Вечер, проведённый с вами в обществе красавицы-музыкантши, даст мне, быть может, силу отнестись к таланту по-иному, чем к талантам сценических деятелей, выступающих за плату. Однажды каверзный Лёвушка царапнул меня по сердцу, спросив, как бы я отнёсся к жене, играющей для широкой публики. И я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос, - задумчиво говорил капитан.

- Наш Лёвушка недаром обладает глазами, как шила. Просверлил в вашей душе дырку, а пластырь покоя не приложил, - засмеялся И.

- Нет, никто не может научить меня покою. Мне любезны только бури, неважно на море или на суше, - но всегда со мной и вокруг меня - только бури.

Тут я вышел, переодевшись в белый костюм из тонкого шёлка, заказанный для меня И., в чёрном галстуке бантом, в чёрном поясе-жилетке и с гарденией в петлице. Волосы мои уже отросли и лежали кольцами по всей голове.

- Батюшки, да вы красавец сегодня, Лёвушка. Помилосердствуйте, Жанна окончательно очаруется, - вскричал капитан.

Но ни его ирония, ни внимательный взгляд И. меня не смутили. Я был полон мыслями о Флорентийце и брате и твердо решил ни разу не превращаться сегодня в "Лёвушку-лови ворон".

Мы спустились вниз, простились с капитаном и, бережно держа корзиночки с цветами, сели в коляску.

У подъезда дома Строгановых стояло несколько экипажей. Я понял, что обед будет не очень семейным, есть и другие гости; но ещё раз дал себе слово быть достойным Флорентийца и собрать всё своё внимание, думая не о себе, а о каждом из тех, с кем буду говорить.

В просторной светлой передней Строгановых, где по двум стенам стояли высокие деревянные вешалки, висело много летних плащей и лежали кучей всевозможные шляпы.

Слуги взяли у нас шляпы, помогли вынуть цветы. Я был поражён, какое чудо искусства - две бутоньерки из фиалок - оказалось в моей корзиночке; тогда как у И. три букета роз на длинных стеблях, каждый из которых был связан прекрасной восточной лентой. И. подал мне букет розовых роз, взял у меня одну бутоньерку из фиалок и сказал:

- Иди за мной, Лёвушка. Я подам букеты старой хозяйке и Анне. Ты подашь фиалки Анне, а розы Жанне. Не робей, держись просто и вспоминай, как держит себя Флорентиец.

Сопоставление высоченной и величественной фигуры моего обожаемого друга с моею фигурой среднего роста и хрупкого сложения, его манер - простых, но величавых - с моей юркостью, мысль, как хорош бы я был, величественно выступая в подражание ему, показалась мне такой комичной, что я едва удержался от смеха; но улыбки удержать не смог и с нею вошёл в гостиную.

Здесь были только одни мужчины, и гостиная скорей походила на курительную комнату, так в ней было накурено.

- Ну вот и вы, - услышал я голос Строганова, идущего нам навстречу. - Я думаю, мои дамы начинают беспокоиться, как бы не перестоялись изобретённые ими кушанья, и настроение их уже портится. Мы ждали вас по-семейному, раньше; а вы, столичные франты, прибыли по этикету, за четверть часа, - смеялся он, пожимая нам руки. - Пойдёмте, я познакомлю вас с моей старухой. А с остальными и знакомить не буду. Всё равно перепутаете всех оглы и паши, - взяв И. под руку, продолжал он.

Он подвёл нас к величавой пожилой, но ещё нестарой женщине в чёрном шёлковом платье, очень простом, но прекрасно сидевшем на её стройной, несколько полноватой фигуре.

Увидев лицо дамы, я был поражён. Косы на голове её лежали тяжёлой короной и, к моему удивлению, были пепельного цвета. Глаза чёрные, овал лица продолговатый, цвет кожи смуглый, почти оливковый, руки прелестные. Передо мной стояла Анна, но... Всё в матери напоминало дочь, но какая пропасть лежала между этими двумя несомненными красавицами.

- Я очень рада видеть вас у себя, - сказала она И., принимая цветы. - Муж мой говорил так много о вас.

Голос её тоже был низкий, как у Анны, но и здесь ощущалась огромная разница. Он был хрипловатый, и в нём звучали нотки избалованной красавицы, привыкшей побеждать и поражать своей красотой. Мне она только едва улыбнулась, сейчас же переведя глаза на высокого турка в феске и европейском платье и продолжая начатый с ним разговор. У меня не было времени размышлять о жене Строганова, так как нам навстречу шла Анна; но какая-то ледяная струйка пробежала к моему сердцу, и я пожалел Строганова.

Анна была в белом, кисейном платье; чёрные косы, как обычно, лежали по плечам, глаза сверкали, снова напомнив глаза-звёзды Ананды. Она протянула И. свою дивную руку, которую он поцеловал, и радостно улыбнулась, принимая от него фиалки.

- Наконец-то, - сказала она. - Всякого сюрприза я могла ждать от вас. Но чтобы вы подарили мне фиалки...

Когда же я, в свою очередь, подал ей ещё один букет фиалок, она точно задохнулась, так глубоко было её удивление.

- И вы, и вы раздобыли для меня мои любимые цветы, - тихо сказала она, беря меня под руку и уводя из центра комнаты, где мы стояли, привлекая общее внимание. - Вы с вашим братом чересчур балуете меня. О, если бы вы знали, эмблемой какого счастья служат для меня эти цветы.

- Я знаю, - сказал я необдуманно. Увидя необычайное удивление на её лице, поняв, как глупо попался, я не дал ей опомниться и попросил указать, где в этой огромной комнате сидит Жанна. Удивление и беспокойство на чудном лице Анны сменились, наконец, смехом.

- Чудак вы, Лёвушка, - сказала она. - Вы меня так было озадачили, - И она ещё веселее рассмеялась. - Ну вот вам Жанна и князь. Веселитесь, я же пойду выполнять свои обязанности хозяйки. Вы будете сидеть за обедом подле меня, вернее, между мной и Жанной, так как ни одна из нас не желала уступить вас никому другому. - И, улыбаясь нам троим, она нас оставила. Я подал Жанне розы и сел рядом на турецкое низкое кресло.

Я не мог ни осмотреть комнаты, огромной, с опущенными гардинами и массой зажжённых ламп, ни наблюдать за движущимися в ней, весело и громко, часто по-турецки, разговаривающими людьми, так как Жанна сыпала сотню слов в секунду, всё время требуя моего участия. Главное, она была недовольна тем, что я сосед с нею по правую руку, а не по левую, где будет сидеть князь.

Наконец, мне удалось перебить её и спросить князя, в каком состоянии он оставил жену.

- Очень хорошем. Лев Николаевич; княгиня уже пыталась держать в руке чайную ложечку и радовалась, как дитя, - ответил князь.

Тут открылись двери столовой, и хозяин, стоя на пороге, пригласил нас к столу.

Анна уже спешила ко мне. Бутоньерка из фиалок была приколота к её груди и резко выделялась на белом платье, ещё больше подчёркивая беломраморность её лица и шеи.

Подав ей руку, я двинулся в шеренге пар, обнаружив впереди мать Анны с тем элегантным турком, с которым она разговаривала давеча.

Когда я занял указанное Анной место, то оказался не только между нею и Жанной, но и vis-a-vis с молодым Ибрагимом, который был элегантно, по-европейски одет. Мы радостно раскланялись. Рядом с ним сидела девушка несколько восточного типа. Жанна сейчас же шепнула мне, что это племянница Строгановой, дочь её сестры; что сама Строганова особа очень добрая и весёлая, видит в ней будущую жену Ибрагима. Я от души пожалел моего приятеля, так как девушка была смазливенькая, но казалась тупой. От такой жены вряд ли можно было ждать вдохновенных минут.

Гости заняли весь длиннющий стол. Комната была отделана по-восточному, с инкрустацией, где преобладало голубое, в два света, в ней отсутствовала всякая мебель, кроме низких диванов вдоль всей стены, покрытых коврами исключительной роскоши.

Я взглянул на свою соседку и обнаружил, что по другую сторону от неё сидит И., а рядом с ним старшая дочь Строганова. Я пожалел И. от всего сердца, так как мне уже было известно весёлое, мягко выражаясь, легкомыслие этой практичной особы.

Анна ела очень мало, но требовала, чтобы я проявлял внимание к восточным блюдам. Не успели гости насытиться закусками, как двое слуг внесли заказанные нами волшебные корзины цветов. И ещё не менее оригинальную и изящную корзину с орхидеями, покоившуюся в прекрасной хрустальной вазе, которую поставили перед Анной.

- Это, несомненно, вам шлёт привет капитан, с которым мы вместе выбирали цветы, - тихо сказал я Анне.

- Если бы не так сильно сияло моё сердце, я бы рассердилась. Но сегодня я ни на что и ни на кого сердиться не могу, - ответила она мне.

- Помилуйте, человек так преклоняется перед вашей красотой, так искренно шлёт вам свой восторг. Оцените, ведь требуется высокая культура, чтобы таким образом сложить орхидеи. Ведь это целая симфония - от розового до чёрного цвета. А вы говорите, что могли бы рассердиться, - запальчиво воскликнул я, обидясь за моего друга.

- Вы меня не поняли, Лёвушка. Я не так сказала. Конечно, у человека, умеющего так подать цветы, вкус должен быть художественный. Но свой изысканный вкус ваш капитан расточает всем и всюду, играя им как манком красоты. Моему же сердцу дорога та красота, в которой отражено не только изящество вкуса, но и изящество духа. Какой цветок вы хотели бы унести домой? Одну из орхидей, таких причудливых, роскошно-перламутровых, или маленькую ароматную фиалку? - спросила она меня.

- Так нельзя ставить вопрос. Фиалка, которую вы держите в руках и назвали эмблемой счастья и любимым цветком, - уже не цветок, не вещь, но символ для меня. А цветы капитана - просто дар восхищённого человека, его благодарность за встречу с вами, - ответил я. - Я вообще заметил, что капитан произвёл на вас плохое впечатление. Очень и очень жаль. Он, конечно, тигр. Но в нём есть высокое благородство, храбрость и... так много схожего иногда в его словах с тем, что говорит лучший из людей, кого я имел счастье знать. И. обещал познакомить капитана с Анандой и дать ему возможность послушать его пение.

Точно искры вспыхнули в глазах Анны, и лицо её побледнело. Ни слова не ответив, она повернулась к И.

- Лёвушка, соседка справа тоже хочет говорить с вами. Объясните нам. Князь смеётся надо мной и не хочет сказать, что это за цветы подали Анне. Ведь они искусственные? - услышал я голос Жанны.

- Нет, Жанна, это орхидеи. Нравятся они вам?

- Не очень, Лёвушка. Ваши розы гораздо лучше и чудесно пахнут. Но посмотрите на мадам Строганову. Она сегодня всем недовольна. Ей очень не по сердцу, что всё делается для Анны.

- Почему же так? - недоумённо спросил я.

- Потому что Анна - это внутренний раскол в семье. Она отказывается делать блестящую партию, как того хочет мать, а живёт мечтами, якшаясь со всякой беднотой. Кроме того, я подозреваю, что мать завидует красоте дочери, - тихо прибавила она.

Мне была неприятна болтовня Жанны; мне казалось не слишком-то благородным сплетничать о людях, которые трогательно помогают ей начать новую жизнь.

- Будете ли вы петь сегодня? - спросил я повернувшуюся ко мне Анну.

- Мне бы не хотелось, но, вероятно, придётся. Среди наших гостей есть несколько лиц, глубоко ценящих и понимающих музыку. Мать моя не артистична. Но сидящий рядом с нею человек музыкален и даже считается хорошим певцом, - ответила она, лукаво улыбаясь.

- Ах, как жаль, как глубоко жаль, что капитан не может вас услышать. Для него это было бы более чем необходимо, быть может стало бы даже откровением, - воскликнул я.

- Удивительный вы фантазёр, Лёвушка. Наверное, вам в угоду И. хочет, чтобы я устроила музыкальный вечер для маленького кружка людей, когда приедет Ананда. Если вам удастся услышать его пение - все остальные звуки покажутся бедными и ненужными. Каждый раз, когда я слышу этот голос, я расстраиваюсь от собственного убожества.

- Оправдание вашим словам можно найти только в величии вашего собственного таланта и вашей души, Анна. Тот, кто понимает, как сияют вершины, только тот может быть недоволен, имея ваш талант, который И. называет огромным.

- Положительно, Лёвушка, вы решили сегодня задавать мне шарады, - засмеялась Анна.

- Нет, о нет! Если бы вы знали, как я перед вами виноват...

Моя речь оборвалась. Я увидел И., и его взгляд напомнил мне о нашем разговоре в сквере. И. задал Анне какой-то вопрос, а я, как к спасительному фарватеру, повернулся к Жанне.

Обед шёл своим порядком. Неоднократно я перехватывал взгляд высокого турка, о музыкальности которого говорила Анна. Огненные, какие-то демонические глаза его часто останавливались на Анне. Когда он смотрел на И., ведущего с ней беседу, в его взгляде мелькала ненависть.

"Вот тебе и здравствуй, - подумал я. - Не хватало только моему дорогому И. отвечать за грехи Ананды".

Не успел я подумать об этом, как высокий турок встал, взял в руку бокал с шампанским и очень важно, даже величаво, поклонился своей соседке, хозяйке дома. Она улыбнулась ему и постучала ножом о край хрустального стакана.

Голоса сразу смолкли, и все глаза уставились на турка, пожелавшего провозгласить тост.

После довольно пространного прославления родителей - быть может, так полагалось по восточному обычаю, но мне казалось фальшивым - он перешёл к виновнице торжества, их младшей дочери. Речь свою он произносил по-французски, заявив, что выбирает этот язык потому, что за столом есть люди, понимающие только его. Он сказал это самым невинным тоном, будто выполняя элементарное требование вежливости, но что-то в его глазах, лице и всей фигуре было так едко и оскорбительно насмешливо, что кровь ударила мне в голову. Я не сомневался, что он издевался над Жанной, хотя внешне всё было благопристойно.

Анна, сидевшая с опущенными глазами, вдруг поглядела на меня своим бездонным взглядом, точно убеждая в суете и ненужности всего происходящего. Мне стоило усилий снова вслушаться в речь оратора. Голос его был ясный, повелительный, речь правильная; необычайно чётко он выговаривал все буквы до последней.

Отвлёкшись наблюдением, я потерял нить его речи и собрался с мыслями только к завершению длинного тоста, в котором, очевидно, и была вся соль.

- Перед нами не только жемчужина Босфора, которая могла бы украшать любой гарем, любой дворец, но женщина, для красоты и талантов которой мало всей земли. И что же мы видим? Женщина эта хочет трудиться, колоть свои прелестные пальцы иглой и булавками. Стыдно нам, мужчинам Константинополя, не сумевшим завоевать сердце красавицы, которая прелестней всех красавиц мира.

Но если уж нам это до сих пор не удалось, то мы объявляем себя ревнивыми телохранителями и не потерпим, чтобы кто-то, не турок, - отнял у нас наше сокровище. Я предлагаю тост за вечно женственное, за красоту, за страсть, за женщину как украшение и добавление к жизни мужчины, а не как за труженицу. Царственной красоте и царственное место в жизни, - закончил он. Он чокнулся со Строгановым и пошёл вокруг стола к месту, где сидела Анна.

Я не слышал, что сказала Анна И., но видел её молящий взгляд и его ответную улыбку и кивок головой.

Турок приближался к нам. Все гости повставали со своих мест, чокаясь с Анной и хозяевами. На лице турка было выражение адской дерзости, злобы, ревности, как будто он на что-то решился, что-то поставил на карту, хотя бы это стоило скандала.

Я задрожал; какой-то ужас вселила в меня эта адская физиономия.

Вдруг, шагах в трёх-четырёх от нас, турок побледнел, так побледнел, что даже губы его стали белыми. Он слегка пошатнулся, словно порывался идти вперёд, но наткнулся на непроходимую преграду. Он снова пошатнулся, схватился рукой за сердце. К нему бросились. Но он уже оправился, старался улыбнуться, но видно было, что он сам не понимает, что с ним происходит.

Когда он схватился за сердце, то выронил браслет, как мне показалось, из розовых кораллов. Но после И. сказал, что из розовых жемчужин и розовых же бриллиантов - вещь бесценную.

Очевидно, он хотел, тайком от всех, надеть эту драгоценность на руку Анны, а внезапный приступ выдал его желание. Кто-то подал ему браслет, он с досадой положил его в карман и направился к Анне, хотя теперь еле волочил ноги, сгорбился и сразу сделался старым и почти безобразным.

Он с трудом чокнулся с Анной, поднявшейся ему навстречу, не сказал ей ни слова, хотя глаза его готовы были выскочить из орбит, и, резко повернувшись, пошёл обратно.

Я неотступно наблюдал за ним. Было странно, что шёл он к нам еле волоча ноги, но смог так резко повернуть обратно. И ещё более странным было его поведение потом. Чем ближе подходил он к своему месту, тем легче и увереннее он шёл. И опускаясь на стул возле хозяина дома, уже весело подшучивал над собой, говоря, что у него, должно быть, начинается грудная жаба.

Ещё не смог я отдать себе отчёт в том, что же произошло, как шум и смех гостей был снова прерван звоном; и на этот раз поднялся хозяин дома, желая, очевидно, сказать ответный тост.

- Прежде всего я благодарю моего гостя за столь горячее прославление родителей "перла", хотя считаю себя совершенно недостойным похвал и вижу в тосте обычай восточной вежливости. Что же касается разницы между чистокровными турками и европейцами, между трудящимися и живущими за чужой счёт, то... - он смешно подмигнул и продолжал:

- Вот он, наш знаменитый оратор, считает себя турком. Имя его Альфонсо. Есть ли такое турецкое имя? А фамилия - да-Браццано. Возможна ли такая турецкая фамилия?

За столом раздался смех.

- Фамилия его говорит и об испанцах, и о маврах, и об итальянцах - о ком хотите, только не о турках. А вот психология и воспитание нашего друга истинно турецкие. Это уж дело его вкуса и склонностей.

В моей обрусевшей семье все трудятся. И если завтра я закрою глаза, то все мои близкие будут стоять в жизни на своих ногах, иметь полную материальную независимость.

Сегодняшний день я считаю самым счастливым, так как младшая моя дочь, единственный совершеннолетний член семьи, который ещё не трудился, становится независимой хозяйкой большого дела. Я приветствую в её лице всех трудящихся, образованных женщин. Женщин - друзей своих мужей и детей. Да здравствует счастье труда, единственное надёжное счастье человека.

И Строганов, точно так же, как и турок, пошёл вокруг длиннейшего стола к Анне, по дороге поцеловав руку своей жене.

Я заметил, что Строганов почему-то сильно волновался, когда склонялся к своей жене, чокался с да-Браццано и со своим младшим сыном, пользовавшимся исключительной любовью матери.

Это был красивый юноша, с пепельными волосами, чёрными глазами и оливковой, как у матери, кожей. Но было что-то животное, отталкивающее в этой красивой внешности. Было ясно, что образец хорошего тона для него турок, который был с ним особенно внимателен и ласков. Юноша был, очевидно, избалован и изнежен, испорчен баловством матери и чрезвычайно высокомерен.

Я превратился в "Лёвушку-лови ворон", забыл про всё на свете и вдруг увидел за спиной у юноши какое-то уродливое, серое существо. Это был он и не он, а точно его портрет лет через двадцать. Всё лицо его было в морщинах. На руках торчали какие-то шишки, глаза сверкали из глубоких впадин точно раскалённые угли. Рот злобно кривился.

Я не мог ни отделить этой фигуры от юноши, ни слить их воедино. Я поднял руку, готовясь закричать: "Берегитесь, прогоните злодея", как рука моя очутилась в чьей-то руке, и я услышал голос Строганова:

- Ну, кого же сейчас колют ваши писательские шила? А, мой меньшой вас занимает. Ну, этот ещё не трудится. Маменька будит его утром, собственноручно подавая в постельку шоколад. Меньших обычно считают младенцами, даже если они уже перещеголяли опытом стариков. Обнимемся, Лёвушка. Я вижу, вы пришлись по сердцу моей царственной розе Босфора, а это бывает редко.

Я едва мог ответить на его объятие, да и то только потому, что И., подошедший к Жанне, сжал мою руку и шепнул: "Думай о Флорентийце".

Когда все снова сели, когда подали торты и мороженое, заказанные нами, за столом раздались одобрительные возгласы. Вероятно, хозяин кондитерской хорошо знал вкусы константинопольской публики.

Анна, тихо говорившая с И., повернулась ко мне, и её чёрные глаза пристально на меня посмотрели.

- Ах, Анна, как я несчастен. Хоть бы скорее кончился этот бесконечный обед. И зачем это люди едят так много. Мне положительно кажется, что с самого приезда в Константинополь я только и делаю, что ем да сплю. Да ещё наблюдаю, как я схожу с ума, - жалобно сказал я.

Её нежная рука погладила мою, лежавшую на колене руку, и она ласково сказала:

- Лёвушка, придите в себя. Я всем сердцем вам сочувствую. Мне так хотелось бы чем-нибудь быть вам полезной. Смотрите на меня как на самую близкую, любящую сестру.

Голос её был так нежен, столько доброты лилось из её глаз, что я не мог этого выдержать. Уже подступало к горлу рыдание, но я заметил придвинувшуюся ко мне руку И. и на клочке бумажки увидел пилюлю Али. Я схватил пилюлю, как якорь спасения, быстро проглотил её и, к своему облегчению, услышал шум отодвигаемых стульев.

Гости разбрелись по балконам и гостиным, где уже подавали чёрный кофе по-турецки.

Я молил И. не оставлять меня одного и поскорее уехать домой. Мы вместе с князем вышли на балкон, где сверкало алмазами звёзд тёмное небо и, казалось, прошёл дождь, так как капли дрожали кое-где на деревьях и особенно сильно благоухали цветы.

- Вот она, южная благоуханная ночь. Но если ты думаешь, что видишь капли дождя, то ошибаешься. Это Строганов приказал полить деревья, цветы и дорожки, чтобы не было так душно. Ты хочешь уехать. А разве тебе не хочется послушать игру и пение Анны. Не будь эгоистичен, - сказал, понизив голос, И. - Ты ведь понимаешь, что без нас Анне будет тяжелее. Неужели ты не увидел, что великая сила чистой любви и воли помогла мне защитить её от этого адского турка.

- У меня к вам очень большая просьба, доктор И., - внезапно сказал задумчиво молчавший всё время князь.

- Я буду более чем рад служить вам, князь, - очень живо отозвался И.

- Видите ли, я всё ищу какую-либо возможность отплатить вам за вашу доброту ко мне и моей жене. И все способы, которые я перебираю, мне кажутся вульгарными. Но вот как будто я нашёл один, хотя тут, более чем когда-либо, меня можно упрекнуть в эгоизме. К вам должен приехать друг. Вряд ли ему будет приятна суета отеля. В моём же большом и пустом доме есть две комнаты с совершенно отдельным входом.

Рядом с этими комнатами пустуют ещё три. Я уже сговорился со Строгановым и начал их отделывать. Через два дня всё будет готово, и я уже приобрёл отличный рояль, чтобы ваш друг и Анна могли на нём играть в моём доме, если бы это им вздумалось.

Для спутника вашего друга есть комната в бельэтаже, имеющая сообщение со всем домом. Как видите, я уже всё обдумал. Не откажите мне, перед скорой разлукой, в счастье видеть вас своими гостями.

Голос князя был тихий, почти молящий. И. близко подошёл к нему, подал ему руку и сказал:

- Какую бы форму я ни придал моей благодарности, наибольшей радостью будет сказать, что редко человеческая помощь приходит так кстати и вовремя, как ваше предложение. Мы с Лёвушкой устали от отеля, а наш друг уже давно нуждается в отдыхе. От всех нас благодарю. Мы будем очень рады пожить в вашем тихом доме, так как задержимся здесь, вероятно, ещё около месяца.

- Какое это для меня счастье, - воскликнул князь. На пороге балкона выросла женская фигура, и я узнал Жанну, звавшую нас пить кофе. Что-то меня в ней поразило, и я только при свете понял, что она переоделась. На мой вопрос, зачем она это сделала, она сказала мне, что в Константинополе принято, чтобы на парадных обедах дамы к кофе меняли туалеты.

Действительно, я увидел Строганову в лёгком платье сиреневого цвета, что шло к её волосам, но составляло резкий контраст с её кожей. Быть может, это было и хорошо, но мне не понравилось.

Я стал искать глазами Анну, мысленно решая, в чём бы я хотел её видеть. И ни в чём, кроме белого, мне не хотелось рисовать себе её очаровательную фигуру.

Как же я обрадовался, когда увидел её в том же туалете. Осмотрев платье Жанны, со множеством мелких оборочек ярко-зелёного цвета, я вдруг сказал ей:

- Я не парижанин, я просто ещё не видавший света мальчишка. Но на вашем месте я ни в коем случае не надел бы это вульгарное платье. Первый ваш туалет был скромен и мил, он был только рамкой для вас. А вот эта зелень, она убила вас и кричит о дурном вкусе. Ради Бога, не делайте шляп в таком стиле. Вы разгоните высший свет и соберёте в свой магазин базар.

- Это потому, - чуть не плача отвечала мне Жанна, - что первое платье я выбрала сама, а второе мне подарила мадам Строганова.

К нам подошли князь и И., и мы сели в уголке пить кофе. На диване, за центральным столом, сидела Анна, а возле неё на кресле зловещий да-Браццано.

Он, не сводя с неё глаз, что-то говорил. Лицо её было холодно, точно маска легла на него, закрыв всякую возможность читать её душевные движения. Только раз глаза её поднялись, обвели комнату и с мольбой остановились на отце. Он сейчас же отошёл от своего кружка и сел на диван рядом с нею.

- Ну, друг доченька, хочу выпить чашку кофе, налитую твоими милыми руками, - улыбаясь, сказал он ей.

Анна встала, чтобы налить ему кофе, а я снова увидел в глазах турка бешенство и ненависть. Но он улыбался и глотал свой кофе, вполне владея собой.

- Лоллион, я просил вас не оставлять меня. Но сейчас я крепок, как если бы сам Али был тут, а не только его пилюля во мне. Мне кажется, что если этот сатана будет находиться возле Анны, она не сможет петь. Неужели вы не можете его так скрючить, чтобы он вовсе убрался, - шептал я.

И. засмеялся и сказал, что верит в мои силы и самообладание и действительно пойдёт к Анне. Но просит меня, как только начнётся музицирование, сесть непременно рядом с ним, он займёт мне место; а лучше всего, если я подойду к нему, как только начнутся разговоры о пении. Поговорив ещё немного с князем и Жанной, он перешёл к столу Анны, куда, как к магниту, стали собираться мужчины.

Последовало долгое кофепитие.

- Знаете, князь, не мог бы я жить на Востоке. Однажды я был на настоящем восточном свадебном пиру. Общество там было разделено на мужскую и женскую половины. Я лицезрел, конечно, только пир мужчин. Они ели руками, ели до отвала, до седьмого пота, под унылую восточную музыку. Это было красочное, но и варварское зрелище. Здесь всё вполне цивилизованно, - и все точно так же объедаются до пота. Только вытираются не сальными рукавами, а душистыми носовыми платками.

Ну скажите, разве не варварство так уставать от еды. Дойти до такого полного изнеможения, как эти люди напротив нас, - указал я на нескольких гостей, сидевших в полном отупении в противоположном углу и тяжко переваривавших пишу.

Тут стали просить спеть. Многие обращались к Браццано; он ломался и - воображая себя героем - ответил, что не особенно здоров, но попробует всё же. "Лучше тебе и не пробовать", - ехидно думал я и решил во что бы то ни стало умолить И. дать ему какое-нибудь лекарство, чтобы он охрип и, что называется, "дал петуха".

Обуреваемый этим желанием, я забыл все условности на свете, бросил своих друзей и побежал к И. Схватив его за руку, я стал умолять его помочь турецкому бреттёру осрамиться.

- Какой ты ещё мальчишка, Лёвушка, - смеялся И.

- Лоллион, миленький, добрый, хороший, не дайте мучить Анну этому злодею. Наверное, у него и голос такой, что ему петь только куплеты сатаны, - шептал я.

- Уймись, Лёвушка, - очень серьёзно сказал мне И. - Наблюдай и приглядывайся. Запомни всё, что сегодня видишь и слышишь. Многое поймёшь гораздо позже. Для Анны и некоторых других сегодня идут минуты, решающие всю их жизнь. Будь серьёзен и не шали как мальчик.

Он почти сурово поглядел на меня.

Вся толпа гостей, предводительствуемая хозяином, двинулась в большой вестибюль, не тот, через который мы вошли, а в середине дома. Там, по широкой, красивой лестнице, мы спустились вниз, в большой круглый концертный зал, принадлежавший Анне. Ах, какая это была чудесная комната. Мозаичные деревянные полы и стены; посередине рояль и вдоль стен небольшие кресла. Две-три вазы на постаментах, несколько картин и мраморных фигур.

Когда Анна подошла к роялю, я забыл обо всём. На её лице играла улыбка, глаза сверкали, на щеках горел румянец. Это была не та Анна, которую я не раз видел. То была фея, существо неземное. И если до сих пор Анна казалась мне особенною, не такой, каких обычно носит земля, то теперь я понял, что среди нас ещё ходят неземные существа, приносящие небо на землю.

Она заиграла. Я сразу узнал Патетическую сонату.

Но до сих пор не понимаю, как не только я, но и все мы могли вынести эту музыку. Что-то безумно захватывающее было в ней. Казалось, сверхъестественная сила вселилась в Анну. Страсть, какой-то зов в неведомое, недосягаемое чередовались со внезапным озарением, а потом снова вопросы и голос неумолимой судьбы...

Я плакал, закрыв лицо руками, и слышал, как плакал подле меня князь. "Вот он, серый день, претворённый в сияющий храм", - думал я.

Звуки смолкли. Никто не прерывал молчания. И. сжал мне руку, точно призывая к самообладанию. И было время.

- Ну всегда ты, Анна, расстроишь своей игрой и испортишь всем праздник, - раздался неприятный, слегка гнусавый и капризный голос её младшего брата. - Сыграла бы Шопена, показала бы блеск. А то навела тумана своим Бетховеном.

Мне так и хотелось отколотить этого будущего бреттёра.

- Если тебе не нравится, можешь уйти отсюда, чем много меня обяжешь, - сказал ему тихо отец; но такая гроза была на его лице, что невоспитанный мальчишка, как трусливый щенок, немедленно спрятался за маменькину спину. Та пригрозила кокетливо пальчиком, улыбаясь ему, как нашалившему пятилетнему пупсу.

Но этот пошлый эпизод не смог разрушить огромного впечатления.

Под напором просьб Анна снова стала играть. Но больших вещей она уже не играла и, казалось, какая-то частичка её существа улетела вместе с первой пьесой. Того сверхъестественного вдохновения, поразившего всех, в её игре уже не было.

Мне хотелось убить негодного мальчишку.

Анна встала и объявила, что ни играть, ни петь она больше не станет, но если есть желающие петь, она будет аккомпанировать.

Да-Браццано поднялся и сказал, что не петь под такой волшебный аккомпанемент он не может.

Я взглянул на И. Лицо его было сурово, ох, так сурово, точно перед бурей на пароходе. Он посмотрел на Анну, словно посылая ей силы.

Турок поправил воротник, одёрнул жилет и заявил, что споёт песнь, в которой выскажет тайну своего сердца.

Воцарилось молчание. Он объявил, что будет петь серенаду Шуберта.

Я вздохнул, в ужасе посмотрел на князя, потом на певца, который скорее походил на тореадора, пылающего адским огнём, чем на нежного любовника, призывающего вникнуть в смысл песни соловья, молящей, трепетной, - и едва удержался от смеха.

Анна не нуждалась в нотах. Она взглянула на И., брови её чуть поднялись, руки нежно коснулись клавишей.

- "Песнь моя летит с мольбою..." - вдруг заревел, точно пароходный гудок, здоровенный бас.

Я фыркнул, нагнулся, спрятался за И. Когда же этот рёв поднялся до высокой ноты, - произошло нечто совершенно неожиданное. Ревевший бас вдруг превратился в тоненькую фистулу, такую поганенькую, что во всех углах зала раздался хохот... Мы с князем хохотали во весь голос. Даже Анна с удивлением смотрела на певца, хотя на лице её не было смеха, а только неприязненное досадливое чувство. Очевидно, в ней заговорила оскорблённая артистичность.

- Нет, не могу, я болен сегодня, - сказал, силясь улыбнуться, певец. Ни на кого не глядя, он вышел.

Хозяйка дома и её любимый сын бросились за ним, остальные гости, сконфуженные, давясь от смеха, стали разъезжаться.

Мы вышли последними вместе с Анной, Строгановым, князем и Жанной. Сердечно простившись с хозяевами, мы обещали зайти в магазин к шести часам, чтобы узнать, как прошёл первый рабочий день.

ГЛАВА 19 МЫ В ДОМЕ КНЯЗЯ

Прошло ещё два суетных дня нашей отельной жизни, с ежедневными визитами к Жанне и князю и путешествиями с капитаном по городу.

Несмотря на все хлопоты и неприятности, валившиеся на него со всех сторон, отчего он даже похудел и его жёлтые глаза стали громадны, - этот милейший человек урывал два-три часа в день, чтобы показать мне город.

Много я встречал и потом добрых, внимательных людей. Вообще мне везло на счастливые встречи. Но такого сердечного, простого внимания от чужого человека я уже никогда не видел. Речь, конечно, не о моём друге Флорентийце и его близких - И., Ананде, Али. Я говорю об обычных людях высокой культуры.

На третий день, едва мы сели завтракать, к нам вошёл князь. Он объявил, что приехал с двумя слугами, которые поступают теперь в полное наше распоряжение и помогут перевезти нас к себе.

И. выказал все признаки радости, а я не мог понять своего состояния. Мне точно не хотелось никуда переезжать. То мне думалось, что именно в этом причины нашей задержки в Константинополе, то казалось, что капитану будет труднее забегать ко мне в удалённую от центра часть города. Конечно, корень моего недовольства лежал в том, что проще всего я чувствовал себя с капитаном; я как-то отдыхал в его присутствии и боялся, что буду теперь разлучён с ним.

Как раз в минуту моих сомнений вошёл капитан. Узнав, что мы переезжаем к князю, он заметно опечалился.

Не успел я отдать себе в этом отчёт и хотел уже было идти укладывать вещи, как услышал голос князя:

- Я бы очень хотел обратиться к вам, капитан, с просьбой, но не знаю, как вы её примете. Наши общие друзья переезжают ко мне. Если вы только пожелаете, рядом с Лёвушкой есть пустая, но отличная комната. Меблировать её ничего не стоит, и вечером вас ждало бы некоторое подобие семейной жизни, - улыбаясь, говорил князь.

- Я чрезвычайно благодарен вам, - ответил капитан. - Но друзья наши переезжают к вам, чтобы избавиться от суеты. А я - одна суета и беспокойство.

- Нисколько, капитан, - прервал его И. - Дом князя такой большой и удобный. При нём есть сад с беседками, и вообще, кому захочется уединения, тот его там всегда найдёт. Кроме того, ведь вопрос вашего пребывания здесь - дни, а нашего - недели. И познакомиться с Анандой, поговорить с ним и побыть рядом будет гораздо удобнее, если вы будете жить с нами.

= Затем, - прибавил он с юмористическим, таким знакомым мне блеском глаз, - в доме князя есть рояль. Я постараюсь ещё до приезда Ананды уговорить Анну поиграть нам вечером, празднуя наше скромное новоселье. А ведь Лёвушка уверял вас, что игра Анны даст вам понимание музыки и высокой общественной роли женщины, одарённой музыкальным талантом, - посмотрев на меня, закончил И.

Я густо покраснел, хотел упрекнуть моего друга за насмешку, но желание уговорить капитана превозмогло всё.

Я бросился ему на шею и, должно быть так искренне, по-детски молил его принять великодушное предложение князя, - тот, со своей стороны, ещё раз его повторил, И. тоже убеждал его усиленно, - что в результате капитан развёл руками, покачал головой и сказал:

- Ведь чужой семейный дом, да ещё в таком близком соседстве с вами, доктор И., - для меня род монастырского заключения! Я так привык вести беспорядочную жизнь!

- Но, капитан, если вы действительно интересуетесь нашей внутренней жизнью, как вы неоднократно говорили, и хотите подумать о многом, что давно складываете в запасники ума и сердца, а также побеседовать с настоящим мудрецом, и ваши намерения серьёзны, - несколько дней чистой жизни не составят для вас трагедии, - вставая, сказал твердо И.

- Конечно, доктор И., я не о трагедии воздержания думал, когда колебался. А просто сознаю, что мало достоин того внимания, которое вы все мне оказываете!

- Ну, это уже пошли подробности, - закричал я. - Вы, главное дело, поскорее соглашайтесь, чтобы я мог идти собирать вещи. А то вы ведь не знаете молниеносных темпов И. Не успею я уложить один костюм, - он явится, уже всё сделав, упрекать меня в ловиворонстве.

Все засмеялись, капитан джентльменски поклонился князю, благодаря и принимая предложение, и обещал вечером, к семи часам, быть с матросом-верзилой в его доме.

Я с радостью побежал собирать вещи и с помощью слуг князя очень быстро с этим справился. Мы расплатились в отеле и сели в коляску князя.

Мы ещё сделали большой крюк по городу, так как И. нашёл необходимым нанести визит синьорам Гальдони, у которых мы ещё не были под предлогом моей болезни. И я был очень рад, что мы не застали их дома. Оставив свои визитные карточки, мы приехали, наконец, в дом князя. И. прошёл прямо к княгине, а нас попросил разместить его вещи так, как нам заблагорассудится.

Первое впечатление от предоставленных нам комнат было ошеломляющим. Комната моя имела большой балкон, выходящий в сад, и под ним росло множество цветов. Обои светлосерого цвета, на их фоне ярко выделялась мебель красного дерева.

Мне было очень любопытно взглянуть скорей на комнату И. Она была жёлтая, а мебель резная, чёрного дерева, в готическом стиле, напоминая своими высокими остроконечными формами убранство средневекового храма. Мебель была покрыта жёлтым шёлковым ковром, в тон обоям, с коричневато-чёрным рисунком; пол сплошь застлан таким же ковром.

Я даже присвистнул. На жёлтом сукне письменного стола стояла хрустальная ваза с жёлтыми розами и лежало письмо, надписанное круглым красивым почерком.

Казалось бы, комната эта вовсе не походила на комнату в доме сэра Уоми в Б. Но чем-то, быть может своим жёлтым цветом, она вызвала это воспоминание. Гармония форм и красок, вкус, с которым были расставлены вещи, - всё было образцом истинной художественности и поразило меня.

- Это вы сами так убрали комнату для И.? - спросил я вошедшего князя.

- Нет, Лёвушка, этой комнатой занялась Анна. У одного её знакомого долго стояла без употребления вся эта мебель. Она рекомендовала мне её купить и сама руководила расстановкой мебели. Нравится вам? - спросил князь.

- Нравится - это не то слово. Здесь так же отражено превосходство её вкуса, как в её игре, в её зале, в её манере одеваться, - сказал я, забывая всё и превращаясь в "Лёвушку-лови ворон".

Не знаю, долго ли я сидел в кресле у письменного стола, рассматривая заворожившую меня комнату. Одна мысль владела мной неотступно: "Как же обставит Анна комнаты Ананды? Комнаты того, кого избрало её сердце навек, если только для друга она сумела устроить комнату-храм, входя в которую испытываешь благоговение?"

Весь во власти этой мысли, забыв обо всём, я думал, какая она, любовь, у существ, стоящих выше нас? Как они любят? В чём видят смысл любви? Почему мой брат женился на Наль, а Ананда не женится на Анне? Разве от брака таких любовников не пошла бы высшая раса людей?

Вдруг, как всегда внезапно содрогнувшись с головы до ног, я увидел Ананду, хотя и где-то далеко, но совершенно ясно, и услышал его голос:

"Связи людей, их любовь и ненависть - всё плоды не одной данной жизни. И тело человека, и его окружение - следствия и результаты личных трудов и достижений в веках. Нет пути духовного совершенствования для одного, выделенного из миллионов окружающих жизней. Только научившись единению с людьми в красоте, слиянию с ними в любви, можно проникнуть в те духовные высоты, где живут более совершенные существа. Тогда открывается собственное сердце, и в нём оживает новая любовь. И человек понимает, что вся вселенная связана, дышит и вечно движется вперёд этой живой любовью".

Всё исчезло, и голос Ананды умолк.

- Вы не волнуйтесь, князь, - услышал я и почувствовал, что И. держит меня за руку. - У Лёвушки, в результате удара на пароходе, бывают такие нервные припадки. Но это неопасно. И если когда-нибудь это с ним случится без меня, вы только дайте ему капель, которые прошу накапать сейчас из этого флакона. Князь подал мне капли.

- Поставьте их вон в тот маленький прекрасный шкаф, - продолжал И. - И будете знать, где найти в этих случаях помощь. Повторяю, это неопасно, не волнуйтесь. Вы сами нуждаетесь сейчас в помощи больше, чем Лёвушка; на вас, что называется, лица нет. Можно ли так теряться? - уговаривал И. князя.

- Ну, слава Богу, слава Богу. Лёвушка так неподвижно сидел, уставившись глазами в пространство, ни на один вопрос не отвечал, что я смертельно перепугался, - говорил взволнованно князь.

Я приник к плечу И., который нежно гладил меня по волосам, и никак не мог унять дрожи во всём теле. Наконец, я успокоился настолько, что смог встать.

- Вот как я нынче осрамился, дорогой Лоллион. В первый же день так напугал вас, князь. Это очень прискорбно; простите, пожалуйста. Уж такой я незадачливый "лови-ворон". Как только попаду в особенно прекрасную комнату, - так и становлюсь ротозеем.

- Всё образуется, Лёвушка, - ласково отвечал мне князь. - Не хотите ли посмотреть на комнаты, которые приготовлены для вашего прибывающего друга?

- Ох нет, Бога ради, только не сейчас, - взмолился я, опасаясь повторения только что пережитого.

И князь, и И. - оба посмотрели на меня с удивлением. Пристальный взгляд И. точно раздвинул во мне какие-то завесы; как будто бы во мне, как в зеркале, отразилось всё, что я только что пережил, и мне показалось, что И. увидел картину, представившуюся моему воображению.

- Ну хорошо, отложим. Я похлопочу, как сумею, о комнате для капитана. Хочется, чтобы к семи часам он нашел её уютной. Кстати, его зовут сэр Джемс Ретедли. Но я понятия не имею, как надо обращаться к важному лорду в быту, - посетовал князь.

- Лучше всего, если мы будем стараться не слишком стеснять себя всякими условностями. Продолжайте звать его "капитаном". Ведь зовём же мы вас просто "князь", а ведь и у вас есть имя и отчество, - улыбаясь, ответил И.

- Вот отлично-то! Так я поеду. Обед в половине восьмого, - сказал князь и, кивнув нам, вышел из комнаты.

Оставшись вдвоём, мы молчали. Вдруг взгляд мой упал на лежавшее на столе письмо. Я подумал, что И. будет приятнее читать его наедине; казалось мне, что письмо от Анны, и цветы, вероятно, тоже от неё.

Я тихо вышел из комнаты, прошёл к себе, но побоялся снова впасть в неприятное иллюзорное состояние и предпочёл побыть в саду.

Сад оказался запущенной частью старого парка и отделялся высокими стенами от соседей, за стенами тоже виднелись старые, тенистые деревья.

Я присел на скамью и радостно отдыхал в этом уединённом месте. Пёстрые картины недавнего прошлого одна за другой вставали в моей памяти, чрезмерно перегруженной и утомлённой всем пережитым. Я положительно не мог остановиться ни на одном человеке или факте, чтобы тотчас же они не связывались в целую вереницу чувств и мыслей, сбиваясь в конце концов в кашу.

Яркий образ Флорентийца один доминировал над всем: как-то отступила, точно в тень отошла, фигура брата. Я подумал, что он теперь переживает "медовый месяц". Но что, собственно, подразумевают люди, когда так восхищаются им? - думалось мне. Какое-то новое, неведомое мне раньше чувство стыда вдруг ворвалось в мои мысли.

Потом, ни с чем не связанно, я стал думать о Лизе и капитане, о Жанне и князе. И в их отношениях почудилась мне греховность, они не были, казалось мне, столь чистыми, чтобы их единила только красота...

- Где ты, Лёвушка? - услышал я особенно радостный голос И. Я вышел ему навстречу и увидел в его руках письмо, сейчас же узнав крупный и властный почерк. То было письмо, лежавшее на столе подле роз.

- Я получил известие, что Ананда будет здесь послезавтра вечером. Какая радость! - обняв меня за плечи, произнёс И. - Но ты как будто всё ещё не оправился? Или ты не рад Ананде?

- Уже по одному тому я рад Ананде, что счастьем встречи с вами, Лоллион, обязан ему. Если бы он не спас вас, что бы я теперь делал? В каком трюме жизни и кто искал бы меня? - ответил я, в первый раз до конца осознав, как много, бесконечно много сделал для меня И.

И. ласково улыбнулся, снова искорки юмора засветились в его глазах, и он спросил:

- А разве в том, что сказал тебе сейчас Ананда, - что нет связей иных, чем причины и следствия нашей собственной жизни и деятельности, - ты не видишь смысла и нашей связи? Быть может, я, как и все, только отдаю тебе свой прежний долг?

Я потёр себе лоб.

- Постойте, мой дорогой. Ведь не хотите же вы сказать, что в моей галлюцинации была хоть капля действительности? Как мог говорить со мной Ананда, находясь от меня за тысячи вёрст?

- Точно так же, как разговаривал с тобою Флорентиец, будучи очень далеко. Ты волнуешься, чуть не плачешь и ищешь сверхъестественные тому объяснения. А я уже говорил тебе, что жизнь твоя принесёт тебе не боль безумия, а огромное счастье знания, если ты захочешь трудиться и воспитать в себе полное самообладание.

Ты забыл мои слова или слушал меня невнимательно. Я ведь объяснял тебе, что в каждом имеются творческие силы сверхсознания: в одних людях они дремлют; в других - пробуждаются. И оживают в каждом по-разному, в зависимости от его чистоты и культуры - от юродивого до мудреца.

- Ох, Лоллион, до мудреца мне так далеко, что вряд ли и дойти. И юродивым быть, пожалуй, мало чести и радости, - горестно сказал я, прижимаясь к моему другу и как бы ища у него защиты.

- Дитя ты ещё, Лёвушка, - засмеялся И. - Дитя, дитя удивительное, а с другой стороны, являешь собою очень большую силу. Как-то справишься ты со своей жизнью, которую только ты один и можешь создать? Как-то поднимешь на плечи всё то, что сейчас требует от тебя ответов и труда. И никто, кроме тебя самого, не может исполнить твоих, только тебе одному присущих, индивидуальных задач, - тихо и серьёзно говорил И.

- Но ведь вы меня не оставите! Вы поможете мне жить и учиться до тех пор, пока не приедет Флорентиец? О Лоллион, не оставляйте меня; я знаю, какой я для вас груз, какая обуза, но я не в силах буду пережить сейчас ещё одну разлуку, - едва сдерживая слезы, вцепился я в него.

- Мой дорогой мальчик, мой брат, я буду с тобою очень долго. И наша с тобой дружба мне радостна, и вовсе она не груз и не обуза. Ты только уверься в том, что слух и зрение могут внезапно обостриться у каждого, от всяких, тебе ещё пока непонятных, причин. Будь спокоен. Сейчас ты так счастлив, никакие обязательства не давят на тебя, - всматривайся же свободно в жизнь и оберегай каждого от неприятностей, сколько можешь. Пойдём посмотрим, какие комнаты приготовил наш хозяин Ананде.

Страх мой прошёл, мы поднялись по ступенькам довольно высокого крыльца и точно попали в восточный город.

Прихожая была застлана пушистым персидским ковром; вдоль стен тянулись низкие, обтянутые шёлком диваны с подушками; узкие стрельчатые окна были прикрыты ставнями из разноцветного стекла. Роскошная тяжёлая занавесь отделяла прихожую от комнат. И. раздвинул портьеру, и мы вошли в комнату.

- Боже, - вырвалось у меня. - Да тут принцу жить, и жить не месяцы, а годы.

- Так оно и есть. Ананда - принц, а жить ему здесь не меньше года, - так тихо проговорил эти слова И., что я еле уловил их.

Целая гамма фиолетовых тонов расточена была в комнате, царственно роскошной и, вместе с тем, простой. Это был кабинет-библиотека; но стиля её я не понял, да и сейчас затрудняюсь определить. Точно на ковре-самолёте чья-то воля перенесла это жилище откуда-то из средневековья и расставила в доме князя. Я никогда не видел таких кресел, массивных, высоких, из какого-то светло-зеленоватого с чёрными разводами дерева, крытых лиловым шёлком.

- Где только могла отыскать Анна эти вещи? - невольно вырвалось у меня.

- Они стояли на складах её отца очень много лет. Теперь нашли себе применение, - ответил мне И. - Но пойдём дальше.

Мы вошли в следующую комнату, и... от удивления я сел на табурет, стоявший у двери. Я ожидал всего, но только не того, что увидел.

Простая походная полотняная кровать без подушек, покрытая мягкой звериной шкурой. Небольшой белый стол, два-три деревянных стула и платяной, самый простой шкаф.

- Теперь ты видишь истинные потребности принца; здесь будет его святая святых, куда вряд ли войдут многие.

Я молча указал И. на стол, где стояла такая же хрустальная ваза, как у него, и в ней... один из наших букетов фиалок. Он кивнул мне головой, и мы вышли из комнат Ананды, задёрнув занавесь и закрыв дверь.

Всё потеряло для меня ощущение реальности. Я шёл, как в тумане, и опомнился только в наших комнатах, где И. напомнил мне об обязанностях дружбы и гостеприимства по отношению к капитану, который должен был жить здесь, рядом со мной.

- Надо постараться облегчить ему жизнь в эти дни. Ему немало придётся перестрадать. Твоя нежная любовь может помочь больше, чем все заботы других, - сказал И. - Думай о нём. Зови всей силой мысли Флорентийца, и ты всегда найдёшь нужное слово для капитана.

Я твердо решил собрать своё внимание и посвятить себя целиком капитану в эти короткие дни нашей совместной жизни. А потому, как только услышал голос князя и возню в соседней комнате, - побежал туда и принялся помогать.

Князь печалился, что не мог найти так быстро ничего хорошего. В комнату тем временем вносили красивую мебель пальмового дерева, старинную, оригинальную. И. тоже вышел сюда и уверил князя, что обстановка очень хороша и капитан будет более чем доволен.

Князю ещё предстояло заехать в магазин к Жанне, куда надо было и нам. Втроём мы стали убирать комнату, быстро придали ей жилой и уютный вид, переоделись и помчались в магазин.

Мы застали здесь настоящее вавилонское столпотворение. Строганов дал объявление в газетах об открытии нового французского магазина, - и дамы посыпались, как горох из мешка; даже обе Гальдони приехали заказать себе шляпы.

Молодые хозяйки были удовлетворены массой заказов и большим количеством проданных шляп. Жанна была радостно возбуждена и вполне в своей атмосфере, а Анна... улыбалась ласково, была спокойна, но счастья на её лице я не увидел.

- Анна, не откажите мне в просьбе, - обратился к ней И. - Мы с Лёвушкой и капитаном переехали к князю. Поиграйте нам завтра вечером. Я заеду за вами; мне очень хочется, чтобы вы соединили нас понятным для всех языком красоты и музыки перед приездом Ананды.

- Для вас я всегда готова играть, хотя присутствие капитана мне кажется странным, - ответила Анна. - Я буду играть, - прибавила она, помолчав. - Да, конечно, буду играть и вашему капитану, - повторила она, снова помолчав ещё дольше. Вдруг она рассмеялась, отчего всё её лицо просветлело; а я был счастлив, что капитан услышит её игру, которая - я верил - поможет ему взглянуть иначе на талантливую женщину.

Время бежало, я волновался, что не успел купить цветов, на что тут же и посетовал.

- Не горюйте. Долг платежом красен. Поставьте на стол капитану эту маленькую японскую вазу и вот эту нежную орхидею, - сказала Анна, снимая с полочки чудную вазочку с орхидеей. - Только не говорите, что это от меня.

Я подпрыгнул от удовольствия, захлопал в ладоши, поцеловал обе руки Анне и, бросив всё и всех, помчался с князем домой.

Не успел я поставить цветок на стол, как послышались голоса и шаги, среди которых я сразу узнал лёгкую поступь капитана и верзилину тяжёлую ходьбу вразвалку.

Князь ввёл нашего друга в комнату, просил извинить, если что-либо здесь не так, как он привык, объяснил, где ванна, и скрылся, напомнив, что в половине восьмого обед.

Я был словно в чаду. Я был и капитану рад и не мог отделаться от поразившего меня контраста в комнатах Ананды, и такими же несовместимыми казались мне Анна и Жанна, Анна и магазин...

Обед и вечер прошли весело. Дружеская беседа наша затянулась далеко за полночь. Капитан рассказывал так интересно и, вместе с тем, так просто и забавно о своих путешествиях и встречах, что я неоднократно перескакивал из состояния "Лёвушки-лови ворон" в неудержимый заливистый смех.

Наконец И. напомнил нам, что капитана ждёт обычный хлопотливый рабочий день. Мы простились с нашим милым хозяином, ещё раз поблагодарили его за все заботы и разошлись по своим комнатам.