Психологический момент развода

Фигдор Г.

Дети разведенных родителей: между травмой и надеждой

 

Настоящая книга написана на основе исследований, проводимых Институтом прикладного психоанализа, созданным при обществе Зигмунда Фрейда в Вене. Прежде всего я хочу поблагодарить всех участников исследования, без чьей профессиональной помощи, заинтересованности и готовности к сотрудничеству данная работа была бы немыслима. Это — доктор Констанция Бухингер, доктор Анжелика Фритц, доктор Алике Паулюс, работник социальной сферы Билли Раушер, доктор Томас Штефенсон, доктор Бригитта Тимель-Хаас, а также магистр Инга Шольц-Штрассер, которая занималась административными вопросами и вопросами координации. Особенно благодарен я президенту общества Зигмунда Фрейда, доценту Венского университета, доктору Гарольду Лойпольд-Лёвенталю, который доверил мне почетное и исполненное вдохновением задание провести и научно обобщить исследование. Доктору Сильвии Яничек обязан я некоторыми интересными и весьма ценными идеями для написания данной книги. Этой книгой мне хочется помянуть мою учительницу и руководительницу, доктора Марту Кос-Робертс, чья скоропостижная кончина в прошлом году погрузила всех, кто ее знал и имел счастье дружить с ней, в глубокий траур.

Вена. Сентябрь 1990 г.

I

«Я никогда не мечтала иметь абсолютно послушного ребенка, к тому же мальчик должен быть живым и иногда даже шаловливым». Фрау Б. вздыхает. Потом она опускает глаза, и, когда снова продолжает говорить, я вижу, что ей приходится бороться со слезами: «Но я не знаю, как мне быть дальше. Меня уже просто не хватает!» Такое проявление чувств слишком неожиданно. Фрау Б. обратилась ко мне за помощью, как она сообщила по телефону, для того чтобы получить несколько педагогических советов. Непосредственно перед описанной сценой она охарактеризовала своего сына Лео как живого, развитого мальчика, с которым постоянно возникают проблемы, когда он должен делать то, к чему в данный момент не расположен, как, например: одеваться или раздеваться, выключить телевизор, идти спать и тому подобное. Мать беспокоит также чрезмерная стеснительность сына по отношению к чужим взрослым. Все это она рассказала в спокойной манере, к которой теперь так не подходила ее внезапная растерянность, составлявшая контраст со сравнительно невинной симптоматикой, если вообще в этом случае можно говорить о симптомах. Я обращаю на это внимание фрау Б., тогда она, заливаясь слезами, рассказывает, что из таких конфликтов состоят их будни и что из-за них ее отношения с Лео так испортились, что они постоянно кричат друг на друга, а потом рыдают. И что мальчик последнее время убегает от нее, когда она приходит за ним в детский сад. На мой вопрос, догадывается ли она о вероятной причине, она отвечает: «Я не знаю, но, может быть, правы мои родственники и друзья, говоря, что я избаловала Лео, что недостаточно строга и непоследовательна с ним. Я всегда пыталась воспитывать сына, воздействуя на него разумом, а не строгостью. Но самое ужасное, что я просто не понимаю, что происходит между нами. Очевидно, я все делаю не так!» Время беседы подходит к концу и я обращаю внимание фрау Б. на то, что она рассказала мне достаточно много о Лео и о себе, о родственниках и друзьях, но ни словом не обмолвилась об отце ребенка. Она краснеет, как будто я застиг ее на месте преступления, и произносит вскользь, что не соответствует ее заметному внутреннему волнению: «Да, это верно и это взаимосвязано, что отец в наших отношениях не играет почти никакой роли. Мы вот уже два года в разводе и Лео видит своего отца раз в месяц, а то и в два». И на мои дальнейшие вопросы она утверждает, что развод не мог негативно повлиять на ребенка, потому что в момент развода ему было всего два года, и он не в состоянии был что-либо понять и совсем не грустил, когда отец ушел. При этом фрау Б. держится с возрастающей отчужденностью и изо всех сил старается увести меня с «неверного следа». Поскольку время беседы истекло, мы договариваемся о следующей встрече. Конечно, нельзя заранее утверждать, что причиной проблем между Лео и его матерью является непременно развод родителей. Но все же удивительно, что эта образованная и, как она сама говорит, интересующаяся психологией женщина абсолютно не считает вероятной возможность, что ее развод с отцом ребенка, как минимум, является одной из причин тех трудностей, которые возникли в ее отношениях с Лео. Подобное несоответствие вызывает подозрение психоаналитика о существовании здесь неразрешенных психических конфликтов, имеющих значение для данной проблемы и ее разрешения.

Напрашивается вопрос — почему мать Лео пыталась скрыть от меня развод? А точнее, у меняя сложилось впечатление, что речь шла не столько обо мне, сколько о ее желании избежать нового столкновения с фактом развода. Через неделю фрау Б. сама отвечает на этот вопрос. Она начинает рассказывать о своем браке, о разочарованиях и переживаниях, о том, что ее муж после рождения ребенка больше заботился о ребенке и о своих друзьях, чем о ней. Мать сосредоточилась на сыне, не желала спать с мужем, что еще больше осложняло их отношения. Когда ребенку исполнилось два года, желание уйти от мужа с ребенком приобрело конкретный характер. И в заключение фрау Б. рассказала, вся в слезах, как долго она мучилась этим решением, так как чувствовала, что не имеет права отнимать у ребенка отца. Несмотря на то что муж все реже бывал дома, Лео его тем не менее очень любил. Можно предположить, что это было именно то огромное чувство вины, которое и привело фрау Б. к полному отрицанию роли отца для Лео, а вместе с тем и значения развода, и она вжилась в представление о том, что ребенок не заметил изменений в семье. Иначе она, вероятно, не совершила бы столь важного шага и не смогла бы освободиться от ставшей невыносимой совместной жизни. Фрау Б., конечно, не одинака с ее конфликтом между личными чувствами и желаниями, с одной стороны, и родительской совестью — с другой. С огромным чувством вины по отношению к детям приходится бороться большинству родителей, решившихся на развод. Эти угрызения совести кажутся, на первый взгляд, удивительными, но они подтверждаются статистическими выводами. Тем не менее в Австрии распадается каждый третий брак и каждый десятый ребенок до своего четырнадцатилетия уже обременен переживаниями развода (СНОСКА: Loidl, 1985; Stary, 1989) (для ФРГ и Швейцарии цифры те же).

Исходя из данных, едва ли возможно расторгнутые браки, где есть дети, рассматривать в качестве единичных случаев. Сегодня родители, в одиночку воспитывающие детей, так же, как и приемные семьи, представляют собой нормальные варианты тенденции развития. Общественное мнение по данной социальной проблеме отражает двоякость конфликта разводящихся родителей: единодушное признание личного права избавления от несостоявшегося или неудавшегося союза резко противостоит точно такому же единодушному убеждению в том, что развод наносит непоправимый ущерб детям.

Педагогические размышления о разводе, которые часто близки к моральному его осуждению («родители обязаны прежде всего думать о детях»), находят поддержку в выводах эмпирических исследований, которые в последние десять — пятнадцать лет обращены к теме развода и значения его последствий для детей. Так, выясняется, что развод родителей и их новый брак чаще всего представляют собой первоначальную причину проявления симптомов, которые впоследствии заставляют родителей обращаться в детские психиатрические клиники (СНОСКА: Buhler/Kachele, 1978). Симптомы, проявляющиеся в основном после развода родителей, описаны в различных исследованиях: это прежде всего общее беспокойство, обжорство, бессонница (СНОСКА: Hanp.,Wallerstein/Kelly, 1980). Многие из детей начинают опять мочиться в постель (СНОСКА: Напр., Buhler/Kachele, 1978; Wallerstein/Kelly, 1980), снова и снова возникают проблемы с дисциплиной в школе и в семье (СНОСКА: Hanp.,Guidubaldi/Peny, 1985; Kalter/Plunkett, 1984), иногда даже воровство (СНОСКА: Напр., Buhler/Kachele, 1978), порой у детей развиваются психосоматические симптомы, такие, как боли в желудке, головные боли, угри и другие (СНОСКА: Hanp.,Doust, 1983; Wallerstein/Kelly, 1980). Большинство детей, чьи родители развелись, проявляет особую раздражительность: они все чаще испытывают чувства страха, беспокойства, печали (СНОСКА: Напр., Doust, 1983; Wallerstein/Kelly, 1980); почти у каждого ребенка наблюдается возрастание агрессивного потенциала, который разряжается на одном из родителей или на других детях (СНОСКА: Напр., Buhler/Kachele, 1978; Bernhardt, 1986; Guidubaldi/Perry, 1985; Kal-ter/Plunkett, 1984; Wallerstein/Kelly, 1980), некоторые реагируют, наоборот, усиленной зависимостью, а также отставанием социального и эмоционального развития (СНОСКА: Напр., Guidubaldi/Perry). Все эти симптомы часто сопровождаются снижением внимательности и ухудшением успеваемости (СНОСКА: Напр., Bedkower/Oggenfuss, 1980; Bernhardt, 1986; Guidubaldi/Perry, 1985; Leahy, 1984; Wallerstein/Kelly, 1980). Речь идет не просто о преходящих трудностях. Об этом говорит сравнительный анализ школьных успехов или профессионального образования детей из полных и неполных семей: последние гораздо реже учатся в средней или высшей школе и в результате получают более низкое профессиональное образование (СНОСКА: Knapp/Verzentnitsch, 1983; Napp-Peters, 1987; Wallerstein/Blakeslee, 1989).

Поэтому ничего нет удивительного в том, что часто родители, ради детей, отказываются от развода, особенно после предварительной консультации у специалистов, которые ставят на первое место благополучие детей и предупреждают родителей о последствиях развода для них. Да, возникает вопрос, является ли развод вообще, из педагогических соображений, делом ответственным.

Бесспорно, что многие матери и отцы не имеют возможности решать, разводиться им или нет, а именно, когда оказываются брошенными. Но также, исключая подобные случаи, невольно напрашиваются мысли по поводу утверждения основных противоречий между личными интересами и педагогической ответственностью в отношении развода: исследовательские материалы о последствиях развода не позволяют сделать обратных выводов о том, что пострадавшие дети не развили бы в себе подобных тяжелых симптомов, если бы их родители не разошлись. Такой вывод следует из исследований, сравнивающих развитие детей из разведенных семей с детьми, которые живут в полных семьях (СНОСКА: Напр., Napp-Peters (1987). Vergleich der Schulkarrieren von Kindern aus Zwei-Eltern- und Alleinerzieher-Familien). Эти сравнения обращают внимание на психологический климат в семье. Вероятно, невозможно разделить детей из разведенных семей и детей, родители которых постоянно ссорятся. В ходе своего длительного обследования Валлерштейн (СНОСКА: Wallerstein/Kelly, 1980; Wallerstein/Blakeslee, 1989) пришла к выводу, что скандалы между родителями вызывают у детей большой страх. Если даже такие ужасные сцены бывают редко, дети потом, спустя годы, все еще вспоминают о них, а также о боли и страхе, которые им тогда пришлось пережить (СНОСКА: Ср. также Wolchik, 1985). В некоторых, особенно тяжелых случаях, психические проблемы бывших — между тем уже находящихся в юношеском возрасте или взрослых — детей разведенных родителей уводят Валлерштейн к предразводному периоду и переживаниям, имеющим там место (СНОСКА: Cp. напр., «Die Geschichte von Larry» (Wallerstein/Blakeslee, 1989, c. 226 и далее)).

В последние годы появился ряд системно-теоретических инспиративных работ, направленных не столько на сам развод, сколько на конфликтные отношения родителей, которые после развода либо усиливаются, либо возникают вновь. Существует общее мнение, что дети, которые постоянно втягиваются в конфликт между родителями, оказываются в так называемом тяжелом конфликте лояльности, который предъявляет к ребенку слишком большие требования и наносит вред его душевному развитию (СНОСКА: С этой проблемой мы встретимся еще не раз). Этот упомянутый выше конфликт лояльности не является специфичным только для детей разведенных родителей, он характерен также для детей еще женатых родителей, но которые в ходе супружеских разногласий, сознательно или бессознательно, ищут в детях союзников.

Дети очень восприимчивы к перемене настроений родителей. Они чувствуют, когда один из родителей несчастен и страдает. Нередко такие дети возлагают на себя роль, так сказать, терапевтов брака, пытаются утешать родителей или одного из них или предпринимают попытки вновь примирить маму и папу (СНОСКА: Напр., Bernhardt, 1986; Wille, 1985a, 19866; Wolchik, 1985). Эти попытки начинаются зачастую уже задолго до развода. Бывает, что так называемые симптомы развода появляются у детей уже непосредственно перед разводом и зачастую несут подсознательную функцию отвлечения родителей от их проблем и предложение заняться ребенком сообща. Некоторые дети, пытаясь достичь этой цели, стараются как можно меньше досаждать родителям и как можно лучше себя вести (СНОСКА: Bernhardt, 1986; «Psychoanalytic inferences», 1983). Если предположить, что переживание физического и психического насилия, старания по примирению родителей и попытки чрезмерного приспосабливания могут нанести детям вред, то это значило бы, что следует поверить в то, что некоторые факторы, ьызывающие развитие «симптомов развода», влияют также на детей, воспитывающихся в конфликтных семьях.

Не доказывают ли однозначно против развода результаты обследований Бюлера и Кехеле, показывающие, что чаще всего причиной обращения к детскому психиатру является развод и новый брак несущего опеку родителя? Уже не говоря о ненадежной репрезентативности обследований в большинстве соответствующих консультативных учреждений, переменная величина консультация» является все же сомнительным критерием для психогигиенической оценки развода в сравнении с другими патогенными факторами. Каждый педагог и практикующий психолог в случаях трудновоспитуемости знают о предельном страхе родителей перед обращением к профессиональной помощи. Вероятно, столь высокое число разводов попадает под обследование частично также и потому, что родителям легче говорить о проблемах, возникших с детьми, тогда, когда они могут искать причины во «внешних событиях», таких, как развод, или перенести вину на другого, например, на желавшего развода, покинувшего семью супруга. Если же подобная очевидная причина отсутствует или нет возможности возложить вину на другого человека, тогда для родителей не остается ничего более, как искать причину в своей собственной несостоятельности. Результатом является стыд, который часто удерживает родителей от необходимости сознаться в собственных ошибках. Многие обращаются за советом, если вообще обращаются, только тогда, когда уже не видят иного выхода. Это характерно также для тех матерей или отцов, которые сами явились инициаторами развода. Но и тогда мы сталкиваемся, как это было с матерью Лео, с фактом отрицания части своей собственной вины в проблемах ребенка.

Есть и другой аргумент, который заставляет сомневаться в утверждении, что развод служит только («эгоистическим») запросам родителей и ни в коем случае не служит интересам детей, а именно: дети страдают больше всего тогда, когда видят родителей несчастными и недовольными. Конечно, это не значит, что счастливые родители уже автоматически являются хорошими родителями, но способность посвящать себя детям — основной критерий хорошего воспитания — уменьшается по мере того, как они чувствуют себя разочарованными, несчастными, обремененными личными проблемами. Часто бывает так, что для родителей, которые «в интересах детей» сохраняют немилый союз, ребенок, вместо того чтобы обогатить и сделать более радостной их жизнь, наполнив ее смыслом, становится как бы (конечно, подсознательно) виновником этой неудавшейся жизни. Такие отношения родителей и детей довольно амбивалентны (противоречивы) и соответственно этому проявляют большую готовность к (открытой или скрытой) агрессивности.

Конечно, родители, чей брак переживает кризисную ситуацию, должны были бы попытаться разрешить эти конфликты, прежде чем окончательно пойти на развод. В свете высказанных выше размышлений сохранение брака, даже в интересах детей, имеет смысл только тогда, когда родители ведут себя по отношению друг к другу уважительно, и конфликты представляются еще разрешимыми. Имеющиеся результаты обследований, во всяком случае, не оправдывают (часто высказываемого) мнения, что развод является решением проблемы только для родителей, а для детей, наоборот, причиной таковых.

Подобная моральная поляризация личных интересов и родительского долга превращает развод в грех. Куда приводит порожденное подобной точкой зрения чувство вины разведенных родителей, мы можем видеть на примере фрау Б. Для нее невыносимо само представление о том, что ее решение разойтись с мужем принесло ребенку, вероятно, непоправимое страдание. Исполнение законного желания, чтобы развод не нанес вреда Лео, явилось для фрау Б. необходимым условием освобождения от ставшего пыткой брака, постольку, что называется, развод не имеет права нанести ему вреда. Таким образом, любое негативное проявление поведения ребенка является угрозой душевному равновесию матери, которая подобное поведение должна либо скрывать, либо искать его причину в чем-то другом. Самое трагичное в ее подсознательном конфликте — психоанализ говорит в подобных случаях о (подсознательном) конфликте обороны — заключается в том, что фрау Б. тем самым отнимает у себя всякую возможность помочь своему ребенку в преодолении его кризиса развода.

II

Что могут в действительности сделать родители для того, чтобы защитить детей от травмирущего влияния развода или, по крайней мере, уменьшить его и реализовать надежду, которую дает расторжение неудавшегося брака, возможно, ставшего невыносимым также и для детей ?

Статистические данные о виде и частоте проявлений так называемых симптомов развода не могут оказать достаточной помощи, так как вид и тяжесть внешних симптомов еще ничего не говорят ни о характере проблемы страдания ребенка, ни о воздействии этой проблемы на отдаленное будущее. С психоаналитической точки зрения главную роль для такого заключения играют конфликты, которые скрываются за симптомами, или, иначе говоря, (бессознательное) значение симптомов (СНОСКА: Ср. экскурс в психоаналитическую теорию образования неврозов на с. 43). Без этих знаний невозможно ни понять истинной проблемы ребенка, ни определить, можно ли исчезновение симптоматики в действительности приравнять к преодолению конфликта. Вполне возможно, что эти конфликты в процессе развития или под влиянием изменения обстоятельств принимают иные формы выражения, более «тихие», менее навязчивые и легче воспринимаемые окружающими, но в то же время они продолжают обременять душевное развитие ребенка в качестве «невротической гипотеки». И наоборот, почти вся литература о последствиях развода для детей следует упрощенной концепции адаптации (Anpassungskonzept), при которой появление и исчезновение симптомов (что часто является просто непониманием оных окружающими) приравнивается к появлению или исчезновению психических проблем. Это характерно не только для опытно-статистических, но и для большинства «системных» работ по семейной терапии. Даже сама Валлерштейн, чей вклад в изучение проблемы развода может быть охарактеризован минимум как «психоаналитически инспиративный», после ее первых катамнезов оптимистически приходит к выводу, что симптомы у многих детей в течение пяти лет после развода сходят на нет и таким образом, по ее мнению, примерно 40% детей переживают развод вполне удовлетворительно (Wallerstein/Kelly, 1980). Но на основе своих дальнейших обследований тех же персон через десять — пятнадцать лет после развода (Wallerstein/Kelly, 1989) ученые вынуждены были признать, что развод даже у детей, которые сумели хорошо приспособиться, оставил глубокие следы.

«Беседа с Денизой, длившаяся три с половиной часа, дала мне понять, что мы исходили из неверных предположений» (с. 91). «Мы смогли обнаружить запоздалые результаты вытесненных чувств у детей разведенных браков только бЛагодаря нашему долгосрочному обследованию. У детей из нашей опытной группы, которые в переходном возрасте и в школе почти не имели проблем, вдруг неожиданно проявляются душевные кризисы. Только после того, как Дениза поставила нас в известность о своих страданиях, у нас родилось предположение, что у других молодых женщин могут быть такие же запоздалые реакции...» (с. 95). -—Вызывающее поведение ребенка не обязательно является невротическим симптомом. Если ребенок любит обоих родителей, то любое радикальное изменение жизненной ситуации, например, такое, как развод, должно повлечь за собой реакцию. Подобные реакции переживаний (В. Шпиль) (СНОСКА: Кконцепции «Реакциипереживаний» ср. Spiel, 1967 и с. 195 данной книги) часто выглядят как невротические симптомы, но тем не менее исчезают бесследно на новой ступени развития «Я», то ли под влиянием привычки, возраста, нового изменения жизненных обстоятельств, то ли в том случае, если ребенок получает педагогически-терапевтическую поддержку. Несмотря на то что вызывающее поведение само по себе не носит психодинамического значения («невротический симптом» в понимании «реакции переживания»), «простая» реакция переживания не освобождает нас от обязанности проявлять понимание к душевному состоянию ребенка. Клинический опыт показывает, что неправильная реакция окружающих на любое (нормальное) раздражение ребенка мешает переработке вызванного обстоятельствами переживания и в результате может даже спровоцировать душевные конфликты, которые в свою очередь возможно разрешить только еще более невротическим путем, т.е. путем бессознательных процессов обороны.

Итак, надо стремиться понять проблемы каждого конкретного ребенка, понять, какое значение имеет именно его способ реагирования на развод родителей, какие психические процессы вступают в действие и как могут эти предпосылки отразиться на будущем душевном развитии ребенка. И тогда становится возможным и исполненным смысла рассуждение о форме помощи этому ребенку в преодолении его конкретного кризиса.

Такого же рода понимание является доминантой и привилегией психоанализа. Но до сих пор психоаналитики занимались проблемами развода только в контексте индивидуальной патологии, т.е. лишь в тех случаях, когда некоторые пациенты или их родители пережили развод, который в ходе психотерапевтического процесса подвергся обсуждению. В силу такого ограничения на отдельных судьбах психоанализ не в состоянии раскрыть все свои возможности. Хотя исследования по теме развода, ориентированные на симптомы, мало способствуют интервенциям, способным к оказанию полноценной помощи, они — и это их главная заслуга — обращают наше внимание на то, что частичная потеря одного из родителей почти у всех детей приводит к ирритации в душевном равновесии, которая в свою очередь может вызвать к жизни невротические процессы с долгосрочным воздействием. Конечно, душевная проблема каждого ребенка является особенной. Но вместе с тем в порядке вещей, что психоаналитическое исследование большого числа индивидуальных судеб развода приводит к результатам, которые позволяют также сформулировать общие положения надиндиви-дуального значения. Можно предположить, что в свете такого значительного события в жизни ребенка как разъезд двух самых любимых и нужных людей особенно сильно проявляются определенные желания, фантазии, конфликтные положения и стратегии преодоления или, наоборот, происходит ограничение возможностей выбора, психических реакций, повышение запросов к своему поведению. Существует и иная возможность: если аналитические интересы познания окажутся направленными не только на ребенка, но также подвергнутся наблюдению проблемы персон, окружающих ребенка, их позиция, типичные интеракциональные образцы поведения и другие жизненные обстоятельства, то это позволит проследить взаимосвязь между детскими переживаниями и переработкой кризиса, с одной стороны, и внешними обстоятельствами, с другой. Хотя эта взаимосвязь не однозначна, тем не менее возможно построить предположения, при каких «внешних» обстоятельствах (СНОСКА: К «внешним» обстоятельствам относятся (в данной взаимосвязи) и «внутренние», под которыми имеются в виду психическое состояние родителей, их проблемы чувств и конфликты), какого рода переживания и какого вида переработка окажутся более вероятными для ребенка, а также какие душевные процессы будут вызваны к жизни и какие подавлены.

III

Подобные рассуждения привели в конце концов к решению провести психоаналитическое, вернее, психоаналитически-педагогическое исследование (СНОСКА: Упомянутыми выше вопросами психоанализ отходит от области своей практики: он продвигается от чисто терапевтических к педагогическим оценкам познания или к возможностям таких оценок. На заре психоанализа (в 20 — 30-х годах) применение психоаналитических теорий играло довольно большую роль в вопросах воспитания детей. Но именно в последние десять лет наблюдается истинное возрождение этой традиции «психоаналитической педагогики». К вопросу о сегодняшнем состоянии психоаналитически-педагогических исследований (см. Trescher, 1990; Horvath/Sheidl-Trummer, 1989)) о воздействии развода на психическое развите ребенка. Инициатива принадлежала Гаральду Лойпольд-Лёвенталю, президенту общества Зигмунда Фрейда в Вене и председателю Института прикладного психоанализа, официально выполняющего обязанности руководителя проекта. Отрегулировав все финансовые вопросы при участии юбилейного фонда Австрийского Национального банка, в конце 1986 года началась организационная подготовка к работе. В 1987 году на меня были возложены методическая концепция и руководство проектом, а затем была создана творческая группа (СНОСКА: Группа проекта состояла без исключения из психоаналитически подготовленных психологов и педагогов и из одной служащей социальной сферы, имеющей образование семейного терапевта (ср. с. 13)). Основу проекта представляла консультация для разведенных и разводящихся родителей. Эта консультация и была, собственно, организована специально для данного исследования, и расположилась на исторической территории: Берггасе, 19, кв. 5, т.е. в квартире, когда-то принадлежавшей Зигмунду Фрейду, которую, незадолго до того удалось заполучить Обществу Зигмунда Фрейда. В консультацию приходили родители, узнав об организации таковой из прессы, от учителей, воспитательниц детских садов, работников организации попечительства молодежи, от адвокатов и др.

Консультация была бесплатной, но всегда готовой помочь родителям в обстоятельном диагностическом обследовании детей. Хотя проект полностью соответствовал психоаналитическим требованиям, тем не менее мы не могли просто ограничиться только теоретическими рамками дедуктивного вывода гипотез и интерпретации результатов обследований. Важнейший предмет психоаналитического исследования — внутрипсихические, особенно подсознательные процессы, и в данном случае как у детей, так и у родителей, образуют связь со специфическими необоснованными утверждениями. В данном случае, из некоторых соображений, для наших научных планов не подходила «классическая» психоаналитическая методика обследования, т.е. обобщение психических данных в рамках психоаналитической терапии: прежде всего ограничение психоаналитическим лечением, которое часто связано с проблемой времени и финансирования, предоставило бы в наше распоряжение весьма определенную группу пациентов, это были бы в большинстве своем хорошо образованные и (или) чрезвычайно заинтересованные родители, которые решились бы для своих детей или даже для самих себя на психоанализ, и, кроме того, мы заполучили бы только тех детей, у которых развилась навязчивая и вызывающая тревогу родителей симптоматика. Помимо всего важно и то, что этот вид психоаналитического исследования хотя и предоставляет возможность ясного наблюдения психодинамики обследуемых персон, но все же, во-первых, при данных обстоятельствах было бы трудно добиться изоляции переменной величины «развод» после процесса, который занимает иногда месяцы, а порой и годы (к тому же в это время анализируемая персона также постоянно внутренне меняется), и, во-вторых, во время протекания терапии взаимосвязь между психодинамическим процессом и внешними обстоятельствами едва заметна. Из этих соображений мы решили использовать для наших целей метод обследования, основанный на проективных тестах, результаты которых обобщались с психоаналитической позиции и дополнялись психоаналитически ориентированными интервью с родителями (СНОСКА: Прежде, чем приступить к разговору о полученных нами знаниях, надо решить некоторые теоретические проблемы. В приложении к данной книге будут подробно затронуты эти вопросы, а также будут освещены выводы, полученные на методических заседаниях). В среднем мы встречались с родителями по 4 раза, каждый раз по 1,5 часа; с детьми мы беседовали по 3 — 4 раза (в зависимости от возраста) по 50 — 90 минут. Беседы или тесты обрабатывались и обобщались исследователем, а в заключение обсуждались на многочасовых заседаниях группы с учетом разработанного диагностического профиля проекта. Во время обобщения в первую очередь речь шла о психодинамических и интеракциональных проблемах в каждом отдельном случае, а также о необходимых и обещающих успех возможностях интервенций. Третьим шагом была беседа о результатах обследования с родителями, а при определенных обстоятельствах и с детьми. Во время этих бесед мы задавались целью избежать активирования (сознательного или бессознательного) сопротивления против результатов обследования, а там, где это не удавалось, такое сопротивление переработать, так как в беседах о тестах затрагивается информация, превышающая ту информацию, которая имеется у родителей, и эта беседа должна была углубить отношения родителей с обследователем и привести к психоаналитически-педагогической консультации. При интенсивном контакте данной цели возможно добиться за довольно короткое время, но иных родителей мы видели с большими интервалами, длившимися неделями или месяцами. Кроме того, осенью 1987 года мы организовали родительскую группу.

Само собой разумеется, консультация помогала детям и их родителям и оказывала ответную услугу за то время, которое они отдавали нам. Таким образом, для нас открылась возможность контроля (верификации) за результатами обследования. В заключение мы могли исследовать действенность, методы и шансы психоаналитически-педагогической консультации, которая, собственно, представляла собой нечто среднее между ориентированной консультацией и психоаналитической терапией (СНОСКА: К вопросу о методике психоаналитически-педагогической консультации для родителей с основным направлением — консультации для разведенных родителей — готовится к публикации особое издание).

Исследовательский процесс длился два года. За это время были основательно обследованы сорок детей и условия их жизни. Если учесть обобщения, сделанные психоаналитиком самостоятельно, как и беседы с родителями (которые привели к дальнейшим заключениям), то в общей сложности получится, что мы потратили на каждого ребенка от 35 до 40 часов. Полученные результаты были документированы в заключительном отчете проекта. С публикацией решено было подождать, пока не будут получены запланированные результаты обследования отдаленных итогов, для чего мы собирались пригласить тех же родителей и детей по прошествии трех-пяти лет после данного обследования. В промежутке я намеревался посвятить себя другим важным моментам работы и моей «нормальной» психотерапевтической практике.

Но произошло все иначе. «Развод» просто «не отпускал меня от себя». Благодаря прессе и успеху нашего вмешательства в некоторых очень тяжелых случаях, о которых нам сообщали адвокаты, занимающиеся семейным правом, а также благодаря устной пропаганде, в течение довольно короткого времени возник большой интерес к нашей работе в кругах специалистов немецкоязычных стран. Нас приглашали на доклады или дискуссии со специалистами различных дисциплин, которые занимались темой развода (психологами, педагогами, работниками социальной сферы, судьями). Я был приглашен на встречу с группой взаимопомощи разведенных родителей и одиноких матерей и отцов и, кроме того, многие разведенные родители или родители, которым предстоит развод, приходили ко мне на консультации. Благодаря этим контактам я вникал в новые области проблем, возникающих при разводе, мне пришлось столкнуться с неожиданными вопросами, мое внимание привлекали альтернативы, новые решения и идеи. Большую роль в принятии мною решения написать эту книгу сыграло сознание того, что полученные в ходе нашего проекта знания уже сейчас приносили большую пользу детям и родителям в их тяжелой ситуации. И когда мне, в период моих колебаний между намерением опубликовать книгу и ожиданием отдаленных результатов исследования, издательство «Маттиас Гюневальд» предложило издать книгу, я твердо решил написать ее уже теперь.

IV

Итак, как должна была выглядеть книга? Основным предметом научного исследования явилась психодинамика переживания развода ребенком, которая должна была, во-первых, показать вероятные отдаленные по времени последствия и, во-вторых, дать объяснение взаимосвязи между психическим развитием и «внешними» (принципиально тоже изменяющимися) обстоятельствами. Каждое переживание имеет сознательное и подсознательное измерения; оно зависит от актуального психического состояния, истории индивидуума и его отношений с окружающими в настоящем и прошлом; отношения внедряются в субъективные структуры и изменяют их, а те в свою очередь формируют эти отношения; за ними же стоят индивидуумы (в данном случае прежде всего родители) с их сознательными и подсознательными конфликтами. Комплексность данного предмета требует разъединения .соединенности психодинамических факторов и их последовательного описания. В связи с этим напрашивались прежде всего две испытанные формы. Первая состоит в том, чтобы приблизиться к комплексу происшедшего с различных, четко определенных точек зрения. Например, развод в (подсознательном) переживании ребенка / бессознательные аспекты в проективном тесте , развод в переживании матери, отца, интеракциональные аспекты отношений «родители-ребенок», «мать-ребенок», «отец-ребенок» и т.д. Затем, в заключение — глава об эмпирических данных анализа последствий долгосрочного характера, о педагогических и терапевтических формах интервенции. Второй метод должен был представлять собой ряд конкретных историй, искусно отобранных по признаку специфически важных моментов, как это сделала Валлерштейн в своей последней работе (Валлерштейн/Блакеслее, 1989).

Проблема первой систематики заключается среди прочего в том, чтобы разделить различные перспективы, которые фактически зависят друг от друга, для того чтобы соответствовать требованиям, которые — рядом с теоретическим интересом — руководили общим исследовательским процессом и моей собственной психоаналитически-педагогической работой: научиться лучше понимать проблемы детей, матерей и отцов во всем их комплексе взаимозависящих обстоятельств. С первого взгляда, этот метод исследования кажется вполне соответствующим данным требованиям. Но все же опасность состоит в том, что внутренняя зависимость между единичными феноменами и различными единичными судьбами трудно реконструируема для дилетантов от психологии. «Понимание», базирующееся только на единичных случаях, очень легко может привести к селективным и неправильным обобщениям. Например, совсем недавно одна мать жаловалась мне, что ее разведенный муж во время посещений не только полностью на стороне сына, когда тот жалуется на воспитание матери, но и открыто, в присутствии мальчика, критикует ее педагогическую позицию. Когда с ним заговорили об этом, отец признался в том, что это так и, повернувшись к своей бывшей жене, сказал: «Если бы ты читала книгу Валлерштеин, то знала бы, что у мальчиков, выросших под влиянием матери, со временем возникают проблемы с установлением своей сексуальной идентичности». Да, это утверждение отца в известном смысле довольно точное, но, конечно, мало пригодно в качестве оправдания его поведению. Мы все же думаем, что, проявляя такую лояльность по отношению к мальчику и выступая против своей бывшей жены, он скорее создает новые проблемы, чем помогает решить уже имеющиеся.

В результате этих размышлений я пришел к заключению пренебречь единой систематикой и вместо этого подчинить композицию книги цели понимания или, вернее, инициации возможности понимания и по ходу действия развивать работу новыми аспектами и одновременно ее дифференцировать. В основной структуре преподносится в известной степени послеразводная ситуация ребенка, который должен преодолеть это жизненное изменение (первая часть), прошлое, имеющееся внутри «комплектной» семьи, которое обнаруживается «позади» психологического настоящего (вторая часть), и будущее в измененных разводом жизненных обстоятельствах, в которое ребенок вносит прошлое и настоящее как капитал или гипотеку (третья часть). Каждую из этих частей я использую для того, чтобы обратить внимание на определенные аспекты комплекса обстоятельств психического переживания в его видимой части, которые, как я .надеюсь, читатель может «воспринять» в следующих частях данной работы. Основу первой части составляет конфликтная динамика переживаний развода и развитие отношений «мать-ребенок» после развода. Роль отца (СНОСКА: Собственно говоря, речь в данном случае должна идти не о матери и отце, а о имеющем право опеки и не имеющем права опеки (живущим отдельно) родителе. Но поскольку число отцов, имеющих право опеки, очень невелико, я позволю себе, из соображений удобочитаемости, и далее говорить о «матери» и «отце». Во всяком случае не следует забывать, что ситуация опекающих или одиноких отцов во многих отношениях отличается от находящихся в этом же положении матерей. Я вынужден пренебречь совершенно специфичными проблемами таких отцов, так как для полноценного их исследования очень недостает эмпирического материала. В обследованных нами случаях таких отцов было чрезвычайно мало, так что их число просто растворилось в общей массе и к тому же почти все они жили с новой партнершей и часто начиная уже с предразводного периода) будет освещена в данном отрезке в первую очередь с позиции разделения семьи и (или) его внезапного отсутствия в повседневной жизни ребенка. Различные проявления реакции детей на развод и то, как они преодолевают первые два года, указывают через настоящее в прошлое на различное развитие судеб перед разводом. Эта вторая часть выдвигает на передний план особенности психического развития в свете предположения прекративших существование любовных отношений между родителями. Я обсуждаю возможное влияние конфликтных отношений между матерью и отцом на душевное развитие ребенка в различных фазах его развития. Этот психологический взнос развития раскрывает перед нами три момента познания: во-первых, проблемы ребенка при разводе начинаются ни в коем случае не с развода, как такового, во-вторых, мы получаем представление о возрастной специфике проблем, которые может принести с собой развод, в-третьих, очень важно, каким образом на развитие ребенка влияет значение, которое тот придает разводу родителей и как он его преодолевает.

Третья часть книги начинается, как и первая, в момент развода, рассматривает развитие ребенка не столько в аспекте расторжения семьи, сколько в аспекте изменившихся взаимоотношений. Кроме специфических проблем ребенка в отношении посещений отца, особенно большое внимание посвящаю я в этой части книги проблемам отношений между родителями в связи с разводом. Решение данной проблемы (хотя бы частичное) представляет собой ключевую позицию в создании необходимых условий для развития ребенка, которые должны способствовать рождению надежды, а не разочарованию. Я не обсуждаю, напротив, специфических проблем, которые приносит с собой новый брак родителей. Здесь речь идет о событии, психодинамическое влияние и взаимосвязи которого столь же сложны и многогранны, как и проблемы развода, и обсуждение его вышло бы далеко за рамки нашей книги. Хотя в этой работе частично и затрагивается данная проблема (СНОСКА: Ср. с. 192, 316 и прежде всего с. 341), но основательному ее рассмотрению будет посвящена дальнейшая публикация.

Другая формальная проблема возникает из вопроса, как встретятся с книгой читатели с различной степенью подготовленности в психоаналитических теориях и образцах психоаналитического мышления. Хотя я и позаботился о доходчивости как языка, так и изложения, что должно сделать возможным спонтанное понимание без необходимости обращения к обобщенным теориям (где это требуется, систематические объяснения даются в скобках или в сносках), но иногда тем не менее невозможно обойтись без определенных теоретических положений или знакомства с соответствующими понятиями. Для того, чтобы в подобных случаях не перегружать текст теоретическими пояснениями, я решил в интересах читателей, которые не особенно близко знакомы с психоанализом, представить теоретический материал в форме экскурсов. Используемые истории отдельных семей и детей, вернее сказать, отрывки из этих историй, стоят не так, как в упомянутой выше книге Валлерштейн, не обособленно, а служат живому повествованию. Их надо понимать не как эмпирическую легитимацию представленных результатов обследования, а как иллюстрации, которые должны помочь заинтересованному читателю установить взаимосвязь между изложенными феноменами и его собственной ситуацией. Критически заинтересованный читатель найдет в приложении подробные обобщения теоретических и методических положений обследования, которые легли в основу данной книги.

ПАПА И МАМА РАЗВОДЯТСЯ

Психологический момент развода

Мы хотим понять, как ребенок переживает развод родителей, вернее, как различные дети воспринимают его или какие именно реакции и при каких обстоятельствах являются наиболее вероятными. Что, собственно, должны мы понимать под «переживанием развода» в сравнении с другими подобными переживаниями? Юридический акт развода, конечно, не может иметь этого значения» по той причине, что для ребенка не играет непосредственной роли, женаты его родители официально или состоят в неофициальном браке, который, естественно, не может быть и расторгнут. Но даже, если родители и были женаты, юридический развод играет в семейных отношениях лишь второстепенную роль. Бывает, что проходят месяцы или даже годы между фактическим и официальным разводом. Нередко бывает и так, что после развода родители еще продолжительное время живут вместе. Я знаю одну супружескую пару, которая развелась, когда дочери было девять месяцев. Сегодня девочке восемь лет, а родители живут до сих пор вместе.

Итак, мы приходим к выводу, что развод родителей необходимо дефинировать как «психологический момент развода». Это ставит нас перед фактом, что многим разводам предшествуют долгие конфликты родителей, во время которых они могут не раз на время расставаться.

Такие временные расставания между тем играют роль в жизни каждого ребенка. Отец Ганса находится по несколько месяцев в году в заграничных командировках. Является ли Ганс по этой причине в психологическом смысле «ребенком расторгнутого брака»? Отец Биргит работает ночью. Когда в пять часов вечера бабушка забирает ее из детского сада и приводит домой, отца уже нет дома, он ушел на работу. Утром, когда девочка уходит из дому с мамой, он еще спит. Биргит видит отца только в выходные. Является ли она тоже «ребенком развода»?

Следует обратить внимание, что здесь речь идет о разлуках, причиной которых является жизненная необходимость, а не конфликты родителей. Но такой критерий также недостаточно состоятелен: маленькие дети не понимают этой разницы. Кроме того, часто бывает и так, что подобные рабочие командировки отцов являются (подсознательно), так сказать, «разводами», поскольку они дают возможность как можно меньше времени проводить в семье и максимально перенести свои жизненные интересы в область профессии. Но бывает и наоборот: однажды мать Марио взяла сына, которому было шесть лет, и переехала к подруге, потребовав развода у мужа, после того, как узнала о его супружеской неверности. Ребенку она сказала, что в их квартире ремонт, папа живет сейчас у своей матери, так как квартира подруги слишком мала для них всех. «Ремонтные работы» продолжались многие недели, потом «папа продал квартиру» и поскольку Марио не прекращал спрашивать об отце, ему сказали, что папа работает сейчас в другом городе. Это продолжалось почти два года, пока Марио не увидел, наконец, своего отца и не узнал, что его родители развелись. В какой момент пережил Марио развод? Безусловно, не в момент их переезда к маминой подруге. До тех пор он был в гостях у тети Моники, которая его очень любила. Он гордо рассказывал также своей подружке, что после ремонта у них будет самая прекрасная квартира на свете. (Мама даже обещала, что его комната будет оклеена обоями с картинками из его любимого мультфильма.) Изложенные выше примеры говорят о том, что продолжительность развода также не является критерием переживания развода. Есть дети, которые с нетерпением месяцы и даже годы ожидают возвращения отца или матери. Они печалятся, но тем не менее остаются здоровыми. А есть и такие, которых уже на второй день после развода, словно подменили. Это зависит от того, как ребенок понимает развод: уходит папа (или мама) навсегда или он (она) вернется обратно. Что отличает развод от всех других видов разлуки (за исключением смерти одного из родителей), это окончательность, необратимость или же изменение привычных жизненных обстоятельств. Обычно эта ситуация возникает тогда, когда ребенку сообщают, что «папа и мама разводятся», что «папа (или мама) уезжает навсегда», что «папа (или мама) не будет больше с нами жить» и так далее. Это обстоятельство превращает развод в утрату и такое переживание потери одного из родителей отличает разлуку путем развода или смерти от всех других видов разлук. (Более того, опыт развода и смерти одного из родителей с этой точки зрения имеет так много общего, что нет ни единого критерия, по которому их можно было бы отличить друг от друга. Особенно характерно это для детей до семи-восьми лет, которые еще не понимают, что такое смерть и воспринимают ее как «уйти навсегда».)

Итак, я предлагаю момент осведомления детей о состоявшемся или предстоящем разводе дефинировать как «психологический момент развода». В случаях с маленькими детьми, которые еще не способны понимать, или с детьми, родители которых дают неясные или косвенные объяснения внезапному отсутствию отца или матери, невозможно установить непосредственную связь психологического момента развода с однозначным внешним событием, которым является информация о разводе. Об этом красноречиво говорят примеры пострадавших детей. Девятилетняя Габи до сих пор хорошо помнит, как родители сообщили ей, что они разводятся. Габи было тогда ровно четыре года и она думала, что развод имеет что-то общее со стрижкой волос (в немецком языке «scheiden lassen» — «разводиться» и «Нааге schneiden» — «стричь волосы» звучит очень похоже. Прим. переводчика). То обстоятельство, что папа больше с ними не живет, она никак не могла связать с «разводом». Год спустя, однажды после ссоры с бабушкой, девочка начала плакать и кричать: «Когда папа, наконец, снова переедет к нам?» и получила ответ: «Папа навсегда останется в Л. Ты же знаешь, что твои родители развелись!» Для Габи именно этот день оказался днем развода. Марио, который был матерью неверно информирован (см. выше), примерно через год начал сомневаться в объяснениях матери, ее подруги и бабушки с дедушкой. На протяжении долгих месяцев он думал о том, что делает сейчас его отец за границей, представлял себе экзотические страны, приключения, которые там случаются, и в которых он сам, фантазируя, принимал участие. И он рисовал в своем воображении тот чудесный день, когда папа вернется обратно. Но увиливающие ответы, чувство неловкости или раздражения, с которыми взрослые реагировали на его вопросы, изумляли Марио. Папа не присылал никаких открыток, что он обычно делал раньше, когда куда-нибудь уезжал. На протяжении нескольких недель надежда на возвращение отца сочеталась в его сердце с растущим сомнением, но постепенно становилась слабее и слабее, пока совсем не исчезла. Это и был момент развода для Марио. Внешне выглядело так, что ребенок вдруг перестал спрашивать об отце. Тем удивительнее было для матери, что Марио вдруг, четырнадцать месяцев спустя после фактического развода, «без какой-либо внешней причины» начал вести себя испуганно и агрессивно, как маленький ребенок.