Усиление «старых» симптомов

В дополненных теоретических замечаниях к реакциям переживаний (см. с. 195 и далее) я указывал на то, что элементы реакций переживаний, т.е. видимые симптомы, состояния аффекта, изменения поведения сами по себе являются подсознательными образованиями компромисса, которые дедуктируются из ранних, уже преодоленных, но по причине развода вновь активированных конфликтов. Они исчезают, если актуальная ситуация теряет свою угрожаемость. Но может оказаться и по-другому, когда есть единственная возможность эти «старые», накопленные до развода конфликты живущих внутри страхов отразить только при помощи образования невротических симптомов и формирования определенных черт характера. Мы часто наблюдали, что эти дети на известие о том, что родители разводятся, реагируют «просто» усилением (уже имеющейся) симптоматики73; агрессивные дети становятся еще агрессивнее, подверженные фобиям выказывают еще больше страха и усиливают или развивают свои стратегии избегания, недержание мочи проявляется еще чаще и т.д. Интересно, что родители этих детей часто рассказывают, что развод на их дочь или сына, кажется, не произвел большого впечатления. Но мы уже говорили подробно, что отсутствие признаков проявления разочарования, тоски, гнева, чувства вины и страха еще не говорит о том, что ребенок, действительно, не испытывает всех этих чувств (ср. гл. 1.2). При обследовании одной из групп детей, казалось бы не реагирующих на развод, создалось впечатление, что здесь имеет место скрывание реакций переживаний — исходит ли это от родителей или от самих детей, — т.е. на место обычных реакций переживаний выступает усиление обычной старой симптоматики. И это происходит особенно в тех случаях, когда между разводом и внедрившимися перед разводом конфликтами — прежде всего эдиповой фазы развития — наблюдается большая схожесть в отношении переживаний. Развод в данном случае является не столь новым самостоятельным пугающим событием, сколь в известной степени повторением уже пережитой и продолжающейся в подсознательном ситуации опасности. И дети реагируют тем, что усиливают свои привычные и «проверенные» механизмы борьбы со страхом.

Я не дифференцирую в дальнейшем замененные симптомы и невротические образования характера. К чаще всего встречающимся инфантильным невротическим образованиям ср., напр., с. 176 и далее.

Если это получается, то симптоматика усиливается или развивается. Страхи, дополнительно вызванные разводом, будут пойманы или связаны, чем ребенку — во всяком случае на определенное время — удается удержать свое (пусть далее невротическое) равновесие и избежать таким образом реактивно переживательных изменений своих чувств.

Здесь имеется в виду та группа детей, которая выдерживает развод, действительно, без большой душевной ирритации. У окружающих, которые, можно сказать, уже привыкли к симптоматике детей, и она, возможно, не производила на них особенного впечатления (ср. с. 178 и далее), создается мнение, что развод не повлиял на ребенка каким-нибудь особенным образом. Описанное повышение симптоматики, о котором говорилось ранее, указывает на усиление отражения страха. Чем массивнее оборона, тем меньше вероятность, что ранний травматический опыт может «коммуницировать» с позднейшими переживаниями, т.е. положительный опыт зрелого «Я» ребенка может смягчить кошмар прежних переживаний (минимум частично). Итак, развод в определенной степени приводит к «фиксации» ранне-инфантильных конфликтов или к их невротическому разрешению. С психологически-педагогической или с психогигиенической точки зрения речь здесь идет в группе «усиление старых симптомов» о классе феноменов развода, которые оцениваются как далеко невыгодные, но вместе с тем как очень живучие реакции переживаний. Для того, чтобы повлиять на долгосрочное воздействие развода у этих детей, недостаточно при помощи консультации или без оной создать для ребенка благоприятные условия. Фиксация старых невротических конфликтов может быть разрушена (СНОСКА: Это действительно, как минимум, для детей старше семи лет. У маленьких детей между тем тоже можно достигнуть психотерапевтических эффектов (в психоаналитическом смысле), но путем психоаналитической работы с родителями (ср. к этому: Datler, 1985; Figdor, 1989; Furman, 1957; Jacobs, 1949)) только при помощи психоаналитической терапии. Несмотря на то что в основном в тех случаях, когда психотерапия необходима, рекомендуется начать лечение как можно скорее, для этой же группы детей было бы правильным, наоборот, подождать от двух месяцев до года из соображений, о которых мы еще будем говорить (ср. с. 221).

Как уже упоминалось, здесь речь идет об общих направлениях для всех «классов» реакций на развод. Невозможно провести четкую границу между «реакциями переживаний» и «усилением симптоматики». На практике это выглядит так: не все реакции переживаний, создающие или сопровождающие симптомы, порождаемые среди прочего частично «старыми» конфликтами, могут быть уничтожены выгодным, освобождающим от страха стечением обстоятельств, напротив, определенный «остаток» фиксированных старых конфликтов остается. Вместе с тем ожидается, что вызванные разводом чувства и аффекты тех детей, которые реагируют «усилением симптоматики», окажутся втянутыми в усилившуюся невротическую оборону не полностью, а так, что можно будет наблюдать «остатки» реакций переживаний. Наконец, напомним, что граница между невротическим и неневротическим разрешением конфликтов также нечеткая, поэтому нелегко сразу решить, идет ли речь в реакциях ребенка на развод о «новом» симптоме или об «усилении» старого, имеем ли мы дело с преходящим отражением (реактивно переживательно) активированных «преодоленных» прошлых конфликтов или с простым обострением продолжения все еще невротического отражения старых конфликтов. Различение имеет, однако, не только теоретическое, но и практическое значение: ответ на вопрос, где именно на координате «реакции переживаний — усиление симптоматики» лежат реакции переживаний определенного ребенка — ближе к реакциям переживаний или ближе к усилению симптоматики, — ведет к совершенно различным решениям относительно мер, к которым следует прибегнуть, чтобы помочь ребенку преодолеть переживание развода и предотвратить развитие больших долгосрочных нарушающих развитие последствий.

Спонтанная травматизация

На примере Манфреда и Катарины (гл. 1.4) мы подробно рассмотрели симптоматику спонтанной травматизации. На первый взгляд, эти дети не очень отличаются от детей с особенно острыми реакциями переживаний. И все же мы здесь имеем дело с другим психическим событием. Страхи, которыми дети обычно реагируют на развод, это всегда страхи перед чем-то, а именно, перед совершенно конкретной опасностью: это страх, что они никогда больше не увидят папу, что они могут ранить или потерять маму, страх перед расплатой и так далее. Речь идет, таким образом, о страхах, которые сигнализируют опасность, на которую ребенок может ориентироваться и которую ребенок может еще предотвратить, и если сознательных стратегий оказывается недостаточно, он реагирует вытеснением влечений, образованием реакций или внедрением механизмов обороны. И напротив, когда развод воспринимается ребенком как опасность, которая уже произошла, и эта опасность соединяется с его представлением о полной потере и собственной беззащитности, в этом случае речь идет уже о травматическом срыве. В таких условиях приобретенная (невротическая или неневротическая) система обороны может придти к основательному срыву. Можно сказать, реакции переживаний и подсознательные процессы обороны заняли место пред-травматических и травматических срывов после катастрофы. Травматические срывы также выражаются в страхе. Но это панический страх, страх перед своего рода затоплением возбуждением, которому «Я» ничего больше не может противопоставить, экзистенциональный страх перед концом, которому ребенок, в своей беспомощности, не может больше противостоять. По нашему опыту, вероятность столь драматического переживания развода родителей особенно велика, когда ребенок верит, что он может потерять или уже потерял свой первичный любовный объект. У маленьких детей это чаще всего мать. Но, как мы уже знаем, в силу компенсационного процесса триангулирования (ср. гл. 5.5) эта функция принадлежит также и отцу или системе «мать + отец», что вселяет в ребенка надежду на возможность жить увереннее и чувствовать себя защищенным.

Спонтанно травматизированные дети разводов временно живут в ирреальном, чудовищном мире. При этом сопровождающие симптомы не являются, как при реакциях переживаний, (частично модифицированными) образованиями компромиссов старых конфликтов. Аффекты, чувства и поведение больше соответствуют психотическим картинам состояния, т.е. являются реакциями на «внутренний мир», который в ходе срыва «Я» (и его способности обороны) потерял контакт с «реальным» миром». И все же помощь, которая так необходима детям, чтобы выйти из своего кошмарного мира, существенно отличается от той помощи, в которой нуждается каждый «нормально» реагирующий ребенок после развода: пострадавшему ребенку реальность должна быть в известной степени «доказана», ему должны быть предъявлены доказательства в том, что он ошибся, что мир все еще стоит на месте, хорошая мать и хороший отец продолжают существовать, плохая мать и плохой отец их не поглотили, что собственное тело невредимо, что радость и удовольствие все еще возможны. Это, может быть, и удастся при благоприятных обстоятельствах, прежде всего, если родители в состоянии освободить ребенка от появившихся архаичных «разделенных» представлений и даже после развода, предоставить в его распоряжение (пусть уже измененную) триангулированную систему отношений (СНОСКА: Исходя из того, что психическая диспозиция не полностью уничтожается ранней травматизацией).

Часто встречающуюся форму непосредственных реакций на развод образует промежуточная позиция между реакциями переживаний и травматизацией. В известной степени эти дети колеблются между чувством предстоящей опасности и чувством, что катастрофа уже произошла. В отношении этой «межгруппы» создается впечатление, что бросающийся в глаза характер поведения хотя и не следует из активированных конфликтов, как большинство реактивно переживательных симптомов, но и не является результатом травматического срыва. Скорее, кажется, что это поведение как раз служит отражению такого срыва, поскольку такие дети прибегают к мерам, имеющим первичной функцией доказывать самим себе, что мир все еще стоит на месте. Впечатляющий пример тому — «убегание» восьмилетней Ирис, которое так поразительно напоминает игру маленьких детей в прятки, но смысл которой не в том, чтобы хорошо спрятаться, а в том, чтобы тебя (как можно скорее) вновь нашли. Это убегание-игра в прятки, которая приводила семью в смятение, девочка повторяла каждый раз в новых вариантах. Однажды она не пришла домой после школы, в другой раз она собрала свои вещи и сказала, что переезжает к отцу, который живет за двести километров от города, потом как-то после обеда она закрылась в своей комнате и не подавала никаких признаков присутствия. Конечно, такое поведение имеет сильные агрессивные компоненты. Но удовлетворение, с которым Ирис после всех волнений и тревог, прежде всего со стороны матери, позволяла себя найти, говорит о том, что при этом симптоме речь идет о чем-то другом, а именно, каждый раз о новой инсценировке (и одновременно об отрицании) травматического представления о потере матери. Если Ирис повезет всегда оказываться найденной, только потому что ее мать не потеряет терпения и дальше будет ее «искать», то девочка сможет со временем получить уверенность в том, что она «не потеряна», и тогда для нее станет возможным отказ от симптома. Но часто такие образцы поведения приобретают хронический характер, особенно если так называемая вторичная победа болезни, т.е. полный удовольствия симптом сам по себе, очень велика: удовольствие быть в центре забот и внимания окружающих или удовлетворение агрессивных импульсов, что случается особенно часто именно тогда, когда мать в критическое время после развода не в состоянии воспринимать гнев и упреки ребенка, как и его регрессивные потребности, без агрессии со своей стороны. Если подобный образец отношений станет привычным, несмотря на то что это при благоприятных обстоятельствах смягчит кризисное обострение послераз-водных отношений матери и ребенка и позволит избежать последующего срыва обороны, но тем не менее без вмешательства профессиональной психотерапевтической помощи, он едва ли будет разрешим. Если же подобные нарушения отношений останутся неизлечимыми, то они составят основу будущего долгосрочного развития невротического характера. Есть люди, которые свою личную и общественную жизнь строят подобно «игре в прятки». И поскольку будущий супруг ставшего взрослым ребенка развода редко бывает в состоянии проявлять способности и терпение матери и рано или поздно, разочаруясь, прекратит «поиск», то подобные диспозиции характера в последующей жизни приведут к неудовлетворенности и (психическим) заболеваниям. Такая «межпозиция» между реактивно переживательным и травматическим страхом у многих спонтанно травмированных детей развода образует переходный пункт восстановления. Но хотя окружающим и удалось установить новый контакт детей с реальностью настолько, что они убедились в том, что жизненно необходимые отношения все еще сохраняются, что они сами все еще живут и остаются жизнеспособными, что они могут защищаться от опасностей и т.д., но чего не смогли сделать взрослые, так это внушить ребенку уверенность, что катастрофы все же не произойдет. Вспомним, например, о Манфреде, который первое время после развода бросался как «ненормальный» на всех окружающих, даже на своих соучеников. Это поведение, сформированное растерянностью и страхом, со временем стало исправляться. Но у Манфреда все еще осталось большое желание провоцировать агрессивные конфликты, в которых он мог бы доказывать свое превосходство. Как и «игра в прятки» Ирис, это поведение напоминало инсценировку, в данном случае инсценировку (пока еще) не состоявшейся кастрации.