Любовь ребенка к разведенному супругу причиняет боль и вселяет страх
Я спросил мать Якоба, как она считает, что за интерес отцу настраивать ребенка против нее. Она ответила, что тот не может пережить, что она путем развода освободилась от его деспотизма, что он должен был оставить ей сына, которым так гордился, что он ее за это ненавидит и хочет «отбить» у нее ребенка. Так или приблизительно так интерпретируют почти все матери или отцы своих бывших партнеров, которых обвиняют в настраивании детей против них. Речь всегда идет об остатках чувства ненависти и желания мести, об отражении вины и потребности владеть ребенком одному или о страхе совсем потерять ребенка или его любовь. Эти интерпретации стоит оценить с двух сторон. Там, где у нас была возможность работать одновременно с двумя родителями, выяснилось, что хотя подобные интерпретации и были зачастую верными, но речь здесь шла не о сознательных позициях и стратегиях. Как и мать Якоба, эти родители вовсе и не знали о том, что это они в дурном свете выставляли своего бывшего супруга перед ребенком. Они считали, что уже смирились со своим разочарованием или, по крайней мере, что они не перекладывают его на детей. И они придерживались мнения, что ребенок должен любить обоих родителей. При помощи психоаналитической консультации они смогли вскоре вновь открыть в себе лишь поверхностное вытеснение чувства ненависти, обиды и вины1-и признаться в желании одному владеть любовью ребенка (или в страхе его потерять). Далее, на интерпретацию матери Якоба^ стоит обратить внимание и потому, что она характеризует не только отца, но также и ее собственную (прежде всего подсознательную) душевную ситуацию. В принципе надо только прислушаться, чтобы услышать остатки ярости по отношению к бывшему партнеру, тайное удовлетворение оттого, что тот тоскует по ребенку, но также и страх, а вдруг ему все же удастся отнять у нее сына или его любовь. Так, в «теории настраивания» открываем мы довольно важную часть «психологической правды». В общем-то это случается довольно редко, когда отцы или матери сознательно и целенаправленно пытаются восстанавливать детей против другого родителя. Но в отличие — и обычно со стороны обоих родителей — «настраивание детей против» часто является повседневным признаком послеразводных отношений как подсознательный концепт действия; Потому что оно служит типичной психической проблеме, которая — хотя и ее размер, и значимость и различаются от случая к случаю — характерна почти для всех разведенных родителей. Непреодоленные агрессии против бывшего партнера, угрожающее чувству собственной полноценности чувство вины и страх после партнера потерять еще и ребенка спрессовываются в неспособность реагировать на продолжающуюся любовь ребенка к другому родителю без чувства обиды, ревности и гнева, не говоря уже о том, чтобы эту любовь поддерживать. И они приводят родителей к борьбе за расположение детей, их лояльность и исключительность их любви. При этом хорошие и интенсивные отношения с другим родителем кажутся реальной опасностью, которая должна быть исключена или которой необходимо помешать. Между тем эта борьба ведется совершенно открыто. И чем лучше родители информированы, что называется, чем лучше им известно, как важны для ребенка после развода оба родителя, тем к более сильным и более субтильным методам борьбы они прибегают. Эти отцы и матери, сохраняя представление о себе как о готовых к кооперированию, полных чувства ответственности родителях, всю вину за ошибки в кооперировании перекладывают на другого.
Чего эти родители, конечно, не знают, так это того,что они в этой борьбе являются самыми большими врагами своим собственным интересам. Потому что, как мы уже не раз говорили, чем реже видит ребенок не живущего вместе родителя, тем больше растет в нем тенденция его идеализации. Это характерно также для детей, которые по каким бы то ни было причинам сами не желают поддерживать контакт с отцом. Идеализируется в этом случае не конкретный, действительный отец, а его место занимает идеал совершенного родителя, включающего в себя для ребенка обоих — отца и мать. И чем ограниченнее возможности ребенка жить в триангулярных отношениях, тем амбивалентнее, что называется, агрессивнее окрашиваются его отношения с тем родителем, с которым он живет. Относительно изолированные отношения между одинокими матерями и их детьми, и прежде всего если ребенок один, часто носят открыто садо-мазохистский характер: мать и ребенок чувствуют себя жизненно зависимыми друг от друга и борются, мучая друг друга там, где это только возможно. И наоборот, отцы, не несущие опеки, в борьбе с матерью за любовь ребенка, подвергают себя той опасности, что дети, недостаточно созревшие для конфликта лояльности, могут принять решение в пользу субъективно более важного родителя — и это чаще всего мать — и прекратят дальнейший контакт с отцом (или обратное, если ребенок живет с отцом). Только в редких случаях бывает так, что кому-то из отцов удается так настроить ребенка, что тот отворачивается от матери. (В этих случаях, однако, добавляются и другие факторы обременения отношения к материнскому объекту, которые непосредственно не зависят от влияния отца.) Для того чтобы прийти к такому отстранению, которое очень похоже на разлуку, ребенку не остается ничего более, как искоренить из своего сердца все доброе, что означает или означала когда-то мать. Но это имеет катастрофические последствия для его дальнейшего развития. (А также является одной из причин, почему на детей нельзя возлагать ответственность за решение, с кем они хотят жить. Ср. к этому также ниже, с. 323 и далее.)
9.5. «У отца ему разрешается все, а я, получается, злая!»
Эта проблема знакома почти всем матерям (или воспитывающим отцам — по отношению к матери). В то время как на их плечах лежит ответственность за посещение школы и школьные успехи, в то время как служебный долг и домашние обязанности ограничивают время, проводимое вместе с детьми, и возможности общения, в то время как семейный бюджет бывает весьма ограничен, «воскресные» и «отпускные» отцы (или матери) пользуются в сравнении с этим известными преимуществами. Они могут баловать ребенка, неограниченно предоставляя ему то, что в повседневной жизни обычно получить невозможно. Родители, с точки зрения ребенка, имеют всегда две стороны: одну радостную, дающую, помогающую и другую — ограничивающую и запрещающую. В условиях разведенных семей часто получается так, что все бремя ограничений ложится на плечи того родителя, который живет с ребенком, в то время как другой может играть роль «идеального» отца (или «идеальной» матери) и порождать у ребенка иллюзию, что жить с ним (с ней) было бы намного приятнее. Часто дети и выражаются довольно простодушно: «У папы мне не надо ходить в школу!» — утверждает семилетняя Барбель, а Томми постоянно жалуется на то, что у мамы он не может всегда выбирать себе еду, как он делает это у папы и т.д. Здесь речь идет о проблеме, которую в общих чертах не так-то легко решить, потому что в ней играют роль потребности и опасения родителей, потребности детей и (различные) педагогические точки зрения, также противоречающие друг другу. Чисто практически очень трудно знать в подробностях, как в действительности различается «педагогический ландшафт» у матери и у отца. Часто мне приходилось убеждаться в том, что матери опасаются вышеназванных различий уже до того, как появляются первые признаки, свидетельствующие о них. Это зависит от эмоциональных проблем, о которых мы говорили выше: матери боятся, что в результате ограничений они будут менее любимы детьми, и страх этот тем больше, чем меньше переработано чувство вины, связанное с разводом. И они обвиняют отцов в том, что те, благодаря баловству, как раз и добиваются противоположного. Также и рассказы детей о том, что у папы они могут неограниченно смотреть телевизор, допоздна не ложиться спать, что папа с ними постоянно играет и во время дождя им не обязательно надевать куртку, часто не соответствуют действительности. Здесь имеет место известная стратегия детей утверждать свою волю путем сталкивания родителей друг с другом. Это безобидные будни любой семьи. Но в нормальной семье мать не станет в это верить или, по крайней мере, поговорит с отцом, в худшем случае — один делает так, а другой иначе (СНОСКА: Если мать и отец предъявляют различные воспитательные требования, это не обязательно должно являться отрицательным для ребенка. Я еще буду об этом говорить). Но в условиях развода все сложнее. Матери и отцы похожи на адвокатов, которые используют все показания и высказывания — пусть иногда спорные или незначительные — для отягощения вины другого. Но это чаще всего оборонительная борьба, что называется, каждый стремится разоружить другого тем, что приписывает тому (сознательное) зло.
Зачастую это, конечно, так. Границы, устанавливаемые навещаемым родителем, менее строги. Один отец рассказывал мне: «Я вижу мою дочь Сенту только один раз в месяц, в выходные. Конечно, я стараюсь эти выходные освободить от других дел, чтобы мы могли как можно больше пообщаться. И разве трудно понять, что я не требую от нее, чтобы она ровно в полвосьмого выключала свет, тем более что в воскресенье она все равно может поспать подольше ?!» Конечно, это можно понять, но также можно понять и то, что из-за этого у матери возникает новая проблема. Как оцениваются подобные различия режима с педагогической точки зрения и точки зрения детской психологии? К сожалению, на этот вопрос нет однозначного ответа. Я знаю детей, которые эти «относительно свободные» дни, проводимые ими у навещаемого родителя, используют для того, чтобы снова заполнить повседневный дефицит отношений с ним, наслаждаются этим временем как каникулами, что дает им возможность потом лучше переносить требования повседневности и меньше (всерьез) упрекать мать за необходимые ограничения, даже если они эти упреки и выражают. И я знаю детей, которых точно такая же ситуация приводит, действительно, к своего рода расщеплению репрезентации объекта так, что все хорошее, что несут в себе родители, приписывается отцу и все плохое — матери. Рядом с измерением «больше свободы» или «больше ограничений» имеются обычно и последующие индивидуальные различия в воспитательных представлениях матерей и отцов. Это касается умения поддержать разговор, вежливости, умения вести себя за столом, поведения в конфликтах между людьми, самостоятельности и т.п. И также есть дети, которые беспроблемно переходят от одного режима к другому, и даже извлекают пользу из этих различий, потому что им становится легче общаться с различными людьми. А есть дети, которые теряются в этих различиях и впадают во внутренние конфликты, обременяющие также внешние социальные отношения с обоими родителями. Какая из этих возможностей более вероятна в каждом отдельном случае зависит от индивидуального психического состояния ребенка и может быть выяснена только при помощи соответствующего психологического обследования (СНОСКА: С психоаналитической точки зрения можно сформулировать, что дети, чье социальное приспособление протекает в основном на базе спонтанных (т.е. служащих первичной обороне против страха) идентификаций («я хочу быть таким, как папа, или такой, как мама»), лучше приспосабливаются к различным ожиданиям отца и матери. И напротив, дети, чье социальное приспособление функционирует через требования «сверх-Я», т.е. соответствует (поддерживающей страх) идентификации с запрещающими и диктующими поведение родителями (я должен быть таким, как требует папа/мама), впадают обычно во внутренние конфликты). Вместе с тем много зависит от характера отношений между родителями в данный момент. Родители, которые в состоянии обсуждать друг с другом потребности детей и которые умеют держать в рамках обоюдные недоверие и соперничество из-за любви ребенка, имеют шанс помочь детям и себе в вопросах различия взглядов на воспитание. В случае Сенты удалось как раз такое взаимопонимание. С одной стороны, отец утверждал вечером, что это исключение, что она может у него позже идти в постель и что он находит правильным, что мать требует, чтобы она в полвосьмого укладывалась спать. И мать согласилась с тем, что дочь может у отца делать то, чего дома делать невозможно. Тем, что мать каждый раз желала дочери приятных выходных у отца и радовалась хорошим впечатлениям дочери о времени, проведенном у него, она как бы сама принимала участие в прекрасных выходных у отца. Из этого проистекло и еще одно соглашение. Так, например, отец не знал, что мать на протяжении долгих недель старалась, чтобы Сента не лакомилась перед едой, и каждый раз внутренне содрогалась от возмущения, когда дочь рассказывала, что у папы она ела мороженое в 11 часов и вообще ела сладости в любое время, и если была уже сыта, то могла за обедом ничего не есть. Также в дальнейшем, исключительно из соображений сохранения хороших отношений с матерью, отец не пренебрегал необходимостью для дочери чистить по вечерам зубы.