Диагноз процессов обороны из проективного тестового материала
Оценка, которая обычно исходит из содержания продукции теста, хотя и поставляет богатый материал о либиди-нозных стремлениях, агрессиях, страхах, модусе объекто-отношений и т.д., тем не менее оставляет открытыми (важные) вопросы о структурной и динамической взаимосвязи и опознанных душевных возбуждениях. О чем идет речь в данном случае — о сознательных и подсознательных инсценировках важного душевного содержания в «сценотесте» или CAT-истории? А может быть о желании представления (пережитой) реальности или об ожидании/опасении? Идет ли речь об отраженной фантазии, ставшей видимой, или о такой, которая служит отражению и т.д.? Если обратиться все же к техническому запасу опыта психоанализа (как, например, анализу сопротивления) и опыту психотерапевтической работы с детьми, то можно разработать направления, которые помогут осуществить динамическую оценку проективного материала тестов. Это относится к важной теоретически-методической подготовке. (Планируется особая публикация о психоаналитическом обращении с проективными тестами.)
6.4. «Значение символов» и «остаток дня»
Проективные тесты помогают детям выразить душевные возбуждения, которые обычно в соответствующем реальности поведении остаются скрытыми. Таким образом, полученный материал можно рассматривать адекватно продукции снов. Но, как и в снах, значение материала не является абсолютно ясным. Несмотря на тесную душевную родственность снов и проективного материала тестов, оценка в большинстве случаев производится по совершенно различным правилам: толкование сновидений, как известно, непременно осуществляется путем ассоциаций видящего сон. Таким образом, в манифестном материале мы можем опознать остатки дня или представления, проблемы и т.д., которые те репрезентуют; дальнейшее содержание мы можем охватить как симбиозные формы выражения, так что при определенных обстоятельствах шаг за шагом можно будет восстановить латентный смысл сна (или воспоминаний о нем в данный момент).
Тестовые психологи, напротив, порой, обращаются со своим материалом таким способом, который Фрейд критиковал, называя его «диким психоанализом», когда материалу, предоставляемому обследуемой персоной, приписывается далеко идущее независимое символическое значение.
Однако такое приписывание в основном верно. Также и в снах мы рассчитываем на символы, которые вполне могут претендовать на надиндивидуальное значение. Соответствующие «символы тестов» являются статистически выверенными и очень хорошо обоснованными предположениями. В то время как в толковании сновидений необходимо доказать близлежащие значения символов через соответствующие ассоциации видящего сон, психолог, оценивающий тест, чаще всего отказывается от подобных важных индивидуальных корректив. Кроме того, тот, кто хорошо знает лишь очень определенные интерпретационные предложения в направлениях оценок проективных тестов, знает также, какое огромное пространство предлагает оценка определенного случая персональных проекций селективных образцов восприятия персоны, оценивающей тест. Если причислить сюда еще и отсутствие скрытой информации у тест-персоны в отношении интерпретаций, то можно по праву засомневаться в оценке теста.
Как можно, однако, в рамках тестового обследования применить технику ассоциаций по поводу символического материала в том виде, в котором мы ее используем в толковании сновидений? Дети едва ли на это способны, кроме того, требование ассоциаций подвергает опасности тестовую беседу: обследуемые персоны (также и взрослые) будут «предупреждены» и таким образом будет активировано сопротивление (но здесь не как в терапии, где по ходу дела мы можем в достаточной мере его переработать).
Один, порой применяемый метод, заключается в сравнивании соответствующих интерпретационных элементов, таких, как животные в заколдованной семье с ответами из PIGEM-теста или теста восприятия (CAT). Однако это является не беспроблемным образом действий: здесь речь идет все же не о свободной цепи ассоциаций, с которой связан определенный символический материал, а о происшествиях внутри совершенно иных, а именно, спровоциро-ваных конкретными тестовыми заданиями смысловых взаимосвязей. Поэтому таким образом мы не можем выдержать принцип независимой оценки каждого отдельного теста.
Также привлечение анамнеза не является вполне пригодной заменой. Если придерживаться только его, то он выдает лишь селективный отрезок из наблюдаемых родителями симптомов. Если же в распоряжении исследователя находится весь материал предпринятого нами широкого обследования родителей, то возникает опасность оказаться «подкупленными» диагностическими гипотезами из родительских бесед и начать подсознательно выискивать тестовый материал по их фундаменту. Подобная «оценка» поразительно походит на ту психологию, над которой иронизировал Достоевский как над палкой о двух концах: материал подгоняется так, как это удобнее в настоящий момент. Это является также причиной того, что у нас обследователь ребенка и родителей не являлся одной и той же персоной и обследователю ребенка только под конец становились известны анамнезические данные, которые давали заключение о симптоматике и внешней жизненной ситуации.
Метод, при помощи которого мы пытались раскрывать свободные ассоциации, заключался в следующем: исследователь в первом разрезе обращался с готовым тестовым материалом так, словно речь шла о спонтанно продуцированном материале сновидений. Это называется, что он обращал внимание нате элементы, образцы интерпретаций, сцены и т.д., которые казались ему полными значения и по поводу которых он хотел бы узнать поточнее, что думает на этот счет анализируемая персона. К ассоциациям привлекается, однако, не ребенок, а родители. Таким образом часто появляется поразительно богатый материал о потребностях, отношениях и проблемах ребенка, о переживаниях, жизненных неудобствах, семейных динамизмах и многое другое, что, подобно ассоциациям снов, предоставляет ценную информацию для оценки теста. Эти «ассоциации родителей» происходили во время третьей родительской беседы, к которой обследователь ребенка подготавливал лист с вопросами или ассоциативными отправными точками.
6.5. «Разводный тест»
Применяемый нами «разводный тест» основывается на изложенном Кальтером и Плункеттом (1984) методе «непрямого» обследования переживаний развода ребенком.
Общее; руководство тестом
Заключительный тест рассчитан на тех детей, которые сознательно пережили развод или окончательную разлуку родителей или информированы о предстоящем разводе/разъезде.
Ребенку показывают два рисунка с изображением девочки и мальчика. У обоих родители развелись («...как и твои родители...»). «Об одном из детей мы придумаем сейчас маленькую историю...» Ребенок должен выбрать между девочкой и мальчиком. В ходе истории, например, диалога с другим ребенком, которого играет обследователь, анализируемый ребенок должен отвечать на вопросы, которые помогают заглянуть в его сознательные и подсознательные фантазии. Наблюдение за поведением во время теста может помочь сделать дополнительное заключение о роде и силе обороны. Если же ребенок оказывает сопротивление, то обследователь должен с ним поговорить и попытаться привлечь его к беседе, например, замечанием, что речь идет о невзаправдашней истории. В конце теста ребенку должна быть дана возможность поговорить о своей собственной ситуации. В случае, если сопротивление против теста слишком велико, можно начать с беседы. Вероятно, после этого можно будет провести тест или же вообще отказаться от такового. Также нельзя принуждать к беседе о собственной ситуации. Скрытая конфронтация с отрицанием темы ребенком также может быть очень полезна исследователю.
Независимо от специальной оценки интересно, возникают ли и каким образом соответствующие фантазии и в других тестах, а также — в каких именно. Вероятно, можно будет оценить актуальную важность этих фантазий из того факта, возникает ли соответствующий материал также в оформительном (группа А) или в толковательном (группа Б) тестах.
Опыт
Этот тест имеет то преимущество, что он прямо соответствует проблематике, которую мы желаем исследовать, но все же сильно проигрывает по сравнению с другими проективными тестами, оставляя совершенно открытым, в каких именно сведениях заинтересован обследователь. Соответственно этому поведение детей во время тестов было экстремально различным, начиная от очищающего рассказа о собственных проблемах до полной «закрытости», выражаясь лишь в неохотных и односложных, ничего не раскрывающих ответах. При этом оставалось совершенно неясным, связано ли это различное поведение с субъективными переживаниями развода или с неспецифическим характерным (оборонным) поведением, указывает ли оно на конфликты лояльности или же просто рефлектирует актуальное отношение ребенка к исследователю.
В основном все же благодаря тому, что мы рассматривали картины и вопросы не столько как тест, сколько как простое структурирование «заключительной беседы», были получены ценные сведения о переживаниях развода. Предусмотренные «протокольные вопросы» служили нам только как связующие нити, они ориентировались на реакции ребенка, его сопротивление при ответах непосредственно обсуждалось, обсуждалась также возможность помощи ребенку со стороны исследователя.
Итак, эту часть обследования мы понимаем не как новый тест, а как предложение возможности (но не долженствования: у нас были дети, с которыми мы вообще отказались от «разводного теста», потому что он их скорее обременял, чем освобождал) завершить тестовое обследование, которое может быть одинаково полезно как ребенку, так и исследователю, аналитически ориентированной заключительной беседой.