VIII — Все пони созданы быть любимыми

Фоновая Пони

 

Автор: ShortSkirtsandExplosions

Перевод: Allottho

Под редакцией altro

<== VII — Переход IX — Небесные Тверди ==>  

 

VIII — Все пони созданы быть любимыми

 

 

Дорогой Дневник,

Чего каждый пони желает в своей жизни? Я имею в виду, по-настоящему желает? Заканчивается ли наше существование в мире и покое, если мы достигнем всего, чего мечтали когда-либо достичь? Действительно ли значат так много для нас все наши достижения, медали и трофеи, когда опускается последний занавес? Достаточно ли объемов наших привнесений в этот мир, чтобы они убаюкивающей песней проводили нас навстречу холодным объятьям смерти?

Ибо неважно, что мы делаем, неважно, на что мы настраиваемся, неважно, сколько препятствий мы преодолеваем в нашей жизни: когда жизнь эта подходит к концу, последние поклоны мы раздаем в одиночестве. В своей смерти мы одиноки, что, на самом деле, поразительно иронично, ибо мы едва ли столь одиноки по своей сути. У истории есть забавная привычка начинать что-то с многообразием факторов и заканчивать это в виде одиноких, иссякающих ручейков.

Впереди у меня лежит одинокое путешествие. Всегда лежало. Не было дня, когда бы я не медитировала над элегиями, над бурной борьбой за их раскрытие, над неведомым будущим, что сулят мне эти деяния. В некотором роде, мне не чужда была храбрость в решении моих музыкальных задач; я разбиралась с ними с не меньшим смаком, чем любая героиня, которой я давно восхищалась, читая литературу.

Но сейчас я готовлюсь взобраться на самую пугающую гору на моем пути, я экипируюсь для оседлания Элегии №8, и я делаю это с великой осторожностью, потому что никак не могу свыкнуться с тем, сколь одинока я перед лицом этой задачи. Раньше меня не беспокоило это столь сильно. Не всегда проклятье заставляло меня чувствовать себя столь одиноко.

Но не до недавних пор. Не до него…

 

 

Венок из золотых тюльпанов опоясывал розовую свечу, что тускло горела по центру деревянного столика. Я глядела неотрывно на поблескивающие лепестки желтых цветов. Вместо них я не должна была бы отрывать своих глаз от неоконченного наполовину нотного листа, но нет. Прошло уже немало долгих недель моих трудов, и вот, восьмая элегия, наконец, закончена в моей голове. Композиция должна была бы уже быть закончена и на бумаге, но единственным препятствием тому была я сама, моя нерешительность, мой страх и, что хуже всего, мое сердце, вместе с головокружительными глубинами, в которых оно с недавних пор тонуло.

Когда в Сахарный Уголок вошла Рарити, я заметила это лишь задним числом. Цоканье ее копыт звучало подобно призрачным ударным к симфонии блуждающего разума. Спустя несколько минут, эти удары приблизились ко мне, также как и ее вздыхающий голос:

— О звезды, ну и денек! Похоже, не я одна тут усталая. Кхм. Простите меня. Это место занято?

В венке было двадцать тюльпанов. Двадцать распускающихся цветков. Двадцать дней до дня настоящего, начинавшихся с того, что меня, едва я войду в город, приветствуют улыбкой, голосом и неземным ароматом, что заставляет мое сердце трепетать. Я так хорошо их сохранила. Теперь я задаюсь вопросом, как скоро и они завянут без остатка? Почему самые очаровательные вещи в нашей жизни столь хрупки? Я по-прежнему ощущаю его мягкое дыхание у себя на мордочке.

— Приношу глубочайшие извинения. Я прерываю ваше сосредоточение? Если так, я перейду к другому столику…

— Хмм? — подняла я взгляд на Рарити. Она стояла передо мной с левитирующей рядом и исходящей паром чашкой кофе. Ее сияющие глаза умоляюще разглядывали меня и табуретку по другую сторону стола. Я глянула на нотные листы, затем на другие столики, что нас окружали. Все остальные места в Сахарном Уголке были заняты плотными группками беззаботно болтающих, ужинающих и просто тихо общающихя пони.

— О… Эм… — я мягко улыбнулась ей. Сомневаюсь, впрочем, что глаза мои и в половину были столь живы как ее. — Безусловно. Присаживайтесь, Рарити.

Она мгновенно просияла при звуке собственного имени.

— О, однако же какой мне подарок! — улыбнулась Рарити, и изящно присела напротив меня. Сделав один глоток из кружки с кофе, она поправила шарф на шее и отметила: — Я провела все эти выходные в Кантерлоте, на Гала. Была окружена элитными пони, и ни один из них не удостоил меня даже просто вторым взглядом. Я вернулась в Понивилль, и первый же незнакомец, с которым я говорю, знает меня по имени!

Она подавила счастливый смешок и улыбнулась:

— Нам всем никогда не помешает напоминание, где действительно находится наш дом. Очень рада познакомиться с вами, мисс...

— Хартстрингс, — тихо сказала я. — Лира Хартстрингс.

— Ой, ой… осмелюсь сказать, — она подавила неподобающую леди усмешку. — Ваша шкурка видала лучшие времена. Могу ли я спросить, что же произошло, дорогая?

Я на мгновенье растерялась. Я потянула конечности и вновь ощутила натяжение маленьких пластырей, покрывающих случайные участки моего тела: на ноге, на копыте, и на лоскутке кожи позади левого уха.

— О. Волноваться совершенно не о чем, — мягко сказала я. — Понивилль за ваше отсутствие не стал драматичнее обычного.

Я даже не стала беспокоиться о подслащивании граней этой лжи.

— Ну ладно, — высказалась она, вращая кружку с кофе в своем магическом захвате. Я часто воспринимаю как должное, сколь поистине могучей интуицией, бывает, обладает Рарити. — Если вы настаиваете, я более допытываться об этом не буду.

— Большое спасибо, — ответила я себе под нос. Пронеся над листом левитацией ручку, я нарисовала еще две ноты элегии. Царапанье пера по пергаменту воспламенило мне нервы. Казалось, с тем же успехом я могла бы выбивать слова на могильном камне. Я боялась, что ситуация грозила стать еще холоднее. — Вы… ох… Вы только что из Кантерлота, хммм?

Не нужно было быть гением, чтобы заметить отсутствие энтузиазма в моем голосе. И даже меньше того требовалось, чтобы заметить, насколько мне было все равно.

— Если я не ошибаюсь, там происходили весьма волнующие события.

— Волнующие? Скорее «волшебные»! «Чудесные»! «Непревзойденно восхитительные!» — с каждой новой фразой Рарити впадала в экстаз все больше и больше. Она драматично качнулась назад на сиденье, поймав себя в последний момент с отчетливым аханьем. — О, а знаменитости! Блеск! Роскошь! Все, о чем я только мечтала!

Она вздохнула, глубоко и протяжно, и наклонилась вперед, чтобы сделать глоток кофе, переплавляя пьяную улыбку на своем лице в только лишь удовлетворенную ухмылку.

— О, как ужасно я рада, что это, наконец, закончилось.

Я моргнула. Я наконец-то посмотрела ей в лицо.

— Вы рады?

— Ммммф! — кивнула она, сглотнула кофе и заявила: — Исключительно рада! Каким бы приятным ни был вечер сам по себе, никогда я еще в своей жизни не наблюдала такое количество помпезной блажи, хамских и бессильных попыток казаться рыцарем и самонадутой претенциозности от лица обеспеченных цивилизованных пони! Все эти смешные детали казались интересными по другую сторону эквестрийских таблоидов, но вблизи и персонально… хех… было похоже на пришивание шелка к рубчатому вельвету зубами!

— Хммм… — слегка улыбнулась я. — Довольно красочный для этого вариант описания.

— Мисс Хартстрингс, дорогая, мир дает нам краски, чтобы мы окрашивали ими правду, но их избыток — трагически безвкусен, — Рарити непринужденно откинулась назад и взмахнула кружкой с кофе в телекинетическом захвате. — Прошу, простите меня за то, что я щебечу как школьница, но мои бурные выходные в Кантерлоте раскидали все мои нервы врассыпную. Единственный луч света во всем этом мраке — это компания моих друзей. Но так как я приехала в Понивилль раньше них, то рядом со мной не оказалось близких мне кобылок, с кем можно было бы поболтать. Ну, вы знаете, каково это.

— Вы приехали раньше?

— Ммммхмм.. Я осознала, что за мной тянется чудовищно длинный список заказов на платья, и слишком много их я откладывала, пока готовилась к тому, что, как я наивно верила, должно было стать величайшим событием в моей жизни, — Рарити рассмеялась легко, закатила глаза и нежно сжала кружку в копытах. — Ну, теперь я знаю правду. Лучше всего я расслабляюсь, когда работаю. Я не знаю, относится ли это и к вам тоже…

Я моргнула, глядя на нее. Наклонив голову, я глянула вниз, на нотные листы. Мои уши дернулись, будто в их хрящи впились ледяные иглы. Восьмая элегия была подобна приливной волне льда, что захлестнула собой следующий болезненный вдох. Я почувствовала, как волоски на шее у меня встали дыбом.

— Я расслабляюсь, когда со мной говорят, — выпалила я.

— Ну… — с облегчением усмехнулась Рарити. — Полезно было узнать.

— Скажите мне, вы когда-нибудь встречали его? — спросила я, не думая, задержав взгляд на золотом венке из тюльпанов, разделяющем нас. — Жеребца своей мечты?

Рарити помедлила, прежде чем сделать следующий глоток. Она посмотрела на меня, прищурилась, а затем наклонилась ближе:

— У нас… у нас с вами не было раньше такого разговора?

Я почувствовала, как забилось тревожно мое сердце. Зубы мои задумчиво жевали нижнюю губу. Я напомнила себе, что иногда единственное лекарство от неловкой ситуации — это слепо брошенная крупица истины.

— Мы… эм… мы разговаривали на прошлой неделе, прежде чем вы уехали в Кантерлот со своими друзьями, Рарити, — сказала я. Я спокойно смотрела на нее. — Вы сделали для меня очаровательное и при этом простое платье. Кремового цвета, с золотым растительным орнаментом?

— Сделала, говорите? — лицо Рарити наморщилось под весом тяжкой растерянности. Она откинулась назад и пригладила копытом гриву, блуждая глазами по потолку. — Действительно. Звучит похоже на ансамбль, что я вполне способна была бы сделать. Почему же я не могу просто взять и?..

Ее губы продвигались по минному полю неразборчивых слов. Она, в итоге, сглотнула и явила мне застенчивую улыбку:

— Благие небеса, мой разум действительно блуждал неизвестно где все последние несколько недель, не так ли? Мои глубочайшие извинения, мисс Хартстрингс. Я могу лишь только спросить, послужило ли это платье своей чудесной цели?

Мои глаза на мгновенье опустились к полу:

— Это впечатляющее одеяние, и я не могла бы просить ничего более прелестного. Потому, спасибо вам.

— Что ж, не стоит совершенно никакой благодарности! Говорю вам от всего своего сердца, хотя хотела бы сказать и от своего разума! — она легкомысленно рассмеялась. — О, если бы только все платья встречали столь блестящую судьбу, соответствующую тому гению, что я вкладываю в их создание. Для Гала я сделала просто фантастическое платье, и, боюсь, что его постигла ужасная судьба знакомства с яблочным повидлом и глазурью с торта.

Я бросила на нее полный ужаса взгляд:

— Звучит… звучит чудовищно…

— Мммм… да, он такой и есть, — сказала она, бросив на мгновенье злобный взгляд куда-то в сторону стен.

— А?

— О… эм… да, — Рарити закатила глаза. — Увы, мне стоило провести весь тот вечер с моими друзьями, а не в компании венценосного болвана, манеры которого не распространяются дальше серебряной ложки, застрявшей у него во рту.

Она бросила мне умиротворенную улыбку:

— Мисс Хартстрингс, надеюсь, вы выучите этот урок с куда меньшей трагичностью, чем я. Однако же, истина такова: настоящая любовь едва ли валяется просто так на пути. Судьба приносит нам что-то, и делает это без предупреждения, и мы будем настоящими дураками, если посчитаем, что можем подобное предсказать с легкостью пегаса, что лепит дождевые облака.

— Почему вы так говорите, Рарити? — спокойно спросила я. — Вы мне представляетесь романтичной натурой.

— О, и я большую часть своей жизни исключительно таковой и была! Но жизнь коротка, и никогда не поздно пересмотреть некоторые свои черты.

— И что же это за черты?

— Глупые черты. Постыдные черты. Очарованное мировоззрение капризной кобылки. Все они пленительно легки для постижения, но вот избавиться от них непросто. Я бы одного хотела — чтобы взгляд всего Кантерлота не был сосредоточен на мне, когда я пришла к пониманию, сколь донельзя губительной может быть грубость единственного жеребца для моих детских мечтаний.

— Что бы ни случилось с вами на Гала, Рарити, я уверена, что это лишь запинка на вашем пути, — я, нацарапав на листе несколько черт, привнесла в мир еще три новых ноты. Я уставилась в бездну композиции Луны, шепча:

— Ваши мечты еще могут исполниться.

— Хммм… я погляжу, не я одна — романтик за этим столиком, — сказала Рарити. Она наклонилась вперед с теплой улыбкой. — По крайней мере, я, быть может, не самый рьяный из нас. Скажите мне, мисс Хартстрингс, если я осмелюсь у вас спросить: вам когда-нибудь удавалось пережить невозможное страстное увлечение?

Я вновь остановилась в середине напева, что уводит мою жизнь прочь в бесконечную ночь. Мой взгляд, блуждая, остановился на золотых тюльпанах. Медленно я подняла на нее взгляд.

Я улыбнулась.

 

 

— Доброго утра тебе, ангел, — сказал он. Он улыбнулся. Он протянул мне в копыте что-то золотое… такой же текстуры, что и его шелковистая шкурка.

Я отразила выражение его лица, пусть и с долей застенчивости. Тем не менее, я подняла телекинезом с его копыт подарок. Это был тюльпан: изысканный, нежный, посверкивающий влагой в дыхании рассвета. Я стояла на северном входе в Понивилль, за три недели до моей беседы с Рарити в Сахарном Уголке. Как и всегда, при мне были моя седельная сумка и лира. Как всегда, город пробуждался к жизни в спешке и суете. И, как всегда, он стоял в самом центре всего, не смотря неотрывно ни на кого другого и не улыбаясь никому иному. Только мне.

— О, благодарю вас, — ответила я. Мои щеки должны были бы уже пылать ярким румянцем, если бы этот очаровательный момент не стал для меня чем-то вроде ритуального танца. И все же сердце мое подскакивало в груди с каждым ударом под аккомпанемент его улыбок, слов и лепестков, которых он даровал мне в своей извечной амнезии.

— Однако же вы умеете очаровать, — сказала я. Я уже знала его реакцию. Но мне было все равно; я хотела снова услышать ее. Я хотела слышать ее снова и снова, целую вечность.

— Только я очарован, — Он низко склонил голову, и с его грациозной шеи свободно опала грива, подобная сапфировому фонтану.

— Добро пожаловать в Понивилль, — заявил он, а затем пропал, как сон, убредя к группе розовых кустов, подрезанием которых в тот момент, когда я пришла, он занимался.

Почти миновав его, я остановилась и уставилась на тюльпан, что левитировал передо мной. Предмет этот — всего лишь ярко окрашенная часть растения. Я с легкостью могла бы сорвать с земли тысячи подобных ему и сплести из них венок.

В конце концов, мир полон цветов. Но чувство — вот та неуловимая материя, нечто, что наполняет нас и заставляет нас расти в пустынном мире, осушенном страхом и одиночеством. Передо мной лежало множество элегий, которые мне еще предстояло раскрыть, множество заупокойных мелодий, по которым надо пройти в страхе, как по горной тропинке, и вот, всего лишь одного тюльпана достаточно для того, чтобы напомнить мне, что в странном мире, полном холода, существует нечто теплое, ради чего стоит продолжать борьбу.

Наступил еще один рассвет и я вновь побывала в своем оазисе. Я счастливо подняла тюльпан и заложила его стебелек за ухо. Оглянувшись назад, я глубоко вздохнула и, скрепя сердце, двинулась к своей цели. На этом ритуал завершился. Я начала счет часов до следующего восхода солнца.

 

Его зовут Морнинг Дью. Он — земной пони, садовник, художник. Его холст — весь город, он пишет картины, копая почву, высаживая прекрасные цветочные композиции. Он распространяет цвет, подобно тому, как песня обогащает мелодию. Каждый яркий оттенок желтого, глубокий тон красного и спокойный всполох синего обязан своему профессионально выверенному местоположению только ему одному.

Насколько мне известно, он — один единственный цветочный садовник в Понивилле. Конечно, здесь есть известные продавцы цветов в центре города, такие как Дейзи или Роузлак. Но они только продают их. Они не живут ими, не так, как живет Морнинг Дью.

Каждый день он встает с первыми лучами солнца. Восходящее светило озаряет его и землю, по которой он ступает, одинаковым блеском. Он подмечает каждый сорняк и вырывает его прежде, чем золотое сияние, встающее над горизонтом, успеет высветить подобный изъян.

Понивилль — прекрасный город, но сам по себе он таковым не стал. Деревня идеальна, потому что идеальна его работа и идеален он: идеально сосредоточенный, идеально уравновешенный, с идеальным достоинством в движениях и позе. Он погружает копыта в грязь и землю по суставы, и при этом, после всего этого, выглядит как танцор балета. Никакие объемы грязи и земли не способны испортить его внешний вид, ибо он всегда светится изнутри, будто радуясь тому, что живет; будто он обнаружил где-то каким-то образом секрет простой жизни, обладателю которого мы все завидуем за сам факт того, что мы даже близко не способны на изящество, свойственное ему.

И каждый день, каждый белый день мой путь пересекается с путем столь гениального земного пони, этого святого образа прилежания и смирения. И всякий раз, без исключения, он останавливает свое дело. Он покидает свой шедевр в самой середине процесса создания. Он останавливается на своем пути улучшения такого столь важного для него мира только лишь для того, чтобы улыбнуться мне, подарить мне цветок… и дать мне затем нечто большее.

 

 

— Доброго утра тебе, ангел.

Я вновь беру у него цветок, стараясь не упасть в обморок. Нет, мир не вертится как карусель. Морнинг Дью просто смотрит на меня, и у меня тут же начинает кружиться голова.

— Однако же вы умеете очаровывать, — сказала я. Я практически готова была даже пропеть это в тот раз.

— Только я очарован, — пропел мне он в ответ. И вот опять, он поклонился и вновь скрылся на своей покрытой грязью сцене, стараясь привнести цвет и красоту в упрямую яму утрамбованного мха у входа на почту. Воздух вокруг него запятнан усталостью и потом, но отвращения у меня это не вызывало. Где-то там, на задворках сознания в этот момент, восхитительный аромат завораживал мои чувства так сильно, что мне было тяжело удерживать левитацией тюльпан перед собой. Я убедила себя, что только простые вещи в этом мире способны заставить так быстро биться мое сердце, и затем я попыталась убедить себя, что они с такой же легкостью могут быть и проигнорированы.

Но я не смогла. Уложив новый цветок за ухо, я с трудом ушла прочь, пока в ногах еще хватало на это сил.

 

 

Я не единственная пони, с которой Морнинг Дью говорит, не единственная, которую он приветствует. Он разговаривает и с друзьями и с незнакомцами совершенно одинаково. Он улыбается проходящим мимо пони и перекидывается с ними словами, пока он может позволить себе отвлечение от своего мастерского садового дела.

Тем не менее, ни одного из тех пони, с которыми он общается, которых он встречает и приветствует, он не зовет «ангелом»; никого, кроме меня. Я знаю это. Я видела его, наблюдала за ним. Блистательных кобылок, кобыл, что могли бы украсить собой обложки журналов «Эквестрийская Мода», он в самом лучшем случае зовет просто «мэм» или «мисс». Даже когда мимо проходят пони столь прекрасные, как Рарити или Флаттершай, он зовет их «мадам», обращаясь к ним с высочайшей элегантностью, но никогда не заходит дальше этого.

И только со мной он обращается к поэзии, только со мной некая определенная искра сверкает в его голубых глазах, только со мной ошметки грязи на его шкуре тают без следа, когда при моем появлении мгновено озаряется выражение его лица. Чем бы та искра ни была, она побуждает его доставать все такой же цветок, как и всегда — золотой тюльпан — из своей садовой тележки и протягивать его мне, вместе с четырьмя бесценными словами:

 

— Доброго утра тебе, ангел.

На этот раз мне пришлось подавить смешок. Это было мрачное утро. Оба мы были промокшие насквозь. Пегасы устроили этой местности ранний дождь, чтобы расчистить небо к пикнику после полудня. Улицы Понивилля практически затопило. Половина ресторанов и магазинов еще даже не открылась. Утреннее солнце казалось не более чем серым пятном преломленных лучей света. Я даже не знала, что я делала здесь, пробираясь по грязи, позволяя толстовке промокнуть до последней нитки, до тех пор, пока он не сказал эти слова, и я не поняла, что даже все невзгоды мира не способны остановить его от повторения того, что, в лучшем случае, должно было быть трагически позабытым моментом истории.

— Я полагаю, эта штука не умеет разворачиваться и становиться желтым зонтиком? — сказала я с улыбкой на лице, с которого стекали капли воды.

— Если бы они становились зонтами, моя работа была бы гораздо проще, — ответил он, давя собственный смешок со столь же промокшим лицом. Мы были двумя душами, плавающими в абсурдном пруду по имени «жизнь», и не по чему тут было вздыхать. Он вернулся к своему грязному мытарству. Я вернулась к прогулке под дождем. Ни один из нас не вернулся в нормальную жизнь из безумия.

В тот день я постоянно чихала и не могла никак остановиться, даже после того, как рассеялись облака. Все было нормально, впрочем. В промежутках между этими жестокими приступами я чувствовала цветок за своим ухом, а потому моя улыбка так ни разу и не угасла.

 

 

Что это означает? Что пробуждает в нем такую реакцию на меня? Что же такое мотивирует Морнинг Дью при первом же взгляде на меня говорить те же самые слова, демонстрировать тот же самый жест, браться за один и тот же цветочный горшок и истощать золотые сокровища в нем, забирая каждый раз только один стебелек, только один раз в день, даруя каждый раз только одну улыбку, и так круг за кругом, что мы раздельно друг от друга выписываем, двигаясь в будущее.

Конечно, я могу это принять за простую лесть. Только вот… Я не хочу принимать это за «простую лесть». Такая идея лишает действо смысла, души, мотивации, выходящей за пределы заурядного ответа на устойчивую стимуляцию. Уравнивает эти слова с комплиментами Спайка моей толстовке, с настойчивыми предложениями Рарити сделать мне новую куртку, или вопросами Рейнбоу Дэш, желающей узнать, почему она только что врезалась в мою непонятно откуда взявшуюся хижину.

За прошедший год с лишним я привыкла признавать жителей Понивилля как моих друзей, знакомых и даже членов семьи. И в то же время, мне приходится отступать и пересматривать свои отношения с этими моими «соседями», осознавая, что они всегда будут лишь пустыми имитациями друзей, по крайней мере, насколько я это понимаю. Каждая беседа с ними — всегда первая беседа. Каждая моя с ними встреча — всегда первое впечатление для них. Когда бы я ни хотела раскрыть тему беседы, что уже проводила с ними ранее, мне необходимо произнести серию предложений, что проведут наш диалог по заранее запрограммированным стратам, а посему общение с другой душой по деликатности своей не отличается от ударов по кнопкам какой-нибудь бесчувственной машины.

Но с Морнинг Дью мне ни к чему бить по кнопкам. Мне не нужно прикладывать никаких усилий, чтобы наскрести ответ. Мне нужно только лишь существовать, быть видимой, проходить мимо его голубоглазого взгляда, когда он совершеннейше ужасно занят своим бесценном делом в цветочном искусстве, и, внезапно, становиться целью для чего-то столь милого, столь искреннего, столь… очаровательно слащавого, что мне больно даже думать о том, что какая-то пусть даже малейшая часть всего этого не значит ничего.

Так почему же я вызываю в нем такую реакцию? Почему я озаряю его день, когда сам он — столь красив и чудесен, как сам восход? Почему он дарует мне свою улыбку, улыбку, от которой любая уважающая себя кобылка рухнула бы перед ним на колени, а потом добавляет сверху цветок, приветствие и царственный поклон?

Почему я — ангел Морнинг Дью?

Я думаю об этом постоянно. Я размышляю об этом. Это занимает все мои мысли. И раньше, чем я успеваю понять, раскрытие восьмой элегии более не стоит на первом плане моих мыслей. Там нечто другое. Некто другой и, несмотря на все мои годы ученых исследований, сочинения музыки и учебы, будучи уже взрослой, я не могу сопротивляться чувству, будто я вновь стала легкомысленной школьницей.

 

 

— Ну, лично я скажу, мисс Хартстрингс, что в этом нет ничего плохого, — сказала с улыбкой Твайлайт Спаркл.

Я стояла по центру библиотеки, призывая над своим сияющим рогом защитное поле. Я осторожно поддерживала медитацию, но все напряжение уже ушло. Для меня это дело больше не представляло никакой трудности. Единственное, что, казалось, потребовало ужасно много усилий, так это убеждение Твайлайт в том, что эта мятно-зеленая незнакомка вообще нуждается в уроке.

— Что вы имеете в виду под «в этом нет ничего плохого»? — простонала я, разглядывая зеленый купол над моей макушкой. — Пони моего возраста надо быть выше потакания школьным влюбленностям.

Чего школьным?

Я бросила на нее кислый взгляд:

— Вы меня слышали. Как мне еще это назвать тогда?

Твайлайт хихикнула, ходя вокруг меня кругом.

— Чувствовать тягу к другому пони совершенно естественно, вне зависимости от масштабов этого пристрастия, — говоря это, она тщательно оценивала состояние моего защитного поля. — Мало того, я читала во множестве психологических исследований, что явная нехватка страстных увлеченностей в молодости способствует развитию серьезной депрессии…

— Я пришла к вам потому, что слышала немало о вашей природной мудрости, мисс Спаркл, — пробормотала я. Я на мгновенье стиснула челюсти, расширяя изумрудный купол в прозрачный зонт над собой. — У вас есть какой-нибудь совет, который вы извлекли не из чтения книг?

— Вы тогда говорите не с той пони, — сказала она, почти усмехаясь. — Мой опыт в ухаживании, пожалуй, столь же глубок, как и мой опыт в… ой, даже не знаю… вуличном хоккее. Хихи.

Она слегка покраснела, а ее фиолетовые глаза очаровательно оглядывали пол, ища выход из этой темы.

— К тому же, моя голова сейчас несколько не тем занята. Как раз перед тем, как вы пришли, я готовила речь для встречи с Принцессой Селестией на Гала через две недели.

— О. Извините, — купол надо мной начал шататься и распадаться. — Я, очевидно, пришла в неподходящее время…

— Н-нет! Все нормально! — она замахала копытами и заулыбалась, чтобы унять мои беспокойства. — Я рада время от времени потренировать кого-нибудь в магии. К тому же…

Она описала глазами круг, усмехаясь про себя.

— Принцесса Селестия всегда мне повторяет в своих письмах, что мне время от времени нужно брать перерывы. И если я чего-то хочу доказать ей, когда мы снова встретимся, так это то, что я очень многое узнала за прошедший год.

— Я нисколько не сомневаюсь, что у вас много чего есть рассказать ей о себе, — сказала я с улыбкой. — И вашим друзьям тоже.

— Хихи… Возможно, так и есть, — она прочистила горло и снова пошла вокруг меня, наблюдая за тем, как я перестраиваю купол. — Он только дарит вам цветы и больше ничего?

— А?

— Тот жеребец, о котором вы говорите, — пояснила Твайлайт, подмигнув. — Вы говорили, что он дает вам каждое утро тюльпан. Я, быть может, и не эксперт по части романтики, но в этом есть какая-то настойчивость, как считаете? Хихи… Когда парни отдаются какому-то одному действию — это знак.

— Знак чего?

— Вы, очевидно, достаточно много значите для жеребца, чтобы он исполнял один и тот же жест на регулярной основе. Если, конечно, он не забывчив как золотая рыбка… о, погодите… — лицо Твайлайт очаровательно наморщилось. — Этот миф вроде как был развенчан… или нет?

— Я… эм… — я нервно улыбнулась. — Я бы не слишком много на это ставила.

— На что, на золотую рыбку?

— Нет, я имею в виду… эм… — я вздохнула. — Неважно.

— Короче говоря, я считаю, что это совершенно нормально — быть влюбленной в ваши годы, — сказала Твайлайт, нежно улыбаясь мне. — Особенно хорошо, когда цель такого увлечения взаимно заинтересована в вас.

— Вы… В-вы правда считаете, что так и есть? — заикаясь, выдавила я.

Она продолжала болтать:

— На самом деле, большинство кобыл в вашем возрасте и в наши дни вам позавидует. В конце концов, после Великого Нашествия Перевертышей в Раннюю Классическую Эру наш генофонд так до конца и не был восстановлен. В Эквестрии по-прежнему рождается только один мальчик на пять девочек. Если вы активно искали себе особого пони, и кто-то подходящий оказался прямо здесь, перед вами, то это практически преступление не постараться завести отношения! Эм… метафорически говоря, конечно.

— Но… — я закусила губу. Я уже в смертном страхе боялась числа минут, оставшихся этой беседе, прежде чем она, равно как и тысячи до нее, испарится в забвение, и я останусь наедине со своими мыслями и тенями. — Что если мне не… нет возможности искать особого пони?

Я сглотнула, и изумрудный щит надо мной едва заметно задрожал.

— Что, если я просто не могу себе это позволить?

— Шшш… Сосредоточьтесь… — Твайлайт встала передо мной и осторожно коснулась моих плеч.

Я вздохнула. Я сделала глубокий вдох. Я пристально взглянула в лицо своей подруги детства.

Она, мой якорь в этой реальности, смотрела неотрывно в ответ, улыбаясь.

— Печален будет тот день, когда мы убедим себя, что не можем позволить себе то, что только делает нас счастливее.

Ее невинность грела мне сердце, хотя я уже ожидала приступ сожаления, что последует за этим. Я заговорила прежде, чем мысли унесут меня столь далеко:

— Что, если это как бумажная луна?[1] Как я пойму, что оно стоит того, чтобы найти возможность для этого?

— Ну, если бы я была на вашем месте, и хотела бы преследовать что-нибудь… ну… что угодно… — Твайлайт откинулась назад и постучала по подбородку, размышляя вслух: — Я бы подошла к этому по-научному.

Я изобразила недоумение:

— По-научному?

— Я бы проделала целую кучу наблюдений.

 

Я хотела сказать Твайлайт, что я наблюдала. Я хотела рассказать ей, что в последнее время моя жизнь и не была ничем, кроме как постоянным наблюдением. Но как я могу это сделать, не показавшись ей абсолютной слюнтяйкой, жалкой мечтательницей, глупой кобылкой со сверкающими глазами?

К тому же, как ученая кобыла может понять? Нет никакой возможности для меня влить в нее понимание того всплеска восторга, того трепета сердца при звуке его голоса, каждый раз, едва я его заслышу. Каждое утро я ожидаю, что он проигнорирует меня. И каждое утро, к моей неизмеримой радости, я разочаровываюсь в этом ожидании. Я, быть может, невидима для исторических книг, но я реальна, как воздух. Он вдыхает меня, и затем выдыхает бессмертные слова:

 

 

— Доброго утра тебе, ангел.

— Правда шоли? — воскликнула Эпплджек, вскинув в тени своей шляпы бровь. — Он вас зовет ангелом?

— Эм… Д-да, — нервно подтвердила я, не прерывая высаживание семян в грядку перед моей хижиной. — А затем он дает мне цветок.

— Шо, типа розу?

— Тюльпан, на самом деле.

— Тюльпан?

— Эм… Д-да? — дело из-за моей суеты начало валиться из копыт. Она потянулась ко мне и направила мои копыта, чтобы я смогла тщательно уложить семена по отдельности во вспаханную землю. Я поблагодарила ее кивком и продолжила: — Это… Это разве плохо?

— Ну, эт весьма характерно, — она смахнула несколько золотых локонов, выбивающихся из-под шляпы, и откинулась на стоящую рядом тележку с яблочными корзинами. — По большей части жеребцам нравится дарить розы, когда они заигрывают для знакомства.

— Значит, вы считаете, что это оно и есть? — я кратко нахмурилась. — Заигрывание для знакомства?

— Вы хотите мой совет или шо? — ухмыльнулась она. — Он вас прикармливает, барышня. Старейший приемчик, как по учебнику.

— По учебнику, который вы прочитали от корки до корки, как я понимаю.

— Если вы тут собираетесь сомневаться в моем опыте, то я вот шо скажу: эт поля, с которых вам урожай собирать не стоит.

— Почему же, мисс Эпплджек?

Она застонала и поправила шляпу.

— Потому шо… — она раздула ноздри от воспоминаний. — В первый же раз, когда я когда-либо привлекла к себе внимание жеребца, я… ммффммффммгх…

Я прервалась и сощурилась, глядя на нее.

— Простите, что вы сказали?

— Ннхх… Я… — ее слова вновь сплавились в неразборчивое бормотание.

— Эпплджек, я знаю, что вы только-только встретили меня, но я музыкант. Глупо ожидать от меня музыки, если еще нет даже слов.

— Я сказала, я пнула его так, шо он сел на задницу!

Я не поверила услышанному.

— Вы лягнули его и сбили с ног?

— Это была спонтанная реакция! — воскликнула Эпплджек, размахивая передними копытами, чтобы подчеркнуть свои слова. — Он приперся прямиком на мою семейную ферму, когда мы сажали свежие семена, и у него хватило духу обернуть меня ногой и шептать мне на ухо! Ему реально круто повезло, шо это я прокатила его лицом по земле! Если бы до него добрался Биг Мак, то он бы вообще без зада остался, не отделался бы только тем, шо не мог неделю на нем сидеть!

— Хихихихи…

Она на мгновенье нахмурилась сердито на меня.

— Эт несмешно! Жеребец этот — горячо дышащий вредитель безо всякого уважения к кобылам, или к личному пространству, если на то пошло!

— И как же это относится к моей ситуации? — я улыбнулась, подняв на нее взгляд, и не прекращая в то же время высаживать семена. — Жеребец, которого я описала, — идеальный джентельпони. Его самый страшный грех в том, что он, сделав мне комплимент, тут же возвращается к работе, будто ничего и не произошло.

— Хмммф… — вздохнула Эпплджек, и, отвлеченно отряхивая шляпу, заговорила: — Вы правы, наверн. Кажись, не каждый жеребец в мире заслуживает того, шоб ему отрезали пятую ногу…

— Вот, это совсем другое дело.

— Но им стоит время от времени удерживать ее в узде, — проворчала она.

— Оооо… мисс Эпплджек…

Она вздохнула, затем мягко подошла ко мне, улыбаясь:

— Послушайте, мисс Хартстрингс, дорогая, — она села рядом со мной и, взяв семена, принялась высаживать их так, чтобы я смогла видеть процесс вблизи. — Я не собиралась создавать у вас неверное впечатление. Всякий пони танцует под разную музыку. Я думаю, вы сами об этом прекрасно знаете. А я?

Она помолчала немного.

— Я уверена, шо придет когда-нибудь день, когда я сменю таскание плуга на качание люльки, но это время еще пока далеко. И совершенно честно вам говорю, я так лихо занята работой по ферме, шо я едва ли даже об этом как-то задумываюсь. Да шо там, блин, я по уши погрузилась на эту неделю в то, шоб заготовить довольно яблок для пробного стола на Гала, шо будет через дюжину дней.

— Извините, — сказала я. — И вот я вас прерываю…

— Даже не парьтесь об этом! — сказала она резким, несмотря на улыбку, голосом. — Я бы не была пони, на которую вся деревня надеется, если бы не подавала копыто… или ухо… незнакомцам.

Она прокашлялась и сказала:

— Но вот по части встречи того особого пони, я прост не гожусь давать кому-то советы, с учетом того, шо я сама не собираюсь осесть с семьей, пока не расставлю все свои яблоки как надо… хех… мягко говоря.

— Но если бы вы знали, что пони в вас влюблен… — я поморщилась. — Если бы думали, что этот пони, возможно, очарован вами, польстило бы это вам?

— Ну…

— Не хотели бы вы узнать о нем больше, даже если только для того, чтобы просто удовлетворить любопытство?

— Возможно, — пожала плечами Эпплджек. — В самом деле, это зависит от того, чего этот жеребец от меня хочет. Эт реально до слез жалко, шо они в итоге хотят только одного… хех… и эт не лягание яблонь.

Я поерзала, опустив глаза на проселочную дорожку перед моей хижиной.

— Только… только вот как это определить?

— Мисс Хартстрингс, если бы вы спросили обо мне любого пони в городе, они бы рассказали бы вам кое-шо о моей брутальной честности, — она улыбнулась, будто сияя от гордости. — Если вам реально так крышу срывает от красивого жеребца, шо на вас заглядывается, то вам надо просто быть прямолинейной.

— Что вы имеете в виду?

— Вам над подойти к нему и прямиком спросить, прямо в лицо, шо он этим хочет сказать!

 

 

Я вошла прямиком в город одним ранним утром как раз для этого, но Морнинг Дью меня не поприветствовал. Я не могла решить — чувствовать ли сокрушительную печаль или же облегчение. Тем не менее, мне не пришлось размышлять на эту тему слишком долго. Вскоре я услышала его голос на северных окраинах города, равно как и множества других.

Заинтересовавшись, я зашла за угол общего магазина и оглядела полянку. Там, на фоне, несколько пони-строителей в оранжевых одеждах долбили беспорядочно молотами и стамесками заброшенный отель. Перед этой шумной сценой, в свете утреннего солнца, подобном театральным софитам, стояла группа молодых пони. В центре этой компании находились две знакомые души со знакомыми голосами, что нежно касались друг друга носами под взглядами своих общих друзей.

— Ну, давай посмотрим! — воскликнул Тандерлейн. Стоящие рядом с ним Блоссомфорс и два других пегаса тянули шеи, чтобы разглядеть получше. — Дай нам посмотреть, что окончательно решило вопрос!

Карамель посмотрел на Винд Вистлер. Винд Вистлер покраснела в ответ. Она спрятала улыбку в гриве Карамеля и слепо подняла в воздух левое копыто. Калейдоскопическое сияние сверкающих бликов умастило маленькую группку друзей. Конечность Винд Вистлер обвивала лента усеянная алмазами.

— Ооооооооооо! — проворковала Блоссомфорс. — Просто фантастика!

— Ага! — кивнула Флиттер с сияющими глазами. — Это самый ослепительный браслет, который я когда-либо видела!

— Очень хорошая находка, Карамель, — сказал с улыбкой Морнинг Дью.

Тандерлейн прищурился:

— Как ты вообще смог его себе позволить, чувак?

— Тандер! — шикнула Блоссомфорс и шлепнула его крылом.

— Я серьезно!

— Ехех… — уши Карамеля прижались к голове, а копыта его нервно потерлись друг о друга. — Я… эм… я их выкопал самостоятельно.

— Выкопал, говоришь? — недоверчиво переспросил Морнинг Дью.

— Только пришлось по ходу дела сражаться с пятью алмазными псами.

— Правда, что ли, чувак?

Карамель закусил губу.

— Ладно, может только с тремя псами.

Винд Вистлер прокашлялась и приблизила к нему свое улыбающееся лицо.

— Ну, если интересно мое мнение — это самая романтичная штука, какую только в этой деревне кто-то сделал.

Клаудчейзер хихикнула:

— Значит вот это тебя убедило сказать «да»?

Винд Вистлер и Карамель посмотрели друг на друга. Разорвав долгий и глубокий взгляд глаза в глаза, они коснулись носами, а затем Винд Вистлер снова заговорила:

— На самом деле мы это планировали последние несколько месяцев.

— С тех самых пор, как стали Душами Солнцестояния на последнем Празднике Летнего Солнца.

— И мы решили завести собственное дело, — пояснила Винд Вистлер. — Доставка грузов.

— Правда? — глаза Морнинг Дью загорелись. — Похоже, фантастическая идея!

— Что я там слышу насчет свадебного дела? — произнес кобылий голос. Группа обернулась и увидела одного из строителей, идущих к ним от шумной территории у отеля. Стянув с головы шлем, она высвободила, встряхнувшись, длинный фонтан белоснежных волос своей гривы. Теперь там, среди них, стояла в высшей степени прекрасная кобыла, одетая в оранжевый рабочий костюм, подпоясанный бурыми ремнями с инструментами. Ее зеленые глаза отразили сверкающий браслет на ноге Винд Вистлер, а сама она криво ухмыльнулась: — Ну надож, шо творится. Карамель и Винди друг за друга выскочили, а? Как раз самое время!

— Это ведь не такой уж на самом деле и сюрприз, а, Амброзия? — спросила, краснея, Винд Вистлер.

— Девушка, — усмехнувшись, сказала Амброзия. — Я все вижу со своей верхотуры над городком. И я не видела, шоб ты там своими крыльями за последний год хоть раз махала, потомушт ты приклеена к шкуре Карамеля, и все такое!

— Они все это время были самой очаровательной парой во всем Понивилле! — сказала Флиттер, трепеща кончиками крыльев, оправдывая свое имя[2].

— Тебе все такими кажутся! — поддразнила ее Клаудчейзер.

— Эй, только потому, что у тебя не было жеребца целый год…

— Оо, ну вот теперь ты получишь!

— Девочки, сейчас такой прекрасный день, — укорил сестер Морнинг Дью. — Подождите с убийством друг друга до возвращения домой. В конце концов, это же… — внезапно Морнинг Дью покачнулся. Я с любопытством наблюдала издалека, как он на полуслове закрыл глаза и наклонился, обмякнув, на бок.

— Ой-ей, — Амброзия вытянула шею. Ее лицо мгновенно побледнело в беспокойстве, а затем тут же переплавилось в кривую ухмылку: — Ну вот, опять.

— Эй, Морнинг, — Тандерлейн слегка подтолкнул Морнинг Дью одним крылом. — Держись с нами, дружок.

Морнинг Дью вырвался из оцепенения. Его глаза заморгали, пока не открылись окончательно снова.

— Кхм. Ехехехех… пожалуйста извините меня. Я просто рад услышать хорошие новости.

— Мы видим, — сказала, подмигнув, Амброзия. Она оглянулась на ласкающуюся носами пару. — Я думаю, это замечательно. У нас, у пони, есть какой-нибудь шанс посмотреть на вашу свадьбу?

— Церемония будет через полтора месяца, — сказал Карамель. — Не будет ничего слишком яркого. Мы снимем на день приемный зал Ратуши.

— Приглашен весь город!

— Хехехе… Да… — Карамель сделал глубокий вдох. — Я с трудом могу поверить, что это на самом деле происходит. Несколько месяцев назад я был практически убежден, что мне придется покинуть Понивилль, чтобы начать новую жизнь.

— Забавно, что судьбой куда чаще правит любовь, чем наоборот, — отметил Морнинг Дью.

— Фу… Зачем так пересаливать-то? — заикающийся голос Амброзии слегка надломился.

— Я серьезно, Амбер! — взмахнул копытом Морнинг Дью. — Сама посмотри! Разве ты видела когда-нибудь пару счастливее?

— На самом деле, видела! — жизнерадостно улыбнулась ему она. — Мои старики не балансы сводили, когда меня и моих младших братьев делали, Морнинг.

— Фу, благая Селестия, — Тандерлейн закатил глаза, а Блоссомфорс захихикала. Я впервые обратила внимание на маленького жеребенка, стоящего рядом с Тандерлейном. Он моргал в невинной растерянности, пока взрослые вокруг него общались и смеялись.

— Ну, мы шли в Сахарный Уголок, чтоб отметить, — сказала Винд Вистлер. — Все пони, конечно же, приглашены.

— Мы будем говорить о свадьбе и об этом доставочном бизнесе, который мы запланировали! — воскликнул Карамель, возбужденно сияя своими сапфировыми глазами.

— Я к вам, дорогие пони, попозже присоединюсь, — сказал Морнинг Дью. — Я не могу просто так взять и оставить работу, которая у меня еще осталась.

— То ж самое и у меня, народ, — добавила Аброзия. — К тому ж, я целый день провела среди опилок и потных рабочих. Я только провоняю такое прекрасное местечко, как Уголок.

— Хех, я почему-то в этом сильно сомневаюсь, Амбер, — сказала Блоссомфорс. Она посмотрела на других. — Ну, так чего же мы ждем?

Винд Вистлер хихикнула.

— Пошли, пони! — она и Карамель первыми пошли прочь, бок о бок. Клаудчейзер и Флиттер пошли следом. Тандерлейн и Блоссомфорс вскоре двинулись позади. Только одна фигура медлила на месте.

Это был жеребенок, крохотный пегас. Внезапно я узнала его как младшего брата Тандерлейна. Как там, еще раз, его имя? Тремор? Квейк? Бумер?[3] Его лицо не выражало ничего, пока вдруг не погрустнело. Я заметила печальный взгляд, брошенный в сторону, в которую ни один другой пони не смотрел все это время. С тщательно выверенной осторожностью хорошо натренированного наблюдателя я проследила его взгляд, устремленный в понивилльские дали.

Мишенью этого взгляда был небольшой участок травы, где три юных пони устроили себе пикник. Они все были одного возраста с жеребенком, столь же чудесные и невинные. Это трио едва ли можно было назвать редким зрелищем в окрестностях центра Понивилля. Скуталу, конечно же, я узнала мгновенно. Других двух кобылок я тоже видела раньше. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы обработать увиденное, но вскоре я определила их как сестер Эпплджек и Рарити соответственно.

Троица меткоискателей выводили разнообразные рисунки и записи на листе бумаги. Без сомнения — безбашенный список идей для экспериментов в охоте за талантами. Скуталу что-то сказала, и сестра Эпплджек захихикала. Младшая сестра Рарити отреагировала иначе, вдруг запев в лицо Скуталу песенку-дразнилку, которая, впрочем, тут же была прервана, когда оранжевая пегаска сшибла единорожку, прижав к земле и захихикав.

Брат Тандерлейна смотрел, моргая, издалека. Вздох сорвался с его губ, вздох неожиданно для, как мне показалось, жеребенка его возраста, мрачный и полный одиночества. Я обратила внимание на то, как его крохотные крылья опали по бокам, так что я, еще раз бросив взгляд сначала на него, потом на кобылок вдали, вывела внезапную связь, что поставила меня перед выбором: посмеяться над ситуацией или посочувствовать ему. Возможно, лучше и то, и другое.

— Рамбл? Ты что, не слышал?! — бухнул вдалеке голос Тандерлейна. — Мы идем в Сахарный Уголок!

— Но… Но я же только… — пропищал Рамбл тоненьким голоском.

— Пошли, мелюзга! Только попробуй со мной тормозить. Папа сказал, что я за тобой должен приглядывать!

Рамбл повесил голову, чуть ли не касаясь ею земли. Его крылья дернулись в последний раз, и он пошел твердо, хоть и медленно, прочь от того, на что он так печально глядел, присоединяясь, в итоге, к своему брату и его друзьям в их пути по городку.

Голос Морнинг Дью, как всегда, вырвал меня из молчаливого наблюдения.

— Ну, это определенно хорошие новости. Очень долгое время я почти что волновался за Карамеля, — он повернулся и улыбнулся Амброзии. — Поразительно, насколько к лучшему повернулись его с Винд Вистлер жизни.

— И куда более странные вещи творились тут в городке, — кивнула Амброзия. Она нахлобучила свой шлем обратно на голову. — Но не дождешься, жаловаться я не собираюсь.

Она обернулась к жеребцу и улыбнулась ему:

— А шо, Морнинг, ты, случаем, там не ревнуешь, а?

— Хммм? Ты о чем это вообще, Амбер? — ухмыльнулся он.

Она хихикнула, предавая свою суровую внешность, созданную рабочей униформой.

— Ты всегда мне казался эдаким малость романтиком, со всеми этими твоими цветочками и прочим, — подмигнула она.

— Судя по тому, как ты кудахчешь о Карамель с Винди, — ее челюсть слегка напряглась. — Я так понимаю, ты сам хочешь однажды остепениться.

— Хех… — Морнинг кратко копнул копытом землю. — Я сомневаюсь, что подобное случится когда-нибудь в ближайшее время.

— И почему самые замечательные пони всегда женаты на своей работе?

— Дело не в этом, Амбер, — вздохнул Морнинг Дью. Он обернулся кругом, быстро оглядывая деревню с непоколебимо каменным, пусть и на краткий срок, выражением лица. — Думаю, я еще просто не встретил свою особую пони…

Его взгляд наткнулся на меня, но, в то же время, нет. Едва до моих ушей дошли эти слова, я исчезла, прячась, как преступник, за скрывающим меня от его взгляда углом дома. Я чувствовала, как мое дыхание сорвалось на жалкие краткие глотки воздуха. В глотке завязался узел, грудь моя разрывалась, как ломающийся пополам дирижабль. Я теребила рукава толстовки. Если бы я только могла спрятать все свое тело в своей куртке, я бы непременно так бы и поступила.

Что со мной не так? Почему даже самая мелочь, которую он говорит, так много для меня значит? Почему я возбуждена, очарована, перепугана и загипнотизирована каждым малейшим движением его глаз? Я же выше этого. Я — уважающая себя взрослая пони, музыкант, художник, ученый.

И все равно, я хихикала. Дрожь терзала мои ноги. Смертельные нити проклятья Найтмэр Мун вились по моему организму, но я все равно улыбалась. Я была наэлектризована, я парила, как безумная пони, по центру Понивилля, подожженная звучанием имени, голоса, и одной мечтой за другой… каждая из которых как минимум вполовину столь же розова, как, должно быть, розовы были мои пылающие щеки.

Мы все чего-то ищем в жизни. Я искала ответ на тайну элегий, ну или я так давно уже в этом уверилась. Мне пришла мысль, что незаметно для себя я искала нечто большее, нечто, что я преследовала с того самого дня, в который я родилась, задолго до того, как проклятье заперло меня в Понивилле. Одна только мысль, что, возможно, всего лишь возможно, жеребец, такой, как Морнинг Дью, тоже ищет того же самого, чтобы… или той же самой

Нет. Я не могу позволить себе даже думать о чем-то столь глупом и мечтательном. У меня — обстоятельства, с которыми мне необходимо разобраться. Меня еще ждет побег из магической тюрьмы, в которую я заключена. Только это имеет значение. Только это и должно иметь значение. Мне надо прекратить предаваться такой… такой… такой очаровательно счастливой глупости.Какую жизнь я смогу завоевать себе, если я не делаю и шага вперед?

Я устала, выдохлась, у меня кружилась голова. Я осознала, сколь же сильно я утомилась от бега на месте, вызванного дающей надежду, но притом совершенно иллюзорной идеей «движения вперед». Все теряло всякий смысл, едва мое сердце начинало стремительно биться, как оно билось, подстегиваемое далекими отголосками слов Морнинг Дью. Мне нужно было прийти в себя. Мне необходимо было отвлечь себя. Мне необходимо было бросить себя в компанию какого-нибудь пони, кто в миллион раз больше был бы предрасположен к безумию и самообману, чем я, только для того лишь, чтобы я, в сравнении, смогла бы пробудить в себе разум.

 

— И все пони увидят мои платья и будут поражены моим мастерством и изяществом, и мы будем на слуху у всего Кантерлота! — Рарити впадала в неистовый экстаз уже на середине своей драматического восклицания. Она сидела на табурете напротив меня, наполовину перешитый плащ лежал перекинутый через ее колени, а ее голос звенел среди шикарных просторов Бутика Карусель. — Мы будем на балу центром внимания, все шестеро! Даже сама Принцесса Селестия, бессмертная, не ведающая границ времени, вечно будет помнить ночь, в которую мы принесли красоту и сияние ее обыденному Гала!

Я слушала ее, улыбаясь, положив подбородок на пару копыт. Мои уши счастливо прядали, впитывая звуки ее волшебных мечтаний. На самом деле, этот плащ, что я принесла для перекройки, был просто предлогом для… для этого. Мне это было крайне необходимо: отвлечение, сон во сне, пусть даже и сон ее. Долгожданная передышка от моего.

— Яркое платье Пинки Пай заразит пони вокруг нас ее уникальной прыгучестью и жеребячьим энтузиазмом! Ансамбль Эпплджек демонстрирует класс, так что, безусловно, оно поможет ей продавать бессчетные яблоки из своего запаса! Одеяние Рейнбоу Дэш вскружит голову Вондерболтам! Платье Твайлайт наполнит ее наставницу гордостью! И, о благие небеса, я и не говорю даже о моем шедевре, о платье Флаттершай!

Теплое дыхание срывалось с моих губ, пока я слушала ее сентиментальные излияния по поводу каждого платья, что она сделала к грядущему Гала… Я разглядывала Рарити и, внезапно, казалось, я глядела уже не на нее. Я видела Винд Вистлер, стоящую посреди городской Ратуши, через час после того, как молодая пара произнесла свои клятвы. Она была одета в белоснежное одеяние из чистого атласа, и Карамель купался в ее красоте. Молодожены танцевали вместе, касались друг друга носами под взглядами окружавших их гостей, что аплодировали им и, в итоге, сами присоединились к мягким движениям копыт по залу. Я была среди них, стоя в одиночестве меж теней. Мгновенья отмеряли мои печальные вздохи, пока я не услышала осторожный цокот копыт, приближающийся ко мне. Я подняла взгляд и мгновенно весь воздух вырвался разом из моих легких. Передо мной стоял Морнинг Дью. Свет свадебного приема окутал его мягким янтарным сиянием, подсвечивая шелковый блеск его девственно чистой золотой шкурки. Он улыбнулся и протянул мне копыто. Он в самом деле хочет со мной танцевать? Я была абсолютной ему незнакомкой; таковой я и буду всегда. Я должна была ему отказать, но какая-то вселенская сила потянула мое копыто к его, заставляя принять его приглашение, воспламеняя мне сердце мыслью о том, что я, возможно, буду с ним танцевать, бок о бок, ухо к уху, и у меня наконец-то появится шанс еще раз услышать, как он зовет меня ангелом, только на этот раз так близко ко мне… и так близко к моему бьющемуся сердцу…

— И потом, когда ночь оживет в сиянии звезд и звуках музыки, я наконец-то смогу встретить… его! — голос Рарити пробился сквозь облако моих мечтаний.

Я вырвалась из него с широко распахнутыми глазами. Теплая улыбка одного жеребца мелькнула в краткий миг, пока веки были закрыты.

— А что с ним?! Я… эм… — я сглотнула и улыбнулась тревожно. — Кто?

Рарити сощурилась неловко на меня. Казалось, будто обе мы пробудили друг друга от каких-то всепоглощающих чар.

— Что-то… не так, моя дорогая?

— Эм… нет, — я прочистила горло и нервно поерзала на табурете. — С чего вы решили, что какой-то пони — утренняя роса?[4] Эммм… Т-т-то есть… — в смятении, я помотала краснеющей головой и сделала глубокий вдох. — Вы… эм… вы что-то говорили по поводу ночи, «ожившей в сиянии звезд и звуках музыки»?

— Мммммм… да, — глаза Рарити засияли не только отраженным полуденным светом, льющимся из окружающих окон. Ее бледные черты плавились в жаре глубокого розового сияния, расцветающего на ее щеках. — Я это себе столь ярко теперь представляю… Я пойду по натертым полам королевского дворца, незнакомка в глазах всех пони и, при этом, — великолепное зрелище для всех и каждого, благодаря моему ошеломительному платью. Все будут задаваться вопросом, как же простая кобыла из Понивилля оказалась одета столь изысканно, что будит зависть у элиты из элит и самых царственных пони. А потом он увидит меня и его сердце воспламенит любопытство и восхищение. Он обязательно захочет узнать, кто эта особая пони. Он оставит свою царственную свиту, только лишь для того чтобы пройти по дворцу в одиночку, и поднять мое копыто к своим губам для поцелуя. А затем он пригласит меня на танец, только для того, чтобы я могла благословить его своим присутствием…

— Вы… — я сощурилась, глядя на нее неотрывно. — Вы надеетесь привлечь внимание эквестрийского принца?

— Ну, я совершенно определенно не собираюсь соблазнять замкового садовника, дорогая, — она издала легкомысленный смешок.

Бывают времена в жизни, когда абсолютно оправданно захихикать как пони, что только что вышла от стоматолога.

В ответ Рарити только закатила глаза.

— Хммф! Неужели это правда самая постыдная фантазия, за которую только может держаться кобыла моего возраста?

— Кхм, — я наконец-то пришла в себя после неудержимого приступа глупого хихиканья. — Ну, это определенно… фантастично…

— Если позволите мне сказать, мисс… мисс…

— Хартстрингс.

— Мне жалко пони, которые окончательно выросли, — сказала она. — Правда.

Она вела иголку телекинезом сквозь плащ, зашивая мелкие дырочки, оставшиеся в ткани.

— Мы — сумма наших мечтаний. Некоторые из нас, те, кто в душе своей художники, даже определяются ими полностью. Что есть жизнь, если не холст, достойный раскраски столькими цветами, сколько мы осмелимся на него нанести?

Я улыбнулась.

— Вас ожидает самая волшебная ночь вашей жизни буквально за соседним углом, мисс Рарити, — сказала я. — Едва ли это постыдно — потакать своей мечте, что внезапно получила шанс на воплощение.

— Потакать мечте никогда не постыдно, моя дорогая, — сказала она, подмигнув. — Никогда, пока мы можем позволить себе питать фантазию теми участками реальности, которых мы заслуживаем. Только судьба знает, кого я встречу на Гала, а кого нет, но я определенно не упущу, даже на секунду, из вида то, чего я ожидала с тех времен, когда была крохотной кобылкой.

— И эта крохотная кобылка хотела стать принцессой через замужье? — спросила я.

Рарити беззаботно рассмеялась.

— Мисс Хартстрингс, я не сомневаюсь, у вас тоже были свои яркие мечты, когда вы были маленькой кобылкой!

Я пожала плечами.

— Стать ведущим музыкантом Кантерлотского Симфонического Оркестра, например.

— Не пытайтесь обмануть меня больше, чем пытаетесь обмануть себя, дорогая, — Рарити наклонилась ближе и обратилась своим молящим взглядом к более нежным участкам моей души. — Определенно, где-то там, в вашем эрудированном уме, теплится по-прежнему не воплотившаяся романтическая мечта.

— Романтическая… мечта?

— Ммммхмммм. Да. Образ, фантазия, стремление, что больше и прелестней, чем жизнь в том виде, в котором вы ее, как вам кажется, сейчас представляете.

 

Он улыбается мне. Он дарит мне цветок. Я — его драгоценный ангел, и он напоминает мне об этом. Меня тянет сказать ему, что если я его ангел, то я потеряла крылья многие годы тому назад. Ни один прелестный серафим не должен быть навечно заперт на этой земле, в бессчетных лигах от дома. И до тех пор, пока он не посмотрит на меня с грустным выражением лица, я не осознаю, что я бормочу вслух. Я извиняюсь и пытаюсь уйти. Он удерживает меня на месте. Он настаивает, чтобы я объяснила, что я имела в виду. Ему любопытно. Я важна для него, и ему важно знать, что терзает мой дух.

И потому я рассказываю ему. Мы идем на прогулку по лесу, где наш разговор расцветает. Я прикидываюсь, что мне интересна погода, солнечный свет, жизнь, сияющая вокруг нас везде; все, что угодно, что попадается моему взгляду. Его голубые глаза умоляют меня со всем своим великолепием, не уступающем его улыбке, и вот, я рассказываю ему все. Я рассказываю ему обо всем: о проклятье, о холодной дрожи, что обрушивается на меня регулярно, о днях, что я провожу в одиночестве в океане счастливых душ, что топит меня с не меньшей силой, чем меня вдохновляет.

И он понимает. Я абсолютно поражена. Как он может это понять? Может, он прикидывается только для того, чтобы облегчить мою боль? Но нет, он понимает. И он объясняет. Нежно взяв мои копыта в свои, он смотрит мне в глаза и делится своими мыслями. Ангел с обрезанными крыльями ищет другой способ летать. Неудивительно, что я всегда пытаюсь создать песню: я стараюсь вновь поймать тот ветер, что навечно утерян для меня. Если бы он мог, он стал бы этим ветром, и отнес бы меня в куда более светлые, теплые и счастливые земли. Глядя в его глаза, окна в душу, что жаждет поглотить и развеять мои скорби, я вдруг обнаруживаю, что нет больше у меня сил на сомнения. Если холод проклятья наконец прикончит меня посреди леса, то в его объятьях я смогу умереть без печали. Ибо я знаю, что он похоронит меня с тем же уважением и пониманием, что я все это множество месяцев пыталась привлечь к себе у рассеянных призраков, что окружают меня.

И потому я говорю ему, что написать на этой могиле. Я называю ему свое имя, так, как не называла ни одному пони до него. Я преподношу его ему. Я вливаю его ему в уши, моим дыханием в качестве сосуда, и моими слезами в качестве раствора, и он ловит каждую каплю, добавляя в тот же резервуар, откуда он черпает воду для взращивания самых прекрасных и ярких вещей, которые только знала эта деревня.

Прежде чем я успеваю осознать, приходит вечер. Я не знаю, сколько времени нам осталось, прежде чем луна разобьет красоту момента. Я не знаю, сколько шагов нам потребуется на пути к Понивиллю, по которому я его провожаю, чтобы сказать ему слова горького прощания. Все, что я знаю, — это то, что моя хижина стоит за поворотом дороги, и я не хочу встретить ледяной, темный взор ночи в одиночку. Только не снова. Я скорее умру.

А потому я нахожу предлог: что-то насчет того, чтоб показать ему музыкальную композицию, над которой я работала в заточении хижины. К моему шоку, ему на самом деле интересно. Это пугает, на самом деле. Я должна быть напугана. Цокот моих копыт ускоряется, но вместо побега от него, я веду его в дом, в мой дом. Едва войдя внутрь, он сразу же оказывается очарован изобилием музыкальных инструментов, висящих на стенах. Его улыбка восхищения разгорается в янтарном сиянии, как искусственный восход. Можно сказать, по волшебству я уже успела разжечь камин. Не то чтобы мне на самом деле холодно. Я потею под толстовкой. Мне стоило бы скинуть эту глупую тряпку. Я осознаю, что если бы я попросила его, джентельпони скорее всего бы послушался меня. И оттого я потею еще больше.

Он замечает. Конечно же, он замечает. Он замечает все. Как еще он может высаживать и растить красоту в самых скрытных уголках этих земель? Он идет ко мне через хижину. Наши копыта не соприкасаются. Мы оба стоим на гребне чего-то столь прекрасно опасного, и при этом он знает, что некоторые вещи должны сохранять свою сакральность, пока я не предпочту первой навести мост. Я стою там, дрожа, в каких-то дюймах от его обеспокоенного лица. Я осознаю, что лучшие мосты в истории, что были возведены самыми искусными архитекторами, попросту рушатся только лишь для того, чтобы показать, где в действительности пролегают овраги и сколь они глубоки.

В горьком единстве слезы вдруг потекли между нами водопадом. Слишком много печальных симфоний игралось в этой хижине, в одиночестве, когда гаснет свет и единственный огонь, что еще светит, — это боль в моем разрушающемся сердце. Не существует числа, которым можно сосчитать ночи, что я провела, сжавшись в клубок в этом самом месте, убаюканная мелодией собственного плача. Я просыпаюсь по утрам, целенаправленно забывая об этом. Я даже почти не пишу об этом в дневнике. Какой в этом смысл? Все пони печальны. Все пони одиноки. Я просто никогда не думала, ни разу за целую вечность, что я буду одной из этих жалких созданий и, одновременно, единственным существом, способным с этим бороться. Храбрые солдаты и воины прошлых веков умирали в кошмарной агонии. Но, по крайней мере, у них были песни их товарищей, что воспевали их храбрость в последующие столетия. Когда умру я, погребальная песнь, что последует, развеется вместе со мной, и все, что останется от моей мелодии, — только пустое пространство, бессердечно брошенное в краткие мгновенья между вдохами незнакомцев.

Пока я не утерла слезы из своих глаз рукавом, я не видела лица, что приближалось ко мне. Только сейчас я осознаю, что каждая мысль, что пробежала в моей голове, была произнесена вслух. Я хочу закричать в расстройстве, но он заглушает меня шепотом. Он касается меня носом. В первый раз в своей жизни, я наконец-то ощутила его мягкую и шелковистую, золотистую шкурку. Он относится ко мне так, будто я в сотни раз бесценнее, чем я когда-либо буду на самом деле. Он не дарит мне ни нежных слов, ни пафосных речей, ни никчемных попыток утешения. Все, что он говорит, — это мое имя, раз за разом, как его копыто обычно сажает семена жизни в безразличную почву. И вот тогда я, наконец, лишаюсь сил.

Он ловит меня. Он держит меня. Я пытаюсь сказать ему, что я ничего другого и не желаю: только чтобы меня держали, ласкали, чтобы мое существование и ценность признали бесконечными объятьями. Тем не менее, я плачу слишком сильно, чтобы какие-то слова могли вырваться на свободу, сохранив свою внятность. Но, как оказалось, слова бессмысленны для него. В конце концов, он уже знает и так. Он понимает