Стратегическая авиация на поле боя 6 страница
Авиация дальнего действия наносила также удары по железнодорожным станциям и транспортным узлам на дороге Молодечно — Седлец и на магистрали Минск — Демблин. На железной дороге Лунинец — Брест подверглись ударам узлы Лунинец и Янув. Приведу лишь один пример. В Брест 8 июля прибыли две пехотные дивизии противника со стороны Ковеля.
Они и были накрыты нашими бомбардировщиками в ночь на 9 июля в районе железнодорожного узла. Кроме разбитых 30 эшелонов и 20 паровозов, кроме уничтоженных интендантских складов, кроме разрушенных казарм в предместье Бреста — Граевки, где уничтожено много солдат и офицеров противника, большие потери понесли и указанные пехотные дивизии. За трое суток из-под обломков было извлечено до 3000 уничтоженных фашистов.
Около тысячи самолетов действовали непосредственно по войскам и технике противника, ведущим оборонительные бои.
На боевое применение в интересах Белорусских фронтов АДД сделала в июле 5590 самолето-вылетов, а для обеспечения боевых действий передовых и подвижных частей фронтов и доставке им горючего, боеприпасов, продовольствия мы произвели 2106 вылетов на боевых самолетах. Фронтовые подразделения ГВФ справиться с таким объемом перевозок, естественно, не могли, хотя и располагали для обеспечения Белорусской операции парком примерно в 250 самолетов. Однако большинство этого парка состояло из легких машин.
Переброска всего необходимого фронтам только боевыми частями и соединениями АДД выглядит следующим образом. [448] Войскам 1-го Белорусского фронта доставлено: 1466 тонн груза, из них 765 тонн горючего, 341 тонна боеприпасов и 127 тонн продовольствия. Кроме этого, доставлено 4217 человек личного состава. 2-й Белорусский: 706 тонн груза, из них 598 тонн — боеприпасы. Вывезено 1500 раненых. 3-й Белорусский: 391 тонна, из них горючего 186 тонн, 52 тонны боеприпасов и 1827 человек. Войскам 1-го Прибалтийского доставлено 2770 тонн, из них 157 тонн боеприпасов и 97 горючего.
Из приведенных цифр мы видим, что одного лишь горючего было доставлено войскам более тысячи тонн. Этим топливом можно было обеспечить многие и многие тысячи автомашин и танков, а доставленные в еще большем количестве боеприпасы давали возможность подвижным и передовым частям фронтов вести боевые действия до подхода своих тылов.
Следует сказать и о работе фронтовых частей ГВФ как во время подготовки Белорусской операции, так и в период ее проведения. Они сделали за этот период почти 35000 самолето-вылетов, перевезли более 48000 человек, из которых более 5000 — раненых, доставили около 1500 тонн боеприпасов и вооружения. За это же время они сделали почти 800 полетов в тыл врага и доставили туда 307 тонн военного груза, и, как обычно, почти весь этот груз, а именно 296 тонн составили боеприпасы. Перевезено также более тысячи людей. Обеспечивали пятый удар: 62, 120, 105-й гвардейские, 9-й Отдельный полки и 1 — я транспортная дивизия ГВФ.
Хочу здесь привести один из эпизодов их работы. Из Калининской области нужно было вывезти детей партизан в связи с тем, что предстояли боевые действия, связанные с готовящимся наступлением наших войск. Наличие большого количества детей, которые могли пострадать при проведении боевых операций, естественно, не могло сопутствовать успешной деятельности партизан. Было принято решение вывезти детей. Выполнение задачи было возложено на часть, которой командовал майор Седляревич. К партизанам был совершен 391 вылет и доставлено для их боевых действий 67 тонн боеприпасов. Обратными рейсами вывезено 1629 детей и 226 раненых и женщин, среди которых 93 матери. И это все сделано с неблагоустроенных партизанских площадок буквально под носом у немецких гарнизонов в условиях действий карательных отрядов! Только звено лейтенанта Суницкого выполнило 100 полетов в тыл врага и вывезло оттуда 545 детей. Пилот этого звена младший лейтенант Курочкин вывез 175 человек, а сам Суницкий — не менее 200. В выполнении этого задания проявили мужество и отвагу летчики Борисенко, Козлов, Харченко, Савин, Лобженидзе, Кулагин, Тутаков и другие. Они перевозили в одном самолете По-2 по восемь-десять ребятишек. Вскоре полк стал именоваться 97-м Отдельным Краснознаменным полком ГВФ. [449] А вот и результат — только за пять дней наступательных операций 2-го Прибалтийского фронта партизаны разбили шесть гарнизонов противника, уничтожили и взяли в плен до 2000 гитлеровцев, освободили 2160 советских граждан, угонявшихся немцами на запад, а также захватили большое количество трофеев.
Самолеты связи имели в ходе Белорусской операции особо важное значение.
В самый разгар операции нередко было трудно найти свои части. Окружая противника, создавая «котлы», наши войска не останавливались для их полной ликвидации, а продвигались стремительно вперед, и с ними нужно было держать связь. Нужно сказать, что самолеты связи работали четко и обеспечивали командованию управление войсками. Наши подвижные части находились уже западнее Минска, а серьезные бои шли еще далеко на востоке, где была окружена крупная группировка противника. Немало подразделений, частей и соединений противника пытались самостоятельно пробиваться на запад, просачивались там, где не было сплошного фронта между нашими войсками, и бывали случаи, когда они выходили на наши тылы, уже переместившиеся за своими частями. Так было и с некоторыми фронтовыми подразделениями ГВФ, которым приходилось вступать в бой на земле с неожиданно появившимся противником. Нужно сказать, что такая неожиданность бывала взаимной. Наши подразделения ГВФ уничтожили и взяли в плен при этих встречах 67 гитлеровцев.
Лекарство Верховного
В июне 1944 года, когда шла интенсивная подготовка к проведению Белорусской операции, я находился на фронте и проверял готовность частей и соединений АДД для участия в ней.
В четыре или в пять часов утра, закончив работу в штабе 5-го корпуса АДД, мы разошлись немного отдохнуть. Это было в Житомире. Размещался я со своей небольшой оперативной группой в двухэтажном домике, на втором этаже. Было душно. Лег я в постель в одних трусах, подводя мысленно итоги проведенной за день работы и планируя ее на следующий. Внезапно я почувствовал, что остановилось сердце. Это было тем более неожиданно, поскольку работу собственного сердца, зная о существовании этой весьма важной части организма у человека, я никогда не ощущал. В голове мелькали мысли — почему могло остановиться сердце, а главное, почему я чувствую, что оно у меня остановилось? Лежа, не двигаясь, в недоумении старался я определить — соответствует ли действительности мое ощущение, что сердце остановилось и не бьется. Длилось это короткий отрезок времени, а затем я физически ощутил, что перестал дышать! [450] Еще не веря этому, попытался вздохнуть, однако попытки оказались тщетными.
Мелькнула мысль — не сон ли это?! Но действительность полностью опровергала такую возможность. И вот самое интересное случилось дальше!
Какая-то сила, действующая вне сознания, но заставившая ей подчиниться, мгновенно подняла меня с постели, швырнула в соседнюю комнату, где размещались мои товарищи, и я со второго этажа выпрыгнул в открытое окно! Произошло все вышеописанное в считанные секунды. Дать объяснение своему поступку не могу до сих пор. Видимо, действовал здесь инстинкт самосохранения, безотчетный инстинкт человека, борющегося за существование…
Удар о землю, вероятно, сделал свое дело, и я задышал. Однако длительное отсутствие кислорода заставило меня дышать так, как будто бы я пробежал большое расстояние с огромным напряжением сил. Немного отдышавшись, я попытался встать, но все мои усилия оказались безуспешны. Никаких болей нигде я не ощущал, но с полнейшей ясностью чувствовал, что сердце мое то бьется со скоростью автоматной очереди, то вдруг останавливается. Вскоре опять прервалось дыхание и последовало резкое ощущение недостатка кислорода, как будто я находился под стеклянным колпаком или в барокамере, откуда шла интенсивная откачка воздуха. Началось состояние удушья. Во мне были тогда как бы два отдельных существа: одно — испытывающее огромные физические страдания и находящееся на грани потери власти над собой, другое — решительное, властное, здраво взвешивающее каждый миг существования, управляющее мыслями и действиями, заставляющее осознавать и оценивать каждое явление, которое со мной происходило, и искать пути спасения от гибели. И первое существо подчинилось второму.
Когда отсутствие кислорода приводило к тому, что начинались уже судороги всего тела, внезапно, вдруг дыхание открывалось, и с огромной частотой начинало биться сердце. Как только появлялась возможность дышать, я в полном смысле этого слова оживал. Не успевал, однако, я как следует отдышаться — опять останавливалось сначала сердце, а за ним и дыхание, и никакие усилия с моей стороны не могли заставить воздух пройти в легкие.
Как будто кто-то закрывал ему доступ туда! Приступ шел за приступом…
То находясь на грани небытия, то оживая, ни разу я не потерял сознания — видимо, оно все же уходит последним. Собрав всю свою волю, боролся я за жизнь. Боролся молча, веря и убеждая себя в том, что мой организм может и должен выдержать любые испытания. Инстинкт самосохранения и сознание диктовали мне, что никаких, даже малейших движений делать я не должен, чтобы выдержать длительные паузы отсутствия кислорода. Старался я не двигаться и тогда, когда вдруг появлялось дыхание, а когда оно прекращалось, просто впадал в состояние оцепенения. [451] Наконец меня перенесли в госпиталь медсанбата. Здесь начался для меня новый, если можно так выразиться, этап испытаний. Приступы кончились так же внезапно, как и начались. Дыхание восстановилось, биение сердца я уже не ощущал. Была сильнейшая слабость и полнейшее безразличие ко всему.
Желание борьбы за жизнь меня оставило, и вот в этот момент я почувствовал, что начинаю окаменевать с самых концов пальцев ног. Я не поверил в возможность таких ощущений, решил, что это просто следствие перенесенных приступов. Сказало своих ощущениях товарищам, которые находились рядом. Они полностью согласились со мной. Однако я совершенно ясно физически ощущал, что это окаменение сантиметр за сантиметром медленно продвигается вверх по моему телу… Находясь в полном сознании, я следил за тем, как все большая и большая часть тела окаменевает снизу вверх. Процесс этот шел очень медленно, но неотвратимо, и я чувствовал, что ноги мои тяжелеют все больше и больше. Ощущение тела пропадало там, где оно окаменевало, и в конце концов я почувствовал страшную его тяжесть. Всякие сомнения в реальности происходившего у меня отпали. Что творилось с моим телом, я понять не мог. Объяснить этого не могли и присутствовавшие. Попробовал пошевелить одной ногой, другой, они не шевелились, хотя я прилагал все силы, которые у меня еще сохранились, чтобы хоть одну из них сдвинуть с места.
Когда окаменелость и его тяжесть дошли до пояса, я решил попрощаться со своими товарищами, соратниками по боевой работе в АДД, и высказал большое сожаление, что не увижу конца войны, нашей победы, которая, как мы все знали, была не за горами. Абсолютная ясность мышления и в то же самое время сознание надвигающейся катастрофы как-то мирно уживались друг с другом… Мозг все же работал над тем, нет ли какой-либо возможности выйти из, казалось бы, совершенно безвыходного положения.
Так уж, видимо, устроен человек. А в это время, оказывается, разыскивали терапевта медсанбата, который был, по словам медперсонала, ассистентом профессора Зеленина, широко известного в нашей медицине ученого.
Ощущение окаменелости продвигалось уже к области сердца, когда появился терапевт медсанбата. Ему потребовались считанные минуты на то, чтобы узнать, что произошло, и сделать мне внутривенное вливание огромной дозы глюкозы. И вот что интересно и удивительно! Как только глюкоза стала проникать в вену, немедленно окаменелость стала отступать вниз, а с окончанием внутривенного вливания исчезло и окаменение. Я ожил в полном смысле этого слова и хотел встать. Однако желание мое было пресечено резким вмешательством врача, не подчиниться которому я не мог. Спас меня майор Николай Александрович Леонтьев, с которым мы впоследствии вместе и закончили войну. [452] Прошло немного времени, и из Москвы прилетела группа врачей, направленных Верховным. Чувствовал я себя вполне хорошо и собирался из госпиталя уходить. Но прилетевшие товарищи, осмотрев меня, сказали, что я должен соблюдать постельный режим, так как сосчитать количество ударов сердца они не могут. Доставленный кардиограф зафиксировал огромное, исчисляющееся сотнями ударов в минуту, сердцебиение, которое при этом было весьма слабым. Вот тут-то я и подумал: сейчас, когда я чувствую себя вполне хорошо, врачи не разрешают мне встать. А что же творилось со мной, когда я выпрыгнул из окна и, говоря попросту, собирался «отдавать концы»?!
Лежа сейчас в госпитале, я вспоминал, как еще в 1942 году Сталин говорил со мной о том, что он имеет сведения о моей круглосуточной работе практически без отдыха и без сна. Это, сказал Сталин, не может хорошо кончиться. Долго так человек работать не может. Затем Верховный сказал, что здоровье людей, находящихся на большой, ответственной работе, им не принадлежит, что оно является казенной собственностью и распоряжаться им, то есть здоровьем, может только государство. А так как я распоряжаться своим здоровьем сам не могу, то ко мне придется приставить охрану, которая и будет регулировать мою работу и отдых.
— Как вы на это посмотрите? — закончил он.
Ответил я тогда довольно дерзко, видимо по-своему поняв желание Сталина приставить ко мне охрану. Сказались годы, проработанные мной в органах государственной безопасности. Смысл ответа сводился к тому, что если Сталин считает, что я трачу очень много времени, дабы справиться с должностью командующего АДД, то меня следует освободить и назначить на мое место другого товарища. Если же я соответствую своему назначению, то прошу предоставить мне самому право решать — когда я должен работать и когда отдыхать. Вспомнил я и то, как сильно рассердил своим ответом Сталина, и он несколько дней после этого разговора не только со мной не встречался, но даже не звонил и по телефону. Не прошло и двух лет, как произошло со мной то, о чем предупреждал Верховный. Хорошо, однако, думал я, что отделался легким испугом. Но как оказалось в дальнейшем, это был, к сожалению, не легкий испуг, а серьезный недуг, на избавление от которого ушли годы.
На третий день пребывания в госпитале все показатели в моем организме пришли в норму и по приказу Верховного я вылетел в Москву вместе со всеми врачами, которые прибыли ко мне. Как ни уговаривали они меня лететь с ними пассажиром, пугая всякими неприятностями, которые могут случиться со мной в воздухе, так и не уговорили. Полет прошел хорошо, чувствовал я себя превосходно. [453] Однако не прошло и двух дней, как история повторилась, правда, не в такой тяжелой форме. А дальше, как говорят, и пошло и поехало… То вдруг появлялся озноб и меня начинало трясти в полном смысле этого слова, отчего я холодел, и лишь крепкий сладкий горячий чай выводил меня из такого состояния. То вдруг начиналось сильнейшее частое сердцебиение, которое я ощущал физически, внезапно переходившее в замедленное, доходившее до сорока пяти ударов в минуту. То ни с того ни с сего во время ходьбы отказывали ноги, и я оказывался в состоянии паралитика, опустившись на землю там, где меня такое застало, терпеливо дожидаясь, когда это пройдет. То вдруг останавливалось дыхание, что причиняло мне, надо прямо сказать, немало страданий. И так далее и тому подобное. Нормально работать я, конечно, не мог. Большое количество различных не похожих друг на друга симптомов сбивало с толку врачей. С одной стороны, они имели решительные указания срочно поставить меня на ноги, а с другой, они не знали, как это сделать, ибо все принимаемые ими меры положительных результатов не давали. Больше всех выручал все тот же врач-терапевт Николай Александрович Леонтьев. Конечно, идти против рекомендаций множества консилиумов он не мог, но многое делал по-своему. Однако главного — что нужно лечить, никто не знал. Смущали результаты анализов, которые всякий раз однозначно показывали, что никаких отклонений от нормы в моем организме нет. Лишь длительное время спустя, при очередном обследовании под рентгеном, когда мне пришлось выпить изрядную дозу бария, я почувствовал себя плохо, а рентгенологи в это время зафиксировали и успели снять начавшиеся спазмы всего желудочно-кишечного тракта. Так была, наконец, установлена причина всех моих перипетий. Стало понятным и разнообразие проявлений этих спазмов, которые стали причиной всех моих бед. Появление спазмов было следствием систематического постоянного недосыпания, изнурившего, а более правильно сказать, значительно разрушившего центральную нервную систему. Можно сказать, классический пример учения Павлова. Какого-либо значительного опыта в лечении таких заболеваний тогда не было, и поэтому продвигалось оно весьма медленно, а проще говоря, никаких видимых результатов не давало.
Как-то позвонил Сталин и поинтересовался, каково состояние моего здоровья. Я ответил, что здоровьем похвалиться не могу, а лекарства, которые мне прописывают, видимого улучшения не дают. Помолчав немного, Верховный сказал:
— Вот что. Врачи, я вижу, вам помочь не могут. Я знаю, вы человек непьющий. Заведите у себя на работе и дома водку. Когда почувствуете себя плохо, налейте водки и сколько можете выпейте. Я думаю, что это должно вам помочь. О результатах позвоните мне. Всего хорошего. [454] Разговор был окончен.
Я пригласил Н. А. Леонтьева и рассказал ему о разговоре со Сталиным.
Реакция терапевта, против моего ожидания, была явно положительная. Он сказал, что сам хотел предложить мне использовать водку как лекарство, но побоялся лечащих меня врачей. Ввиду того что приступы у меня бывали часто, даже по нескольку раз в день, водка была вскоре доставлена и дожидалась, так сказать, своей участи.
Немного прошло времени, начался очередной приступ. Была мною налита в стакан водка, примерно полстакана, и выпита. Как будет развиваться приступ, было уже хорошо известно. После перебоев сердца следовало нарушение дыхания, что было самым мучительным. И нарушение дыхания началось, но не перешло в обычную тяжелую форму, а, наоборот, не получило развития и заглохло. Не потребовалось мне также и лечь, чтобы прийти в себя.
Так и пошло день за днем. Приступы перестали быть ежедневными, стали повторяться лишь через день, через два. Я справлялся с ними, не переставая работать.
Недели через две позвонил Верховный и спросил, как мое здоровье. Я рассказал ему об удивительных, с моей точки зрения, результатах приема водки.
— Каких только специалистов не приглашали, товарищ Сталин, вплоть до светил, и сделать они ничего не смогли. А простая водка справилась с тем, с чем не могли справиться ученые! — закончил я.
— А почему вы мне не позвонили и сами не рассказали об этом? — спросил он.
Ответа с моей стороны не последовало. Лезть, а более литературно выражаясь, обращаться к Сталину с личными делами, хотя и с его разрешения, я считал, да и сейчас считаю, невозможным, а если более точно выразиться, неприличным. Молчание длилось довольно долго.
— Вот что, — наконец услышал я голос Сталина, — имейте в виду, что водка будет вам помогать по тех пор, пока будете пользоваться ею как лекарством. Если вы начнете пить водку, то можете поставить крест на своем лечении. Я хочу предупредить вас об этой возможной опасности.
В трубке послышались частые гудки, разговор был закончен.
Завершая этот рассказ, скажу, что к водке я прибегал всякий раз, когда появлялись признаки начинающегося приступа, и всякий раз с положительными результатами, однако к питью ее так и не приучился. Водка стала для меня лекарством, расширяюще действующим на кровеносные сосуды.
Но прошли многие годы, прежде чем я избавился от этих приступов, которые повторялись все реже и реже. [455] Сейчас медицина шагнула далеко вперед, но и в настоящее время, насколько мне известно, вопросы восстановления и лечения центральной нервной системы еще не решены.
После возвращения из Житомира в Москву я ждал, что Сталин обязательно напомнит мне о разговоре, происшедшем между нами в 1942 году. Всякий раз, бывая у него, я ждал этого напоминания и был готов извиниться за допущенную мной бестактность. Однако такого разговора не состоялось ни в первое мое посещение Сталина после прилета из Житомира, ни в последующие. Хотя его молчание, как я понял, было вполне красноречивым:
«Что посеешь, то и пожнешь», без каких-либо комментариев.
«Гром не грянет — мужик не перекрестится»
Поражение в операции «Багратион» вынудило гитлеровское командование снимать свои войска с других участков фронта и перебрасывать их в Белоруссию для заполнения брешей, образовавшихся в результате прорыва подготовленной обороны противника и выхода наших войск на оперативный простор. Наибольшие плотности у противника были созданы на южном фланге Восточного фронта. Немцы ждали, что именно там мы будем искать успеха в летней кампании 1944 года, и, как я уже говорил, сосредоточили на этом направлении свои наиболее мобильные соединения. Неожиданные боевые действия наших фронтов в Белоруссии спутали все карты противнику.
Одиннадцать дивизий, из них шесть танковых, были переброшены немцами с южного фланга. Из группы армий «Северная Украина», противостоящей войскам 1-го Украинского фронта, было снято семь дивизий, из них четыре танковых. Этим, конечно, нельзя было не воспользоваться. 13 июля войска 1-го Украинского фронта начали боевые действия по разгрому противостоящего противника, положив начало шестому сокрушительному удару, а 20 августа войска 2-го и 3-го Украинских фронтов приступили к нанесению седьмого удара, который в конце сентября перерос в девятый.
В сентябре возобновил свои наступательные действия Ленинградский фронт во взаимодействии с войсками 3, 2 и 1-го Прибалтийских фронтов по освобождению Прибалтики. Боевые действия наших фронтов превратились в одно огромное сражение на всем советско-германским фронте.
В период проведения этих ударов АДД вела боевую работу, поддерживая наступательные действия наших войск. Так, бомбардируя железнодорожные узлы Абаклея, Кишинев, Вырланд, Романешти, Галац, Будапешт, Дебрецен, Сату-Маре, Чоп, мы препятствовали перевозкам противника, уничтожали живую силу и технику, помогая войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов в их успешных наступательных операциях, а также блокировали находившиеся в этих районах аэродромы. [456] В интересах Ленинградского и Прибалтийских фронтов держали под ударом железные дороги: Мемель — Тильзит — Инстербург, Таурабе — Тильзит — Лабиау, Валк — Рига — Виндава, где атаковывались охотниками находившиеся в пути эшелоны и наносились массированные удары по железнодорожным узлам. Наносились также удары по морским портам — Рига, Таллин, Пярну, где отмечены прямые попадания в транспортные суда. Большое количество пожаров в портах, возникших в результате бомбардировок, а также сильные взрывы указывали на большой ущерб, причиненный противнику. Бомбардировались и непосредственно войска противника южнее, юго-восточнее и восточнее Риги, куда наносили удар 794 самолета. Продолжалось питание с воздуха частей и соединений фронтов личным составом, боеприпасами, горючим и другими военными материалами. 738 самолетов боевых частей АДД доставили фронтам более 6000 человек и 800 тонн груза.
Если полеты к нашим партизанам количественно сократились после освобождения огромной территории, оккупированной ранее противником, то полеты с другими специальными заданиями в тыл врага, наоборот, возросли.
Так, боевыми экипажами АДД, в августе было произведено 714 таких полетов, из которых к югославским партизанам сделано 674 самолето-вылета, доставлено 559 тонн груза и 674 человека. Вывезено от югославских партизан 870 раненых. В сентябре же сделано 935 самолето-вылетов, из которых в Югославию — 473 и переброшено туда 470 тонн груза и 675 человек бойцов. Вывезено же 1411 человек. В Чехословакию сделано 445 полетов и перевезено около 400 тонн груза и около 300 человек солдат и офицеров. Останавливаться на этих полетах я здесь не буду, так как о них рассказывается в отдельных разделах.
Фронтовые части ГВФ проделали тоже немалую работу. Кроме того, ГВФ стал для АДД настоящей кузницей кадров. Достаточно сказать, что по утвержденному мной плану в 1944 году Аэрофлот должен был подготовить только пилотов 6000 человек. Кроме этого, планом предусматривалась подготовка 500 полностью укомплектованных экипажей на самолетах Ли-2 (экипаж состоял из первого и второго пилотов, бортмеханика и бортрадиста), 1000 авиатехников, 1000 авиамотористов и 1650 радиоспециалистов. Всего предусматривалась подготовка 12150 авиационных специалистов. Выполнение этого плана шло с опережением графика.
Хотя шла война, но мы думали уже и о будущем. Перед генеральным авиаконструктором С. В. Ильюшиным, создателем боевых самолетов Ил-2 и Ил-4, была поставлена задача — создать новый, современный по тому времени, пассажирский самолет. [457] Эту задачу Сергей Владимирович выполнил, и 2 августа 1944 года был издан приказ командующего АДД о назначении макетной комиссии для осмотра макета и составления заключения по двухмоторному магистральному пассажирскому самолету конструкции Героя Социалистического Труда С. В. Ильюшина. Этот самолет под названием Ил-12 вскоре появился на линиях Гражданского воздушного флота.
А сейчас хочу рассказать об одном эпизоде, который произошел со мной как раз в описываемое время. Я уже говорил о том, что упущения по работе, происшедшие по вине исполнителя, из-за его халатности или нераспорядительности, не прощались никому. И вот я сам чуть было не оказался в неприглядном положении по своей самонадеянности…
Прежде чем приступить к рассказу о происшествии, я должен сказать о том, что являлся к Верховному Главнокомандующему, не имея при себе ни записей, ни блокнотов, ни карандашей. Докладывал всегда и все по памяти, а получаемые распоряжения, которые подчас были довольно разнообразны по своему содержанию, никогда не записывал, но всегда их помнил и точно выполнял. Когда мной получалось значительное количество всяких заданий, Верховный не один раз говорил мне, чтобы я их записывал, иначе могу что-либо упустить или забыть. Хотя этого и не случалось, но все же Сталин заметил, что когда-нибудь такое со мной обязательно произойдет и могут быть на этой почве большие неприятности. Сам Верховный, как об этом уже говорилось выше, обладал исключительной памятью, и примеров этому немало. Как-то зашел разговор о стиле работы вообще и нас, военачальников, в частности. Коснувшись этой темы, Сталин, указывая на простоту и скромность Владимира Ильича, буквально слово в слово на память процитировал то, что им было написано о Ленине: «Эта простота и скромность Ленина, это стремление остаться незаметным или, во всяком случае, не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение — эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина».
Процитировав эти слова, Верховный добавил:
— Вам есть с кого брать пример, и я советую этим примером пользоваться в вашей работе.
Я лично поражался не только точности и краткости его формулировок, к которым уже привык, но и тому, как он мог воспроизводить почти слово в слово то, о чем он говорил раньше. Так, например, его речь, плохо записанная на пленку во время парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, была малоразборчива, и он повторил ее в Кремле для новой записи по памяти, можно сказать, слово в слово. Только ли феноменальная память здесь или проявилось такое качество Сталина, как ясное, отчетливое представление о том, что надо высказать и нет больше иных, более точных и конкретных слов?! [458] Зная, какой памятью обладает сам Верховный, мне было непонятно, почему он всякий раз меня предупреждает, чтобы я чего-то не забыл. Обычно только человек, который сам часто бывает забывчив, напоминает другим, чтобы этого с ними не случилось! Надеясь на свою память, которая меня никогда не подводила, такие замечания, грубо говоря, я пропускал мимо ушей…
Наши войска вели бои на территории Венгрии, где противник оказывал нам упорное сопротивление, почему и Авиацию дальнего действия привлекли на это направление. Однажды вечером позвонил Верховный и, сказав, чтобы я взял карандаш, стал диктовать мне объекты, подлежащие ударам с воздуха.
Диктуя, Сталин указывал, по какой цели, в какой день и каким количеством самолетов следует наносить удар. И вот именно в этот раз у меня под рукой не оказалось ни карандаша, ни ручки, которыми я мог бы сделать записи. Твердо надеясь на свою память, я заверил Верховного, что все будет выполнено.
Он спросил меня:
— Вы опять не записываете, что я вам говорю?
— Не беспокойтесь, товарищ Сталин, все будет выполнено в лучшем виде! — ответил я.
— Ну, смотрите! С такими вещами не шутят. — Раздались частые гудки, Сталин положил трубку.
Нужно сказать, что города, районы и населенные пункты в Венгрии носят трудно выговариваемые, а следовательно, и также трудно запоминающиеся для нас, русских, названия. Из пяти объектов, названных Сталиным, которые поочередно должны были быть подвергнуты массированным ударам в каждую последующую ночь, названный четвертым выпал из моей памяти, когда я отдавал соответствующие указания начальнику штаба. Не придав сразу этому значения, я решил, что запросто найду названную цель на карте.
Начальник штаба ушел отдавать необходимые распоряжения, а я подошел к карте и стал искать на ней указанный Сталиным и забытый мною пункт. К своему удивлению, я его не нашел. Взяв карты более крупного масштаба, я и там не обнаружил того, что искал. Сталин оказался прав. Память меня подвела. Я не мог вспомнить названия, хотя по содержанию полученной задачи был уверен, что разыскиваемый мной пункт должен находиться в одном и том же районе с другими целями. Такого, повторю, со мной никогда еще не случалось.