Предмет истории повседневности

В мировой науке продолжают бесконфликтно сосуществовать два понимания истории повседневности - как приема реализации методики микроисторического анализа и как реконструкции ментального макроконтекста событийной истории. Вполне объяснимо и то, что к первому примыкают социологи-практики и значительная часть историков, краеведов и археографов, а ко второму – философы и культурологи.

Примером второго подхода является книга «Изобретение повседневности» французского философа, литературоведа, теолога Мишеля де Серто. [35] Эта книга вышла в период расцвета постструктурализма, и ее автор вслед за М.Фуко и П. Бурдьё отказался от стремления видеть структуры и иерархии в изучении культурно-исторических моделей. С точки зрения М. де Серто, в «повседневности» можно выявить формы культурных практик, типические для эпохи или этноса и их взаимосвязь со Словом – «великим фабрикатором, источником всякой Власти». [36] В истории повседневности он увидел не столько повторяемость, сколько поле постоянного творчества, в котором рождается будущее. Для него объективное теоретическое знание также невозможно, как невозможен человек, лишенный свойств. Потому он не старался объективировать собственный анализ, а рассматривал свои собственные субъективные оценки как неотъемлемую часть собственного исследования.

В германской историографии прочно утвердилось противопоставление категории повседневности как всего повторяющегося, обыденного тому, что выходит за эти рамки как яркое, необычное или уникальное. Такой подход противопоставил повседневность в качестве «жизни масс» «жизни отдельных, уникальных и необычных личностей». Это привело к появлению германского варианта «истории повседневности», который можно охарактеризовать как микроисторию обычных, незаметных, типичных для своего времени и социального слоя индивидов. К «оппозициям» повседневного германские ученые обычно относят «праздники» как проявление чего-то особенного, не обыденного, а также «экстремальные ситуации», которые при определенном стечении обстоятельств могут перейти в разряд обыденных и составить повседневность. Работа, труд, игра, учёба в подобных классификациях оказываются включенными в понятие «повседневного» (а не противопоставленными ему). Их изучение и составляет задачу истории повседневности, считает один из ее главных современных идеологов А.Людтке. [37] Понимание «истории повседневности» как микроистории негативно повлияло на степень признания этого направления научным истеблишментом Германии. Сторонники микроистории рассматривались как покусившиеся на святое, и их перестали допускать к конкурсам на замещение должностей в университетах и научных центрах. Вследствие этого в Германии возник параллельный официальному мир «мастерских историков» и особых журналов. Примером тому является журнал «Историческая антропология», а также региональная группа активистов в Геттингене, действовавшая под девизом «take history in our hands». Одной из главных задач этих активистов, - среди которых были и профессиональные историки и обычные граждане, - была борьба за переименование улиц и сохранение памяти о преступлениях нацизма в каждом конкретном городе Германии.

Особенностью российского понимания истории повседневности является ее отнесение к разделу культурологии или даже почти этнологии, а потому при исследовании повседневного пользуются этнологическими методами и приравнивают ее к истории быта. Однако соотношение истории быта (как предмета этнографических описаний) и истории повседневности (как нового направления именно в исторических исследованиях) не столь просто.

Самое скрупулезное описание быта не способно было представить мужчину или женщину прошлого наделенных замыслами, которые осуществились, или мечтами, которые не удалось реализовать. Быт – по крайней мере, в восстановленном исследователями виде – выглядит медленно и мало изменчивым, сопротивляющимся переменам. Любая из книг русских бытописателей XIX в. и советских этнографов представляла человека раз и навсегда скованным рамками жизненного сценария, за пределы которого никому было не вырваться. Подробности быта рисовали его понятным человеку более позднего времени, и до поры до времени эта понятность вполне устраивала исследователей.

Под влиянием социальной и культурной антропологии – направлений гуманитарного знания, пришедших в Россию из англоязычного мира - эта бытовая понятность была поставлена историками под сомнение. Историки повседневности многое позаимствовали у этнографов и «бытописателей» XIX века: интерес к типично этнографическим темам - исследовании жилища, системы питания, стиля одежды и т.д. Этнографический метод включенного наблюдения позволяет историкам приметить такие стороны жизни людей, от которых не остается следов в исторических, документальных источниках.

Принципиальное отличие изучения повседневности от этнографических исследований быта состоит в понимании значимости событийной истории, в стремлении показать многообразие индивидуальных реакций на череду политических событий. Взгляд через призму повседневности позволяет увидеть историю в другой перспективе. Например, исследования повседневной жизни 1930-50-х годов в Германии открыли для историков несколько неожиданный факт: в субъективном восприятии населения окончание войны как неблагополучного периода жизни и возвращения к «нормальному» приходится не на 1945, а на 1948 год, - год проведения денежной реформы. [38]

Этнограф-специалист по истории материальной культуры является терпеливым искателем «мелочей», которые он подвергает тщательному анализу. Состав глины, из которой произведена посуда, красителей, которыми окрашены ткани, приемы лечения больных - все это является темой этнографических исследований. История повседневности ставит задачу не разглядывания мелочей, а рассмотрения в подробностях, поскольку ставит на первое место не само описание материального предмета, но отношение к нему людей. Бытовые детали помогают исследователю отыскать в истории то, что выражало на тот момент «дух времени», соотнести частное существование человека с ходом исторических событий.



4. ТЕЛЕСНОСТЬ, ЯЗЫК И СОЦИАЛЬНОЕ РАЗЛИЧИЕ.

ПОНЯТИЕ ГАБИТУС У П. БУРДЬЕ

Для обозначения инкорпорированной истории и социальности

П. Бурдье (ранее Н. Элиас) активно использует понятие габитус (от

лат. habitus - внешность). Это понятие содействует примирению

противоречия между методологическим индивидуализмом и методо-

логическим коллективизмом, между детерминизмом и волюнтариз-

мом. Это делает его крайне полезным для социально-исторической

антропологии.

С одной стороны, габитус обозначает предопределенность, при-

нудительность. Это необходимость, которая обрела плоть в вещах и

телах.

Можно обозначить основные детерминанты габитуса:

1) капитал (не только экономический, но и социальный, культур-

ный);

2) позиция в отношениях производства (например, определенная

через профессию, род занятий со всеми сопутствующими детерми-

нациями);

3) тип социальной связи, в которую человек включен;

4) история группы, к которой принадлежит индивид;

5) индивидуальная история (биография).

Эти детерминанты определяют манеру держаться, мыслить и го-

ворить. Их воздействие многократно усиливается деятельностью

средств информации и системы образования.

Тело, освоенное историей, присваивает себе самым абсолютным

и непосредственным образом вещи, пронизанные той же историей.

В принципе, объективированная и инкорпорированная истории -

одна и та же история. Отношение к социальному миру не является

отношением механической причинности. История <переполняет>

габитус и среду обитания, короля и его двор, епископа и епархию, хо-

зяина предприятия и само предприятие. Место определяет короля

или король определяет место?

В процессе социализации индивида происходит интериоризация

качеств, определенных названными и другими параметрами. Наше

тело и язык наполнены онемевшими верованиями, унаследованными

жестами. В течение жизни человек обретает новые телесные, язы-

ковые, поведенческие и др. навыки, которые мы называем социаль-

ными. Огромное значение имеют семейная и школьная социализа-

ции, социализация через средства коммуникации. Кино и телевидение

каждый день демонстрируют, каким должно быть легитимное (узако-

ненное, образцовое, нормальное) тело, как человек должен улыбать-

ся, ходить, реагировать. Нам показывают, что такое красивые женщи-

на, мужчина, ребенок, старик.

Понятие габитус позволяет представить восприятие людьми соци-

ального мира как продукт двойного социального структурирования. С

<объективной> стороны оно структурировано социально, поскольку

институты общества, в котором человек живет, предстают воспри-

ятию как данные объективно. С <субъективной> стороны сами схемы

восприятия и оценивания не только приспосабливаются к рассматри-

ваемому моменту, но и являются продуктом предшествующей реаль-

ной и символической борьбы^.

Мы говорим о <человеке на своем месте>, об ощущении челове-

ком собственной позиции в системе общественных связей и отноше-

ний. Человек ощущает, что можно, а чего нельзя <себе позволить>.

Одни негласно принимают свое положение, испытывая чувство гра-

ницы (это не для нас). Они уважают дистанцию и через обозначение

дистанции заставляют других себя уважать. Они делают то, что

<должны делать>, с радостью или покоряются тому, что обозначают

словом судьба, признавая, что они созданы для того, что они делают,

и иного не дано. Другие недовольны своим положением и желают из-

менить его. В рамках понимания габитуса как инкорпорированных

схем деятельности изменение объяснить трудно. Здесь приходит на

помощь еще один смысл этого понятия.

Габитус выступает как система организующих принципов действия,

порождающая разные практики. Человек - реальный социальный

агент выступает как практический оператор конструирования объек-

тов. Понятие габитус позволяет объяснить изменение человека. Габи-

тус - не только система приобретенных схем деятельности, функцио-

нирующих на практике как категории восприятия и оценки, как прин-

ципы классификации элементов социального мира. Это включенная в

тело возможность социальной игры, игра, превратившаяся в натуру.

Понятие игры позволяет показать, что действия человека, с одной сто-

роны, социально детерминированы: игра осуществляется по правилам.

Игра - место закономерностей. Но с другой - игра подразумевает

бесконечное множество ходов в рамках заданных правил. Тем самым

возникает возможность объяснять изменения человека и общества.

Как подчеркивает П. Бурдье, <габитус, в качестве социального,

вписанного в тело, в биологического индивида, позволяет произво-

дить бесконечность актов игры, которые вписаны в игру как воз-

можность и объективная необходимость>^. Для описания того, что

<схватывается> этим понятием, исследователь вводит образ игрока

в теннис, мгновенно принимающего <нужное> решение, не успев за-

думаться.

В качестве примера можно привести брачные церемонии, подоб-

ные актам осуществления стратегического плана. Такие сценарии бу-

дущего подразумевают социально разделяемые ожидания. В брачную

церемонию включен <правильный> сценарий семейной жизни, подоб-

но грамматическому правилу. Социум и язык дают правило. Но в со-

ответствии с правилом каждая пара осуществляет свой собственный

сценарий.

Понятие габитус позволяет реализовать новый тип социального

объяснения. Социальный агент перестает рассматриваться только

как производное социальной структуры, а социальный мир как про-

странство объективно заданных связей, внешнее по отношению к

агентам. Человек не только наследует общество, но и изобретает его.

Этот процесс социального изобретения бесконечен.

Для чего еще введено это понятие? Чтобы осознать парадокс: пове-

дение может быть ориентировано на цель, не будучи сознательно на-

правлено к этой цели, но в то же время оно движимо этой целью. Пред-

ставления о деятельности человека в истории утрачивают фатализм. В

то же время это понятие вскрывает давление условий и социальных

обусловленностей в самом сердце человека - социального агента.



Сер 20 – вт пол 20 – век постомодерна.

Модерн как парадигма проявил себя в искусстве, архитектуре и живописи.

Отход от классической структуры ценностей.

Ценности модерна - демократичность, производство, экономичность, труд, строгость форм, вермя-деньги, западная протестантская культура, строгость, порядок.

Однако модерн скоротечен, наступает время пост-модерна

В пост-модерне теряется понятие истинности, тк возникает много равноправных истин. Происходит дробление достоверности в сознании. Абсолютный демократизм -самый основной признак!

Появляется ориентир на материальную культуру. Целое больше не воспринимается как живое и любой объект начинает дробиться.

Знание (осмысление) не равняется информации (наличие). Количество информации начинает работать против человечества, которое не отягощено проблемами. Культура воспринимается материально и сознание обращено на вещи, на собрание артефактов. Оно направлено на материальность, телесность, тк человек по своей сути материален.

сознания постмодернизма к повседневности существенно подогрели многочисленные исследования повседневной жизни (quotidien) французских социоантропологов 80–90-х годов Мишеля де Серто, Пьера Бурдье, Систематически и досконально исследуя все аспекты повседневности самых разных слоев населения, они стремились показать, что именно здесь можно достичь понимания каких-то глубинных основ человеческой жизни, а не в ее оптимальных всплесках в форме религиозных и философских учений

К сер 20 века появляется такая вещь как повседневность. На рождение истории повседневности оказали влияние идеи К.Гирца, увидевшего в любой культуре «стратифицированную иерархию структур, состоящих из актов, символов и знаков». Расшифровка этих актов и символов, составляющих повседневные типизированные людские практики, «интерпретация паутины значений, которую человек сам сплел», выступает у этого социо-антрополога способом познания. Что является базовым? Базовый уровень социальной стратификации.

Проблематика повседневности включает в себя самый широкий круг предметов, явлений и отношений. Долгое время повседневность рассматривалась с точки зрения её описания, при этом глубинный анализ её внутренней сущности нередко утрачивался. Это обусловило необходимость теоретического обоснования феномена повседневности в исторических, социологических, культурологических, психологических, этнографических и других исследованиях.

Значимый вклад в развитие проблемы исследования внесла Новая историческая наука, так называемая школа «Анналов», которая обосновала неординарный на тот момент подход к пониманию прошлого и места человека в нём. Представителями данной школы были сформулированы основные методологические пути изучения повседневности, в рамках которых особое внимание уделялось рассмотрению ментальности и активности самого исследователя (М. Блок, Ж. Ле Гофф, Л. Февр и др.)



социальный контроль – это способ саморегуляции социальной системы (общества в целом, социальной группы и др.), обеспечивающий посредством нормативного регулирования целенаправленное воздействие людей и других структурных элементов этой системы, их упорядоченное взаимодействие в интересах укрепления порядка и стабильности.

Социальные нормы как регулятор поведения – это предписания, указания и пожелания разной степени строгости, заставляющие индивидов поступать так, как это принято делать в данном обществе, в конкретной ситуации. Социальные нормы выступают регуляторами поведения людей. Они устанавливают границы, условия, формы действий, определяют характер отношений, оговаривают приемлемые цели и способы их достижения. Усвоение социальных норм общества, выработка индивидуального отношения к ним происходят в процессе социализации.

Можно выделить несколько видов социальных норм:

1)обычаи и традиции, представляющие собой привычные образцы поведения;

2) моральные нормы, базирующиеся на коллективном авторитете и обычно имеющие рациональное обоснование;

3) правовые нормы, закрепленные в законах и нормативных актах, которые издаются государством. Они более четко, чем все остальные разновидности социальных норм, регламентируют права и обязанности членов общества и предписывают наказания за нарушения. Соблюдение правовых норм обеспечивается силой государства;

4) политические нормы, которые касаются отношений между личностью и властью. Между социальными группами и между государствами находят свое отражение в международных правовых актах конвенциях и т. д.;

5) религиозные нормы, которые поддерживаются прежде всего верой сторонников религии в наказание за грехи. Религиозные нормы выделяются на основании сферы их функционирования; в действительности же эти нормы совмещают в себе элементы, характерные для правовых и моральных норм, а также традиций и обычаев;

6)эстетические нормы, закрепляющие представления о прекрасном и безобразном.

Санкции – это реакции общества на действия индивида. Появление системы социальных санкций, как и норм, не было случайным. Если нормы создаются с целью защиты ценностей общества, то санкции призваны охранять и укреплять систему социальных норм. Если норма не подкрепляется санкцией, она перестает действовать. Тем самым три элемента – ценности, нормы и санкции – образуют единую цепь социального контроля.

· Принуждение, так называемая элементарная форма. Многие примитивные или традиционные общества успешно контролируют поведение индивидов через нравственные нормы и, следовательно, посредством неформального группового контроля первичной группы; формальные законы или наказания в таких обществах не обязательны. Но в больших, сложных человеческих популяциях, где переплетены многие культурные комплексы, формальный контроль, законы и система наказаний постоянно развиваются и становятся обязательными. В случае если индивид вполне может затеряться в толпе, неформальный контроль становится неэффективным и возникает необходимость в формальном контроле.

Таким образом, при наличии высокой численности населения начинает применяться так называемый вторичный групповой контроль – законы, различные насильственные регуляторы, формализованные процедуры. Когда отдельный индивид не желает следовать этим регуляторам, группа или общество прибегают к принуждению, чтобы заставить его поступать так же, как все. В современных обществах существуют строго разработанные правила, или система контроля через принуждение, которая представляет собой набор действующих санкций, применяемых в соответствии с различными типами отклонений от норм;[10]

· Влияние общественного мнения. Люди в обществе контролируются также с помощью общественного мнения или с помощью социализации таким образом, что они выполняют свои роли бессознательно, естественно, в силу принятых в данном обществе обычаев, привычек и предпочтений. Таким образом, социализация, формируя наши привычки, желания и обычаи, является одним из основных факторов социального контроля и установления порядка в обществе. Она облегчает трудности при принятии решений, подсказывая, как одеваться, как вести себя, как действовать в той или иной жизненной ситуации. При этом любое решение, которое принимается и усваивается не в соответствии с общественным мнением, кажется нам неуместным, незнакомым и опасным. Именно таким путем осуществляется значительная часть внутреннего контроля личности за своим поведением;[10]

· Регламентация в социальных институтах и организациях. Социальный контроль обеспечивается различными институтами и организациями. Среди них – организации, специально созданные для выполнения контролирующей функции, и те, для которых социальный контроль – не основная функция (например, школа, семья, средства массовой информации, администрация учреждений). [4, с.121]

· Групповое давление. Человек не может участвовать в общественной жизни, основываясь только на внутреннем контроле. На его поведение накладывает отпечаток также включенность в общественную жизнь, которая выражается в том, что индивид является членом многих первичных групп (семья, производственная бригада, класс, студенческая группа и т.д.). Каждая из первичных групп имеет устоявшуюся систему обычаев, нравов и институциональных норм, специфических как для данной группы, так и для общества в целом.

ТЕЛЕСНЫЕ ПРАКТИКИ НАКАЗАНИЯ

"НАДЗИРАТЬ И НАКАЗЫВАТЬ. Рождение тюрьмы" — работа Фуко ("Surveiller et punir". Paris, 1975). Начиная книгу с описания публичной казни некоего Дамьена, покушавшегося на Людовика XV (1757), а также воспроизводя распорядок дня для Парижского дома малолетних заключен ных (1838), Фуко приходит к выводу о том, что в течение менее чем века (середина 18 — первая треть 19 в.) произошло "исчезновение публичных казней с применением пыток": "за несколько десятилетий исчезло казнимое, пытаемое, расчленяемое тело, символически клеймимое в лицо или плечо, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Исчезло тело как главная мишень судебно-уголовной репрессии". В итоге, по мысли Фуко, "наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры"; "из наказания исключается театрализация страдания". Наказание переходит из области "едва ли не повседневного восприятия" в сферу "абстрактного сознания": правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением.

По Фуко, "техника исправления вытесняет в наказании собственно искупление содеянного зла и освобождает судей от презренного карательного ремесла". Происходит ослабление власти над телом человека; "тело служит теперь своего рода орудием или посредником: если на него воздействуют тюремным заключением или принудительным трудом, то единственно для того, чтобы лишить индивида свободы, которая считается его правом и собственностью. [...] На смену палачу, этому прямому анатому страдания, приходит целая армия специалистов: надзиратели, врачи, тюремные священники, психиатры, психологи, воспитатели". На что же направлена в настоящее время (и по сей день) система исполнения наказаний? — вопрошает Фуко и сам отвечает, цитируя Мабли: "Наказание, скажем так, должно поражать скорее душу, чем тело". "Преступление и проступок" как объект судебно-уголовной практики глубоко изменилось: судят юридические объекты, определенные в Кодексе, но, согласно Фуко, "судят также страсти, инстинкты, аномалии, физические недостатки, неприспособленность, последствия воздействия среды или наследственности; наказывают акты агрессии, но через них и агрессивность; ...убийства, но также влечения и желания". Общество, таким образом, начало судить уже не преступления, а "душу" преступников, в структуру судопроизводства и вынесения судебного приговора "внедрился целый комплекс оценочных, диагностических, прогностических и нормативных суждений о преступном индивиде". (С точки зрения Фуко, "душа в ее исторической реальности... порождается процедурами наказания, надзора и принуждения".) Как подчеркивает Фуко, под возросшей мягкостью наказания можно уловить смещение точки его приложения, а вследствие этого — "целое поле новых объектов, новый режим истины и множество ролей, дотоле небывалых в отправлении уголовного правосудия. Знание, методы, "научные" дискурсы формируются и постепенно переплетаются с практикой власти наказывать". Цель "Н.иН.", по формулировке самого Фуко, "сравнительная история современной души и новой власти судить, генеалогия нынешнего научно-судебного единства, в котором власть наказывать находит себе основания, обоснование и правила, благодаря которому она расширяет свои воздействия и маскирует свое чрезмерное своеобразие". В этом контексте Фуко формулирует четыре "основных правила" своего исследования: 1) Наказание необходимо рассматривать как сложную общественную функцию. 2) Карательные методы суть техники, обладающие собственной спецификой в более общем поле прочих методов отправления власти; наказание, таким образом, выступает определенной политической тактикой. 3) История уголовного права и история гуманитарных наук имеют общую "эпистемолого-юридическую" матрицу; технология власти должна быть положена в основу как гуманизации уголовного права, так и познания человека. 4) Появление "души" в сфере уголовного правосудия, сопряженное с внедрением в судебную практику корпуса "научного" знания, есть следствия преобразования способа захвата тела как такового отношениями власти.

Как отмечает Фуко, в современных обществах карательные системы должны быть вписаны в определенную "политическую экономию" тела. Тело захватывается отношениями власти и господства главным образом как производительная сила, но оно становится полезной силой только в том случае, если является одновременно телом производительным и телом подчиненным. По Фуко, "возможно "знание" тела, отличающееся от знания его функционирования, и возможно овладение его силами, представляющее собой нечто большее, нежели способность их покорить: знание и овладение, образующие то, что можно назвать политической технологией тела". Призывая анализировать "микрофизику власти", Фуко постулирует, что власть — это стратегия, а не достояние, это "механизмы, маневры, тактики, техники, действия". Это "сеть неизменно напряженных, активных отношений", а не "привилегия, которой можно обладать". Это "совокупное воздействие стратегических позиций" господствующего класса. Отношения власти у Фуко "не локализуются в отношениях между государством и гражданами", для них характерна "непрерывность", они "выражаются в бесчисленных точках столкновения и очагах нестабильности, каждый из которых несет в себе опасность... временного изменения соотношения сил". При этом особо важно, по мысли Фуко, то, что: а) власть производит знание; б) власть и знание непосредственно предполагают друг друга; в) нет ни отношения власти без соответствующего образования области знания, ни знания, которое не предполагает и вместе с тем не образует отношений власти.

С точки зрения Фуко, "познающий субъект, познаваемые объекты и модальности познания представляют собой проявления этих фундаментальных импликаций отношения "власть — знание" и их исторических трансформаций... Полезное для власти или противящееся ей знание производится не деятельностью познающего субъекта, но властью — знанием, процессами и борьбой, пронизывающими и образующими это отношение, которое определяет формы и возможные области знания". Результатом такого подхода выступает, по мысли Фуко, отказ (применительно к проблематизациям власти) от оппозиции "насилие — идеология", от метафоры собственности, от модели познания, где главную роль исполняет "заинтересованный" или "незаинтересованный", "корыстный" либо "бескорыстный" субъект. "Реальная и нетелесная" душа, порожденная карательными практиками современного общества, суть "механизм, посредством которого отношения власти порождают возможное знание, а знание распространяет и укрепляет воздействия власти". Как подчеркивает Фуко, из этой "реальности-денотата" были определенным образом отстроены соответствующие "области анализа (такие, как психика, субъективность, личность, сознание и т.п.)"; основываясь на ней, были возведены "научные методы и дискурсы", предъявлены "моральные требования гуманизма". При этом, согласно Фуко, "человек" не был замещен "душой": "душа есть следствие и инструмент политической анатомии; душа — тюрьма тела". Исследуя процедуры пыток, длительное время характерные для следственных действий и публичных казней, Фуко отмечает, что пытка "обнаруживала истину и демонстрировала действие власти, обеспечивала связь письменного с устным, тайного с публичным, процедуры расследования с операцией признания". Как утверждает Фуко, отношение "истина — власть" остается "в центре всех карательных механизмов и сохраняется даже в современной уголовно-судебной практике — но совсем в другой форме и с совершенно иными последствиями". Комментируя стремление идеологов Просвещения посредством осуждения особой жестокости публичных казней очертить "законную границу власти карать", Фуко подчеркивает: "Человек... становится также человеком-мерой: не вещей, но власти". Как "замечательное стратегическое совпадение" обозначается в "Н.иН." то обстоятельство, что "прежде чем сформулировать принципы нового наказания, реформаторы ставили в упрек традиционному правосудию именно чрезмерность наказаний, но чрезмерность, которая связана больше с отсутствием правил, чем со злоупотреблением властью наказывать". Целью судебно-правовой реформы в этот период выступала, согласно Фуко, новая "экономия власти" наказывать, ее лучшее распределение, — "чтобы она не была ни чрезмерно сконцентрирована в нескольких привилегированных точках, ни слишком разделена между противостоящими друг другу инстанциями, но распределялась по однородным кругам, могла действовать повсюду и непрерывно, вплоть до мельчайшей частицы социального тела". Необходимо было "увеличить эффективность власти при снижении ее экономической и политической себестоимости". В целом, с точки зрения Фуко, содержанием судебно-уголовной реформы Нового времени явилось следующее: "сделать наказание и уголовное преследование противозаконностей упорядоченной регулярной функцией, сопротяженной с обществом; не наказывать меньше, но наказывать лучше; может быть, наказывать менее строго, но для того чтобы наказывать более равно, универсально и неизбежно; глубже внедрить власть наказывать в тело общества". Реформа уголовного права, как фиксируется в "Н.иН.", возникла на стыке борьбы со сверхвластью суверена и с инфравластью противозаконностей, право на которые завоевано или терпится". Тем самым система уголовных наказаний стала рассматриваться как "механизм, призванный дифференцированно управлять противозаконностями, а не уничтожить их все". Должна была сложиться ситуации, когда враг всего общества — преступник — участвует в применяемом к нему наказании. Уголовное наказание оказывалось в этом смысле "общественной функцией, сопротяженной со всем телом общества и с каждым его элементом". Фуко формулирует несколько главных правил, на которых отныне основывалась "семиотическая техника власти наказывать": 1) правило минимального количества: с идеей преступления связывалась идея скорее невыгоды, нежели выгоды; 2) правило достаточной идеальности: сердцевину наказания должно составлять не столько действительное ощущение боли, сколько идея боли — "боль" от идеи "боли"; 3) правило побочных эффектов: наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка; 4) правило абсолютной достоверности: мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоде должна быть необходимо и неразрывно связана с мыслью о наказании и его результате — законы должны быть абсолютно ясными и доступными каждому; 5) правило общей истины: верификация преступлений должна подчиняться критериям, общим для всякой истины — отсюда, в частности, идея "презумпции невиновности" — научное доказательство, свидетельства органов чувств и здравый смысл в комплексе должны формировать "глубинное убеждение" судьи; 6) правило оптимальной спецификации: необходима исчерпывающе ясная кодификация преступлений и наказаний — при конечной ее цели в виде индивидуализации (особо жесткое наказание рецедивистов как осуществивших намерения очевидно преступной собственной воли). Фуко обращает особое внимание на следующее: в начале 19 в. "... в течение очень краткого времени тюремное заключение стало основной формой наказания ... различные формы тюремного заключения занимают почти все поле возможных наказаний между смертной казнью и штрафами". Воспоследовавшая в процессе судебно-правовой реформы детализация жизни и быта заключенных в тюрьме означала технику исправления, направленную на формирование покорного субъекта, подчиненного власти, которая "постоянно отправляется вокруг него и над ним и которой он должен позволить автоматически действовать в себе самом". (Речь, по мысли Фуко, уже не шла о восстановлении оступившегося "юридического субъекта общественного договора".) Из трех способов организации "власти наказывать" — а) церемониале власти суверена с публичными пытками и казнями, б) определение и восстановление "оступившихся" субъектов как субъектов права посредством использования систем кодированных представлений и в) института тюрьмы — возобладал последний. (По оценке Фуко: было отдано предпочтение не "пытаемому телу", не "душе и ее манипулируемым представлениям", но "муштруемому телу".) Начали доминировать техники принуждения индивидов, методы телесной муштры, оставляющей в поведении следы в виде привычек. Фуко задает вопрос: "Как принудительная, телесная, обособленная и тайная модель власти наказывать сменила репрезентативную, сценическую, означающую, публичную, коллективную модель? Почему физическое отправление наказания (не пытка) заменило — вместе с тюрьмой, служащей его институциональной опорой, — социальную игру знаков наказания и распространяющее их многословное празднество?" По мысли Фуко, в классический век произошло "открытие тела как объекта и мишени власти". Но уже в 17—18 вв. общими формулами господства стали "дисциплины" — методы, делающие возможными детальнейший контроль над действиями тела, постоянное подчинение его сил, навязывание последним отношений послушания — полезности. Дисциплина /естественно, Фуко имеет в виду и производственную дисциплину — А.Г./ продуцирует "послушные" тела: она увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности) и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания). Как пишет Фуко, "въедливое изучение детали и одновременно политический учет мелочей, служащих для контроля над людьми и их использования, проходят через весь классический век, несут с собой целую совокупность техник, целый корпус методов и знания, описаний, рецептов и данных.

И из этих пустяков, несомненно, родился человек современного гуманизма". Прежде всего, согласно Фуко, дисциплина связана с "распределением индивидов в пространстве". Используются следующие методы: а) отгораживание, при этом "клеточное" ("каждому индивиду отводится свое место, каждому месту — свой индивид"); б) функциональное размещение; в) организация пространства по рядам и т.д. Дисциплина устанавливает "контроль над деятельностью" посредством: а) распределения рабочего времени; б) детализации действий во времени; в) корреляции тела и жеста — например, оптимальная поза ученика за партой; г) уяснения связи между телом и объектом действий — например, оружейные приемы; д) исчерпывающего использования рабочего времени и т.д. Согласно Фуко, "посредством этой техники подчинения начинает образовываться новый объект... Становясь мишенью новых механизмов власти, тело подлежит новым формам познания.

Это скорее тело упражнения, чем умозрительной физики". В рамках разработки указанных контролирующих и дисциплинирующих упражнений происходило освоение властью процедур суммирования и капитализации времени. Как пишет Фуко, обнаруживаются: "линейное время, моменты которого присоединяются друг к другу и которое направлено к устойчивой конечной точке (время "эволюции")"; "социальное время серийного, направленного и кумулятивного типа: открытие эволюции как "прогресса"... Макро- и микрофизика власти сделали возможным... органическое вхождение временного, единого, непрерывного, кумулятивного измерения в отправление контроля и практики подчинений". Один из центральных выводов "Н.иН." следующий: "Власть в иерархизированном надзоре дисциплин — не вещь, которой можно обладать, она не передается как свойство; она действует как механизм... Благодаря методам надзора "физика" власти — господство над телом — осуществляется по законам оптики и механики, по правилам игры пространств, линий... и не прибегает, по крайней мере в принципе, к чрезмерности, силе или насилию". Искусство наказывать в режиме дисциплинарной власти, по мысли Фуко, не направлено на репрессию. Оно: 1) соотносит действия и успехи индивида с неким целым; 2) отличает индивидов друг от друга; 3) выстраивает их в иерархическом порядке; 4) устанавливает таким образом степень соответствия тому, что должно достигнуть; 5) определяет внешнюю границу ненормального. Оно нормализует. Через дисциплины проявляется власть Нормы. Она, по Фуко, присоединилась к ранее существовавшим властям: Закона, Слова и Текста, Традиции. Важнейшей формой осуществления дисциплин выступает экзамен — сочетание "надзирающей иерархии и нормализующей санкции". Он, в частности, "вводит индивидуальность в документальное поле"; "превращает каждого индивида в конкретный "случай"; "находится в центре процедур, образующих индивида как проявление и объект власти, как проявление и объект знания". Фуко формулирует важный момент: в дисциплинарном режиме "индивидуализация" является нисходящей: чем более анонимной и функциональной становится власть, тем больше индивидуализируются те, над кем она отправляется.

В системе дисциплины ребенок индивидуализируется больше, чем взрослый, больной — больше, чем здоровый, сумасшедший и преступник — больше, чем нормальный и законопослушный. Если надо индивидуализировать здорового, нормального и законопослушного взрослого, всегда спрашивают: много ли осталось в нем от ребенка, какое тайное безумие несет в себе, какое серьезное преступление мечтал совершить. Как утверждает Фуко, "все науки, формы анализа и практики, имеющие в своем названии корень "психо", происходят из этого исторического переворачивания процедур индивидуализации. Момент перехода от историко-ритуальных механизмов формирования индивидуальности к научно-дисциплинарным механизмам, когда нормальное взяло верх над наследственным, а измерение — над статусом (заменив тем самым индивидуальность человека, которого помнят, индивидуальностью человека исчисляемого), момент, когда стали возможны науки о человеке, есть момент, когда были осуществлены новая технология власти и новая политическая анатомия тела". Идеи "Н.иН." привлекли пристальное внимание современников: одной из наиболее глубоких попыток их анализа выступил раздел "Новый картограф" книги Делеза "Фуко" — см. "Фуко" (Делез).

⇐ Назад
1
2
3
45