Тема 5. Динамика науки как процесс порождения нового знания 4 страница
В-четвертых, мышление понималось античными философами как «созерцание, уподобляющее душу Богу» (Плотин), как интеллектуальное озарение, уподобляющее ум человеческий уму божественному. Тезис Парменида «одно и то же — мышление и то, о чем мысль» не допускал возможности сведения мышления только к логике. Действительно, «то, о чем мыслится» есть Божественное Единое, т. е. одновременно и Истина, и Добро, и Благо, а потому не может быть адекватно (тождественно) постигнуто и выражено с помощью только логических процедур. Парменид наделил мысль космическими масштабами. Утверждая, что бытие есть мысль, он имел в виду космический Разум, а не субъективную мысль отдельного человека. Через космический Разум содержание мира раскрывается для человека непосредственно. Иначе говоря, не человек открывает Истину, а Истина открывается человеку. Поэтому, с точки зрения Парменида, не следует рассматривать логические доказательства как свидетельства могущества только человеческого ума: они имеют свой источник в Разуме, превышающем всякое логическое действо субъективной мысли. Когда Парменид в своих рассуждениях прибегал к логическим построениям и доказательствам, он подчеркивал, что им руководит высший Разум (богиня). Так как человеческий разум есть проекция Божественного разума, то знание для человека всегда благо и добро. Знающий не может быть злым по определению: его мысль есть частица Божественного разума, полнота которого состоит в единстве Истины, Добра, Блага.
В-пятых, основная функция разума усматривалась в познании целевой причины. Только разуму доступны понятия цели, блага, наилучшего. Все, что существует, существует ради чего-то. «То, ради чего» — это цель, ради которой «существует другое» (Аристотель). Цель выступала принципом организации природы. Все сущее в природе, согласно Аристотелю, всегда движется по направлению к объективной цели, реализуя при этом свое природное предназначение. Характер целей движения всех тел определяется конечной высшей целью, управляющей миропорядком в целом. Конечная цель существует онтологически, и одновременно о ней знает разум. Если бы не было конечной цели, то все в мире и в человеческих поступках было бы незавершенным, беспредельным. Согласно Аристотелю, «те, кто признает беспредельное (движение), невольно отвергают благо как таковое». Признание целевой причины вносило смысл в природу, которая рассматривалась как нечто целостное, включающее в себя объективную целесообразность. Признание конечной цели, которая все движет «как предмет любви» и к которой все стремится, как к высшему благу, не позволяло относиться к природе как к объекту эксплуатации и изменения.
В-шестых, открытая в античности способность мысли работать с идеальными объектами утвердила тем самым точку зрения, согласно которой человеческий разум и опыт являются универсальными способностями людей по отношению к любым обществам и культурам. Первая научная революция началась в XVII веке. Она, как писал А. Койре, знаменует возникновение классической европейской науки, прежде всего, механики, а позже физики. В ходе этой революции сформировался особый тип рациональности, получивший название научного.
Научный тип рациональности, радикально отличаясь от античного, тем не менее воспроизвел, правда, в измененном виде, два главных принципа античной рациональности: во-первых, принцип тождества мышления и бытия, во-вторых, идеальный план работы мысли. Описанный выше античный тип рациональности, базирующийся на признании тождества мышления и бытия, окончательно оформился в философии Аристотеля и сохранил свои фундаментальные характеристики вплоть до времен Декарта, от которого можно условно вести отчет появления научной рациональности. Тип рациональности, сложившийся в науке, невозможно реконструировать, не учитывая тех изменений, которые произошли в философском понимании тождества мышления и бытия. Рассмотрим эти изменения.
Во-первых, бытие перестало отождествляться с Абсолютом, Богом, а величественный античный Космос, отраженный в конечном и иерархически упорядоченном мире Аристотеля и средних веков, был заменен бесконечной Вселенной, связанной в единое целое, благодаря идентичности своих элементов и единообразию своих законов. Космос был отождествлен с природой, которая рассматривалась как единственная истинная реальность, как вещественный универсум, из которого был элиминирован всякий духовный компонент. Произошла, как считал А. Койре, геометризация пространства, т.е. замещение конкретного пространства (совокупности «мест») Аристотеля абстрактным пространством евклидовой геометрии, что привело к абсолютизации идеала математического познания природы, а также к формированию убеждения, что универсум устроен по законам математики. Объекты рассматривались преимущественно в качестве механических устройств, малых систем с небольшим количеством элементов, находящихся в поле силовых воздействий и жестких причинно-следственных связей. При этом свойства целого сводились к сумме свойств его частей, а процесс понимался как перемещение тел в пространстве. Время рассматривалось в классическом естествознании как некий внешний параметр, не влияющий на характер событий и процессов.
Во-вторых, человеческий разум потерял свое космическое измерение, стал уподобляться не Божественному разуму, а самому себе и наделяться статусом суверенности. Он сам из себя формировал свои принципы, правила, императивы, сам обосновывал свои права на познание истины. Убеждение во всесилии и всевластии человеческого разума укрепилось в эпоху Просвещения, мыслители которой требовали от познающего субъекта очистить разум от всяких «искажений», приблизить его к состоянию «чистого» разума, что гарантировало, по их мнению, возможность мышления стать по своему содержанию тождественным бытию. Предполагалось, что «чистый» разум имеет логико-понятийную структуру, не замутненную ценностными ориентациями, включающими в себя цель. Сложилось вполне определенное понимание познавательной деятельности, осуществляемой разумом: из процесса познания были элиминированы ценностные ориентации, все рассуждения о гармонии, совершенстве, смысле, цели и т. д. Неизменное, всеобщее, безразличное ко всему знание стало идеалом научной рациональности. Восторжествовал объективизм, базирующийся на представлении о том, что знание о природе не зависит от познавательных процедур, осуществляемых исследователем. Разум человеческий дистанцировался от вещей. Считалось, что объективность и предметность научного знания достигаются только тогда, когда из описания и объяснения исключается все, что связано с субъектом и используемыми им средствами познания. Абстрагируясь от всякой соотнесенности с познающим субъектом, естествознание претендовало на статус точной науки о природных телах. Новое математическое естествознание делало большие успехи, но, как считал Гуссерль, это происходило за счет утраты связи с гуманистической стороной жизни: «что может сказать наука — о нас, людях, как субъектах свободы? Само собой разумеется — ничего».
В-третьих, восприняв открытую античной философией способность мышления работать с идеальными объектами, наука Нового времени сузила их спектр: к идее идеальности присоединилась идея артефакта. А это означало, что научная рациональность признала правомерность только тех идеальных объектов, которые можно контролируемо воспроизвести бесконечное число раз в эксперименте. Свободе интерпретации мира был положен предел: в научную картину мира впускалось только то, что можно практически объективировать и проконтролировать. Эксперимент по своей сути и стал способом препарирования мира в идеальном плане с последующим контролируемым воспроизводством.
В-четвертых, основным содержанием тождества мышления и бытия становится признание возможности отыскать такую одну-единственную идеальную конструкцию, которая полностью соответствовала бы изучаемому объекту, обеспечивая тем самым однозначность содержания истинного знания. Сконструированные с помощью мышления математические модели, алгоритмы, теоретические конструкты рассматривались как адекватные действительности. Научная рациональность претендовала на познание действительности «как она есть сама по себе» без примеси человеческой субъективности. При этом задача приспособить мысли, понятия, представления к содержанию изучаемого явления ставилась в зависимость от адекватного употребления языка. Например, JI. Больцман уже в конце XIX века писал: «Мы должны сочетать слова так, чтобы они во всех случаях наиболее адекватным образом выражали «данное», чтобы установленные между словами взаимосвязи были по возможности везде адекватны взаимосвязям действительного». Непосредственную связь мышления и языка отстаивал Гегель, утверждая, что логические категории мышления отложились, прежде всего, в языке, а потому логика и грамматика взаимосвязаны: анализируя грамматические формы, можно открыть логические категории. Следовательно, с его точки зрения, язык обладает способностью адекватно выражать свойства, структуры, законы объективной реальности. Все это породило уверенность в возможности построить одну-единственную истинную теорию, доказательные аргументы которой окончательны и бесспорны. Поэтому считалось, что одна из конкурирующих теорий или концепций обязательно должна быть истинной, а остальные, несовместимые с нею, ложными. Господствовало убеждение, что научная истина не подвержена историческим метаморфозам.
В-пятых, наука отказалась вводить в процедуры объяснения не только конечную цель в качестве главной компоненты мироздания и деятельности разума, но и цель вообще. Такая позиция науки была поддержана и оправдана философами того времени. Так, Р. Декарт философски обосновывал мысль о том, что к физическим и естественным вещам нельзя применять понятие целевой причины, а Спиноза утверждал, что «природа не действует по цели». Мысли Декарта и Спинозы по поводу целевой причины явно противоречили учению Аристотеля о целевой причине. Изъятие целевой причины превратило природу в незавершенный ряд явлений и событий, не связанных внутренним смыслом, создающим органическую целостность. Без понятия «цель» Космос превращается в однородное бесконечное пространство. А так как наука базировалась на признании принципа тождества мышления и бытия, то отказ от природной целесообразности означал одновременно и сужение структуры разума, из которого было элиминировано понятие цели. Теперь истинное объяснение природных явлений считалось завершенным, если указывалась действующая механическая причина.
Итогом первой научной революции было формирование особого типа рациональности, в которой произошло изменение содержания античных понятий «разум», «рациональность». Механистическая картина мира приобрела статус универсальной научной онтологии. Принципы и идеи этой картины мира выполняли основную объяснительную функцию. Например, во второй половине XVII века Р. Бойль предложил объяснять все химические явления на основе представлений о движении корпускул, a Ламарк выдвинул идею биологической эволюции, опираясь на представление о «флюидах» (электрических, тепловых), существовавшее в механистической картине мира.
Окончательное свое завершение идеалы и нормы научной рациональности получили в XIX веке, который многие исследователи называют веком науки. Под воздействием идей Просвещения понятие «рациональное» практически было отождествлено с понятием «научное». Поэтому все виды знания, отличающиеся от научного, квалифицировались как иррациональные и отбрасывались.
«Математические начала натуральной философии» И. Ньютона определили триумф механики на протяжении последующего столетия. К началу XIX века механика была единственной математизированной областью естествознания, что в немалой степени способствовало абсолютизации ее методов и принципов познания, а также соответствующего ей типа рациональности.
Вторая научная революция произошла в конце XVIII — первой половине XIX века, и хотя к началу XIX века идеал классического естествознания не претерпел значительных изменений, все же есть все основания говорить о второй научной революции. Произошел переход от классической науки, ориентированной в основном на изучение механических и физических явлений, к дисциплинарно организованной науке. Появление таких наук, как биология, химия, геология и др., способствовало тому, что механистическая картина мира перестает быть общезначимой и общемировоззренческой. Специфика объектов, изучаемых в биологии, геологии и т.д., требовала иных, по сравнению с классическим естествознанием, принципов и методов исследования, в частности, принципа развития, которого не было в механистической картине мире. Появилась потребность в новых типах объяснений, учитывающих идею развития. Отношение к механистической картине мира как единственно возможной и истинной было поколеблено, начинается постепенный отказ от требований эксплицировать любые естественнонаучные теории в механистических терминах. И. Кант, характеризуя специфику живого объекта, писал: «Ничего в нем не бывает напрасно, бесцельно и ничего нельзя приписать слепому механизму природы». Главное понятие биологии «жизнь» включало в себя понятие цели, а потому наука о жизни легализовала телеологию Аристотеля. Идеалы и нормы классической рациональности были мало пригодны для наук о живом еще и по той причине, что изучение жизни включает эмоционально и ценностно окрашенное отношение к ней самого исследователя. «Личностные параметры биологического знания с особой наглядностью выражены в используемых метафорах, в эстетическом переживании природы как целостности, в этически религиозных переживаниях уникальности жизни» (А.Огурцов).
Но вторая научная революция была вызвана не только появлением дисциплинарных наук и их специфических объектов. В самой физике, которая окончательно сформировалась как классическая только к концу XIX века, стали возникать элементы нового неклассического типа рациональности. Возникла парадоксальная ситуация. С одной стороны, завершалось становление классической физики, о чем свидетельствует появление электромагнитной теории Максвелла, статистической физики и т. д. Одновременно шел процесс окончательного оформления классического типа рациональности, включающий в себя идеал механической редукции, т. е. сведение всех явлений и процессов к механическим взаимодействиям. В период второй научной революции этот идеал остался неизменным в своей основе. С другой стороны, налицо было изменение смысла этой редукции: она становится более математизированной и менее наглядной. Другими словами, тип научного объяснения и обоснования изучаемого объекта через построение наглядной механической модели стал уступать место другому типу объяснения, выраженному в требованиях непротиворечивого математического описания объекта, даже в ущерб наглядности. Крен в математизацию позволил конструировать на языке математики не только строго детерминистские, но и случайные процессы, которые, согласно принципам классического рационализма, могли рассматриваться только как иррациональные. В этой связи многие ученые-физики начинают осознавать недостаточность классического типа рациональности. Появляются первые намеки на необходимость ввести субъективный фактор в содержание научного знания, что неизбежно приводило к ослаблению жесткости принципа тождества мышления и бытия, характерного для классической науки. Как известно, физика была лидером естествознания, а потому поворот ученых-физиков в сторону неклассического мышления, безусловно, можно рассматривать как начало возникновения парадигмы неклассической науки.
Методологическим изменениям внутри механистической парадигмы, приведшим впоследствии к смене типа рациональности, способствовали труды Максвелла и Л. Больцмана. Эти ученые, будучи официально сторонниками механического редукционизма, тем не менее способствовали его разрушению. Дело в том, что оба проявляли большой интерес к философским и методологическим основаниям науки и сформулировали ряд эпистемологических идей, подрывающих незыблемость жесткости принципа тождества мышления и бытия. Каковы эти идеи? Философ науки Т.Б. Романовская обнаружила, что, во-первых, и Больцман, и Максвелл признавали принципиальную допустимость множества возможных теоретических интерпретаций в физике. Примером такой возможности может служить одновременное существование двух альтернативных теорий света: волновой и корпускулярной. Во-вторых, оба выражали сомнение в незыблемости законов мышления, что означало признание их историчности. Если в период первой научной революции господствовало убеждение, что природа расчленена соответственно категориям нашего мышления, то в период второй научной революции появилась озабоченность проблемой: как избежать того, чтобы образ теории «не начал казаться собственно бытием?» (Больцман).
Далее, введя в научную методологию термин «научная метафора», Больцман и Максвелл поставили под вопрос признаваемую классическим научным рационализмом возможность слов адекватно и однозначно выражать содержание мышления и изучаемой им действительности. Внутри самой классической физики уже зрели ростки нового понимания идеалов и норм научности. Но в целом «первая и вторая научные революции в естествознании протекали как формирование и развитие классической науки и ее стиля мышления» (Т.Б. Романовская).
Третья научная революция охватывает период с конца XIX до середины XX века. Она характеризуется появлением неклассического естествознания и соответствующего ему типа рациональности. Революционные преобразования произошли сразу во многих науках: в физике были разработаны релятивистская и квантовая теории, в биологии — генетика, в химии — квантовая химия и т.д. В центр исследовательских программ выдвигается изучение объектов микромира. Специфика этих объектов потребовала переосмысления прежних классических норм и идеалов научного познания. Уже само название «неклассический» указывает на принципиальное отличие этого этапа науки от предыдущего. Особенности изучения микромира способствовали дальнейшей трансформации принципа тождества мышления и бытия, который является базовым для любого типа рациональности. Произошли изменения в понимании идеалов и норм научного знания.
Во-первых, ученые утвердились во мнении, что мышлению объект дан не в его «природно-девственном» состоянии: оно изучает не объект, как он есть сам по себе, а то, как явилось наблюдателю взаимодействие объекта с прибором. Эту позицию советские ученые и философы науки критиковали, называя ее «приборным идеализмом», хотя в дальнейшем, во второй половине XX века, она была признана. Стало ясно, что в классической физике эффектом взаимодействия прибора и объекта можно было пренебречь в силу слабости этого взаимодействия. Так, измеряя линейкой длину предмета, мы деформируем измеряемую поверхность, но эта деформация исчезающе мала и потому ее можно было не учитывать. Но когда производят «замеры» местоположения и величины электрона, то «возмущение», вносимое в пространство его бытия электромагнитным излучением, являющимся средством наблюдения, столь велико, что не учитывать его невозможно. Поэтому в качестве необходимого условия объективности объяснения и описания в квантовой физике стало выдвигаться требование учитывать и фиксировать взаимодействие объекта с прибором, связь между знаниями об объекте и характером средств и операций деятельности ученого. Осмысливается корреляция между онтологическими постулатами науки и спецификой метода, посредством которого осваивается объект. С помощью приборов, математических моделей и т. д. исследователь задает природе «вопросы», на которые она и «отвечает». В связи с этим в процедуры объяснения и описания вводятся ссылки на средства и операции познавательной деятельности.
Во-вторых, актуализировалось представление об активности субъекта познания. Кант обосновал идею о том, что научное знание характеризует не действительность, как она есть сама по себе, а некую сконструированную чувствами и рассудком реальность. В XX веке известный немецкий философ М. Хайдеггер прокомментировал эту познавательную ситуацию следующим образом: «Бытие сущего стало субъективностью», «теперь горизонт уже не светится сам собой. Теперь он лишь точка зрения» человека, отказавшегося от всякой метафизики. Жесткая оппозиция субъект-объект, присущая классическому естествознанию, показала свою ограниченность. Осознание невозможности провести резкую грань между объективным и субъективным началось еще в квантовой механике. Так, Э. Шредингер писал, что «субъект и объект едины. Нельзя сказать, что барьер между ними разрушен в результате достижений физических наук, поскольку этого барьера не существует». Луи де Бройль, размышляя над тем, что некоторые ученые проинтерпретировали «пси-функцию» не как результат «измерения таинственного взаимодействия между прибором и объектом», а лишь «как сознание своего Я», писал: «...Фраза «мое Я, которое отделяет себя от волновой функции», мне кажется гораздо более таинственной, чем какое бы то ни было взаимодействие между объектом и измерительным прибором... Теория волны «пси» становится психологической». Философы науки и ученые согласились с тем, что каждая наука конструирует свою реальность и ее изучает. Физика изучает «физическую» реальность, химия — «химическую» и т.д.
В-третьих, ученые и философы поставили вопрос о «непрозрачности» бытия, что блокировало возможности субъекта познания реализовывать идеальные модели и проекты, вырабатываемые рациональным сознанием. Принцип тождества мышления и бытия продолжал «размываться».
В-четвертых, в противовес идеалу единственно научной теории, «фотографирующей» исследуемые объекты, стала допускаться истинность нескольких отличающихся друг от друга теоретических описаний одного и того же объекта. Исследователи столкнулись с необходимостью признать относительную истинность теорий и картины природы, выработанной на том или ином этапе развития естествознания. Закончился период ориентации на номотетику (греч. nomos — закон) и догматического провозглашения «вечных законов природы», который, как считает П. Фейерабенд, начался с «рационализма» досократиков и достиг кульминации в конце XIX века».
Четвертая научная революция совершилась в последнюю треть XX столетия. Она связана с тем, что объектами изучения науки становятся исторически развивающиеся системы (Земля как система взаимодействия геологических, биологических и техногенных процессов; Вселенная как система взаимодействия микро-, макро- и мегамира и др.). Рождается постнеклассическая наука и формируется рациональность постнеклассического типа. Ее основные характеристики состоят в следующем.
Во-первых, если в неклассической науке историческая реконструкция использовалась преимущественно в гуманитарных науках (истории, археологии, языкознании и т.д.), а также в ряде естественных дисциплин, таких как геология, биология, то в постнеклассической науке историческая реконструкция как тип теоретического знания стала применяться в космологии, астрофизике и даже в физике элементарных частиц, что привело к изменению картины мира.
Во-вторых, в ходе разработки идей термодинамики неравновесных процессов возникло новое направление в научных дисциплинах — синергетика, которая (а) способствовала формированию новой картины мира, (б) стала ведущей методологической концепцией в понимании процессов развития нестабильных систем, (в) способствовала дальнейшему углублению представлений об активности субъекта познания, формированию вывода о том, что субъект познания видоизменяет каждый раз своим познавательным действием поле возможных состояний неравновесных систем, т. е. становится главным участником протекающих в них событий. В этой познавательной ситуации действия субъекта должны отличаться повышенной осторожностью, так как могут стать тем «небольшим случайным воздействием», которое обусловит необратимый (и нежелательный для исследователя) переход системы с одного уровня организации на другой. В-третьих, стало очевидно, что при изучении неравновесных систем, включающих человека с его познавательной активностью, классический идеал ценностно-нейтрального научного познания оказывался неприемлемым. Взамен бесстрастного ценностно-нейтрального логико-понятийного изучения законов природы в парадигму естественных наук вводятся ценностные ориентации как некие гуманитарные идеалы. Знания и ценности не должны противостоять друг другу. Кантовский постулат «знание выше морали», соответствующий классическому и неклассическому рационализму, подлежит пересмотру: сформировавшийся за время существования науки статус ее самодостаточности и самоценности требует переоценки в пользу признания большей самодостаточности морально-этического и ценностного контекстов. В постнеклассическом типе рациональности учитывается, как считает современный философ науки B.C. Степин, «соотнесенность характеристик получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ее ценностно-целевыми структурами».
В-четвертых, специфика объектов постнеклассической науки требует включения во внутринаучные исследовательские цели и программы вненаучных, дорациональных и внерациональных познавательных форм. В научную картину мира «впускаются» знания, сформировавшиеся в традиционных культурах и подчиняющиеся мифокосмическому и религиозно-этическому мировоззрению. Научная рациональность теряет абсолютные права на обоснование всех мировоззренческих идей — социальных, этических, религиозных т.д., что в итоге «работает» против европоцентризма. Ослабевает оппозиция западной техногенной цивилизации культуре традиционных обществ, которые теперь ставят под вопрос необходимость трансплантации европейской науки на свою традиционную почву, а также необходимость следовать стратегии «догоняющей» модернизации.
Важным моментом четвертой научной революции было оформление в последние 10—15 лет XX века космологии как научной дисциплины, предметом изучения которой стала Вселенная в целом (в дальнейшем воспользуемся исследованием, проведенным А. Н. Павленко). До этого времени господствовала традиционная космология, в которой от Канта — Гершеля — Лапласа до Шмидта отсутствовало понятие «Вселенная в целом», так как не ясно было, что есть это целое. Поэтому часто Вселенную отождествляли с Галактикой, которая неподвижна и не может эволюционировать. Отечественный математик А. Фридман еще в первой трети XX века разработал теорию эволюции Вселенной в целом, которая признавала качественное изменение характеристик Вселенной во времени. Теория эволюции Вселенной необходимо привела к постановке вопросов о начале эволюции (рождении) и ее конце (смерти). Но рождение и смерть Вселенной как грандиозные космические процессы происходят без «свидетелей». В момент ее рождения (Вселенная рождается только один раз) человека-наблюдателя еще нет, в момент ее смерти человека-наблюдателя уже нет. Следовательно, рождение и смерть Вселенной — принципиально ненаблюдаемые факты. Эволюционирующая Вселенная принципиально ненаблюдаема. Но принципиально ненаблюдаемое является по определению трансцендентным, относящимся к сфере метафизики, в которой главным способом познания является чистое умозрение, зрение умом, которое признавали античные философы начиная с Парменида.
После того как физик-теоретик А. Д. Линде разработал концепцию инфляционной космологии, окончательно утверждается статус научной космологии как дисциплины, изучающей принципиально ненаблюдаемые объекты.
Названные космологические теории способствовали появлению в постнеклассическом типе рациональности элементов, коррелятивных античной рациональности:
1) понятие «Вселенная в целом» родственно античному понятию Космос (от греч. kosmos — Вселенная), правда, без прилагательного «Божественный»;
2) с появлением эволюционной теории Фридмана такие понятия классической науки, как теория, эксперимент (опыт), научное знание и др., начинают приобретать иной смысл: теория становится «чистой», не опосредованной экспериментом, который по отношению к Вселенной в целом в принципе невозможен. Научное знание приобретает черты метафизического знания, т.е. знания, полученного только с помощью ума, хотя в отличие от античности, ум в космологической науке является умом исключительно человеческим и не связан с космическим Логосом. В платоновской и неоплатоновской античной традиции для получения истинного знания признавалась необходимость опыта, но опыта «умного», который «ставит» душа, не обращаясь к помощи ощущений и телесных чувств. Опыт души — это только умственное рассмотрение. Душа и есть собственно субъект познания. Платон считал, что душа ведет рассуждение сама с собой, «сама себя спрашивая и отвечая, утверждая и отрицая». При этом она не обращается за поддержкой к телесным ощущениям;
3) критериями истинности космологической теории становятся, как правило, внутринаучные критерии, которые базируются на таких принципах разума, как целесообразность, соразмерность, гармония. Но на эти принципы опирался и античный Платон, а в начале XX века Эйнштейн предугадал нарастание умозрительности теорий в тех случаях, когда основные понятия и аксиомы теорий конструируются по отношению к принципиально ненаблюдаемым фактам. Он предупреждал об «эмпирической незащищенности» «умозрительных наук». Методологические следствия, вытекающие из современной космологии, негативно восприняты некоторыми современными философами науки. Так, Ст. Тулмин называл космологию «естественной религией»;
4) в античной философии человек рассматривался как неотъемлемая часть Космоса. Платон писал так: «Космос — прекраснейшая из возникших вещей, а его демиург — наилучшая из причин». Человеческое существо, созданное по принципу «космической гармонии», совершенно в силу совершенства Космоса. Аналогично в современной физике и космологии все чаще стали говорить об антропном принципе, согласно которому наша Галактика устроена таким образом, что допускает возможность появления человека. В этом смысле он космический феномен, органический элемент Космоса. Во Вселенной действует антропный (от греч. anthropos — человек) принцип, согласно которому то, что «мы ожидаем наблюдать, должно быть ограничено условиями, необходимыми для нашего существования как наблюдателей. Хотя наше положение не обязательно является центральным, оно неизбежно в некотором смысле привилегированное». Существуют «слабые» и «сильные» интерпретации этого принципа. «Слабая» интерпретация: наше положение во Вселенной с необходимостью является привилегированным в том смысле, что оно должно быть совместимо с нашим существованием в качестве наблюдателей. «Сильная» интерпретация: Вселенная должна быть такой, чтобы в ней на некотором этапе эволюции допускалось существование наблюдателей. Антропный принцип ставит в определенную зависимость человека и фундаментальные мировые константы, которые определяют действия законов тяготения, электромагнетизма, сильных и слабых взаимодействий элементарных частиц. Например, если бы константа электромагнитного взаимодействия, численное значение которой 1/137, было иным, то не было бы атомов и молекул, а следовательно, не могли бы появиться ни жизнь, ни человек. Но в таком случае человечество должно воспринимать Космос не как нечто внешнее и часто враждебное, а как «дом» своего бытия. И тогда современному человеку должен быть понятен пафос Платона, характеризовавшего Космос как прекраснейшую и совершеннейшую вещь из всех сотворенных. В такой ситуации современный человек должен отрешиться от прагматического отношения к миру, которое сложилось и господствовало в новоевропейской культуре и науке;
5) современная космология впервые со времен греческой натурфилософии сформулировала вопрос: «Почему Вселенная устроена именно так, а не иначе?» Например, почему пространство трехмерно, а время одномерно и т. д. В традиционной космологии вопрос формулировался иначе: «Как устроена Вселенная?» Вопрос «почему?» в отношении метафизических объектов, каковым является Вселенная в целом, есть вопрос о первоначалах и первопричинах, поставленных еще античным философом Аристотелем;
6) подобие античному типу рациональности обнаруживается и в том, что начинает размываться граница между теорией элементарных частиц и теорией Вселенной. Это «размывание» границ началось, когда обнаружили, что электрон ведет себя антиномично, т. е. подчиняется двум взаимоисключающим друг друга типам закономерностей: волновым и корпускулярным. Но уже Кант знал, что когда мы рассматриваем мир как целое, то неизбежно приходим к антиномичным утверждениям: мир имеет начало во времени и пространстве — мир бесконечен в пространстве и времени; в мире существуют свободные причины — в мире царит необходимость и т.д. Электрон ведет себя также антиномично, как и неведомый нам «мир как целое». Но антиномии, сформулированные Кантом в отношении мира как целого, относятся к сфере философии. Н. Бор одним из первых понял, что смысловая интерпретация антиномичности электрона возможна не в области физики, а в области философии, что сущностные характеристики электрона столь же умозрительны и парадоксальны, как и характеристики мира в целом. Стало формироваться убеждение, что элементарная частица в каком-то отношении столь же тотальна, как и весь мир, что она есть другой полюс Космоса. И когда космология связала возникновение мира с Большим взрывом, то сразу возникла проблема: с какой своей «единицы» начинался мир. Большой взрыв понимается как «создание из ничего» неопределенной бесформенной протоматерии, из которой начали формироваться элементарные частицы. Они-то и были теми «единицами», которые привели к структурированию всего мироздания. Теория элементарных частиц и космологическая теория столь тесно стали сопрягаться, что критерием истинности теории элементарных частиц стала выступать ее проверка на «космологическую полноценность». Возникло близкое античности понимание того, что все связано со всем, «все во всем».
Итак, современная физика и космология внесли в постнеклассическую рациональность элементы, коррелятивные античной рациональности. Они впустили в пространство своих научных построений вопросы, которые в классической и неклассической науке относились к философским: почему Вселенная устроена так, а не иначе; почему во Вселенной все связано со всем и т.д. Но философские вопросы нельзя изучать, опираясь на нормы и идеалы научного познания, сложившиеся в пределах классической, неклассической и даже постнеклассической рациональности.