Тема 7. Особенности современного этапа развития науки
Большую роль в развитии современных представлений об исторически развивающихся системах играет синергетика, серьёзно влияя на новые стратегии научного поиска.
Представление о том, что все предметы и явления в мире являются системами различных видов сложности, легло в основание философского принципа системности, объединяющего и синтезирующего идеи системности, целостности, всеобщности связей и отношений, специфики соотношения части и целого, причин и условий изменения структуры системы и т.д.
Идея системности и целостности была имманентна размышлениям античных философов о проблемах соотношения части и целого, единства и множественности, а также в той или иной мере она рассматривалась в философии Нового времени. Философы, особенно рационалисты, строили свои философские учения в виде системы, а потому говорят о философской системе Спинозы, Лейбница, Канта, Гегеля и т.д. С середины XIX века принцип системности был применен в социальной философии, рассматривающей общество как «органическую систему» (например, теория общества Маркса).
В системной методологии основным является понятие «система», которым обозначается целостный комплекс взаимосвязанных элементов, целостно внутренне организованных, как функционально, так и на основе неких закономерностей, таких, например, как осуществление процессов управления на основе различных типов целеполагания. Каждая система является элементом системы более высокого порядка, а потому можно говорить об иерархичности систем. В нашей стране системная методология разрабатывается В.Н. Садовским, И.В. Блаубергом, Э.Г. Юдиным, которые выяснили специфические характеристики систем по сравнению с неорганизованными в систему совокупностями, а также классифицировали системы на органические и неорганические. Органические системы — сложное саморазвивающееся целое, характеризующееся (а) наличием структурных и генетических связей, координации и субординации элементов; (б) порождением особого свойства целого из свойств элементов и наоборот; (в) наличием у элементов системы определенного числа степеней свободы, что обусловливает вероятностный характер процессов управления системой. Неорганические системы — это менее сложное, по сравнению с органической системой образование, характеризующееся отсутствием тесной связи между системой как некоей целостности и ее элементов, которые могут существовать самостоятельно и даже в своей активности превосходить активность системы. Изменения целого могут не сопровождаться изменениями элементов.
Начавшееся в начале 70-х гг. XX века изучение сложно организованных неравновесных систем привело к созданию принципиально новой теории самоорганизации систем — синергетики (греч. Synergeia — сотрудничество, содружество). Термин «синергетика», использовавшийся христианским богословием для обозначения со-работничества Бога и человека, был введен в научный обиход Г. Хакеном. Синергетика изменила существующие ранее представления о системах и их развитии, что повлияло на методы и стратегию научного поиска, вызвало изменение парадигмы современного естествознания. Н.Н. Моисеев и Э. Тоффлер приписывают синергетике статус новейшей научной революции.
Синергетика стала исследовать самоорганизацию нелинейных динамических «сильно неравновесных» систем. Анализ их поведения «вдали от равновесия» обнаружил, что системы приобретают принципиально новые свойства и начинают подчиняться особым законам. Все процессы и явления в природе связаны постоянным обменом веществом, энергией, информацией с окружающей средой, что неизбежно делает их неравновесными.
Кратко изложим суть синергетических открытий.
1. Неравновесные системы превалируют в природе, а потому «мы живем в мире неустойчивых процессов» (И. Пригожин). На всех уровнях структурной организации бытия именно неравновесность является условием и источником возникновения порядка. Самопроизвольная самоорганизация материи возможна только в неравновесных системах.
2. При сильном отклонении от равновесной ситуации, когда флуктуации (нарушения, возмущения) вызывают случайные отклонения параметров системы от их среднего значения, возникают диссипативные (диссипация — рассеяние энергии) системы и структуры. Их специфические характеристики таковы: (а) принципиальная открытость, т.е. наличие постоянного обмена веществом, энергией, информацией с окружающей средой, что является своего рода обменом беспорядка (хаоса) на порядок. Поэтому любая сложная система по определению не является равновесной. Если в классической термодинамике тепловое рассеяние считалось источником беспорядка, то в синергетике диссипация - источник порядка; (б) реагирование на факторы, которые в равновесном состоянии система воспринимала как индифферентные. Например, в сильно неравновесных состояниях химические реакции оказываются восприимчивы к гравитации; (в) наличие кооперативных взаимодействий на микроуровне: если в равновесном состоянии системы молекулы ведут себя независимо от других молекул, как бы «не замечая» их присутствия, то в неравновесном у молекул появляется способность «видеть» не только своих соседей, но и всю систему в целом. Такие изменения поведения молекул влияют на пространственно-временные макрохарактеристики систем. Название «синергетика», введенное Хакеном, в немалой степени было обусловлено фактом кооперативного взаимодействия молекул, хотя рам Г.'Хакен писал: «Я назвал новую дисциплину «синергетикой» не только потому, что в ней исследуется совместное действие многих элементов систем, но и потому, что для нахождения общих принципов, управляющих самоорганизаций, необходимо кооперирование многих различных дисциплин»; (г) необратимость во времени процессов формирования системы, что позволило различать состояния системы в настоящем, прошлом и будущем, т.е. признавать эволюцию всех, а не только живых систем.
Но следует отметить, что первый важный шаг в осознании того факта, что время является существенным параметром физической картины мира, был сделан еще в XIX веке вторым началом термодинамики, согласно которому Вселенная идет к тепловой смерти и повернуть время вспять, чтобы воспрепятствовать возрастанию энтропии, невозможно: (д) наличие аттрактора (лат. attractio — притяжение), т.е. финальной цели-состояния, направляющей эволюцию системы и «гарантирующей» стабильность состояния порядка. То состояние самоорганизации системы, когда аттрактор еще не сформировался, называется хаосом, который на микроуровне является силой, способствующей переходу системы в нелинейный режим. Порядок рождается из хаоса, который выполняет конструктивную роль в процессе выхода системы на один из аттракторов. Сам хаос обладает сложным, внутренним порядком, а потому его противопоставление порядку не может быть абсолютным. Идея «порядка из хаоса» вызывает идеологические споры, вызванные обоснованными опасениями, что «индустриально развитые страны могут по своему усмотрению вызвать хаос в нужной точке планеты, чтобы установить тот порядок, который им нужен» (К. X. Делокаров); (е) нелинейный характер описывающих поведение систем дифференциальных уравнений, которые в отличие от дифференциальных уравнений, носящих линейный характер, имеют более чем один тип решения.
3. При критическом изменении главных параметров системы она достигает некоторого «порога» устойчивости, за которым (если не произошло разрушения системы) открывается несколько возможных путей развития. Этот «порог» называется точкой бифуркации (англ. fork— вилка). В ней траектория развития системы разделяется на равно возможные «ветви» дальнейшего движения системы, из которых осуществится только одна: происходит выбор системой одного из возможных вариантов развития. За «выбор той ветви, которая возникнет после точки бифуркации», ответственны «флуктуации на микроскопическом уровне». Они «определяют то событие, которое произойдет», сами же флуктуации «являются следствием индивидуальных действий» (И. Пригожин). Н.Н. Моисеев проинтерпретировал бифуркационный переход как «быструю, коренную перестройку характера развития системы», смену ее пространственно-временной организации. Бифуркация, как считает Пригожин, является (а) источником инноваций эволюционного развития системы, а это означает, что «природа созидательна на всех уровнях ее организации»; (б) точкой максимальной чувствительности системы к любым внешним и внутренним воздействиям: вблизи нее даже самые незначительные флуктуации того или иного параметра могут сдвинуть систему в совершенно новом направлении развития, что демонстрирует неустойчивость нашего мира. Это приводит, писал Пригожин, к «концу Определенности» (так называется его последняя книга).
4. Бифуркационный переход обусловливает нелинейность, т.е. многовариантность, альтернативность эволюции системы, а потому «будущее не дано нам заранее» (И. Пригожин), его нельзя просчитать, опираясь на принципы детерминизма. В выборе системой пути дальнейшего развития неизбежно присутствует элемент случайности, которая приобретает в синергетике фундаментальный статус. Эволюция в этом контексте предстает как процесс последовательных бифуркационных переходов, в которых господствует элемент случайности, аналогичный бросанию игральной кости.
Но, как известно, синергетика сформулировала свои основные принципы в ходе изучения неравновесных процессов в термодинамике. Можно ли эти принципы применять к изучению общества? Сам Пригожин выступает против редукции (сведения) гуманитарных наук к физике, но при этом считает, что изучение общества как сложной системы допускает применение синергетической метафоры: «событие представляет собой возникновение новой социальной структуры после прохождения бифуркации», а «история является последовательностью бифуркаций». Всякая же бифуркация «влечет за собой и позитивные сдвиги, и определенные жертвы», что можно проиллюстрировать на примере любой революции. Социально-историческое событие имеет «микроструктуру», где и происходят флуктуации, вызванные индивидуальными действиями людей. Поэтому, как пишет Пригожин, «мир есть конструкция, в построении которой мы все можем принимать участие».
Синергетика существенным образом повлияла на философскую мысль, эпистемологию, мировоззрение, так как (а) потребовала от них осмысления понятий «порядок и хаос», «существование и возникновение», «открытость», «сложность», «случайность» и др. Уже само название ряда работ Пригожина и других авторов — «От существующего к возникающему», «Порядок из хаоса» — включают термины, не являющиеся общепринятыми в науке; (б) придала онтологический статус многообразию, в то время как в европейском типе рациональности всегда господствовала онтология Единого, что привело к необходимости расширения смысла рациональности; (в) сформулировала новую поведенческую установку для индивида и социума: «человек должен научиться жить в этом нестабильном, неопределенном, сложном и открытом мире», ибо «один неосторожный шаг—и он сорвется в бездну. Одно необдуманное действие — и человечество может исчезнуть с лица Земли» (Н.Н. Моисеев).
Принцип глобального эволюционизма весьма серьёзно влияет на современную науку.
Еще в конце XIX века ученые были озабочены парадигмальной (от слова «парадигма») несовместимостью между биологией и физикой. Биология, опираясь на эволюционную теорию Дарвина, отстаивала идею созидания в процессе эволюции все более сложных и упорядоченных систем; физика, открыв 2-е начало термодинамики, приходила к выводу о неизбежности непрерывного роста энтропии, в результате которого изолированная система целеустремленно и необратимо будет смещаться к состоянию теплового равновесия, что равносильно «смерти» системы, ее разрушению. До последней трети XX века лидирующей наукой, которая формировала онтологический фундамент общенаучной картины мира, была физика. А так как в числе ее принципов отсутствовал принцип эволюции систем к упорядоченному усложнению, то он не включался в число основных базисных идей построения общенаучной картины мира. Идея развития всегда была одной из главных в биологии, но в связи с тем, что она не была лидирующей наукой, эта идея не использовалась в качестве фундаментальной в научной картине мира. Несовместимость идей двух наук можно было преодолеть двумя способами: либо видоизменить содержание теории эволюции, либо ввести в физику эволюционный подход.
Преодоление несовместимости этих идей было намечено, с одной стороны, космологической теорией А. А. Фридмана, а с другой — учением В.И. Вернадского о био- и ноосферах.
В начале XX века разработанная Фридманом теория расширяющейся Вселенной (теория «Большого взрыва») положила начало появлению идеи исторического изменения Вселенной, включив в научную картину мира идею космической эволюции. Согласно этой теории, в самом начале эволюции Вселенной (10— 43 секунды после «Большого взрыва») была нарушена исходная симметрия, объединяющая четыре основных типа взаимодействия в природе: сильные, электромагнитные, слабые и гравитационные. После «Большого взрыва» эти четыре фундаментальных взаимодействия в природе стали существовать в их отдельности, что позволило говорить о типах взаимодействия не как раз и навсегда данных, а как возникших в процессе эволюции. Теория Фридмана уже позволяла говорить о том, что историческое развитие (эволюция) присуща не только живым организмам, но и Вселенной в целом.
Развитию идей универсальной эволюции способствовало и учение В.И. Вернадского о био- и ноосферах, обосновывающее идею неразрывной связи планетарных и космических процессов. Биосфера, согласно учению Вернадского, — самовоспроизводящаяся система, на развитие которой влияют не только специфические особенности Земли и Космоса, но и антропогенные факторы (деятельность человека). Под влиянием научной мысли и результатов человеческой деятельности биосфера эволюционирует в новое состояние — ноосферу. Эта эволюция имеет необратимый характер, четко обозначая фактор времени. По Вернадскому, жизнь — это целостный эволюционный процесс (физический, геохимический, биологический), включенный в космическую эволюцию.
Но современная версия принципа глобального (универсального) эволюционизма появилась только в конце XX века в результате соединения идеи эволюции с синергетическими принципами. Эволюция стала рассматриваться как универсальный процесс самоорганизации неравновесных систем, включающий одновременно физико-химические, биологические, социальные, антропологические, экологические, социально-культурные и другие изменения. Н.Н. Моисеев характеризовал универсальный эволюционизм как исследовательскую программу для изучения самоорганизации Вселенной и считал, что «весь универсальный эволюционизм... осуществляется за счет сил взаимодействия элементов системы Универсума».
Универсальность принципа глобальной эволюции подтверждается тем фактом, что ситуации самоорганизации (эволюции) систем в неравновесных условиях были зафиксированы практически во всех науках: в науках о земле при изучении дрейфа материков, циркуляции атмосферы, формировании облаков и т.д.; в биологических науках при изучении формирования генокода, динамики популяций и экосистем и т.д.; в физиологии при изучении функционирования организма в целом и т.д.; в медицине при исследовании иммунных систем и т.д. Современная медицина считает вполне научно корректным вопрос, сформулированный в синергетической парадигме: сколько хаоса может вынести человеческий организм, чтобы не заболеть? Синергетические принципы находят адекватное применение также в физике плазмы, психофизиологии, психотерапии, при изучении компьютерных систем, при разработке стратегий социального управления и принятия решений и т.д.
Для постнеклассической науки присущ ряд основополагающих черт.
Став одним из базисных в построении современной научной картины мира, обретя общенаучный статус, принцип глобального эволюционизма обусловил появление специфики понимания науки, ее познавательных стратегий и ее философско-мировоззренческих оснований:
1. Формируется новый взгляд на мир как сложную нестационарную систему взаимодействия микро-, макро- и мегаобластей, характеризующуюся неустойчивостью по отношению к собственным начальным параметрам. Невозможность однозначно предсказать результаты воздействия на эту систему формирует понимание, что мы «не можем полностью контролировать окружающий нас мир нестабильных феноменов» (Пригожин), что мир не есть «наш безропотный слуга», а потому его нельзя бездумно преобразовывать, даже опираясь на выводы науки, так как «кажущиеся ничтожными изменения» «фундаментальных параметров» биосферы и всей Вселенной «могут привести к... ее полной перестройке» (Моисеев).
2. Рациональным признается не только то, что дает возможность получить законосообразную истину, но и то, что способствует выживанию человечества и целесообразному устройству жизни. Цели научных исследований, их результаты и практическое применение не должны нарушать гарантии выживания человечества, а главным критерием оптимальности научного открытия должен стать критерий его соразмерности с общечеловеческими ценностями и идеалами. Формируется проблема ответственности ученого за последствия его научных изысканий, а также потребность в осуществлении гуманитарного контроля в науке и высоких технологиях, экологической и социально-гуманитарной экспертизы научно-технических проектов, так как ушли в прошлое времена, когда научная деятельность считалась безусловным благом или когда ее результаты определялись как ценностно нейтральные.
. 3. Формируется методологическая установка, согласно которой необходимо учитывать наличие генетической связи между неживой и живой природой, а также соразмерность человеческого мира остальному миру. Новое видение субъекта познания и человека вообще как органической части природы приводит к критическому переосмыслению идеи господства человека над природой. Экология с достаточной очевидностью демонстрирует, что антропоцентризм ограничен, «человек не является ни властелином, ни центром мироздания».
4. Появляется необходимость признать, что диалог, являясь необходимой формой не только гуманитарного, но естественнонаучного познания, становится новой формой рациональности, признающей открытость сознания к разнообразию подходов, к тесному взаимодействию (коммуникации) различных индивидуальных сознаний и менталитетов разных культур. Эту идею Ю. Хабермас выразил так: «Вместо того чтобы полагаться на разум... естествознания и техники, я доверяю производительной силе коммуникации».
5. Формируется нелинейная интерпретация принципа детерминизма: вводится понятие имманентной самоорганизации системы, в которой главную роль играет не жесткая причинно-следственная связь, а случайность, отражающая фактор невозможности однозначно по законам линейной причинности определить вектор эволюции неравновесной системы. Но случайность доминирует только в бифуркационных переходах. Она «срабатывает» в поле определенных параметров и констант, присущих системе, а потому не является абсолютно произвольной. После «выбора» в точке бифуркации пути развития в системе вновь вступает в силу детерминизм, и так до следующей бифуркации. Поэтому синергетический принцип случайности эволюции не отменяет полностью принципа причинности.
Следует учитывать, что теория синергетики нарушает принцип «Causa aequat effectum» — причина равна следствию. Впервые его нарушил Дарвин, так как утверждал, что организмы с примитивной организацией могут эволюционировать на более высокий уровень организации. В теории синергетики также признается возможность порождения организации, порядка (высшее) из дезорганизации, хаоса (низшего). Внешне и Дарвин, и Пригожин воспроизвели содержание христианско-догматического принципа, согласно которому «точного подобия между следствиями и причинами» нет, и следствия, являясь «образами причин», воспринимают из них не все. Но содержательная разница между внешне похожими формами выражения этого принципа огромна: для христианских богословов «причины для следствий запредельны и существуют выше их», а потому только из более высшего порядка может, как следствие, появиться низший. В этом контексте теория эволюции Дарвина, так же как и теория возникновения порядка из хаоса, не соответствует христианско-богословскому учению.
6. Происходит поворот от изучения «существующего» к изучению «возникающего», процессуально становящегося. Закономерности развития природных и социальных процессов выводятся из фактора постоянного отбора, совершаемого системой, когда из множества возможностей развития она отбирает (реализует) лишь одну. Существуют два типа механизмов, регулирующих такой «отбор»: адаптационные, под действием которых система не приобретает принципиально новых свойств; бифуркационные, связанные с радикальной перестройкой системы. В обоих случаях «отбор» подчиняется общему принципу экономии энтропии: если в данных условиях возможны несколько типов организации материальных систем, не противоречащих законам сохранения и другим принципам, то наибольший шанс реализоваться имеет тот, который наиболее эффективно утилизует внешнюю энергию.
7. Стираются жесткие границы между методологией естественнонаучного и гуманитарного познания. Философия науки преобразуется в междисциплинарное исследование с преобладанием гуманитарных компонентов, в силу чего исследование научного знания становится лишь формой и способом познания человека. Не случайно Тулмин пытался построить философскую антропологию на основе феноменологии знания.
8. Наука вышла на такой этап развития, на котором стало возможно создание единой целостной научной картины мира, объединяющей знания о неживой природе, органическом мире, социальной жизни. Специальные картины мира утрачивают свою автономность и включаются в качестве фрагментов в общенаучную картину мира, в которой все уровни его организации генетически взаимосвязаны. Современная научная картина основывается на единстве во многообразии различных дисциплинарных онтологии, адаптируясь к мировоззренческим универсалиям современной культуры и одновременно изменяя их.
9. Происходит междисциплинарная интеграция наук, что предполагает необходимость методологической коммуникации между ними. Роль медиатора в этой коммуникации может выполнить только философия. Но рост междисциплинарных исследований не означает, что отдельные науки перестанут существовать и сольются в одну. Этого не случится в силу того, что различные области знания имеют свою специфику, не редуцируемую полностью друг к другу; кроме того, наличие границ «информационной вместимости» субъекта порождает необходимость квантования корпуса знаний. Приоритетными становятся междисциплинарные исследования, нацеленные, прежде всего, на нахождение путей выхода из глобальных кризисов, а также крупные комплексные проблемы, решение которых возможно только в ходе совместной работы специалистов различного профиля. Сформировалась тенденция экологизации науки.
Следует отметить, что экологическая этика имеет определённые философские основания.
Открыв тот факт, что индустриальная техноэкономическая деятельность человека создала невиданную ранее гомеостатическую неустойчивость планеты и ее экосистемы, что теперь даже сравнительно слабые силовые воздействия могут спровоцировать глобальные и непоправимые губительные для всей планеты последствия, синергетика актуализировала проблему экологической этики.
Этика (от греч.ethos — нрав, обычай, образ мыслей) — теоретическое обоснование той или иной конкретной моральной системы, содержащей понятия добра и зла, долга, ответственности, чести, совести, справедливости, смысла жизни и т.д. Экология (греч.Oikos—дом, местообитание, жилище) — наука об отношениях организмов с окружающей средой, к которой относится как органическая, так и неорганическая природа. Термин «экология» был введен Э.Геккелем, а как научная, в основном биологическая, дисциплина экология возникла в 1900 г. Со второй половины XX века она оформилась в принципиально новую интегрированную дисциплину, связывающую физические и биологические явления и образующую мост между естественными и общественными науками. Экологическая этика, будучи частью общего этического учения, специализируется на обосновании моральных норм и нравственных принципов, которыми должны руководствоваться люди в своем воздействии на природу.
Экологические кризисы, порождаемые превосходящими пределы допустимости изменениями окружающей среды, ввергают природные системы в состояния бифуркационных переходов. В отличие от экологической катастрофы, экологический кризис сохраняет возможность восстановления «порядка из хаоса». Экологические кризисы бывают: (а) естественного происхождения (они сопровождают весь период эволюции Вселенной и нашей планеты, но до сих пор существенно не повлияли на целостность биосферы нашей планеты), (б) антропогенного происхождения, связанные с производственной и научно-технической деятельностью людей.
Проблема ответственности человека за безрассудное и безответственное отношение к природе стала осознаваться в полной мере в XX веке, когда экологические кризисы достигли планетарного масштаба, т.е. стали глобальными. Главными их причинами являются, во-первых, доминирование в западной цивилизации антропоцентристского мировоззрения, согласно которому человек объявил себя центром мироздания и властелином природы, ориентированным на неограниченное удовлетворение своих бесконечно растущих потребностей за счет эксплуатации природы; во-вторых, несоответствие законов социально-технического развития, связанных с громадным ростом «энерговооруженности» человечества, законам эволюции биосферы; в-третьих, отсутствие осознания человеком своей ответственности перед природой в условиях наращивания энергетической мощи воздействия на нее, т.е. отсутствие экологической этики как регулятора человеческого поведения по отношению к природе.
Рост материальных потребностей не имеет предела: каждая удовлетворенная потребность порождает новую и так до бесконечности. Потребительская цивилизация предполагает агрессию и насилие не только в отношении людей друг к другу, но и в отношении людей к природе. В обществе потребления промышленное производство превращается в ничем не ограниченное хищническое использование природных ресурсов, сопровождаемое неконтролируемыми технологиями этого использования. В итоге происходит разрушение окружающей среды, вымирание отдельных биологических видов со скоростью около десяти тысяч видов в год и т.д. Возможности природы удовлетворять бесконечно растущие потребности человека, не нарушая при этом природный энергетический и экологический баланс, оказались ограниченными.
Наука, которая определяет специфику современного социального и технического развития, не может быть освобождена от ответственности за экологический кризис. Необходимо изменить ценностные ориентации науки, включить в научный этос моральную и социальную ответственность ученых.
Но здесь возникает проблема: можно ли применять этическое (моральное) измерение к науке, можно ли выносить по поводу науки моральные суждения? Эти вопросы исследовал итальянский философ Э. Агацци в работе «Моральное измерение науки и техники». Наука делится на чистую (теоретическую) и прикладную (техника и технологии), а потому проблема возможности выносить моральные суждения по поводу науки должна быть дифференцирована. Согласно традиционной этике, если то или иное действие сопряжено с предвидимыми негативными последствиями, то такое действие совершать нельзя. Поскольку прикладные исследования всегда включают действие, то здесь и возникают проблемы моральной законности этих действий. Поэтому если техническое или технологическое действие по реализации научных идей и программ влечет за собой предсказуемые неизбежные негативные последствия, то от него необходимо отказаться. То есть последствия применения научных открытий напрямую поддаются моральной оценке. Ученые ответственны за последствия своих действий, даже если они не знали, что эти последствия будут негативными. Если ученый мог знать, но по каким-то причинам не знал того, что можно знать, то он должен нести ответственность за свои деяния.
Ученые осознали проблему ответственности за техническое применение своих открытий в период подготовки первого испытательного взрыва атомной бомбы. Если до этого события А. Эйнштейн утверждал, что «наука существует для науки... и не занимается ... самооправданиями», то перед испытанием атомной бомбы он уже вместе с Н. Бором и другими учеными выказывал озабоченность возможными негативными последствиями применения этого научного открытия. Хотя некоторые ученые даже в тот период «верили», что «наука существует для науки». Так, Э. Ферми, присутствовавший при первом взрыве атомной бомбы, воскликнул, обращаясь к коллегам: «Вы все говорите, что это ужасно, а я не понимаю, почему. Я нахожу, что это прекрасный физический эксперимент». Но, как известно, этот «прекрасный» эксперимент привел к атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки.
Что касается чистой (теоретической) науки, то, как считает Агацци, ее цель — постижение истины — всегда морально законна. Невозможно морально осудить стремление к истине. Нельзя также ставить вопрос о моральной законности используемых наукой интеллектуальных средств исследования, т.е. «инструментов разума». Чистая наука не ответственна за негативные последствия применения своих идей прикладными науками, считает Агацци.
Но существует и иная точка зрения: проблема моральной законности имеет силу и для ученых-теоретиков, так как они должны понимать, что их исследования, особенно в области высоких энергий, генетики, биологии, рано или поздно приведут к созданию на их основе губительных для человечества технологий.
Проблемы морального измерения науки — это проблемы ответственности науки за экологический кризис, принявший планетарные масштабы.
Какие аргументы приводятся в подтверждении возможности говорить об ответственности науки?
Во-первых, наука с самого начала формировалась как такая познавательная деятельность, которая была направлена на подчинение природы и ее использование в целях удовлетворения человеческих потребностей, «будь то в качестве предмета потребления или в качестве средства производства» (Гегель). Если в период возникновения науки ее притязания ограничивались религиозно-нравственными нормами, то в дальнейшем эти ограничения были сняты самой наукой. Этому способствовало, с одной стороны, нарастание процесса секуляризации, а с другой — ставший доминантной ценностью эгоистический частнособственнический интерес. Идея «господства над природой», не ограниченная никакими религиозно-этическими ценностями, породила возможность безответственного «покорения природы» ради экономических и политических интересов общества и его элит, что было чревато негативными последствиями в области экологии.
Во-вторых, в науке сложился корпус обособленных друг от друга дисциплин (физика, химия, биология и т.д.), которые изучают аналитически расчлененный Универсум, не учитывая при этом целостного характера функционирования экосистем и природной среды в целом. Поэтому невозможно отследить негативные экологические последствия практического применения результатов исследования отдельных наук. Так, в 1947 г. швейцарский ученый Мюллер получил Нобелевскую премию за изобретение ядохимиката ДДТ (дуст) для борьбы с вредителями сельскохозяйственных угодий, а в 1961 г. были обнаружены отрицательные экологические последствия применения этого яда, который, как оказалось, губительно действовал на все живое, включая человеческий организм.
Кроме того, неравномерное развитие научных дисциплин порождает иерархию наук, их деление на «главные» и «второстепенные». К «главным» традиционно относились фундаментальные науки физико-химического цикла, но сейчас в их число входят генная инженерия и информационные технологии. Открытия в области этих наук априори считаются «полезными», а просчитать заранее возможные негативные последствия технического применения этих открытий очень трудно, так как не существует связи между этими «главными» науками и науками, изучающими природную среду, биосферу и отдельные биогеоценозы. Но если человечество не будет иметь определенной информации о возможных последствиях своей научно-технической деятельности, то, как считал Н.Н. Моисеев, его будущее «весьма проблематично». Сложность же состоит в том, что человечество в принципе не может иметь такой информации в том случае, когда научно-техническая деятельность будет способствовать переходу природных систем в состояния бифуркации.
Такая ситуация актуализирует проблемы экологизации науки, формирования нового научного этоса, базирующегося на принципах экологической этики, учитывающей синергетические принципы. Экологически ориентированный научный этос должен включать определенную систему запретов: (а) запрет на научно-технические преобразования природы, чреватые возникновением бифуркационных состояний; (б) запрет на формирование исследовательских программ, например, изучения динамических моделей биосферы, если не разработаны «специальные методы, позволяющие определять те критические величины нагрузок на биосферу, которые будут вызывать быстрые изменения значений ее параметров» (Моисеев). По убеждению Н.Н. Моисеева необходимо разработать «способы выявления тех опасных зон, за которыми следует начало непредсказуемых и, как правило, необратимых изменений характеристик окружающей среды»; (в) запрет на понимание социальных систем как независимых от Вселенной и автономных в своем бытии, а также запрет на отношение к природе как к «окружающей среде», влиянием которой на социальную систему можно пренебречь; (г) запрет на игнорирование «законов» экологии при формировании целей и методологии научной деятельности, а также ее технологических приложений. Американский ученый Б. Коммонер сформулировал четыре «закона» экологии: (а) все связано со всем; (б) все должно куда-то деваться; (в) природа «знает» лучше»; (г) ничто не дается даром. Если экстраполировать эти законы на отношения человека с биосферой, то получим соответственно четыре вывода: (а) разрушая биосферу, человек разрушает фундамент жизни; (б) однажды созданные вредные для экосистемы производственные технологии и их отходы никуда не деваются, а остаются навсегда в природе, ее биосфере; (в) биосфера — система столь высокого порядка, что мы можем только следовать ее законам и ограничениям и не можем управлять ею или заменить ее искусственной системой; (г) природа всегда «найдет» способ противодействия, если человек нарушит ее законы.
Отечественный философ А.Ф. Зотов пишет, что нельзя «просто» уничтожить атомное, химическое, биологическое оружие, «просто» разрушить химические, нефтеперерабатывающие и другие «вредные для экологии заводы, «нельзя даже, в конце концов, «пустить в расход» источник всех бед — ученых с инженерами , «запретив науки» и взорвав университеты, а потом установить исламское, православное или какое-то другое правление, не базирующееся на изживших себя ценностях научной рациональности... Слишком поздно!» Остается единственный путь: разработать экологическую этику в качестве этического регулятора отношения человека к природе. Человечеству всегда был присущ «этический нарциссизм» в отношении не только к природе, но и к другим людям, что и отразил Кант сформулированном им этическом регулятиве: относись к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Но в ситуации глобального экологического кризиса требуется отказаться от этического «нарциссизма» в отношении к природе и понять, что без экологической этики человечество обречено на гибель.
К основным принципам экологической этики относятся: (а) ограничение свободы человека преобразовывать и использовать природу в борьбе за свое комфортное существование, ограничение человеческих материальных потребностей, их видоизменение в соответствии с возможностями природы выдержать антропологическую нагрузку; (б) признание ответственности человека за бездумное преобразование природы; (в) замена насильственной эксплуатации природы бережным и внимательным (любовным) к ней отношением, создание этики, основанной на принципах почтения к природе, что предполагает введение понятий экологической совести, индивидуальной ответственности за здоровье Земли, этического отношения к Земле, благоговения перед ее ценностью.
Понятие глобальная экологическая этика имеет два значения: (а) ответственность человека не только перед живой, но и перед неживой природой; (б) планетарный, а не региональный характер запретов и моральных норм.
Многие исследователи считают, что в экологическую этику следует внести следование принципам коэволюции природы и общества. Коэволюция — состояние, когда две развивающиеся системы адаптируются друг к другу так, что изменения, произошедшие в одной системе, не встречают противодействия в другой. По мнению ученого В.И. Данилова-Данильяна, область корректного применения принципа коэволюции природы и общества не безгранична. Дело в том, что адаптацией природы к человеку может считаться такое состояние, когда природа в ходе своей эволюции формирует специальные механизмы компенсации возмущений, производимых человеком в окружающей среде, если эти возмущения превосходят меру воздействия, допустимую с точки зрения самой окружающей среды. Наука на сегодняшний день не зарегистрировала ни одного случая создания природой подобного механизма компенсации, так как его создание, считает ученый, в принципе невозможно. Эволюционные изменения окружающей среды — это появление новых биологических видов, для формирования каждого из которых требуется не менее 10 ООО лет. Это — скорость биоэволюции. Скорость же техноэволюции, т.е. время, требуемое в среднем для появления технического нововведения, примерно 10 лет. Такая разница в скоростях био- и техноэволюции ставит под вопрос возможность абсолютизировать принцип коэволюции природы и общества, во всяком случае для современной цивилизации. Если бы коэволюция природы и общества была действительно реализуема, то у человечества был бы шанс выжить, применяя прежние этические принципы потребительского отношения к природе.
Философским основанием экологической этики может выступать сформулированный А.Швейцером принцип «благоговения перед жизнью», предполагающий «безграничную ответственность за все живое на земле». Существуют и христианско-религиозные основания экологической этики. Многие библейские сюжеты содержат мысли о необходимости заботиться о природе, охранять ее. Например, в Библии сказано, что Земля сотворена Богом и принадлежит в конечном счете Ему. Нам лишь доверено управлять ею. Но управлять не значит господствовать: можно управлять, заботясь о земле, брать на себя ответственность за ее благосостояние. Другой пример. Первая глава книги Бытия заканчивается утверждением о благости сотворенного миропорядка, что предполагает ценность природы как таковой, независимо от той пользы, которую она нам приносит. О ценности природы говорится также во многих псалмах. Если признать, что природа священна в силу ее творения, то почитание человеком природы не требует специального обоснования.
На этапе постнеклассической науки началась переоценка ценности и роли науки в современном мире, возникли сомнения в том, что наукоцентризм есть единственно возможный мировоззренческий фундамент цивилизации. Возникла проблема сциентизма и антисциентизма. А так как современная наука — это не только продукт европейской цивилизации, но и ее источник, движущая сила, то вопрос о судьбе науки является одновременно вопросом о судьбе этой культуры.
Оценка объективной роли науки в современном и будущем обществе весьма неоднозначна: она колеблется между сциентизмом (от лат. scientia — наука, знание) и антисциентизмом. Сциентизм — это позиция придания науке большей, по сравнению с религией, искусством и другими формами общественного сознания, роли в культуре и обществе в целом. Наиболее полно эта позиция выражена в философии позитивизма и неопозитивизма, рассматривающих науку как высшее благо и высшую ценность, как средство достижения общественно значимых целей (экономического благоденствия, военной безопасности, создания новых средств коммуникации и т.д.). В настоящее время сциентизм смыкается с технократическим (власть техники) взглядом на развитие общества. Признавая эталоном всякого знания естественнонаучное знание, сциентизм негативно оценивает все иные способы познания. Сциентистский оптимизм порождает веру, что на основе научных выводов можно построить «правильное» общество, дарующее человеку благополучие и счастье. О.Конт, основатель позитивизма (а следовательно, и сциентизма), провозгласил науку новой формой религии, в которой вера в Бога заменялась безоговорочной верой в научное познание. Эту веру К.Ясперс называл «научным суеверием», которое состоит в «высокомерной уверенности» человека в том, что он «в качестве господина мира может по своей воле сделать его устройство поистине наилучшим».
Однако в XX веке обнаружились негативные последствия естественной и социально-гуманитарной наук, а также технического прогресса: (а) возник глобальный экологический кризис; (б) не удался социальный эксперимент внедрения научной теории социализма; (в) стала ясна неспособность науки разрешить сложные проблемы социально-экономической, политической, духовно- нравственной жизнедеятельности людей. Осознание того факта, что посредством науки нельзя «внести порядок в мир в целом», что она не может сформулировать целей жизни, что ее притязания на постижение истины природного и общественного бытия являются сильно преувеличенными, что наука слишком упрощает и схематизирует изучаемые природные и общественные явления, породило антисциентизм.
Антисциентистские аргументы против науки: она не способствует и более того препятствует достижению таких значимых для человека и общества целей, как экологическая безопасность, суверенность личности и т.д.; наука не сумела избавить человечество от оболванивания массового сознания, увлечения мистицизмом, несправедливости общественных отношений, корыстного произвола экономических стратегий и дурной субъективности политических решений; наука не создала единого и верного способа освобождения людей от голода, моральной и материальной нищеты. Антисциентизм считает, что все неудачи науки обусловлены тем, что она оторвана от жизненных интересов человека. П. Флоренский писал, что «научное мировоззрение и качественно и количественно утратило тот основной масштаб, которым определяются все наши масштабы: самого человека».
Но парадокс заключается в том, что, с одной стороны, «человек не может быть счастлив наукой», а с другой, «теперь он еще менее может быть счастлив без нее» (А. Пуанкаре). Поэтому проблема является ли наука абсолютной ценностью или антиценностью стала одной из актуальных в наше время.
Антисциентизм претерпел эволюционные изменения. Так, критический анализ философских и методологических оснований сциентизма, проведенный К. Поппером, С. Тулмином, И. Лакатосом, П. Фейерабендом, способствовал его эволюции от позитивизма к нео- и постпозитивизму. Эта эволюция сопровождалась осознанием того факта, что главное заблуждение, присущее сциентистскому оптимизму, связано с приписыванием науке неограниченных познавательных возможностей. Поскольку от нее ждут решения фундаментальных проблем человеческого бытия и поскольку она не в состоянии эти проблемы решить, то это всегда оборачивается разочарованием в науке, в результате чего люди начинают предпочитать науке паранауку (от греч. para — возле, около), т.е. всякого рода оккультно-магические и иные иррациональные знания. Необходимо четко осознать границы возможности научного познания, ибо только тогда можно будет избежать «двойного заблуждения - как суеверного преклонения перед наукой, так и ненависти к ней» (К. Ясперс). Наука не может спасти человечество от морально- нравственной деградации, считал итальянский философ Н. Аббаньяно (1901—1990), «не только потому, что от нее берет начало техника с ее «необузданным неистовством», но и потому, что она заменяет дух, ставящий себе решающие вопросы о бытии и о судьбе человека, разумом, являющимся простым инструментом для достижения определенных целей, таких, как производство материальных средств или логическая систематизация того, что дано и познано». «Во всем этом Хайдеггер, — пишет Аббаньяно, — обнаруживает «дьявольское» наваждение». Вера в науку без адекватного осознания ее познавательных возможностей и границ приводит к тому, что беды цивилизации начинают связывать с наукой.
Антисциентизм многолик. Рассмотрим один из его вариантов, представленный постпозитивистом П. Фейерабендом в статье с характерным названием «Как защитить общество от науки». Статья, написанная в духе резкой критики науки, не вполне отвечает взглядам самого философа, который преследовал цель: эпатажностью тона статьи и часто даже оскорбительными выпадами против науки вынудить ученых «защищаться», т.е. аргументировать в защиту науки. Его друг И. Лакатос, который по их совместной задумке должен был оппонировать взглядам Фейерабецда, умер, а широкого отклика ученых на эту статью практически не последовало.
Уже по самому названию статьи видно, что наука, с точки зрения Фейерабенда, приносит вред обществу. В пользу этой главной мысли он приводит ряд аргументов. Рассмотрим некоторые из них. Наука - это та же религия, та же идеология. В науку верили все: анархист Кропоткин жаждал ниспровержения всех традиционных социальных институтов, кроме науки, а Маркс и Энгельс были убеждены, что наука поможет людям труда в их стремлении к интеллектуальной и социальной свободе. Заблуждались ли эти люди? И да, и нет, считает Фейерабенд. «Нет», потому что любая идеология, разрывающая прежние оковы сознания, способствует освобождению человека, содействует просвещению. Наука XVII—XVTII веков, свергнув господство средневекового религиозного мировоззрения, была орудием освобождения и просвещения. Но отсюда не следует, что она остается таким орудием до сих пор. Идеология может выродиться и превратиться в бездумную веру, что и произошло, как считает философ, с современной наукой. Современная наука преподносит открытые ею факты и закономерности как религиозные догмы, а суждения ученого воспринимаются широкой публикой с таким же благоговением, как и суждения церковных деятелей в средние века. Наука априори рассматривает иные формы познания (религиозное, интуитивное и т.д.) как заблуждение. «Сегодня наука столь же деспотична, как и религия. ...И хотя за научное инакомыслие не сжигают на кострах, но наука имеет свои суровые карательные санкции в отношении «еретиков» от науки». Наука, считает Фейерабенд, подавляет свободу мысли. Это суждение широко распространено среди критиков учения Канта о «законодательном разуме», ставшим, по их мнению, своеобразным «полицейским» в мире мышления и познания.
Рассматривая аргументы сциентизма против антисциентизма, Фейерабенд выделяет два из них: 1) наука открыла единственно верный метод получения истинных результатов; 2) имеется множество фактов, доказывающих совершенство научного метода. Оба эти аргумента он опровергает. Первый неверен, считает он, потому что критерии оценки истинности полученных наукой результатов не абсолютны, и ученые выбирают критерии, наиболее соответствующие историческим обстоятельствам, в которых происходит выбор. Критически проанализировав попытки Поппера, Лакатоса, Куна и других философов найти критерии оценки истинности научных теорий, Фейерабенд заявляет: «Самая передовая методология, существующая на сегодняшний день, обнаруживает отсутствие метода». Второй аргумент в пользу исключительного положения науки имел бы силу, считает Фейерабенд, если бы удалось доказать, что ни одна из соперничавших с наукой областей знания никогда не добивалась результатов. Наука априори отрицает все ненаучные сферы знания. Но сегодня становится ясно, что результативны и ненаучные способы постижения мира. В качестве примера Фейерабенд ссылается на радикально отличные от западной медицины методы нетрадиционной (восточной) медицинской диагностики и лечения, феномены телепатии и телекинеза, отвергнутые научным подходом, успехи религии и церкви в спасении душ, чего не может делать наука, и т.д. Против признания исключительности научной результативности говорит, утверждает Фейерабенд, и тот факт, что многие свои результаты наука получила, используя ненаучные знания. Так, Коперник заимствовал идеи у безумного пифагорейца Филолая, который обнародовал скрываемую пифагорейцами тайну своих астрономических знаний о том, что Земля движется и вокруг себя и вокруг Солнца. Коперник отстаивал эти идеи наперекор всем принципам тогдашнего научного метода. Механика и оптика, как считает Фейерабенд, многим обязаны простым ремесленникам, а медицина — повивальным бабкам и знахарям.
Эти и другие идеи относительно науки позволили Фейерабенду сформулировать следующие выводы: (а) наука должна быть формально отделена от государства, так же как отделена церковь; (б) мнения ученых по общественно важным проектам должны быть не окончательными, а проходить экспертизу общественных деятелей; (в) влияние ученых необходимо уравновешивать магами, священниками, астрологами и т.д., что вынуждало бы ученых отстаивать свою позицию, хотя, по мнению Фейерабенда, сделать это будет не всегда просто; (г) следует существенно изменить образование. Так как в современной науке практически безраздельно господствуют некие всеобъемлющие рациональные теории, претендующие на статус научных мифов, то надо развивать в молодых людях способность не принимать бездумно на веру эти теории, а выдвигать контраргументы, формировать в студентах способность разрабатывать самостоятельную позицию.
Конечно, принять полностью взгляды Фейерабенда на науку нельзя, тем более что, как отмечено выше, сам он вызывал шок у читателя с определенной целью: пригласить его к диалогу, к возражению. «А если нет возражений, — писал он, — то я продолжу свою критику науки». Но по многим пунктам критики науки философ был прав. Так, нельзя не признать правоту его критики доминирующей в нашей культуре априорной позиции неприкосновенности науки, ее абсолютной власти в общественном сознании. Требование Фейерабенда обосновать эту априорную позицию трудно оспорить с точки зрения самой же науки. Имеет смысл и его метод альтернативных гипотез: развивая идею Поппера о том, что ученый должен не догматизировать свою гипотезу, а стремиться к нахождению опровергающих ее аргументов, Фейерабенд предлагал ученым объяснять то или иное явление одновременно в нескольких вариантах, желательно — на альтернативной основе. Как известно, метод альтернативных гипотез давно используется, особенно там, где коллектив ученых занят изучением одного и того же загадочного явления.
Требуют также осмысления поставленные П. Фейерабендом вопросы существования науки за счет налогоплательщиков, т.е. вопросы государственной поддержки науки. Решение этих вопросов актуально, если учесть, что современная наука «забыла» свои истоки и назначение, развивается по своим собственным законам, и часто ее делом становится удовлетворение исследовательской страсти ученого, не интересующегося тем, к каким последствиям приведет его исследование и как оно отразится на существовании человечества. Характер научной деятельности часто требует именно таких людей, не догадывающихся посмотреть на добытые ими знания в контексте не только пользы, но и опасности для человечества. Широко известно, например, что Сцилард, хорошо осведомленный о последствиях ядерного взрыва, убедил Эйнштейна подписать письмо президенту Америки Рузвельту с обоснованием необходимости производить атомное оружие, а Ферми, присутствуя в качестве эксперта при опытном взрыве атомной бомбы, спокойно измерял скорость взрывной волны. И только Н.Бор обратился сначала к политическим деятелям, а затем непосредственно к ученым с предупреждением о нравственной ответственности за судьбы человечества. «Если мы не хотим погибнуть», то необходимо снять запреты на информацию о знании, где бы оно ни было получено. Люди имеют право знать, чем грозят им те или иные научные открытия. Но современные политические и геополитические интересы не позволяют реализовать идею Бора о снятия запрета на информацию о знании.
Обсуждал трудности безоговорочного признания сциентизма и К. Ясперс. Он считал парадоксальным тот факт, что, с одной стороны, наука сегодня считается общепризнанной ценностью, а с другой — истинная научная позиция встречается реже, чем в предыдущие столетия. Множество научных данных не обоснованы и простопринимаются на веру, а собственно научная установка занимает в «лабиринте искажений» лишь «узкую полоску».
Более взвешенную позицию по отношению к науке занимает К. Ясперс. Анализируя главные претензии антисциентизма по поводу науки, Ясперс считает, что они вызваны, в первую очередь, переоценкой познавательных возможностей науки, приписыванием ей того, чего она не в состоянии сделать. Вслед за Кантом он утверждает, что наука призвана познавать мир вещей, а не мир в целом. Когда же ей приписывают возможности познать мир в целом, то именно здесь наука оказывается бессильной: ее познавательные возможности ограничены. Заблуждение о всесильности науки всячески поддерживала рационалистическая философия, начиная с Декарта. Именно это заблуждение породило сциентистский оптимизм, согласно которому на научных выводах можно построить «земной рай». Когда оказалось, что наука не может дать формулы человеческого «счастья», в ней разочаровались, и даже более того, возникло «реакционное» отношение к науке. Осознание границ познавательных возможностей науки не может и не должно, по Ясперсу, сопровождаться отрицанием величайшей ценности науки, тем более, если учесть, что человек «постоянно наталкивается на свои границы», главной из которых является невозможность «излечить все болезни», «предотвратить смерть».
И все же надо отметить: антисциентизм, полезный в своей критике сциентизма и техницизма, не выдвигает реальной позитивной программы сохранения и дальнейшего развития цивилизации, а его антиинтеллектуализм и иррационализм вряд ли смогут указать пути преодоления двух главных опасностей современного общества — уничтожение среды обитания человека и разрушение его личности. Критический анализ науки, ее роли, смысла и назначения должен служить не уничтожению рациональности как важнейшей составляющей европейской цивилизации, а критическому переосмыслению ее главных принципов и оснований, включению в них этических и гуманистических компонентов. Наука, родившись в новоевропейской истории, является одним из главных ее духовно-мировоззренческих идеалов, а потому отказ от нее обернется для европейской культуры тотальной духовной катастрофой. «Как бы ни ругали науку, она является альфой и омегой нашей цивилизации», — писал Гадамер.