ОРУДИЕ МИРОВОГО ВЛАДЫЧЕСТВА

 

Помимо продвижения революции в сердце Европы и насильственного создания сионистского государства, Вторая мировая война имела своим третьим последствием вторичную попытку построить здание «мирового правительства», на алтаре которого должна была быть принесена в жертву западная государственность. Это явно должно было стать конечной целью, к которой вели параллельные процессы коммунизма и сионизма. Сама идея впервые была сформулирована в документах Вейсхаупта, стала принимать определенные формы в течение 19-го столетия и была во всех деталях преподнесена в «Протоколах» в самом начале нашего 20-го века. В ходе Первой мировой войны она была главной среди тех идей, которые «полковник» Хауз и его подручные сумели «влить в мозги» президента Вильсона, стараясь внушить ему, что эти идеи были его собственными. Практическую форму она обрела вначале как «Лига принуждения к миру», а затем, в конце войны, как «Лига Наций».

Свою первую частичную реализацию она получила таким образом, как и все связанные с ней вспомогательные начинания, в тот период наибольшего идейного разброда, о котором уже была речь, т.е. в последней фазе военных действий и в первое время по их окончании. Ни о чем подобном никогда не было и речи до войны, в которую оказались втянутыми народы Европы и Америки, и им не было дано разумных объяснений характера и цели этого предприятия. В период военного положения наши премьеры-диктаторы считали само собой разумеющимся, что их народы согласны со всем, что они затевали; когда рассеялся туман войны, то единственным выражением общественного мнения по этому вопросу был немедленный отказ Конгресса Соединенных Штатов иметь с этим делом что-либо общее.

За двадцатилетний период между войнами стало ясно, что т.н. Лига Наций не была в состоянии ни «принудить» народы и государства к миру, ни сохранить его, и что по своей воле народы не собирались отказаться от своего суверенитета. Тем не менее, накануне Второй мировой войны готовившиеся к ней политики вновь стали носиться с планом создания чего-то, именуемого ими «всемирным правительством», причем все они сходились на том, что народы должны отказаться от своих суверенных прав. Как пишет биограф Баруха, Моррис Розенблюм, Рузвельт носился с этим планом уже в 1923 году после того, как его разбил паралич, и, все еще прикованный к постели, сочинял проекты «плана для сохранения мира», а впоследствии, уже президентом, дал этому проекту название «Объединенных Наций».

В Англии Уинстон Черчилль, казалось бы воплощение и поборник британской государственности, возглавил в 1936 г. английскую секцию международного объединения под названием «Общество нового содружества народов», выступавшего за создание «международных полицейских сил для поддержания мира» (во всех подобных проектах и декларациях, понятия «силы» и «мира» уживаются друг с другом), и официально заявил (26 ноября 1936 г.), что оно отличается от «всех прочих объектов мира» тем, что «стоит за применение силы для защиты закона против агрессора». М-р Черчилль не пояснил, какой или чей закон он имел в виду, но он предложил силу, как путь к миру. Неудивительно, поэтому, что при встрече с президентом Рузвельтом в августе 1941 г., когда родилась лишенная всякого практического смысла «Атлантическая Хартия», Черчилль (согласно его собственным запискам) счел нужным заверить президента, что общественное мнение в Англии будет весьма разочаровано отсутствием всякого намерения создать после войны международную организацию с целью сохранения мира». Автор настоящей книги находился в то время в Англии и был «разочарован» главным образом именно той мыслью, которую так упорно преследует Черчилль; что же касается «общественного мнения в Англии», то такового вообще по этому вопросу не существовало, поскольку никакой информации для его создания предоставлено не было. Черчилль действовал исключительно по собственной инициативе, как впрочем и Рузвельт: «Рузвельт говорил и действовал с полнейшей свободой и авторитетом во всех вопросах... Я представлял Англию почти с такой же свободой. Так было достигнуто полное согласие, причем неоценимым преимуществом были экономия времени и сокращение числа посвященных в эти планы лиц; Черчилль описывает далее, как «все главные вопросы между нашими странами решались практически во время личных встреч» между ним и Рузвельтом, при «полном взаимопонимании».

В результате, в заключительной стадии войны и без малейшего участия в этих вопросах воюющих народов, «вопросы мировой организации», как ее именовал Черчилль, стали главной темой в сугубо частных дискуссиях его с Рузвельтом, генерала Сматса из Южной Африки и премьер-министров британских доминионов. К этому времени, однако, (1944 г.) Черчилль стал употреблять для обозначения того же самого термин «мировое орудие», и тут, как и выше, при упоминании им «закона», уместен вопрос, чье это должно было быть орудие? Во всех этих дискуссиях стандартным оборотом было «предотвращение будущей агрессии»; однако, трудность определения того, кто является агрессором, была уже показана на примерах провокации в Гаване в 1898 г. и Перл Харбора в 1941 г., что же касается одного из обоих главных агрессоров в начале Второй мировой войны, советского государства, то именно оно выиграло несравненно больше всех остальных по ее окончании, т.ч. все разговоры о предотвращении «агрессии» явно не велись всерьез. Несомненно было задумано создание «мирового орудия» для пользования им теми, кто сможет получить над ним контроль. Против кого оно должно было применяться? Ответ дают все пропагандисты этой идеи: все они ополчаются совместно против «суверенитета наций». Следовательно, оно должно было служить орудием для уничтожения самостоятельной государственности (фактически, при создавшемся положении вещей, одной только западной). Кем оно будет применяться, орудием чьих рук оно будет? Исход двух мировых войн нашего века дает на это ответ.

На этом фоне в 1945 г. была создана «Организация объединенных наций». На протяжении двух лет, пока еще продолжался послевоенный период идейного разброда, на какое-то время раскрылся истинный характер «мирового орудия» как и «мирового правительства». Впервые народам было показано, что их ожидает, если этот план будет полностью осуществлен. Широкие массы не поняли того, что им было показано, и быстро обо всем этом забыли, однако разоблачения оказались записанными черным по белому и не потеряют ценности для исследователей в течение всего того времени, пока закулисные дирижеры международной политики будут продолжать преследовать идею сверхнационального «правительства», столь ясно изложенную и предсказанную в «Протоколах» 1902 года. Именно в этот момент нашего повествования фигура Бернарда Баруха впервые выходит из тени «советников» на ярко освещенную сцену, и становится возможным сделать заключение о долголетней роли, которую он играл в событиях нашего столетия. Как было упомянуто выше, он решительным образом вмешался в пользу сионистского государства в 1947 году, обнаружив «большие перемены» в своей прежней враждебности к сионизму (как пишет Вейцман), а также «посоветовав» прекратить оппозицию против сионизма ответственному за оборону страны министру, Джеймсу Форрестолу. В этот момент мы впервые могли проследить влияние, которое Барух оказывал на государственную политику, и оно оказалось весьма знаменательным, показав сколь напрасными были надежды многих на «слияние евреев со всем человечеством»; до тех пор м-р Барух выглядел (вероятно, нарочито желая таким казаться) полностью ассимилированным американцем, образцом еврейской эмансипации, интересным и почтенным господином, высокого роста, представительным и весьма успешным в своих делах.

Если «перемена» в м-ре Барухе действительно была столь неожиданной, как это пишет Вейцман, то другое свидетельство того же периода представляет ее весьма радикальной. В те дни одним из самых оголтелых сионистских шовинистов в Америке был некий г-н Бен Хехт, опубликовавший однажды следующее, заслуживающее нашего внимания заявление: «Одним из самых замечательных дел, когда-либо совершенных толпой, было распятие Иисуса Христа. С интеллектуальной точки зрения, это было великолепно. Однако, на то и толпа, чтобы делать глупости. Если бы казнь Христа была поручена мне, я действовал бы иначе. Поверьте, я привез бы его в Рим и скормил львам на арене. Из рубленого мяса им никогда бы не удалось сделать Спасителя». В период арабских погромов в Палестине, завершившихся резней в Дейр-Ясине, этот симпатичный господин опубликовал в ряде ведущих газет по всей Америке объявление на всю страницу, адресованное «К террористам в Палестине» и гласившее:

«Американские евреи за вас. Вы борцы за наше дело... Каждый раз, когда вы взрываете английский склад оружия, или когда взлетает на воздух английский поезд, когда вы грабите английский банк или когда ваши патроны и бомбы рвут на части британских предателей и захватчиков вашей родины, евреи Америки празднуют это в своих сердцах». Автор этого любопытного объявления сообщает в своей автобиографии, что Барух счел нужным оказать ему честь личным визитом и заверить его в своей полной симпатии и поддержке: «В один прекрасный день дверь моей комнаты открылась, впустив высокого, седовласого джентльмена. Это был Бернард Барух, мой первый гость из еврейского общества. Он уселся, разглядывая меня в течение некоторого времени и затем заговорил. «Я на Вашей стороне» — сказал Барух — «евреи могут добиться чего бы то ни было не иначе, как вооруженной борьбой. Вы можете отныне считать меня одним из Ваших еврейских бойцов, в высоких зарослях и с длинным ружьем. Скрыто от глаз, я всегда достигал самых лучших успехов»».

Этот показательный пассаж, в сочетании с вмешательством у Форрестола, позволяет историку заглянуть глубоко в характер и личность Бернарда Баруха. Если он именно в этом смысле («еврейским бойцом в высоких зарослях и с длинным ружьем... скрыто от глаз») достигал своих наилучших успехов в течение 35-летней карьеры советником у шести президентов», то как американская политика, так и мировые события 20-го века получают исчерпывающее объяснение. Читатель имеет полное право принимать цитированные выше слова всерьез и рассматривать влияние Баруха на американскую и мировую политику именно в их свете. Они столь же важны для оценки единственного значительного общественного вмешательства Баруха в мировую политику, имевшего место примерно в то же время. Речь идет о «плане Баруха» создать деспотическое мировое правительство, поддержанное сокрушающей силой, а цитированные выше его собственные слова внушают абсолютное недоверие к целям, которым должно было служить подобное «мировое орудие власти». «План Баруха» имеет для нашего повествования столь важное значение, что не мешает бросить взгляд и на личность и карьеру Баруха.

Его всегда считали принадлежащим к еврейской аристократии сефардского происхождения, восходившей к испанским и португальским евреям, с отдаленной возможностью палестинских предков. В действительности, согласно его собственному заявлению (от 7 февраля 1947 г.), его отец был «польским евреем, прибывшим сюда (в Америку) сто лет тому назад». Это означает, что Барух происходил из восточно-европейских ашкенази несемитского корня, из которых в настоящее время, по утверждению иудаистских статистиков, состоит почти все мировое еврейство. Барух родился в 1870 г. в Кемдене, в штате Южная Каролина. Похоже было, что его семья готова была делить горести и радости своей новой родины; Барух-отец служил врачом у южных «конфедератов», а сам Бернард Барух родился в мрачные годы «восстановления» и видел еще мальчиком, как толпы негров, возбужденных демагогией политических мошенников и самогоном, рыскали по улицам сонного, окруженного плантациями городка, в то время как его старшие братья стояли с дробовиками наготове на веранде их дома; отец носил в то время плащ и клобук Ку-Клукс-Клана. Другими словами, уже в детстве он был свидетелем разрушительных действий революции, захватившей инициативу в свои руки в последних стадиях гражданской войны и руководившей всем периодом «восстановления», и смог впоследствии убедиться в ценности и преимуществах свободного общественного порядка. Однако, не имея кровных связей с американским Югом, его семья вскоре поддалась притяжению Нью-Йорка, переселившись на север. Еще не достигнув 30 лет, Барух стал здесь богатым человеком, делавшим быструю карьеру, а к сорока годам он уже представлял собой силу, хотя и невидимую, действовавшую за кулисами. Вполне возможно, что именно он явился прототипом финансиста Тора в романе Эдварда Манделя Хауза, и тот же «полковник» Хауз, вопреки возражениям многих, ввел его в круг ближайших сотрудников Вильсона. Его деловая карьера уже тогда состояла из финансовых махинаций большого масштаба, наживы на «срочной распродаже», на искусственном занижении цен, на скупке по дешевке разорившихся предприятий и их выгодной перепродаже и т.п. В его руках золото, каучук, медь и сера превращались в доллары. Когда в 1917 г. было назначено расследование биржевых махинаций, вызванных в 1916 г. распространением слухов о «близком заключении мира в Европе», он дал показание комитету Конгресса, что «в один день заработал полмиллиона долларов на срочной перепродаже» (1). Его поддержка президента Вильсона (на избирательную кампанию которого он сделал щедрые пожертвования) имела, по его словам, причиной выступления профессора Вильсона в свое время против привилегированных студенческих корпораций в Принстонском университете (том самом, в котором в 1956 г. советский шпион Альджер Хисс удостоился чести выступать с приветственной речью по адресу студенческого клуба). Это должно было квалифицировать Баруха, как убежденного борца против «расовой, классовой и религиозной дискриминации», хотя трудно было бы найти в Америке человека, пострадавшего от какой бы то ни было дискриминации меньше, чем Барух.

Его появление на Уолл-стрит было встречено с неодобрением тогдашними заправилами делового мира, считавшими его чем-то вроде карточного жулика (как его характеризовал никто иной, как Джон Пирпонт Морган). Барух не слишком страдал от подобного рода критики, характеризуя себя сам, как «спекулянта». Во время первой мировой войны президент Вильсон назначил Баруха главой Ведомства военной промышленности, очевидно вняв повторным настояниям Баруха, что этот облеченный диктаторскими полномочиями орган должен непременно находиться в руках одного лица (и что наилучшим кандидатом для этого является именно он, Барух). Впоследствии Барух, без излишней скромности, характеризовал самого себя на этом посту, как самое могущественное лицо в мире. Когда президент Вильсон вернулся с Версальской мирной конференции совершенно неработоспособным в результате своей болезни, Барух «стал одним из той группы лиц, которые принимали правительственные решения в период болезни президента, ...став известными, как «совет регентов»«. Президенту Вильсону удалось подняться с постели на достаточно долгое время, чтобы уволить государственного секретаря Роберта Лансинга, позволившего себе созывать совет министров в качестве оппозиции этому «совету регентов».

Биограф Баруха сообщает, что он продолжал свою деятельность «советником» у трех президентов США от республиканской партии в 20-х годах, а г-жа Элеонора Рузвельт свидетельствует, что он же был советником Рузвельта как до, так и во время 12-летнего господства демократов, сменивших в 1933 году республиканцев. Мы помним, как Черчилль нашел нужным в марте 1939 г. доложить Баруху, тогда отдыхавшему в своем феодальном поместье в Южной Каролине, что «война начнется очень скоро... и Вы будете там (т.е. в США) командовать парадом». Барух к тому времени давал «советы» американским президентам уже в течении почти 30 лет, но, несмотря на это, самый прилежный исследователь не в состоянии обнаружить или точно определить ни какого рода «советы» он давал, ни какие последствия они имели для американской и мировой политики, ни мотивы, которыми руководствовался м-р Барух, давая свои советы. Это вполне естественно, ибо, как мы уже видели, он всегда действовал «в высоких зарослях ... скрыто от глаз». Он никогда не был ни избран на какую-либо государственную должность, ни назначен на ответственный пост, т.ч. эта его деятельность не поддавалась проверке. Он был первым в ряду «советников», этого совершенно нового сорта власть имущих, предвиденных в самом начале нашего столетия одними только «Протоколами», дисквалифицированными, как известно, как «фальшивка царской тайной полиции».

Во всей этой картине мы можем делать лишь выводы и заключения из отдельных, фрагментарных свидетельств, собирая их, как мозаику, для восстановления ее частей. Прежде всего бросается в глаза, что все официально зарегистрированные «советы» Баруха были направлены на установление того или иного контроля. Как во время первой, так и во время второй войны его универсальным средством от всех болезней были «контроль», «дисциплина» и т.п. Оно постоянно сводилось к требованию установления жесткой власти над людьми и к централизации этой власти в руках одного лица; много лет по окончании второй войны он выдвигал те же требования, на этот раз якобы для предотвращения третьей: «прежде, чем начали свистеть пули... Америка должна согласиться на введение у себя мер дисциплины, как например карточной системы на товары потребления, и контроля цен» (выступление Баруха в сенатской комиссии, 28 мая 1952 г.). Каждый раз, когда бы они ни делались, эти «рекомендации» должны были служить делу борьбы против того или иного «диктатора»: по-очереди это были то «кайзер», то «Гитлер», то «Сталин». Как должен был выглядеть зажатый в тиски контроля и дисциплины мир, предвидимый Барухом, было показано им самим в его выступлении в комиссии Конгресса в 1935 г.: «Если бы война 1914-18 гг. продолжалась еще лишний год, то все население Америки было бы одето в дешевую, но практичную форму... число типов обуви было бы сокращено до двух или трех». В свое время это заявление вызвало резкий протест: американцы не для того помогали победить «регламентированных» немцев, чтобы, продолжалась война «еще лишний год», оказаться самим регламентированными на нищенском уровне. В то время Барух, разумеется, энергично отрицал, что он собирался заставить Америку «ходить в ногу» парадным шагом, но его биограф сообщает нам, что «во время Второй мировой войны он возобновил свое предложение о введении казенной одежды для всего населения». Вглядываясь в эту мало привлекательную картину, поневоле вспоминаешь похожее изображение нищенского существования порабощенных масс бывших национальных государств, данное в «Протоколах».

Другие отдельные камешки той же мозаики показывают нам, что мечты м-ра Баруха вращались вокруг картины столь же контролируемого и зажатого в тиски дисциплины всего мира. Похоже, что та folie de grandeur, мания величия, которую вильсоны и ллойд джорджы, рузвельты и черчилли так усердно приписывали кайзеру и Гитлеру, прежде всего поразила самого их «советника» Баруха. Биограф нашего «советника» пишет: «Барух много раз говорил, что он берется приструнить весь мир». А во время второй мировой войны «Барух договорился с Рузвельтом и другими союзными лидерами, что всемирная организация должна быть создана в период максимального единства всех союзников во время войны». Эти слова являются ключом ко всей картине: они относятся именно к тому периоду общего идейного разброда во время большой войны, когда «советники» подсовывают свои планы, «премьеры-диктаторы» парафируют их, не глядя (а потом не могут понять, как они могли это сделать — см. выше), в результате чего мир переживает небывалые потрясения.

Все это — фрагменты, мозаичные камешки, весьма существенные, но не дающие полной картины. Сразу же по окончании второй войны Барух впервые вышел на авансцену мировой политики, как автор плана всемирной диктатуры, основанной (по крайней мере, по мнению автора этих строк) на терроре, т.е. на страхе и принуждении. Тем самым его намерения и деятельность впервые стали доступными анализу и проверке, и именно в связи с этим его планом его слова, обращенные к упомянутому Бен Хехту, приобретают (опять-таки, по мнению автора этих строк) особое значение. Согласно его биографу, Баруху было 74 года, «когда он стал готовиться к осуществлению главной задачи своей жизни... к созданию практически осуществимого плана международного контроля атомной энергии и, в качестве американского представителя в Комиссии атомной энергии ООН, к настоянию на принятии этого плана Комиссией». Справка биографа о возрасте Баруха означает, что дело было в 1944 году, за год до того, как была сброшена первая атомная бомба и еще до основания самих «Объединенных наций». Если это так, то значит Барух знал о том, что произойдет в мире, за 2 года до самих событий: его «назначение», к которому он стал готовиться в 1944 году, было впервые предложено государственным секретарем Бернсом (после соответствующего разговора с Барухом) президенту Труману в марте 1946 года, через 7 месяцев после взрыва первой атомной бомбы над Хиросимой. Президент Труман не замедлил провести это назначение, в результате чего Барух появился наконец на глазах общественности, получив официальную должность. Он принялся за разработку «плана Баруха».

Согласно закону, регулирующему вхождение США в Объединенные Нации, американские представители в ООН обязаны следовать политике, сформулированной президентом и переданной им через государственного секретаря. Согласно же тому, что пишет его биограф, запрос Баруха об этой политике был явно сделан про-форма, поскольку ему было предложено выработать эту политику самому. Опять-таки, если все это так (а биография была опубликована с его разрешения и по его утверждении), то «план Баруха» действительно был планом Баруха в буквальном значении слов. По тем же данным, он был составлен на скамье в Центральном Парке в Нью-Йорке, совместно с неким г-ном Фердинандом Эберштадтом, «помощником» г-на Баруха в Версале в 1919 г. и его «усердным учеником» во время второй мировой войны. Это можно было бы охарактеризовать, как методику осуществления государственной политики в XX веке, и по-видимому именно этим методам Барух обязан своим популярным прозвищем «политика садовой скамейки». Барух представил свой план Комиссии по атомной энергии ООН на ее первой сессии 14 июня 1946 г. В тоне левитского Иеговы он предлагал сделать выбор между «благословением и проклятием» атомной бомбы, называя ее «абсолютным оружием» (два года спустя с ним уже стало конкурировать еще более смертельное, ядерное), и выдвигая давно знакомый аргумент всех ложных пророков, что если его послушаются, то «мир» будет полностью обеспечен, а если нет, то все кончится «разрушением». Сделанные им предложения сводились, по мнению автора этой книги, к установлению всемирной диктатуры, поддерживаемой господством террора в мировом масштабе; читателю предлагается вынести свое суждение самому:

«Мы должны выбирать между миром во всем мире или разрушением всего мира... Мы должны создать систему, обеспечивающую использование атомной энергии для мирных и исключающую ее применение для военных целей. Для этого мы должны обеспечить немедленное, быстрое и надежное наказание всех нарушителей соглашений между народами. Наказание — существенно необходимо, если мы хотим, чтобы мир не был только лихорадочным промежутком между войнами. Объединенные Нации должны также предписать индивидуальную ответственность и наказуемость на основах, примененных в Нюрнберге Союзом Советских Социалистических Республик, Великобританией, Францией и Соединенными Штатами — что несомненно пойдет на пользу будущему всего мира. В настоящем политическом кризисе мы представляем не только наши правительства, но больше того, мы представляем народы всего мира... Народы собравшихся здесь демократических стран не боятся интернационализма, который их защищает; они не желают быть одураченными болтовней об узком суверенитете, сегодняшнем обозначении вчерашнего изоляционизма».

Так Барух выступал не как представитель Соединенных Штатов, но говоря от имени «народов всего мира» и предлагая осчастливить весь мир созданием постоянного Нюрнбергского трибунала (который вероятно выносил бы свои приговоры в еврейский Судный День). На такой основе он предложил «контроль или владение на правах собственности международного директората» в отношении всей деятельности в области атомной энергии, могущей угрожать международной безопасности, а также его право контролировать, подвергать инспекции и осуществлять лицензирование всей прочей атомной промышленности. В отношении «нарушителей этого порядка» он предложил «установление немедленных и надежно действующих наказаний за нелегальное владение или применение атомной бомбы или атомного материала, а также за сознательное нарушение деятельности директората». Он повторил свое требование «наказаний», подчеркнув, что «...вопрос наказания составляет основу всей современной системы безопасности... Хартия ООН допускает наказание только с согласия всех пяти великих держав... Не должно быть никакого права «вето» для защиты тех, кто нарушает принятые ими торжественные обязательства... Бомба не допускает проволочек, которые могут оказаться смертельными. Время между нарушением и превентивными действиями или наказанием должно быть предельно кратким и не допускает дискуссий в относительно принимаемых мер. Такое решение потребует жертв в отношении самолюбия и положения государств, однако лучше заплатить за мир ущербом для гордости, чем смертью за состояние войны».

Из всего этого читатель видит, что для избежания «разрушения» Барух требовал «недопущения использования атомной энергии для войны», предлагая создать всесильный директорат с монополией на атомную энергию, не подлежащий никакому контролю или ограничению в деле использования им той же атомной энергии, как наказания любой стороны, которую он сочтет заслуживающей этого наказания. Это предложение позволило народам заглянуть в тот будущий мир, который готовило для него «всемирное правительство». Как пишет биограф Баруха, президент Труман «одобрил этот план», после чего Барух принялся за вербовку голосов в Комиссии ООН за его принятие. Полгода спустя (15 декабря 1946 г.), потеряв терпение, он вновь указал Комиссии, что «промедление смерти подобно». Период военного смятения чувств и мозгов подходил к концу, и даже комиссию ООН трудно было заставить согласиться на что-либо подобное. 31 декабря 1946 г. г-н Барух подал в отставку, и его план был отложен в долгий ящик комиссии ООН по разоружению.

В январе 1947 г. Барух объявил, что он намерен отойти от общественной деятельности», хотя его видимое в ней участие ограничивалось одним только описанным выше атомным планом. По словам его биографа, «заинтересованные наблюдатели не были особенно обеспокоены... заключая пари, что не пройдет и месяца, как Барух вернется в Белый Дом и в Капитолий, что и произошло в действительности». Позже в том же 1947 г. он вмешался «решающим образом», хотя и не публично, в политику Форрестола, а затем состоялась также его весьма примечательная встреча с г-ном Бен Хехтом, о чем была уже речь выше. Шесть лет спустя, в 1953 г. его биограф (очевидно имея в виду избрание Эйзенхауэра президентом) подытожил «рекомендации», которые новый президент получит от несменяемого в Белом Доме «советника». Они сводились к подготовке мобилизации на случай войны, «контролю», «глобальной стратегии» и пр. К этому времени Барух уже уточнил, против какой новой «агрессии» должны были быть направлены его предложения, потребовав в Сенатской комиссии 1952 года, чтобы «для предупреждения советской агрессии» президенту «были даны все необходимые полномочия для проведения программы вооружения и мобилизации, включая производственные приоритеты и контроль ценообразования». Это было все той же программой сосредоточения власти «в руках одного лица», чего он требовал на протяжении обеих мировых войн. Однако, частным порядком он по-видимому был совершенно иного мнения о том агрессоре, о котором говорил с такой тревогой и отвращением перед Сенатской комиссией, поскольку в 1956 году он поведал одному из интервьюировавших его журналистов, как «несколько лет тому назад я встретил на одном из вечеров Вышинского и сказал ему: «Мы с вами оба — дураки. У вас есть бомба и у нас есть бомба. ...Давайте возьмем это дело под наш контроль, пока еще есть время, потому что пока мы заняты болтовней, все другие тоже рано или поздно раздобудут себе эту бомбу» («Дейли Телеграф» от 9 января 1956 г.). Советы также явно не считали г-на Баруха своим врагом, поскольку уже в 1948 г. (как он сам подтвердил это в 1951 г.) его пригласили в Москву для совещаний с советскими диктаторами; он уже собрался было в путь, и только неожиданная болезнь в Париже» заставила его прервать это путешествие (по крайней мере, согласно его объяснениям). Раскрытие Барухом его планов, как «приструнить весь мир», показало этому миру уже в 1946 г., что его ожидает в последних стадиях и в первое время после любой третьей мировой войны; здесь перед нами раскрылась полная картина «глобального плана». В 1947 году Барух как-то упомянул, что его отец «приехал в Америку ровно сто лет тому назад». На этом примере мы видим наглядным образом, какое влияние оказала на Америку, а через Америку и на весь мир, волна «новой иммиграции» 19-го столетия. На исходе всего лишь ста лет сын упомянутого папаши был уже почти 40 лет одним из самых могущественных людей в мире, хотя он и действовал «в высоких зарослях ...скрыто от глаз», и эта его деятельность продолжалась далее (Барух умер в 1965 г. в возрасте 95 лет — прим. перев.)

 

Примечание:

1) Евреи слывут особо успешными биржевиками, и почти все еврейские состояния были нажиты на биржевых спекуляциях, не пользующихся в деловых кругах положительной репутацией, как и сам термин «биржевика» считается противоположностью серьезного предпринимателя, зарабатывающего деньги собственным трудом и инициативой. Успехи евреев на бирже объясняются, разумеется, не особыми способностями, которые вряд ли превосходят таковые прочих смертных, а прежде всего тем, что в их распоряжении находится обширный аппарат слежки, доставляющий вовремя нужную информацию «своим» и исключающий из нее «не-наших», оттесняющий «чужих» от выгодных сделок и подыгрывающий им невыгодные. Вспомним как еще во времена Наполеона французский деловой мир был категорически против допущения в его среду евреев, указывая, что в то время, как французские коммерсанты действуют в одиночку, каждый на свой страх и риск, евреи при первой возможности «сливаются в одно целое, как капельки ртути», действуя во вред всем не-евреям. Нелишне напомнить, что заведомый обман «чужих» Талмудом не только разрешается, но прямо предписывается (кроме как в случаях, когда это может повредить репутации всего еврейства) как «богоугодное» дело. Другими словами, что для верующего христианина является грехом, в представлении еврея является заслугой. Трудно не увидеть в подобного рода психологии и практике, прикрывающей мошенничество и уголовщину псевдорелигиозной мантией, одну из главных причин «антисемитизма», чем и объясняется то, что во всей Европе нет страны или провинции, в которой евреи за последние тысячу лет не подвергались бы изгнанию или погромам.

 

Глава 45

ЕВРЕЙСКАЯ ДУША

 

Первые 50 лет нашего «еврейского века» (написано в 1955 г. — прим. перев.) естественно возымели свое действие на еврейскую душу, снова приведенную в состояние бурного беспокойства. Они превратили в шовинистов множество евреев, которые 150 лет тому назад, казалось бы, готовы были слиться с остальным человечеством. Теперь они снова в плену, — и многочисленные «пленения» евреев всегда были таковыми у их же старейшин с их догмами об избранности, а вовсе не у чужеземных поработителей. В сионистском плену и под кнутом старейшин их превратили в самую разрушительную силу во всей известной нам истории. История нашего века, его войн и революций, как и будущей развязки, определяется талмудистским шовинизмом с его корнями во Второзаконии. Само слово «шовинизм» означает преувеличенно разгоревшиеся национальные страсти; Николай Шовен (Chauvin) был наполеоновским офицером, обожавшим своего императора со столь напыщенной и необузданной преданностью, что это компрометировало патриотизм даже в эпоху его наибольшего подъема и популярности. Тем не менее, даже этот термин недостаточен для описания воздействия талмудического сионизма на еврейскую душу; нет иного слова, как «талмудизм», чтобы охарактеризовать это единственное в своем роде и совершенно безграничное неистовство.

В 1933 г. уже неоднократно цитировавшийся нами Бернард Дж. Браун писал: «Сознательно быть евреем — самый низменный вид шовинизма, ибо это — единственный шовинизм, основанный на совершенно ложных предпосылках». Эти предпосылки исходят из Талмуда-Торы; а именно, что Бог обещал определенному племени неограниченное господство над всеми остальными порабощенными им же народами мира, а также исключительное наследие загробной жизни в обмен за точное соблюдение «закона», основанного на кровавых жертвоприношениях и уничтожении или порабощении «меньших» народов, поставленных вне этого закона. Независимо от того, является ли талмудистский или сионистский шовинизм (автор полагает, что любой из этих терминов более правилен, нежели «еврейский шовинизм» г.Брауна) действительно «самым низменным видом шовинизма», последние 50 лет (и еще более последние, почти 90 лет — прим. перев.) показали, что он представляет собой наиболее неистовую и насильственную его форму, которой до того не знало человечество. Его воздействие на еврейскую психику видно в совершенно новом тоне еврейской литературы в наши дни. Прежде чем привести примеры, мы покажем его различное воздействие на два поколения в одной и той же еврейской семье: на отца и на сына.

Генри Моргентау старший был весьма уважаемым американским евреем и послом этой страны в Турции. Его можно считать продуктом еврейской эмансипации в прошлом столетии; он был тем, чем могли бы стать евреи сегодня, если бы не было талмудистского шовинизма. Ему принадлежат слова: «Сионизм — громаднейшее заблуждение в еврейской истории. Я утверждаю, что он в принципе ложен и духовно выхолощен. Сионизм — это предательство... восточно-европейская идея, которую переняли здесь американские евреи... Если они будут иметь успех, то евреи Америки потеряют все, что они получили от свободы, равенства и братства. Я не позволяю называть меня сионистом, я — американец».

В следующем поколении имя его сына, Генри Моргентау младшего, оказалось неразрывно связанным с основанием сионистского государства («громаднейшее заблуждение» в глазах его отца) и с талмудистской местью в Европе. В конечном итоге сын может оказаться одним из тех, кто несет наибольшую ответственность за последствия, которых так боялся отец. Хаим Вейцман свидетельствует о решающей роли, сыгранной младшим Моргентау в закулисной драме в Нью-Йорке, завершившейся насильственным созданием сионистского государства и «признанием» его со стороны американского президента. В Европе он был инициатором раздела континента (с помощью «плана Моргентау») и способствовал распространению революции вплоть до центральной Европы. Некоторые части этого «плана» (парафированного гг. Рузвельтом и Черчиллем, которые оба отказались от него, когда дело уже совершилось) имеют особое значение, а именно те из них, которые требуют, чтобы «все промышленные предприятия и оборудование, не уничтоженные во время военных действий (в Германии), были... полностью уничтожены... а все шахты и рудники разрушены». Трудно найти иной источник этой варварской идеи «полнейшего разрушения», кроме как Талмуд и Тору, где оно подается как «Божий закон». Мы уже показали, что и само сионистское государство было основано на преступлении «полнейшего разрушения», другими словами на буквальном «исполнении» этого закона, Дейр-Ясине.

Не будь сионистского шовинизма и западных политиканов, служивших его «администраторами», сын мог бы стать тем, кем был его отец, и этот наглядный пример иллюстрирует то, что произошло с громадным количеством евреев, и изменения, происшедшие в еврейской душе. Если столь именитые евреи пошли на такое дело и смогли обеспечить ему поддержку американских президентов и британских премьер-министров, то рядовым евреям не оставалось ничего иного, как бежать за ними. Эта общая тенденция находит свое отражение в литературе талмудистского шовинизма, распространяющейся во все большем количестве. Вплоть до середины прошлого века специально еврейская литература была малочисленна: ее писали для отделившихся от прочего мира закрытых общин, и читали там же. В обычной книготорговле еврейским авторам принадлежало место, примерно соответствовавшее их доле в общем населении, что было вполне нормальным, а в своих произведениях они как правило вовсе не выступали как «евреи» и не придерживались исключительно еврейских тем. Они писали для широкой массы читателей, избегая шовинистических призывов к еврейству, как и всего, что не-евреи могли бы посчитать богохульством, подстрекательством, непристойностью или клеветой.

Изменения, происшедшие в нашем столетии, в равной степени отражают как распространение талмудистского шовинизма, так и вынужденное подчинение ему всей не-еврейской массы населения. Если сосчитать в наше время все книги на еврейские темы, написанные как евреями, так и не-евреями, то, если исключить романы, они составят самый многочисленный раздел в западной литературе, а изменения в тоне и уровне необычайно велики. Это совершалось постепенно, а поскольку всякая критика в наше время запрещена как «антисемитизм», широкие массы не осознали происшедших перемен. Они видны из простого сравнения: значительная часть того, что содержится сегодня в литературе талмудистского шовинизма (ниже даются несколько примеров), в начале века не могло бы быть вообще напечатано, будучи нарушением общепринятых норм приличия. Боязнь разноса со стороны критики и читателей не позволила бы ни одному издателю опубликовать многие из этих произведений, или же, во всяком случае, заставила бы их исключить из текста наиболее скандальные пассажи.

Отправным пунктом этого процесса, который можно было бы охарактеризовать как вырождение еврейства, было появление в 1895 г. книги Макса Нордау именно под этим заглавием «Вырождение», задавшим тон для всего последующего хора. Фактически, эта книга была призвана засвидетельствовать не-евреям, что все они — дегенераты и от нее были в восторге все «либералы» конца века, в кругах которых поток последовавшей за этим литературы того же сорта неизменно продолжал пользоваться успехом. Само собой разумеется, что о еврейском вырождении в этой книге не могло быть и речи, и для автора таким вырождением могла бы быть одна лишь оппозиция сионизму; как известно, он был правой рукой Герцля и это он предсказал на сионистском конгрессе после смерти Герцля будущую мировую войну и роль, которую сыграет Англия в создании «еврейского очага». Книга «Вырождение» представляла интерес как по теме, так и по времени ее появления; она появилась в том же году, что и «Еврейское государство» Герцля, и этот же год был годом первого революционного взрыва в России (автор вероятно имеет в виду 1905 г., ошибаясь на 10 лет — прим. перев.). Не забудем, что как революция, так и сионизм являются существенной частью талмудистской концепции Второзакония, и, как это стремился доказать автор этих строк, оба движения развивались под талмудистским руководством.

«Вырождение» положило начало наводнению Запада литературой талмудистского шовинизма. Примером нашего времени является книга некоего Теодора Кауфмана, «Германия должна погибнуть», вышедшая в Нью-Йорке в 1941 году, когда Гитлер и Сталин перестали быть друзьями, и Америка вступила в войну. Кауфман требовал уничтожения немецкого народа в буквальном смысле Талмуда и Торы. Это уничтожение должно было быть достигнуто путем стерилизации всех немцев — мужчин до 60 лет, женщин до 45 лет) в течение трех лет по окончании войны, причем границы Германии на этот срок должны были быть наглухо закрыты, а ее территория затем поделена между другими народами, т.ч. она исчезла бы с географической карты вместе со всем своим населением. Г-н Кауфман подсчитал, что, по прекращении рождении в результате стерилизации, нормальная смертность уничтожила бы германскую расу в течение 50-60 лет. Трудно сомневаться в том, что общественное отвращение к подобного рода бредовым идеям отпугнуло бы любого издателя от публикации такой книги во время первой мировой войны или в любое время с тех пор, как было изобретено книгопечатание. В 1941 году эта книга вышла с похвальными отзывами о ней в двух ведущих американских газетах (обе, разумеется, находятся в еврейских руках): «Нью-Йорк Таймс» охарактеризовал предложения Кауфмана, как «план к достижению постоянного мира межу культурными нациями»; «Вашингтон Пост» назвала их «интересно поданной, весьма стимулирующей теорией».

Планы Кауфмана были наиболее талмудистскими из всего, что автору удалось обнаружить в этой области, но их духом напитаны многие другие книги. Ненависть была направлена отнюдь не против одних только немцев; в других случаях это были арабы, а одно время и англичане, как раньше та же ненависть направлялась против испанцев, русских, поляков и прочих. В этом не было ничего личного; будучи конечным продуктом талмудистского учения, эта ненависть равномерно распределялась против всего нееврейского, направляясь то на одного символического врага, то на другого в этом мире, в котором, согласно левитскому «закону», все были врагами. Стремительное нарастание и открытое высказывание этого неистового бреда, не сдерживаемого более соображениями общепринятых норм, объясняют критику, неоднократно выражавшуюся еврейскими писателями, как-то Брауном в 1933 году, раввином Эльмером Бергером в 40-х и Альфредом Лилиенталем в 50-х годах. Их опасения и критика были вполне оправданы отражением этой ненависти в еврейском печатном слове. В одной книге за другой копающиеся в психологии еврейские писатели анализировали «еврейскую душу», неизменно кончая выражением презрения или ненависти по отношению то одной, то другой группы не-евреев в самых шовинистических формулировках. Известный еврейский писатель Артур Кестлер, описывая этот свой анализ иудаизма, писал: «Самым поразительным открытием было, что легенда об «избранном народе» понимается правоверными евреями совершенно буквально. Протестуя против расовой дискриминации, они тут же подчеркивают свое собственное расовое превосходство, основанное на договоре Иакова с Богом». Однако, воздействие этого «поразительного открытия» именно на эту конкретную еврейскую душу оказалось довольно неожиданным: «Чем больше я знакомлюсь с иудаизмом, тем большую горечь я испытываю, и тем более ярым сионистом я становлюсь». Вероятный повод (трудно употребить термин «причины» в отношении столь нелогичной реакции) странного воздействия на г-на Кестлера им же самим признанного еврейского расизма, нетерпимости и высокомерия следует искать на двухстах страницах его жалоб на преследование евреев в Европе и их изгнание оттуда. Его искание справедливости не распространяется, однако, на арабов, которые, по его мнению, заслужили свое, ибо он описывает арабскую семью (подвергшуюся преследованиям и изгнанию со стороны сионистов в Палестине) следующими словами, явно полным презрения: «Старуха идет впереди, ведя на поводу осла, на котором сидит ее старик... погруженный в печальные мысли об упущенной возможности переспать со своим младшим внуком». Другими словами, если страдающей стороной не являются евреи, то преследование и изгнание представляются вполне допустимыми, тем более если речь идет о существах с подобного рода низменной психологией.

Перемены в тоне и принятых нормах приличия в еврейской литературе нашего времени могут быть далее прослежены в писаниях уже цитированного нами г. Бен Хехта, сожалевшего о том, что Иисус не был превращен в мясной фарш, вместо того, чтобы быть удостоенным распятия, поскольку в этом случае христианство вряд ли смогло бы появиться на свете. Трудно представить себе, чтобы какой-либо издатель или какая-либо газета прежних времен позволили себе напечатать подобного рода мерзости, единственной целью которых является грязнейшее оскорбление религиозных чувств большей части цивилизованного человечества. Тот же самый Хехт писал также, что «в течение сорока лет я жил в этой стране (т.е. в Америке), не встречая антисемитизма и даже отдаленно не размышляя о его существовании». Логическим выводом из этого было бы, что г. Хехт не испытывал желания проживать где бы то ни было в другом месте. Тем не менее, когда готовилось создание сионистского государства, он писал, что каждый раз, когда в Палестине убивают британского солдата, «американские евреи празднуют это в своем сердце». Глубокое, хотя и мало вразумительное понимание изменений в еврейской душе в нашем столетии дают также книги некоего г-на Мейера Левина, в которых, по мнению автора, тоже содержатся вещи, в другие времена считавшиеся непечатными. Его произведение «В поисках» (In Search) показывает, что имел в виду упоминавшийся нами Сильвен Леви на Версальской конференции в 1919 г., говоря о «взрывных тенденциях» восточного еврейства. Г-н Левин родился в Америке, его родители были иммигрантами из восточной Европы, и его с детства воспитали в ненависти к русским и полякам. Похоже, что и в «новой стране», где он родился и вырос, он нашел мало хорошего для себя, занимаясь уже в ранней молодости подрывной агитацией среди рабочих в Чикаго. Он описывает, как он провел полжизни в мучительных попытках поочередно то отделаться от своего еврейства, то вновь к нему приобщиться. Если евреи в самом деле считают себя совершенно отличными от всего прочего человечества, то г-н Левин показывает читателю его книг, что это убеждение — продукт навязчивого, почти мистического извращения. По его собственным словам, он беспрестанно задавал себе вопросы, «кто я такой?» и «что я здесь делаю?», и он утверждает, что «евреи повсюду задают себе те же самые вопросы». Далее он рассказывает о некоторых открытиях, к которым его привели эти попытки самоанализа. Описывая дело убийц Леопольда и Леба в Чикаго (двое молодых евреев из богатых семей изуродовали и убили маленького мальчика, тоже еврея, по крайне патологическим мотивам), он пишет: «Я полагаю, что помимо ужаса, внушаемого этим делом, ужаса сознавать, что в человеческих существах могут быть мотивы убивать, помимо простых мотивов похоти, жадности или ненависти, помимо всего этого я испытывал некое подавленное чувство гордости за блестящие способности этих двух юношей, симпатию к ним за то, что они стали рабами своего чисто интеллектуального любопытства, гордость за то, что и этот совершенно новый уровень преступления, даже и он смог быть достигнут евреями. Помимо испытавшегося также и мной модного увлечения «страстью к новому опыту», и в состоянии некоего странного благоговения, я чувствовал, что вполне их понимаю, и что именно я, будучи также молодым, интеллигентным евреем, был с ними в духовном родстве». В другой раз он описывает свою роль (он называет себя при этом «добровольным помощником», но правильнее было бы охарактеризовать его как агитатора) в забастовке рабочих-литейщиков в Чикаго в 1937 г., вызвавшей столкновения с полицией, причем несколько рабочих были убиты. «Добровольный помощник», г-н Левин, «оказался в рядах» демонстрации забастовщиков и «удирал вместе с другими», когда началась стрельба. Он не был ни литейщиком, ни забастовщиком, а затем он и другие лица очевидно также «добровольные помощники», организовали массовый митинг, во время которого он показывал толпе диапозитивы газетных фотографий, подписи которых были им вырезаны, поскольку они не имели ни малейшего отношения к происходившим событиям. Показывая фотографии, он сопровождал их комментариями, рассчитанными на то, чтобы возбудить толпу, не имевшую представления о том, о чем в действительности шла речь на показанных снимках. Он пишет:

«Поднялся такой рев, что мне казалось будто вся огромная аудитория превратилась в котел кипящей ярости, готовый опрокинуться на меня... Я чувствовал, что никогда не смогу обуздать разъяренную толпу, что она прорвется сквозь двери, вырвется наружу и разнесет и сожжет здание городского совета — так она была разъярена показанными мной картинками. В этот момент я испытал чувство опасности власти, сознавая, что лишь немногие дальнейшие слова могли бы развязать такое насилие, которое превзошло бы все до тех пор виденное... Если я порой и чувствовал себя непричастным ко всему этому, в качестве постороннего, художника и еврея, то тем не менее я ясно ощущал, что существует также всеобщий, мировой порыв возмущения. Я осознал, что вероятно одной из причин склонности евреев к социальному реформизму было чувство необходимости слиться с этими движениями, которые включали в себя также и еврейские проблемы». Непредвзятому читателю не остается, читая эти небезынтересные излияния, иного, как вспомнить написанное г. Морисом Самюэлем в 1924 г. то ли в качестве жалобы, то ли как угроза: «Мы евреи — разрушители, и навсегда останемся разрушителями». Похоже, что только в качестве подстрекателя других г.Левин — по его словам «посторонний» — чувствовал себя причастным ко всему этому, включавшему в себя также и его «проблемы». Подстрекательство нерассуждающей, глупой «черни» является темой, которая красной нитью проходит через все «Протоколы» 1902 года. В цитированном нами отрывке Левин признает сам, что только как подстрекатель толпы он мог чувствовать себя частью всего человечества. Его психология не изменилась и в последующие годы, а что касается сионизма, то в годы его юности он был в Америке почти неизвестен, в 1925 же году, когда ему исполнилось 20 лет, он все еще был «вопросом, едва доходившим до сознания евреев, родившихся в Америке... им занимались одни только бородачи со старой родины, а если американского еврея и случалось затащить на собрание сионистов, то он находил, что выступавшие говорили с русским акцентом или же просто переходили на «идиш». Моя собственная семья к этому движению никакого интереса не испытывала».

Другими словами, как и на примере обоих Моргентау, отца и сына, перемена произошла на протяжении одного поколения. Родители г-на Левина, прибывшие из страны, где их якобы «преследовали», были вполне довольны той страной, в которой они процветали. Сын, однако, доволен не был. Вскоре его понесло в Палестину, где он воспылал ненавистью к арабам, о которых он в дни своей юности даже и не слышал. Как об остроумной шутке он пишет о маленьком инциденте в сионистском поселении, где работавший в поле араб почтительно обратился с просьбой дать ему глоток воды; г-н Левин и его приятели указали ему на бочку, из которой араб с благодарностью стал пить под их смех: в бочке была вода для лошадей. Десять лет спустя он был в Германии, принимая участие в разгулявшейся там талмудистской мести. Он был всего лишь американским газетным корреспондентом, и он описывает, как он с другим евреем-корреспондентом разъезжали по Германии в качестве «победителей», вооруженные (нелегально, разумеется), в джипе, грабя и громя в свое удовольствие. Он пишет затем, что одни только робость и боязнь сопротивления «победителям» со стороны немецких женщин умеряли яростное желание насиловать их, но что «время от времени ненависть была столь велика, что потребность в насилии становилась непреодолимой». В таком настроении взаимно подогревая друг друга, у него и его приятеля было только одно желание: «бросить ее на землю и разорвать на части», и они обсуждали «идеальные условия для сцены такого насилия; это должна была быть лесная дорога с редким движением и одинокая девушка пешком или на велосипеде». Оба храбреца сделали затем «пробную вылазку» в поисках «идеальных условий» и нашли наконец и одинокую девушку и полностью подходящие условия». Девушку они — по крайней мере, по его словам — оставили в живых полумертвую от ужаса, и наш автор задает себе вопрос, было ли это присутствие другого свидетеля, удержавшее каждого из обоих от совершения убийства. Г-н Левин начал писать свою книгу в 1950 г., «книгу о том, что означает быть евреем». И она, и многие ей подобные делают понятными опасения редких еврейских критиков по поводу хода развития последних полвека, ибо они не свидетельствуют ни о чем ином, как об устрашающем вырождении «еврейской души» под давлением талмудистского шовинизма. Единственное, что эта книга доказывает, это то, что к концу ее Левин знал столь же мало, как и в ее начале, «что означает быть евреем»; разве что ответом на вопрос были бы цитированные выше отрывки из нее, что он, вероятно, стал бы с жаром отрицать. Сотни других тоже писали на эту неуловимую и мало продуктивную тему, но с таким же успехом и электрический угорь мог бы глотать собственный хвост, пытаясь постигнуть источник его странных ощущений, и тоже наверное не нашел бы вразумительного объяснения. Книга еврея о том, как можно быть нормальным человеческим существом среди других людей, стала к середине нашего века редкостью (1).

Растущее количество литературы, наполненной ненавистью и подстрекательством к насилию, из которой мы подали лишь немногие примеры, и фактическое подавление всякой ее критики как «антисемитизма», стали одной из самых характерных черт нашего 20-го столетия; это — эпоха талмудистского шовинизма и талмудистского империализма. Почти 100 лет тому назад (писалось в 1955 г. — прим. перев.) наше сегодняшнее положение вещей было предсказано немецким писателем Вильгельмом Марром (см. библиографию в конце книги), в свое время революционером и заговорщиком, помогавшим «тайным обществам» (руководимым, согласно Дизраэли, евреями) подготовить неудавшиеся восстания 1848 года. Его писания тех времен носят на себе явную талмудистскую печать, хотя он и не был евреем: они — продукт яростного антихристианства, атеизма и анархизма. Впоследствии, подобно Бакунину, с которым у него много общего, он распознал истинный характер революционного руководства, и в 1879 году писал: «Я глубоко убежден, что приход еврейского империализма — всего лишь вопрос времени... Мировая империя принадлежит евреям... Горе побежденным!... Для меня не представляет сомнений, что не успеют пройти четыре поколения, как не останется ни одной должности в государстве, включая самые высшие, которые не были бы в руках евреев... В настоящий момент, среди европейских государств одна только Россия выдерживает еврейский напор и отказывает в признании равноправия за вторгающимися чужеземцами. Россия — последний бастион Европы, и именно против нее евреи готовят свой окончательный удар. Судя по ходу дел, русская капитуляция — также лишь вопрос времени (писалось в годы разгула революционного терроризма в России и лишь за 2 года до седьмого по счету — на этот раз удачного — покушения на Царя-Освободителя, Александра Второго — прим. перев.)... В этой громадной империи... иудаизм найдет свою Архимедову точку опоры, с которой он сможет раз и навсегда сбить всю западную Европу с ее устоев. Еврейские заговорщики вызовут в России революцию, какой мир еще не видел... В настоящее время еврейство в России все еще опасается изгнания из страны. Однако, после того, как Россия будет повержена, им уже нечего будет бояться. Когда евреи захватят власть в русском государстве... они примутся за разрушение общественной организации в западной Европе. Этот последний час Европы настанет самое позднее через сто или сто пятьдесят лет».

Настоящее состояние Европы, в каком ее оставила Вторая мировая война, показывает, что это предсказание в значительной степени исполнилось. Не хватает лишь полного, окончательного, формального завершения. Но, что касается этого последнего, то вполне возможно, что Марр считал положение слишком безнадежным. Мировая история не знала до сих пор ни необратимых решений, ни окончательных побед, ни постоянных завоеваний, ни абсолютно непобедимого оружия. Последним словом до сих пор все еще всегда оказывались слова Нового Завета: «Это еще не конец». Однако, не подлежит сомнению, что последний этап предсказания Марра, третье действие в драме 20-го столетия, уже разыгрывается на наших глазах, чем бы оно ни кончилось и каковы бы ни были его последствия, и что, готовясь к его постановке, талмудизм снова смог захватить в свой плен еврейскую душу. Уже упоминавшийся нами известный нью-йоркский еврейский писатель-хронист Джордж Сокольский заметил в январе 1956 г., что «раньше против сионизма наблюдалась значительная оппозиция среди мирового еврейства, но с годами оппозиция замерла, а там, где она еще существует, она настолько непопулярна, что должна прятаться; среди евреев в Соединенных Штатах оппозиция против Израиля совершенно незначительна». Небольшое число предостерегающих голосов, все еще подымающихся подобно древнему пророку Иеремии, почти все принадлежат евреям. Дело не в том, что не-еврейские писатели и публицисты хуже осведомлены, более близоруки или менее мужественны; давно уже стало неписанным правилом, что еврейские возражения могут, до известных пределов, выслушиваться, поскольку они исходят от «наших», в то время, как возражения и критика с не-еврейской стороны абсолютно недопустимы.

Наглядным примером этого может служить 1956 год, год президентских выборов в Америке, когда никакая критика сионизма или «Израиля» была невозможна, в особенности в последние месяцы перед голосованием. Нападения Израиля на соседние арабские страны неизменно изображались в ведущих газетах США как происходящие «в отместку» или «в наказание». Одно израильское нападение следовало за другим, но ни президент, ни его министры, ни работники Госдепартамента не смели сказать ни слова, хотя все эти нападения кончались актами безжалостного уничтожения и разрушения по примеру Дейр-Ясина в 1948 году. Мало того, ведущие кандидаты соперничающих партий, как это уже было и в 1952 г. соревновались друг с другом, требуя вооружений для Израиля и стараясь этим привлечь к себе еврейские голоса, считавшиеся решающими. Однако, в то же самое время (11 сентября 1956 г.) более 2000 ортодоксальных евреев собрались на Юнион-Сквере в Нью-Йорке, протестуя против «преследования религии в государстве Израиль». Имя израильского премьера Бен Гуриона было встречено свистками, и несколько раввинов выступили с яростными нападками на него и его правительство. Разумеется, эти протесты не имели ничего общего с положением арабов, о которых вообще не было сказано ни слова; все нападки были исключительно с точки зрения религиозной ортодоксии, а правительству Бен Гуриона бросались обвинения в несоблюдении религиозных предписаний в вопросе празднования субботы и пр. Как бы то ни было, это выступление было открытым, в то время как любая критика с нееврейской стороны была в это время под полным запретом. В те же дни (1 сентября 1956 г.) повторные бунты правоверных евреев в самом Израиле вылились в настоящее восстание, подавленное полицией, причем один еврей был убит. Убитый принадлежал к религиозной группе, отказывавшейся признать законным израильское правительство на том основании, что по ее мнению «восстановление еврейского государства должно произойти исключительно по воле Божией»; заметим, что то же самое является главным тезисом настоящей книги, написанной, как известно, не-еврейским автором. На основании этих убеждений убитого, нью-йоркские газеты охарактеризовали его как «религиозного экстремиста».

Другими словами, полнейшее подавление всякой критики с не-еврейской стороны в западной печати стало во второй половине 20-го века незыблемым правилом, почти не знающим исключений. Поэтому немногие цитируемые нами критические голоса неизменно принадлежат евреям. Некий Франк Ходоров довел до сведения правительства США (в журнале «Human Events» от 10 марта 1956 г.), что на Ближнем Востоке «оно в действительности имеет дело вовсе не с правительством Израиля, а с американскими евреями... Не подлежит сомнению, что очень многие хорошие и лояльные американцы еврейской веры приветствовали бы откровенный обмен мнений по этому вопросу, не только с целью засвидетельствовать свою лояльность по отношению к нашей стране (Америке) и высказаться против мирового сионизма, но и для того, чтобы освободиться от надетого на них сионистского ярма». В том же листке «Human Events» от 10 сентября 1955 г. г-н Альфред Лилиенталь повторил отчаянную мольбу давно погибшего министра обороны Джеймса Форрестола, за 8 лет до того; в тени нависших над Америкой в 1956 году президентских выборов он также призвал обе большие политические партии «изъять арабско-израильский вопрос из американской внутренней политики». Оба этих предупреждения с еврейской стороны появились в вашингтонском листке, имеющем хорошую репутацию, но малый тираж; большие газеты оказались для них закрытыми. Другие еврейские критики наших дней повторяют давнишние предостережения о грядущей катастрофе. Хорошо известный нам Бернард Дж.Браун видел ее приближение еще в 1933 году: «Никогда еще в истории человечества не было группы людей, до такой степени запутавшейся в собственных ошибках и упорствующей в своем нежелании видеть правду, как наш народ за последние 300 лет»; эти 300 лет охватывают собой именно период появления в Европе талмудистских «восточных евреев» и успешной войны талмудистов против еврейской ассимиляции. Браун еще только намекал на возможность катастрофы, но 15 лет спустя еврейские критики уже произносили это слово открыто, и раввин Эльмер Бергер писал в 1951 г.: «Если американцы еврейской веры и множество американцев иных исповеданий, введенных в заблуждение и поддерживающих сионизм, не вернутся к основам как американского духа, так и иудаизма, мы окажемся вовлеченными в катастрофу». Предисловие к книге раввина Эльмера Бергера было написано известным не-еврейским публицистом, издателем журнала «The Christian Century», д-ром Полем Хатчинсоном, высказавшимся еще более определенно: «Упорствование американских евреев в отказе от ассимиляции ведет к кризису, могущему возыметь самые плачевные последствия. Уже сейчас видно, что каждый раз, когда Израиль попадает впросак (а его политика, в особенности в области экономики и иммиграции, буквально и заведомо обречена на провалы), от американских евреев ожидается оказание небывалого давления на правительство США, чтобы оно поспешило исправить положение. Сионистские лидеры не останавливаются при этом перед крайними методами политического шантажа» (это было написано задолго до того, как президент Труман подтвердил этот факт в своих воспоминаниях). «Это может еще некоторое время так продолжаться, благодаря нашей странной избирательной системе... однако Нью-Йорк — еще далеко не Соединенные Штаты, и если подобное политическое рукоприкладство в пользу иностранного государства будет продолжаться далее, — берегитесь взрыва».

Эти предостережения, столь ясные, казалось бы, для евреев, могут произвести на не-еврейские умы ложное впечатление, что одни только «евреи» катятся к «катастрофе» их собственного производства; что в этом случае талмудистский шовинизм падет на их собственные головы; и что, schliesslich, «так им и надо», ибо ничего иного они, мол, не заслужили. Этому заблуждению могут особенно легко поддаться люди недалекие и злобные.