Невинное прошлое. Глава 1. 1 страница
Часть I .
Что такое любовь? Не знаю.
У меня ее никогда не было. Она вообще существует?
Сомневаюсь. С чего мне верить в любовь, если я никогда ее не видела? Если она есть только в кино и книжках. Ну или в жизни каких-нибудь невероятных везунчиков. Поверьте, уж я-то знаю.
Любовь — моя персональная химера.
Я смотрю в карие глаза, любуюсь их насыщенным цветом и красотой мужчины, которому они принадлежат.
— Блэр, ты такая красивая… такая мокренькая, — бормочет он, просовывая руку мне между ног. Осторожным вторжением пальцев раскрывает меня, настраивая мое тело на волну своих потребностей и желаний, подготавливая жаркими прикосновениями, которые
разжигают в моем теле пожар. Он не впервые трогает меня так, но с каждым разом оно все лучше и лучше — ощущения всепоглощающие, пьянящие.
Один палец. Два пальца. Один палец. Два пальца. Один. Два. Один. Два. То быстро, то медленно. То глубоко, то у входа. Запретное блаженство.
Широко раздвигая для него ноги, я размышляю над тем, почему это приятно. Благодаря его стараниям или потому, что я отнимаю чужое и присваиваю себе?
— Не останавливайся… — выдыхаю я. — Мне так хорошо.
Окей, наверное потому, что в данный момент времени данный мужчина думает, что любит меня — и только меня одну, — какими бы фальшивыми ни были на поверку его признания.
Я закрываю глаза. Он целует меня так нежно, точно я сделана из стекла. Целует этим своим хорошо знакомым мне ртом, которым столько раз ласково мне улыбался. Атака его языка одновременно изнуряет и подстегивает.
***
— С тебя четыре доллара, конфетка, — с улыбкой говорит мне симпатичная бариста. Я уже лезу за деньгами за капучино, как вдруг слышу низкий мужской голос.
— Я заплачу.
Откуда-то сзади выходит мужчина в бежевом костюме, становится рядом со мной и протягивает баристе купюру.
— Где-то я тебя видел… Ты не подружка Пейдж? Улыбнувшись, я облизываю внезапно пересохшие губы.
— Спасибо. И — да… Я знаю Пейдж.
Он следит за кончиком моего языка, и улыбка на его красивом лице застывает. В глазах вспыхивают голодные искорки. Я мысленно посмеиваюсь. Кто бы мог подумать. Годами на меня не обращали внимания, а теперь я с такой легкостью разжигаю в мужчинах страсть.
— Не за что. Ты… — он прочищает горло, — ты здесь с кем-то? Я качаю головой, глядя на него сквозь трепещущие ресницы.
— Нет. Я одна. — Сделав паузу, поощряю его прикосновением руки и улыбаюсь. — Хотите присесть?
Он оглядывает помещение кофейни, раздумывая, очевидно, над тем, стоит ли — уместно ли — принять мое приглашение, но уже через пять секунд снова переводит взгляд на меня.
— Конечно.
Вот так все и началось.
***
Кружатся бежевые стены. Тикают часы.
Скрипят пружины матраса, а в окно мотеля светит луна.
Надо мной нависает мужчина, он целует меня, трогает пальцами, подготавливая меня для себя. Заботливый.
Его слюна смешивается с моей, я балдею от этого вкуса и умоляюще шепчу ему в рот:
— Пожалуйста. — Дотягиваюсь до его твердого члена и сжимаю его в кулаке. — Я готова.
Оторвавшись от моего рта, он начинает спускаться вниз по моему полураздетому телу.
— Блэр, ты уверена? Ты точно хочешь сделать это со мной?
Я открываю глаза, чтобы взглядом продемонстрировать, чего хочу от него… нет, насколько я в этом уверена. Наблюдая, как он сражается со своей совестью, невозможно удержаться от улыбки. Он спрашивает, уверена ли я. После того, как бессчетное множество раз отымел меня в рот, а его пальцы побывали во всех отверстиях моего тела. Вот смех-то. Но я решаю сжалиться над ним и не смеюсь.
— Да, да, уверена, — говорю я, отпускаю руки, и они мертвым грузом падают на дешевые простыни из шершавого полотна.
— Хорошо.
Кровать под моими бедрами проседает, и я инстинктивно раздвигаю ноги пошире. Смотрю, как он подносит упаковку с презервативом к лицу и надрывает ее зубами, любуюсь его безупречным, чувственным ртом, подчеркивающим, насколько он хорош.
Я довольна собой.
Довольна до усрачки, потому что он меня хочет.
Мистер Каллахан меня хочет. Нет, вы представляете? Меня. Жирдяйку Блэр.
Неуклюжую, недостойную любви уродину Блэр.
Впрочем, теперь я далеко не уродина. То, что в детстве считалось жирком, теперь зовется грудью и попкой. Парням нравится. Они хотят меня. Хотят потрогать, пощупать, помять… ну, и перепихнуться, конечно. Мне приятно чувствовать себя желанной. Их внимание дарит мне ощущение силы, оно как тяжелый наркотик, бегущий по венам, — хочется еще и еще.
Мне нужно еще.
— Быстрее. — Мне лень изображать робость или застенчивость. В смысле, он же затем и привел меня сюда — чтобы заняться сексом, разве нет?
— Черт, Блэр, одну секунду. Я пытаюсь натянуть долбаную резинку.
Раскатывая на своем твердом члене презерватив, он пожирает меня глазами — мою голую грудь, лицо, раздвинутые ноги. Встряхивает головой, словно прочищая мозги, и бормочет:
— Ты такая красавица. Я так хочу тебя.
Мне не впервой слышать от мужчины такие слова. Джош тоже постоянно твердит, какая я красивая, само совершенство, и как сильно он меня хочет. Но он просто парень, с которым я иногда гуляю. И вообще, если постоянно повторять одно и то же, у слов теряется смысл.
— Покажи, как.
Этих двух слов хватает, чтобы его последние сомнения испарились. Он разводит мои колени, накрывает мое тело своим и наконец-то входит — одним мощным толчком, сразу до упора. Пронзительная боль. У меня вырывается стон.
— Господи, какая же ты тугая.
Закинув мои ноги себе на талию, он начинает двигаться. Резко. Больно. Но мне нравится эта боль. Она меня отрезвляет.
— О боже, Блэр, я люблю тебя… Я люблю тебя… Люблю… — пыхтит он мне в ухо.
И в этот момент на меня обрушивается реальность. Она врезается в меня со скоростью торпеды, и я с ослепляющей ясностью осознаю, что я сейчас делаю. Что именно отдаю ему,
этому ничего не подозревающему человеку.
Какого черта ты делаешь, Блэр? Доказываешь, что ты дочь своей матери. Даешь ей повод собой гордиться.
Пока он получает свое удовольствие, я слушаю его громкое сопение в процессе и чавкающие шлепки плоти о плоть. Меня подташнивает. Наверное, от выпитого алкоголя.
А может от отвращения к себе.
Первоначальная боль прошла. Теперь я чувствую только жжение и какую-то странную отстраненность, словно наблюдаю за всем происходящим со стороны.
Он наклоняется к моим губам, я же, почувствовав, как к горлу подкатывает желчь, отворачиваю лицо, и поцелуй приходится в щеку. Смотрю на проем ванной комнаты. Там горит свет, и все ее обшарпанное убожество, вся грязь видны как на ладони.
— Боже, я сейчас кончу… Я сейчас кончу… — продолжает пыхтеть он, вспахивая меня с удвоенной скоростью, и вдруг совершенно неожиданно напрягается всем телом и издает полукрик-полустон.
Вот и все. За пять минут, даже меньше, я умудрилась убить часть себя.
Наше дыхание выравнивается. Он выходит из меня и встает, а я, приподнявшись на локтях, смотрю, как он изучает поблескивающий в свете луны презерватив. К тому моменту, как он поднимает голову и наши взгляды встречаются, я успеваю закутаться в одеяло.
В его карих глазах отражаются замешательство, шок и радость.
— Я… Я понятия не имел… — Он держится за голову, пока мы глазеем друг на друга.
— Я не знал, что ты девственница.
Я равнодушно пожимаю плечом, и одеяло соскальзывает. При виде моих обнаженных грудей в его глазах тотчас загорается похоть.
— Неважно. Я хотела, чтобы это был ты. Это, кстати, правда.
— Но…
— Давай без «но». Если тебя это напрягает, просто забудь о том, что это было. Лично я уже забыла, — говорю я, заканчивая разговор.
Это мое тело. Моя жизнь. Мое решение. Последнее слово всегда будет за мной, а не за ним — и не за кем бы то ни было.
Не давая себе ни шанса усомниться в своих следующих словах, я поднимаю голову и смотрю на него, стоящего передо мной во всей своей нагой красоте. Мое внимание привлекает золотое обручальное кольцо на его пальце.
— Не волнуйтесь, мистер Каллахан. Я не скажу вашей дочери, что вы трахнули ее одноклассницу, — говорю я.
И этим определяю свою судьбу.
Глава 2.
Мое детство нельзя назвать тяжелым. Родители не били меня и не ругали — их просто никогда не было рядом. Я была одиноким ребенком. Разговаривала с куклами и животными. Но отсутствие внимания не сделало меня мягче. Напротив, после рек пролитых слез и бесплодных молитв, обращенных к глухому Богу, мое сердце окаменело. Оно заморозило меня изнутри.
Любви мне не досталось, однако я никогда не испытывала недостатка в красивых вещах. Родители дарили мне не любовь, а подарки… Или так они и выражали свою любовь,
через материальное? Наверное, вещи и внимание в их представлении были равнозначны.
Не потому ли счастье ассоциируется у меня с обладанием?
Ребенком я была готова отдать все свои вещи за толику родительской любви. За материнскую ласку, за похвалу отца. Я мечтала хотя бы раз услышать, что они мной гордятся. Но не получала от них ничего.
Я сама была никем и ничем. Пустым местом. Была и остаюсь.
Но теперь мне уже все равно.
Та пухленькая девочка, которая каждую ночь засыпала в слезах… которая стояла на коленях у кровати и молилась о том, чтобы в ее семью пришло счастье… чтобы хоть кто- нибудь заметил ее…
В общем, той девочки больше нет.
Вместо нее есть я — прекрасная, сияющая, пустая Блэр. Блэр, подсевшая на внимание. Серьезно, столько лет меня не замечали, а теперь, где не появись, на меня устремлены все глаза. Я упиваюсь чужим вниманием, и мне все равно, кто смотрит — мужчины, женщины… Все равно. Лишь бы смотрели.
…Стоя перед высоким трюмо красного дерева, я закатываю пояс своей клетчатой юбки, чтобы сделать ее покороче. Услышав тихое жужжание, плюхаюсь на кровать и, пока матрас вибрирует подо мной, нахожу среди мягких желтых подушек телефон. Увидев на экранчике имя, я улыбаюсь.
Мистер Каллахан.
Мне нравится дразнить его, поэтому я жду. Пропускаю пару звонков и только потом отвечаю.
— Приветик, Мэтью. — Его имя само по себе звучит как грязный секрет.
— Здравствуй, Блэр… Я уж думал, ты не ответишь, — журит меня он.
— Может, и не стоило…
— Маленькая шалунья. Сможешь в обед улизнуть из школы? У меня появился просвет в расписании. Хочу увидеться с тобой снова.
Закусив губу, я напрягаю бедра и прислушиваюсь к своим ощущениям. Жжения нет. Неудивительно, ведь прошла неделя. Мысленно представляю нас в том же обшарпанном номере мотеля с грязно-желтыми занавесками на окнах и мебелью цвета авокадо. Воспоминание такое четкое, что в нос ударяет запах его пота и вонь плесневелого ковра. Я бы предпочла встречаться в приличном отеле в городе, но для мистера Каллахана нет ничего важнее, чем сохранить нашу связь в тайне.
— У-у, Мэтью, — тяну я. — Подбиваешь старшеклассницу пропускать уроки? Он усмехается.
— Просто на этой неделе у меня не будет другой возможности побыть с тобой наедине.
Кроме того, я тут купил тебе кое-что. Думаю, ты будешь в восторге.
— О, правда? И что же это такое?
— Хочешь узнать — давай встретимся.
Я хихикаю как семнадцатилетняя девчонка, которой и являюсь.
— Мэтью, скажи! Ну пожалуйста!
— Я знал, что найду твое слабое место… значит, ты любишь подарки, м-м?
— Вообще-то нет, но, кажется, уже полюбила. Он опять усмехается.
— Пришли свою фотографию, тогда скажу.
— Какую именно? — кокетничаю я.
— Любую на свое усмотрение, Блэр. Мне просто хочется увидеть твою милую мордашку… Я соскучился по тебе, — сообщает он, понижая голос.
Его слова оседают в моей голове, их истинное значение скрыто между строк. Я прямо- таки вижу, как он сидит за столом в своем офисном кресле, одетый в серебристо-серый костюм с иголочки, и ждет, когда можно будет подрочить на то, что я ему пришлю.
— Ладно, — шепчу я.
— Хорошо… Буду ждать.
Я отключаюсь. Какое-то время валяюсь в кровати, поглядывая в голубой потолок, и верчу в руках телефон. На мгновение в голове возникает мысль, не продаю ли я свою душу, но в тот же момент я решительно ее отметаю.
Извиваясь змейкой, я стягиваю юбку и остаюсь в белой рубашке, темно-синей школьной жилетке и простых белых трусиках. Включаю на телефоне фронтальную камеру и поднимаю руку над головой.
Разметавшиеся по плечам волосы щекочут мне подбородок, когда я тянусь второй рукой вниз и запускаю ее себе в трусики. Сердце часто колотится в предвкушении. Дыхание становится прерывистым. Я неспешно возбуждаю себя, представляя, что это он нежно, влажно лижет меня, ласкает… трахает меня языком.
Мои щеки горят розовым, губы набухают. Вот-вот… Еще чуть-чуть. Я издаю стон… и делаю фотографию для мистера Каллахана в тот самый момент, когда мое тело, охваченное экстазом, возносится в небеса, а перед глазами мелькают всполохи ярких красок.
Готово.
Я разглядываю получившийся снимок — девушка с иссиня-черными волосами и бледной кожей ласкает себя, лежа в сладострастной позе на простынях в цветочек, ее синие глаза возбужденно сверкают, обещая адресату, ее любовнику, запретное наслаждение — и, удовлетворенная результатом, жму «отправить». Не проходит и минуты, как я получаю ответ. Загружаю фотографию и криво улыбаюсь, увидев ярко-голубую коробочку, аккуратно перевязанную белой лентой.
Наверное, внутренний голос все-таки прав. Я действительно продаю свою душу. И что самое печальное, мне плевать.
***
Я шагаю по коридорам школы с видом царствующай королевы — осанка прямая, подбородок вздернут. Страх перед насмешками одноклассников запрятан так далеко, что я почти забыла о его существовании. Почти, но не полностью — об этом говорят мои слегка дрожащие руки. Вот ведь дерьмо.
Я смотрю прямо перед собой и ни с кем не встречаюсь взглядом, но чувствую, как толпа расступается на моем пути, словно я какое-то больное, заразное животное. А может им просто хочется получше рассмотреть мою попку, едва прикрытую короткой клетчатой юбкой. Если что, меня устраивает любой вариант.
У меня нет знакомых девочек, которые ждали бы меня, улыбаясь, у шкафчика, чтобы
поделиться свежими сплетнями. Нет лучшей подружки, с которой можно ходить, держась за руки, и по дороге на урок английского трепаться о парнях и о том, что было на выходных. У меня нет никого… точнее, есть кое-кто, но он не считается.
Я росла без братьев и сестер, с родителями-эгоистами. Ребенку нелегко сносить одиночество, но оно, однако, научило меня довольствоваться обществом самой себя, сделало меня самодостаточной… или попросту черствой?
Когда я пошла в школу, история повторилась. У меня нет и никогда не было друзей. И однажды я узнала, почему никто не хочет со мной дружить…
…Мне было лет девять, наверное.
Как-то весной, в обеденный перерыв, я слонялась по школьному двору. На солнце было тепло, но воздух еще не прогрелся, и по моей коже бежали зябкие мурашки. Я брела к пустой скамейке рядом с детской площадкой и вдруг увидела, что навстречу идет Пейдж, окруженная стайкой своих подпевал. Сворачивать было поздно. Я помню, как опустила глаза в надежде, что меня не заметят, но увы. Мне не повезло. Приближаясь к ним, я услышала, как Пейдж — девочка-куколка, само совершенство — шепчет друзьям:
— Смотрите, какая она жирная. Не удивлюсь, если она даже во сне что-нибудь жрет. Все дружно прыснули.
— А вы знаете, что, когда она была маленькая, ее бросила мать? — подхватил кто-то. — Она ушла от ее отца к какому-то мужику, но потом вернулась. Моя мама сказала не дружить с ней, потому что ее мать ворует чужих мужей, а отец — пьяница.
Мое сердце пропустило удар и сжалось от боли, глаза заволокло слезами. Каждое их слово наносило мне смертельную рану.
— Ага, — кивнула Пейдж и прибавила: — Моя мама рассказывала про это папе. А еще она сказала, что ее отец однажды пришел на родительское собрание и от него пахло спиртным, а все лицо было расцарапано. — Она выдержала паузу. — Мне тоже запретили с ней водиться, но я бы и сама не стала. Дружить с этой жирной коровой? Спасибо, как- нибудь обойдусь.
Ее друзья покатились со смеху. Заметив, что я остановилась и смотрю на них, а по моим щекам градом катятся слезы, они засмеялись еще громче, с каким-то звериным, оглушающим наслаждением.
Я бросилась бежать. Я бежала от них со всех ног, но в ушах по-прежнему звенели издевки, а в груди теснилась боль. Их жестокие слова не дали мне вырваться из уродливой реальности.
После этого у меня открылись глаза. Слушая их, я заново пережила ту страшную ночь, полную слез, упреков и криков — худшую ночь в истории брака моих родителей. Я вспомнила маленькую семилетнюю девочку и ту смелость, с которой она бросилась разнимать их, как она встала между ними, как умоляла перестать драться, упрашивала, чтобы они любили друг друга — так, как их любит она. Я вспомнила, как по ее лицу струились слезы, а голос дрожал от горя.
В тот день я поняла, почему девочек не отпускают ко мне ночевать. Почему у моей матери, самой красивой среди всех остальных мам, нет подруг. Почему отцы моих одноклассников вечно пялятся на нее. Почему моя няня, единственный человек, который по- настоящему любил меня и не считал досадной помехой, сказала однажды, что мой отец — хороший, замечательный человек. Человек, который остался ни с чем и потому сражался со своими призраками единственным доступным ему оружием — ненавистью и алкоголем.
В тот день, пока слова Пейдж разрушительным торнадо крутились у меня в голове, я выросла и попрощалась со своим детством. Мне открылась неприглядная истина. Я поняла, что любовь — это не самый желанный в жизни дар, а эмоция, испытывать которую без прилагающейся к ней боли дано единицам.
Многие говорят, что любовь делает человека свободным, но я не согласна… Любовь это клетка. Ее золоченые прутья выкованы из тоски, страданий и несбывшихся надежд. Как только я осознала, что прожить можно и без любви, вот тогда я стала свободной.
Ведь оказалось, что моей любви к маме и папе недостаточно, чтобы они полюбили меня в ответ или захотели дать нашей семье шанс. Просто недостаточно. Вот и все.
И я решила послать всю эту хренотень куда подальше. Мне стало наплевать. На все и на всех.
Я поклялась себе, что никто — никто и никогда — не причинит мне больше такой боли, которую причинили они, мои родители. Осколки своего сердца я окружила колючей проволокой. Только попробуйте сунуться — мало не покажется.
Так на свет появилась новая я.
А потом я выросла. Детская полнота ушла, и я стала хорошенькой. Даже красивой. Словно гадкий утенок из любимой когда-то сказки, я превратилась в лебедя. Но несмотря на внешнюю красоту, внутри продолжала ощущать себя уродиной.
Мужчины всех возрастов стали на меня западать, и я летала как на крыльях от осознания собственного могущества. Я млела до мокрых трусиков, когда замечала в глазах мужчины желание меня отыметь или видела, как у него встает хер при взгляде на мою задницу. В конце концов я приняла решение подарить свою девственность мистеру Мэтью Каллахану. Мой выбор пал на него не случайно, но сердце, уж поверьте, никак в этом не участвовало. Просто он был отцом девочки, которая годами надо мной измывалась. Вот и все причины.
Мы настолько часто сталкивались в кофейне, что в итоге стало совершенно очевидно, зачем мы туда приходим: чтобы увидеться и пофлиртовать друг с другом. Так, слово за слово, мы с мистером Каллаханом переступили черту. Впервые это случилось на заднем сиденье его дорогущего автомобиля. Он ласкал меня пальцами и все повторял, как давно фантазировал обо мне.
Когда в ту первую ночь мы занимались сексом во второй раз, и он, кончая, содрогался на мне и прерывистым шепотом осыпал меня комплиментами, я вдруг вспомнила, сколько раз представляла этого мужчину на месте своего отца. Мистер Каллахан был образцовым мужем и идеальным, заботливым, любящим отцом.
Какая ирония, правда?
Самый уважаемый гражданин нашего города трахает раком семнадцатилетнюю малолетку в каком-то занюханном мотеле всего в часе езды от своего дома, пока его жена и дочка в гостях…
…На пути к моему шкафчику меня перехватывает Джош. Секси-Джош. Спортсмен и красавчик. Школьная знаменитость. Все девчонки хотят его, а все парни хотят на его место.
Он ловит меня за талию.
— Здорово, детка, как жизнь? Может, прокатимся после школы? — Он наклоняется, его горячее дыхание щекочет мою голую шею. — Я скучаю по твоему сладкому ротику.
Я отталкиваю его, лицо горит от стыда и немного от возбуждения.
— Не получится, Джош. Не могу сегодня… Дела. — Я, разумеется, не уточняю, что мои
дела — это мистер Каллахан и его подарок.
— Слушай, какого хера, а? — восклицает он. Злость и смятение портят его мальчишескую красоту. — Ты целый месяц меня динамишь!
Точно. Вроде именно столько и длится наша с мистером Каллаханом тайная связь. Он буравит меня сердитым, обиженным взглядом.
— У тебя есть кто-то еще?
Я небрежно отбрасываю волосы за плечо, и его глаза тотчас упираются в мою грудь.
— Какая разница, Джош. Давай без этого детского сада… Мне надо идти, а то на урок опоздаю.
— Ну и сучка же ты! — несется мне вслед, пока я иду к своему шкафчику. — Не знаю, зачем вообще я трачу на тебя время, когда могу поиметь любую.
Я оборачиваюсь и с насмешливой улыбкой смотрю на него в упор.
— Затем, что я этого стою. И ты это знаешь.
Не желая слушать, что он там может ответить, я ухожу, а Джош остается стоять с разинутым ртом и недоверчивым выражением на лице. Краем глаза замечаю, что вокруг нас собралась небольшая толпа. Ха. Обычно все шарахаются от меня, как от чумной, а тут — ну надо же — остановились послушать нашу перепалку. По барабану. Можно подумать, мое грязное белье впервые перетряхивается у всех на виду.
Я прохожу мимо Пейдж. Она морщит нос, словно от меня чем-то воняет. Издевательски улыбаюсь ей, и она закатывает глаза.
— Ну вообще, — шипит она своим подружкам-задирам, которые как-то раз вытащили из-под меня стул, чтобы я шлепнулась на пол. — Не понимаю, и почему парни считают ее красивой? С такими-то губищами во все лицо.
Я улыбаюсь сама себе, как кошка, объевшаяся сметаны. Интересно, что она скажет, если узнает, насколько эти самые губы нравятся ее папочке, особенно когда сосут его член.
Он не жаловался.
Глава 3.
Спустя несколько месяцев.
Все в том же мотеле (моем втором доме, практически), где запах плесени от зеленого ковра, как и его цвет, кажется теперь успокаивающим и почти приятным, а грубое постельное белье уже привычно для кожи, я прощаюсь со своим первым любовником, со своим благодетелем, с человеком, который стал мне отчасти дорог. Отчасти — потому что, несмотря на все, я его покидаю.
— Не уезжай в Нью-Йорк, ну пожалуйста. Останься со мной… Ты нужна мне, — стоя на коленях, умоляет меня голый мистер Каллахан. Его руки обвились вокруг моей талии, лицо прижимается к моему плоскому животу.
В комнате еще пахнет потом и сексом, а я еще чувствую на языке вкус спермы, пока смотрю, как он — взрослый, сильный, влиятельный мужчина, которым я восхищалась — на глазах превращается в скулящего ребенка. Хочется оттолкнуть его, но вместо этого я кладу ладони ему на макушку и начинаю перебирать его мягкие каштановые волосы.
— Не могу, Мэтью… Не могу я больше жить под одной крышей с матерью. Я хочу свалить отсюда.
Вскоре после того, как я начала спать с мистером Каллаханом, мои родители развелись.
Не то чтобы это стало для кого-то сюрпризом, особенно для меня. Моя дальнейшая судьба волновала их мало. Отец говорил, что я должна остаться с матерью, мать спихивала меня отцу. В итоге я осталась у матери — только потому, что у нее был дом. Пофиг. Через неделю мне исполнится восемнадцать. Я уеду из этого города и никогда сюда не вернусь. Гадкие, горькие воспоминания останутся в прошлом.
— Не уезжай… Если хочешь жить отдельно, давай снимем тебе квартиру. Я буду оплачивать аренду… я куплю тебе все, что пожелаешь. У тебя будет та жизнь, какую ты хочешь, — говорит он, возвращая меня в настоящее.
— Мэтью, ну и чем эта жизнь будет отличаться от нынешней? Все, что у меня есть, и так куплено на твои деньги.
Это правда. В детстве, мечтая о родительской любви, я была равнодушна к подаркам. Но трахаясь с отцом Пейдж, я открыла для себя притягательную силу денег и поддержки богатого человека, в обмен на секс покупающего мне любые классные вещички, какие я захочу. С мистером Каллаханом родители стали мне не нужны — он помог мне, так сказать, окончательно перерезать пуповину. Он помог мне еще очень многим в благодарность за регулярные минеты на заднем сиденье его «Ауди», пока его жена думала, что он на работе. Его деньги и покровительство наглядно показали мне, какой независимой можно стать, всего-навсего раздвигая ноги.
— Не знаю, Блэр… просто не знаю… Пожалуйста, не бросай меня. Я люблю тебя, — выдыхает он мне в живот и повторяет: — Я люблю тебя, Блэр.
Он начинает целовать меня везде, куда только может дотянуться, а я рассматриваю свое отражение в заляпанном пятнами зеркале над кроватью. Какие же пустые у меня глаза. Как бездонные ямы, внутри которых ничего нет.
Одна пустота.
— Если правда любишь, тогда отпусти. Мне нужно отсюда выбраться.
— А как же я? Как же мы? Все из-за того, что я женат? Я смеюсь и сама леденею от этого смеха.
— Это вообще не при чем, Мэтью. Я уже все решила и не передумаю, что бы ты ни сказал.
Он отпускает меня и встает. Его широкие, мощные плечи — сколько раз они вздрагивали при мне от смеха или служили опорой моим ногам, когда он на меня ложился
— обреченно опускаются.
— Однажды и ты влюбишься, Блэр, и я желаю, чтобы этот человек разбил тебе сердце. Когда это случится, ты поймешь, насколько это больно. Надеюсь, тогда твое сердце оттает, и в тебе проснется сострадание и человечность.
Меня так и подмывает сказать, что зря он на это надеется, но я молчу. Иногда молчание выразительнее любых слов.
— Мэтью, ну извини. Мне жаль, что тебе больно, но я думала, мы оба понимаем, что все это не навсегда.
Весь во власти переживаний, Мэтью не отвечает, только качает головой, потом бросает на меня прощальный тоскливый взгляд и скрывается в ванной.
Под шум воды я одеваюсь. Пока черное платье скользит по моему телу вниз, я позволяю себе подумать о мистере Каллахане в последний раз. Сердце сжимается, если вспомнить, как он взглянул на меня перед тем, как уйти в ванную, и я мысленно прошу у него прощения за причиненную боль. Надеюсь, когда-нибудь он простит меня. Я не стою того, чтобы так
расстраиваться. Однажды он тоже это поймет.
Уже на пороге я в последний раз окидываю обшарпанный номер взглядом, но не затем, чтобы запечатлеть его в памяти, а наоборот — чтобы сбросить здесь все свои воспоминания, как балласт. Я уезжаю без багажа. Я не возьму с собой ни единой улыбки, ни поцелуя, ничего. Я беру только то, что для меня действительно важно; то, на что можно навесить ценник; то, что не причинит мне боль — все полученные от него подарки и деньги.
Разве не деньги правят этим миром?
Пока я закрываю за собой дверь, в сознание закрадывается крамольная мысль, что мистер Каллахан дорог мне чуточку больше, чем мне хочется признавать. Хотя, какое это имеет значение.
Давным-давно маленькая, никем не любимая девочка по имени Блэр дала себе обещание. Как обычно, она сидела в пустой комнате одна, и ее единственными свидетелями были ее пес и мягкие игрушки. Она пообещала, что никогда ни к кому не станет привязываться; что не позволит любви вновь захватить ее в плен и подрезать ей крылья. И тогда она будет спасена от страданий.
Что ж, вот и пришло время выполнить это обещание.
***
Через неделю.
Я бросаю вещь за вещью в свой красный чемоданчик. Шелк, хлопок, кружево, кожа — все оплачено моим телом. В комнату заглядывает мать.
— Чем это ты занимаешься? — спрашивает она. Ее идеально уложенные золотистые волосы выглядят на миллион баксов.
Я не утруждаю себя объяснениями. Перегнувшись через чемодан, дотягиваюсь до своего старого плюшевого медвежонка Винклера и кладу его рядом с сумкой Louis Vuitton, которую мне подарил мистер Каллахан.
Мать хватает меня за руку и разворачивает к себе лицом.
— Блэр, я с тобой разговариваю. Что ты делаешь? Отвечай.
Я выдергиваю руку. От ее ногтей на коже остаются красные полосы.
— А на что похоже? Собираю свое барахло и сваливаю из этого вонючего города.
— Следи за своим языком, Блэр. Я все-таки твоя мать, — осаждает она меня.
— Да ладно? — Фыркаю. — Я бы так не сказала.
И тут, не успеваю я пикнуть, как ощущаю первое материнское прикосновение к моему лицу лет за восемь, наверное. Но это не ласка и не поцелуй. Это пощечина.
Как и следовало ожидать.
Моя рука непроизвольно взлетает к щеке. Я потираю место удара, пытаясь унять жгучую боль от ее ладони.
— Как ты смеешь, — сопит она.
— Смею что? Говорить правду? — с издевкой спрашиваю я и улыбаюсь во весь рот. Меня прямо-таки распирает. — А знаешь, забей. Ты разве не рада, что я уезжаю? — Я окидываю ее взглядом, отмечая, какие дорогие на ней шмотки. Все куплены мужчиной. Сама себе она такое позволить не может. — Тебе же всегда было на меня наплевать.