Правотворчество как катализатор конфликта

В ходе разворачивания предпосылок конфликта определились три источника, три субъекта «правовой деятельности», активность которых сформировала специфический законодательно-правовой контекст, способствующий взрыву и препятствующий компромиссу в осетино-ингушских территориальных противоречиях. Эти источники — федеральный центр (прежде всего федеральные законодательные органы), а также обе вовлеченные в конфликт стороны, олицетворенные своими политическими институциями.

Основными ориентирами в правотворчестве федеральных органов, касающемся соответствующих вопросов, явилось стремление к реконструкции государственности на «правовой» (а не силовой) основе, программа построения «правового государства». Данная цель не могла быть достигнута без преодоления таких последствий тоталитаризма, как массовые нарушения прав человека, репрессии и депортации целых народов. В 1989–1991 годах реабилитационная волна в федеральном правотворчестве реализуется в двух важных документах: 14 ноября 1989 года Съезд Народных депутатов СССР принимает Декларацию «О признании незаконными и преступными всех актов против народов, подвергшихся насильственному переселению». Эта декларация есть шаг к восстановлению исторической справедливости и официальное признание ответственности государства за депортации 1943–1944 годов. 26 апреля 1991 года ВС РСФСР принимает Закон «О реабилитации репрессированных народов». Данный Закон включал пункты, касающиеся «территориальной реабилитации» репрессированных народов. Территориальная реабилитация репрессированных народов предполагала восстановление национально-административных границ на момент до депортации.

Возвращение к историческому «паритету» — а элементом этого паритета и его базой является равноправие народов внутри государства и равное отношение Отца-Государства к «народам-детям» — не могло не найти сочувствия у поднимающейся демократической революции. Внутриимперское деление народов на «надежные» и «ненадежные» должно было быть преодолено, государственная «национальная избирательность» заменена правом и законом, перед которыми все равны. Здесь проявляется известная смена вех — устойчивость и сила государства определяются не принуждением, а гражданской волей составляющих и подпирающих авторитет власти людей.

Правовой посыл либерально-демократического содержания («сверху», из Москвы), исходящий от демократически ориентированных кругов, шел навстречу национальному движению и национальным интересам Ингушетии, которые состояли в том, чтобы вернуть территорию ПР. Важно, что ингушские национальные интересы и требования Ингушетии являлись лишь одним из вопросов, касающихся всех репрессированных народов: поволжских немцев, дальневосточных корейцев, крымских татар, карачаево-балкарцев, чеченцев, калмыков, турок-месхетинцев и других. Можно сказать, что моральный пресс всей исторической вины и ответственности Москвы за всю эпоху депортаций, все депортированные народы, довлел над каждой конкретной ситуацией. Представляется, что текст Закона был принят под значительным давлением осознанной российскими законодателями моральной ответственности за совершенные государством преступления против народов; с другой стороны, при принятии Закона сыграла свою роль лоббистская деятельность нескольких региональных делегаций, одной из самых активных среди которых был «апрельский вайнахский десант» в Москве.

В связи с тем, что уже тогда федеральный уровень начинает выступать как поле лоббистской деятельности, подверженное давлению «снизу», республиканские элиты начинают осуществлять свое собственное правотворчество как создание неких координат, с которыми центру «нужно считаться».

Республиканские законодательные акты оформляются не как следствия или как региональная спецификация федерального законодательства, а как борьба с этим «заинтересованным и небесстрастным» законодательством. Характерным эпизодом является то, что соответствие Закона «О реабилитации репрессированных народов» Конституции Российской Федерации было подвергнуто осетинской стороной сомнению и соответствующий запрос был направлен в Конституционный Суд России.

Территориальная реабилитация ингушей уже тогда воспринималась в Осетии как восстановление справедливости «для» и «за счет» кого-то. Уже в 1989 году этническое противостояние в осетино-ингушских отношениях становилось достаточно отчетливым. Можно сказать, что текст Закона читался в Осетии как «признание незаконными и преступными всех актов, лежащих в основе вашего, то есть осетинского, здесь в ПР проживания».

Законодательная активность североосетинских властных структур была направлена в этот период (1989–1991) на сохранение Пригородного района под своей юрисдикцией. Административно-силовой контроль над ПР рассматривался как гарант сохранения здесь осетинского населения и его доминирующего положения, но необходимо было усилить правовой вес межреспубликанской административной границы, превратить ее в национально-государственную. 20 июля 1990 года ВС Северной Осетии принимает Декларацию о суверенитете Северной Осетии. Насыщение республиканского статуса более отчетливым «суверенным содержанием» влекло за собой и насыщение административно-республиканских границ более «непроницаемым» характером границ национально-государственных.

Отсутствие у республики таких правовых рычагов в миграционно-демографической политике, как институт гражданства, Владикавказ стремился компенсировать усилением роли такого неправового института, как прописка и ограничения в праве купли-продажи домовладений. 14 сентября 1990 года ВС Северной Осетии вводит ограничения на куплю-продажу домовладений в Пригородном районе.

Перед ингушами начинает вырисовываться перспектива превращения в «разделенный народ», узаконения былых подзаконных ограничений на возвращение в ПР для тех из них, кто не вернулся. Для тех же, кто проживал в пределах Северной Осетии (а 95% из них проживали на территориях, до 1944 года входивших в Чечено-Ингушетию), появилась отчетливая перспектива стать этническим меньшинством в осетинском национальном государстве.

Активность ингушского национального движения носила в основном внезаконодательный характер в силу того, что Ингушетия не имела вплоть до 1992 года собственных национально-государственных органов власти. Однако отвечающие ингушским национальным устремлениям правовые координаты ситуации воссоздавались и самим ингушским национальным движением (съезды, референдумы, декларации митингов), и властными структурами бывшей Чечено-Ингушетии.

9–10 сентября 1989 года в г. Грозном прошел II Съезд ингушского народа. На этом съезде был образован Оргкомитет по восстановлению ингушской автономии. Здесь были заявлены уже на достаточно официальном уровне требования о передаче Пригородного района, а также правобережной части Владикавказа в состав Ингушетии. Существенно то, что Съезд явился первым легальным политическим мероприятием, где озвучивались территориальные требования, и, следовательно, последние обрели благодаря съезду характер легальных, легализованных в правовой системе самого советского государства. Легитимность пребывания ПР в составе Северной Осетии для ингушского населения начала разрушаться с опорой на политико-правовые реалии еще советского общества.

6–10 марта 1990 в Назрани происходит массовый митинг ингушей, спровоцированный статьей в газете «Правда» (135). В статье приводилась в качестве подлинной истории конфликта событийная канва одной из господствующих в Осетии «исторических версий». А именно то, что ингуши проживали на территории ПР якобы только 22 года (с 1922 по 1944), то есть не было никакого ингушского населения в ПР до казачьей колонизации в 1859–1861 гг., и обретение района ингушами в 1918–1921 годах не имело никаких исторических оснований, а являлось чистым произволом большевиков во главе с Серго Орджоникидзе.

На митинге присутствовали десятки тысяч ингушей (по ингушским данным (136) — 100 тысяч человек, то есть все взрослое население Ингушетии). Звучали весьма решительные выступления, вероятно естественные для таких массовых действ. Столь же естественным представляется психологический тупик бескомпромиссности, в который вгонялось сознание народа в результате такого экстатического («во гневе») единения.

27 ноября 1990 года ВС Чечено-Ингушской Республики принимает Декларацию «О суверенитете Чечено-Ингушской Республики». Статья 17 данной декларации предполагает «необходимость решения вопроса о возврате территорий, принадлежащих ингушскому народу и отторгнутых в результате сталинских репрессий — Пригородного района и части Малгобекского района («Моздокский коридор» — А.Ц.) в пределах их бывших границ, а также правобережной части г. Орджоникидзе (Владикавказа). Союзный договор будет подписан после решения вопроса о возврате отторгнутых территорий Ингушетии».

Нужно отметить некоторую двойственность собственного положения тогдашнего официального Грозного в осетино-ингушском территориальном споре. Дело в том, что перспектива возвращения ингушам Пригородного района и восстановления границы между Северной Осетией и Чечено-Ингушетией на 23.2.1944 года влечет за собой актуализацию вопроса о восстановлении ВСЕХ границ Чечено-Ингушетии на тот период, в том числе и проблемы возможного возвращение Ставропольскому краю Наурского и Шелковского районов (137).

Правовые рамки конфликта созревали под сильным влиянием общерегиональной ситуации. Осенью 1991 года (после провала ГКЧП) в Чечне одерживает победу политическая линия на выход из состава России. Эту линию олицетворяет деятельность Исполкома Общенационального конгресса чеченского народа (ОКЧН). В октябре 1991 года ОКЧН силой смещает старую чеченскую «партийно-хозяйственную» элиту во главе с Д.Завгаевым и приводит к власти генерала Д.Дудаева. Выход Чечни из состава России ставит под удар стремление ингушей вернуть Пригородный район, опираясь на общероссийское законодательство; ингушское национальное движение в лице Оргкомитета по восстановлению автономии избирает путь отделения от Чеченской республики и «внутрироссийской борьбы» за ПР. Лидеры ингушей понимают, что вернуть ПР из состава российской Северной Осетии в состав находящейся вне России Ингушетии будет вдвойне труднее: будет нейтрализовано значение Закона «О реабилитации репрессированных народов». 30 ноября 1991 года в ингушских районах бывшей Чечено-Ингушской республики (Малгобекский, Назрановский, большая часть Сунженского, Джераховский) проходит референдум о самоопределении Ингушской республики в составе Российской Федерации, давший утвердительный ответ.

В июне 1992 года ВС РФ принимается Закон «Об образовании Ингушской республики в составе РФ». Однако Закон не содержал описания границ нового национально-административного образования. Попытка проведения выборов во властные структуры Ингушской республики, которая была предпринята и на территории ПР Северной Осетии, наталкивается на серию демаршей со стороны последней. Ситуация вновь резко накаляется.

В июле ВС Российской Федерации вводит в действие мораторий на изменение национально-административных границ. Однако в силу того, что принятие Закона «О реабилитации...» предшествовало мораторию, как и принятие Закона «Об образовании Ингушской республики...», ингуши воспринимают мораторий как не касающийся Пригородного района. Осетинская же сторона рассматривает принятие моратория как пересмотр политической линии Москвы на изменение нынешних границ республик, выраженной Законом «О реабилитации...» Таким образом, эффект принятия моратория выражается в том, что в целом нарастает правовая неопределенность вокруг ПР.

Принятие моратория Верховным Советом Российской Федерации обозначает момент, когда «либерально-демократическая волна» в федеральном Центре вошла в берега, очерченные державно-государственнической идеологией и необходимой соответствующей ей практикой. Вновь осетино-ингушские отношения и их динамика служат выражением и символизацией общероссийского политического процесса. «Фазовый» переходный либерализм Москвы начал иссякать, вместе с ним стала иссякать вероятность форсированного преодоления «всех последствий сталинизма» за счет «его наследников». Напротив, возрастает роль стабильных фрагментов социально-политической реальности, региональных властей (если они способны поддерживать свою легитимность), границ (если они совпадают с фактически существующими и стабильными пространственными контурами контроля) и т.д.

Нервозность в ингушском национальном движении начинает возрастать. Никаких признаков передачи Пригородного района в состав Ингушетии не появляется. Более того, осетинская сторона считает мораторий распространенным на ПР, и Москва не стремится опровергнуть последнее.

Правовая аморфность ситуации или противоречивость правовых механизмов, принципов ее разрешения на федеральном уровне в значительной мере создают убеждение, что силовые методы и тактика «постановки перед свершившимся фактом» являются действенным средством, предрешающим предпочтительные итоговые правовые акты. Вероятно, к осени 1992 года возник вариант «явочного» обретения Пригородного района.

Правовые шаги, различного рода декларации и контрдекларации появлялись и влияли на ход событий параллельно с самими событиями, инцидентами, митингами и т.д. Каждый такой шаг фактически приближал развязку: ни один из правовых актов фактически не содержал в себе сдерживающего потенциала. Как представляется, решающую роль в сужении «пространства для территориального компромисса» сыграл именно Закон РФ «О реабилитации репрессированных народов», а точнее, его статьи 3 и 6, которые предусматривают территориальную реабилитацию как автоматическое восстановление существовавших до депортации границ.

В принятии Закона проявились несколько существенных моментов. Во-первых, в Законе выразилось совпадение радикальной либерально-демократической волны в московских коридорах власти и национальных интересов репрессированных народов. Обозначился один из путей в контролируемой эволюции конфликта. О его сути я скажу ниже. Кроме того, принятие Закона знаменует стратегическую перемену во всем ингушском движении в его соотношении с Осетией. Можно сказать, что ингуши освоили, наконец, искусство лоббирования-в-Москве (138), чем всегда так славилась Осетия. В свое время, по мнению ингушских лидеров, именно мощное осетинское лобби в Москве возобладало над симпатизирующим ингушам Серго Орджоникидзе, и город его имени был включен в Северную Осетию. Теперь же Москва (правительственные коридоры и газетные редакции) узнаны и признаны ингушами как «поле игры», так долго игнорируемое ими или недоступное им.

Успех ингушского лоббирования был предопределен встречным движением усиливающей свое влияние в Москве либерально-демократической системы ценностей. Вероятно, сама ситуация между Осетией и Ингушетией, их «соотносительная» судьба оказалась сильно нагруженной политическими символами. Осетия — символ имперского присутствия в регионе, олицетворение консервативного советизма, Ингушетия — символ жертвенности и достойного противостояния империи. В контексте российской политической традиции пара политических ориентации «державность» vs «оппозиция империи» предстает оппозицией «консерватизма» и «демократического реформизма»; один из исследователей акцентировал то обстоятельство, что население Ингушетии каждый раз отдавало значительное большинство голосов за Бориса Ельцина и реформистские партии, в то время как население Северной Осетии в большинстве своем голосовало против Ельцина и за партии коммунистической и консервативной ориентации (139). Доминирующий политический образ Осетии — это административный произвол, нарушения прав человека на свободу жить в собственном когда-то доме. Ингушетия — жертва этого наследующего сталинизм осетинского произвола. Осетия олицетворяется «почти гэкачепистом» Галазовым и членом последнего Политбюро Дзасоховым. Ингушетия — это просто народ. Делом чести для либерала становится преодоление социальных, национальных, а значит, и административно-территориальных последствий сталинизма. Это преодоление рисуется как помощь очевидно одной, ущемленной в правах, стороне в ее стремлении реконструировать некогда существоваший (и соответствующий исторической справедливости) национально-административный паритет.

В чем же состоял избранный и закрепленный в Законе «О реабилитации...» путь преодоления последствий сталинского произвола и разрешения конфликта?

Одно из решений на этом пути предполагается ст. 3 и 6 Закона РФ «О реабилитации репрессированных народов». Данные статьи однозначно определяют, что нынешняя граница Республики Северная Осетия и Республики Ингушетия должна быть изменена и должна быть восстановлена граница между Северо-Осетинской АССР и Чечено-Ингушской АССР на февраль 1944 года (то есть на момент до депортации ингушского народа) (140). Это проект «территориальной реабилитации» ингушского народа, по которому Пригородный район должен быть передан Ингушетии в соответствии с волеизъявлением ингушского НАРОДА. Таким образом, в законе возобладал дискриминационный подход, когда, с одной стороны, говорится о «волеизъявлении НАРОДА», полномочном определять статус территории, а с другой стороны, упоминается лишь о правах ГРАЖДАН «нерепрессированных» национальностей (родившихся, проживающих на данной территории, но лишаемых по Закону соответствующих прав участвовать своим волеизъявлением в определении статуса территории).

Известно, что Закон признает утратившими силу все акты, приведшие к неконституционному, насильственному перекраиванию границ (в том числе и в 1944 году). Однако, как представляется, с той же легкостью не может быть признано «незаконным» присутствующее здесь население и его права, в том числе и право участвовать в определении национально-государственной принадлежности этой территории, которая также стала родиной для многих тысяч «нерепрессированных». Представляется, что проводимая реабилитация репрессированных народов должна была осуществляться именно через реабилитацию ГРАЖДАН — представителей этих народов, должна касаться имущественных, гражданских прав, и только через волю лиц, в отношении которых проведена такая реабилитация (то есть отдельных граждан, чьи права должны быть равны правам граждан других национальных групп), только через их волю может быть осуществлена «национально-территориальная реабилитация». Последняя не может быть реализована «прямым действием», так как игнорирует саму возможность соблюдения прав граждан других национальных групп, проживающих на оспариваемых территориях. В Законе «О реабилитации...» содержится лишь формальная декларация о том, что «в процессе реабилитации репрессированных народов не должны ущемляться права граждан иной национальности». Однако совершенно неясно, как эта норма или ее отсутствие должны сказываться на реализации Закона? А если права все-таки нарушаются?

Фактически авторы Закона «О реабилитации...» исходили из представления о территории как «коллективной собственности» репрессированного народа (в данном случае ингушского). В рамках этой парадигмы предполагается, что родившееся и выросшее за последние 50 лет после 1944 года население неингушской национальности является фактором несущественным с точки зрения прав соучаствовать в определении будущего (а не прошлого) этих территорий. Предполагается, что в течение 50 лет землями просто «пользовались», и теперь их необходимо «лишь» вернуть. К сожалению, не был учтен простой факт — территория есть всегда результат и составная социальной жизни, территория всегда существует в целостности с социальной инфраструктурой, жильем, людьми и их правами. Ингушский Пригородный район 1944 года ушел безвозвратно: в 1991 году, когда принимался Закон «О реабилитации...», это была уже совершенно иная социально-пространственная и этническая среда; Пригородный район как осетино-ингушский — это уже состоявшаяся историческая реальность. При принятии Закона исходить нужно было не из абстракции «тер-ритория»(которую можно получить, попользоваться и вернуть), игнорируя ее социальное содержание, а из реальности той среды, которая уже сложилась к концу 80-х (смешанный состав населения, необходимость признания прав жителей района равными, наличие конкуренции двух этнических групп и противоречие интересов, диспропорции во властных структурах, необходимость восстановления имущественных прав ингушей, высланных в 1944 году, разработка соответствующей процедуры решения спорных гражданских, имущественных дел и т.д.). Закон должен был оградить ингушей от административных попыток и реальных ограничений их прав на жительство в Пригородном районе, Закон должен был оградить и осетин от угрозы быть вновь объявленными «гостями» на исконной ингушской земле и от перспектив быть выдавленными с этой территории. Разработчики Закона не учитывали, вероятно, значение того факта, что жилой фонд за 50 лет на 70% обновлен, что осетины живут не просто на «исконной ингушской территории», а в подавляющем большинстве в ими же построенных собственных домах, что работают они не на «территории», а в ими же вместе с их соседями ингушами построенных предприятиях и т.д.

Сомнительно, что, восстанавливая историческую справедливость можно вернуться назад к некому идеальному, но утерянному этнополитическому и административно-территориальному положению как к некоторой «точке отсчета». Например, к 1924 году, когда «ингушский и североосетинский народы политически самоопределились и добровольно определили свои территориально-государственные границы». Конечно, «вернуться» можно, но лишь вновь на добровольной (а значит компромиссной) основе, на основе волеизъявления наличного, «прописанного», если угодно, населения. В этом смысле добиться той конфигурации границ, что соответствовала тогдашнему (1924 г.) составу «волеизъявителей», уже не удается: осетины не желают жить в Ингушетии (141). Простое наличие этого субъекта (или, как он фигурирует в тексте Закона «О реабилитации...» — «граждан, проживающих на землях репрессированных народов»), наличие этого субъекта и его интересов выпадает из поля зрения авторов Закона.

Закон сослужил плохую службу и ингушам: он придал вес законности архаичной идеологеме об исключительно ингушском Пригородном районе, об исключительном праве ингушей распоряжаться им как национально-государственной принадлежностью Ингушетии.

Если до принятия Закона «О реабилитации...» территориальный компромисс (по результатам либо референдума, либо по итогам переговоров сторон) еще мог считаться вероятной перспективой, то после принятия Закона Верховным Советом России, узаконившего самый радикальный и односторонний вариант решения территориальной проблемы, надобность в компромиссах и самих переговорах в значительной мере отпала. Законодатели и лоббисты Закона не утруждали себя проработкой реальных, учитывающих интересы обеих сторон, путей решения проблемы.

В Законе, как уже было сказано, возобладал дискриминационный принцип, по которому граждане разных национальностей в своих правах НЕ РАВНЫ ( права граждан, принадлежащих к репрессированным в 1944–1956 годах народам, даже тех из граждан, кто сам не подвергался репрессиям, имеют приоритет над правами граждан — представителей нерепрессированных народов). Самое существенное — в Законе полностью проигнорированы проблемы, связанные с определением и инспекцией того правового, социального положения, которое «имеет место» в тех республиках, куда по Закону «О реабилитации...» должны передаваться территории. Закон никак не увязывает, не обусловливает эту возможную передачу с какими-либо правовыми, социально-политическими стандартами. Даже если в этих республиках будут установлены этнократические режимы, проводится политика вытеснения нетитульного населения, разгул преступности, отсутствуют реальные (а не формально декларируемые) гарантии соблюдения прав и свобод — несмотря на все эти возможные обстоятельства, территории ВМЕСТЕ С ПРОЖИВАЮЩИМ ЗДЕСЬ НАСЕЛЕНИЕМ должны по логике и букве закона все же «передаваться». Что касается осетино-ингушского территориального противоречия, то именно неуверенность осетинского населения в том, что его права в Ингушетии могут быть гарантированы, предопределило радикальный отказ осетинской стороны рассматривать возможность каких-либо территориальных уступок, тем более отказ от уступок по «формуле Закона о реабилитации» — передачи всей оспариваемой части ПР (вместе с проживающими здесь 26 тыс. осетинского населения).

(После событий 31 октября — 5 ноября 1992 года, когда этническая чересполосица в Пригородном районе была разрушена и большинство ингушского населения ПР оказалось в положении беженцев на территории Ингушетии, произошло и разрушение той этнодемографической базы, которая могла бы служить еще в 1991–1992 годах основой для территориально значимого компромиссного волеизъявления).

Перед взрывом

Общая краткая хронология «затягивания узла» осетино-ингушских противоречий состоит из череды событий двух основных типов: а) правовых актов этнической направленности; б) уголовных преступлений, совершаемых или воспринимаемых как «этнические». Единая для осетин и ингушей правовая реальность стремительно распадалась: ингуши уже высказались за образование Ингушской республики «со столицей в правобережной части Владикавказа», а осетины никак не хотели знать, что живут и работают «уже в Ингушетии». Причиной и результатом разрушения общей правовой реальности стала стремительная политическая поляризация сторон по этническому признаку и радикализация установок (увеличение доли тех лиц, кто высказывал готовность прибегнуть к различным формам насилия для защиты интересов своего этнического сообщества).

Этническое противостояние, ранее вялое и рутинное, приобретает многообразные и резкие проявления — здесь и черты политического противостояния органов власти и других политических субъектов (выраженное языком мобилизуемых митингов, изданием «правовых», административных актов), здесь и учащающиеся уголовные преступления. Эти преступления совершаются на почве этнической неприязни или же воспринимаются массовым сознанием как таковые, то есть как «этнические» (142). Соответственно этнически сфокусированными становятся реакции правоохранительных и других властных структур.

Далеко не полный, а может и избранный, перечень событий, влекущих обе стороны к открытому противостоянию (событий правовых и политических, уголовных и военных), выглядит следующим образом:

— 9–10 сентября 1989 года: Съезд ингушского народа формирует Оргкомитет по восстановлению ингушской автономии, данный комитет вырабатывает «Протокол» от 5 февраля 1990 года, в котором в ультимативной форме высказываются весьма радикальные требования к Северной Осетии;

— 20 июля 1990 года: Верховный Совет Северной Осетии принимает Декларацию о государственном суверенитете Республики Северная Осетия, тем самым делая шаг к закреплению Пригородного района за Северной Осетией в новом политико-правовом пространстве постсоветской России;

— 14 сентября 1990 года: Чрезвычайная сессия ВС Северной Осетии вводит ограничения на прописку граждан в Пригородном районе, куплю-продажу жилых домов и других домостроений на праве личной собственности; тогда же принимается решение о создании республиканского Комитета обороны;

— 27 ноября 1990 года: Верховный Совет Чечено-Ингушетии принимает Декларацию «О государственном суверенитете», где официально заявлено, что условием «подписания Чечено-Ингушетией союзного договора является возвращение ингушских земель»;

— 19 апреля 1991 года: бытовой конфликт (из-за земельного участка) между осетинской и ингушской семьей в с. Куртат Пригородного района; митинг ингушей Куртата и других сел; противостояние между ингушами и милицией, в результате чего ранены 4 милиционера и один (лейтенант МВД Северной Осетии Р.Салатов) убит выстрелом из толпы;

— 20 апреля 1991 года: введение режима Чрезвычайного положения в Пригородном районе Указом ВС Северной Осетии;

— 26 апреля 1991 года: ВС РСФСР принимает Закон «О реабилитации репрессированных народов», ст. 3 и 6 предполагают передачу ПР в состав Ингушетии;

— май 1991 года: ВС Северной Осетии принимает решение о создании ОМОНа МВД Северной Осетии;

— 15 сентября 1991 года: Съезд народных депутатов всех уровней Ингушетии в Назрани, принятие Декларации об образовании Ингушской Республики в составе РФ (с включением ПР и со столицей в правобережном Владикавказе);

— 12 ноября 1991 года: убийство патрульных милиционеров МВД Северной Осетии Кодзаева и Ковенца в районе с. Эльхотово (преступники оказались ингушами, и похороны их жертв стали фактически антиингушским митингом);

— 21 ноября 1991 года: убийство в с. Тарском Пригородного района осетинских милиционеров Цориева и Чихавиева; по подозрению в соучастии в данном преступлении были арестованы местные ингуши; их арест и заключение под стражу сопровождались массовым возмущением тарских ингушей;

— 30 ноября 1991 года: Референдум в Ингушетии о самоопределении Ингушетии в составе России.

— 4 декабря 1991 года: вооруженный инцидент в Куртате, в котором погибли ингуш Албаков и военнослужащий федеральных сил Зубов;

— 9 декабря 1991 года: стычка между группой местных ингушей из с. Майское и осетинской милицией из-за попыток установить пропускной пост на перекрестке автодорог Баку—Ростов и Владикавказ—Моздок у границы с Ингушетией;

— декабрь 1991 года: в Северной Осетии объявляется запись добровольцев (в связи с резким обострением положения в Южной Осетии);

— 6 марта 1992 года: убийство двоих жителей Ингушетии Кодзоева и Дзаурова майором МВД Северной Осетии;

— 24 марта 1992 года: обнаружены тела жителей Северной Осетии Рамонова и Сабанова, которые 7 января выехали в Ингушетию и пропали без вести;

— 20 мая 1992 года: в Южной Осетии произошло событие, которое осложнило положение и в Северной Осетии. Близ грузинского села Кехви, блокирующего дорогу Цхинвали—Владикавказ, была расстреляна группа осетинских беженцев (более 30 человек). Этот инцидент серьезно радикализировал настроения в Северной Осетии, участились обвинения властей в инертности и предательстве национальных интересов;

— 9–10 июня 1992 года: обострение положения во Владикавказе в связи с массовым исходом гражданского осетинского населения из Южной Осетии (в эти дни грузинские вооруженные силы пытались штурмом овладеть Цхинвали). Во Владикавказе и с. Михайловском, где находились оружейные склады, группы беженцев и местных осетин захватили 12 САУ, значительное количество стрелкового оружия и боеприпасов, часть которого была переправлена на прикрытие Цхинвали;

— 20 октября 1992 года: взрыв магистрального газопровода Ставрополье—Грузия, проходящего через Пригородный район (осетинские радикально настроенные неформальные группы неоднократно предлагали властям Северной Осетии перекрыть газопровод, чтобы заставить Грузию прекратить энергетическую и транспортную блокаду Южной Осетии); власти Северной Осетии усиливают режим ЧП вдоль трассы газопровода, сюда направляются дополнительные силы МВД;

— в тот же день: гибель в с. Октябрьское под колесами БТРа ОМОНа МВД Северной Осетии девочки 13 лет (ингушки Годоборшевой Мадины);

— 22 октября: убийство двух ингушей Хаутиева и Пугиева в пос. Южном (как потом выяснилось, в результате конфликта с двумя милиционерами МВД Северной Осетии). В пос. Южном собирается значительная толпа ингушей. Прибывшая для расследования происшествия дежурная группа МВД Северной Осетии блокируется, начинается перестрелка между милицией и ингушами (убиты два осетинских милиционера и четверо местных ингушей);

— в тот же день: начинается перекрытие движения в сторону пос. Южного местными ингушами; группы ингушей устанавливают пикеты также в других селах своего преимущественного проживания: Куртат, Дачное, Карца;

— 23 октября: проходит Заседание Президиума ВС Северной Осетии;

— 24 октября: в Назрани проходит Объединенная сессия ингушских райгорсоветов, на которой принято решение силами отрядов добровольцев и местных (ПР) ингушей взять район под фактический контроль (это решение оставалось неизвестным осетинской стороне вплоть до 1–2 ноября);

— 24–26 октября: встречи руководителей Северной Осетии с ингушскими лидерами для стабилизации обстановки и деблокирования части Пригородного района;

— 27 октября: ВС Северной Осетии предъявляет фактически ультиматум ингушской стороне — «деблокировать ПР до 29 октября»;

— в тот же день: ВС Северной Осетии санкционирует формирование отрядов Народного ополчения;

— последние числа октября: некоторая часть ингушских семей из Северной Осетии, опасаясь дальнейшего обострения ситуации, выезжает на территорию Ингушетии (среди осетин многие полагают, что выехавшие знали о «готовящейся против Осетии агрессии»);

— 30 октября: средства массовой информации Северной Осетии распространяют информацию о достигнутой договоренности и начале деблокады ПР;

— 30 октября днем — в с. Дачном убит местный житель ингушской национальности Яндиев;

— 30 октября 22.00: перестрелка в с. Камбилеевском и Октябрьском;

— 31 октября около 00 часов: в результате обстрела патрульной машины в с. Октябрьском погиб милиционер Болотаев (осетин);

— 31 октября около 2.00–4,00: вновь спорадические перестрелки в Камбилеевском и Октябрьском (ингушская сторона утверждает, что осетины вели обстрел, в том числе и из гранатометов, ингушских домовладений). Эти обстрелы, по мнению ингушской стороны, спровоцировали то, что той же ночью и утром вооруженные группы ингушей из Назрани и других сел Ингушетии двинулись на помощь своим соплеменникам и, перейдя административную границу Северной Осетии, вошли в Пригородный район;

— 31 октября около 6.00: группа ингушей (по разным оценкам, от 150 до 600 человек) захватывает пост осетинской милиции и внутренних войск МВД России на «Черменском круге» близ границы Северной Осетии и Ингушетии;

— около 7.30: прибывшие на автотранспорте из Ингушетии и местные ингуши из с. Чермен атакуют отделение милиции в с. Чермен; в селе начинаются погромы осетинских семей.

Так развитие конфликта переходит в открытую фазу. Фактически обе стороны к октябрю 1992 года имели некие военно-тактические предположения о том, как, возможно, будут развиваться события. Эти «схемы действия» содержали более или менее детальные или рациональные представления о том, что необходимо предпринимать в критические моменты. Однако эти схемы действия охватывали и «проговаривали», вероятно, лишь некоторые оправданные и «рациональные» цели («взять под защиту родственников», «организовать оборону», «подавить огневые точки», «блокировать район действия бандформирований», «занять села явочным порядком» или «вытеснить бандгруппы», «поднять народ на отражение агрессии»). «Рациональные и оправданные цели», «адекватные меры», тем не менее, явно или неявно сопряжены с «непредсказуемыми» или вполне предсказываемыми последствиями, которые не проговариваются, оставляются якобы без внимания. Основное преступление данных «схем военно-тактического действия» состоит именно в этом «оставлении незаполненных полей», на которых толпа, охваченная военным психозом, пишет собственную историю и придает событиям собственную, хотя вполне спровоцированную, уголовную стилистику.

Например: текст Решения Объединенной сессии в Назрани от 24 октября не содержит никаких намеков на необходимость погромов осетин, но именно это случилось в Чермене 31 октября в рамках запланированного ингушскими лидерами «установления явочного контроля над ПР». В Южном и Карца ингушские отряды самообороны, «прикрывая свои села от осетинских БТРов», брали в заложники гражданских лиц осетинской национальности.

С другой стороны, призывая 31 октября по местному ТВ население Северной Осетии к «отражению ингушской агрессии», осетинские руководители ничего, вероятно, и не собирались предпринимать для предотвращения ингушских погромов во Владикавказе и других селах ПР, возвращенных ко 2–3 ноября под осетинский контроль. Более того, говоря об «ингушской агрессии», об «ингушской пятой колонне», они скорее явно, чем неявно, обозначили все ингушское гражданское население Северной Осетии в качестве соучастника происходящих в Чермене насильственных действий, распространили на него всю ответственность за силовую авантюру некоторых ингушских лидеров. Тем самым все ингушское население Северной Осетии оказывалось с санкции властей «вне закона» и становилось в силу этого объектом «узаконенного насилия». Более 30 тыс. человек в течение 3–4 дней оказались изгнанными с территории Северной Осетии. Более 2,5 тысяч домовладений ингушей были разрушены.

Сознательные решения, выраженные в «схемах действия», где каждая из сторон очерчивает лишь собственные «оправданные и адекватные шаги», эти сознательные решения по ходу событий оказываются верхушкой айсберга в стихии этнического противостояния. Стороны реагируют в своих действиях не на «достойные и адекватные» действия «противника», а на уголовную составную этих действий. Впоследствии эти уголовные акции, «заведомая» уголовность взаимно приписываются сторонами всему комплексу действий друг друга. Нет никакой возможности для взаимного оправдания. Возникает двойной стандарт, когда «свои» сознательные («достойные») действия воспринимаются как доминанта своего собственного образа и поведения в конфликте. При этом свои «непредсказуемые», «спонтанные», другими словами уголовные, проявления выглядят «незначительным», печальным, но неизбежно сопровождающим эпизодом, оправданным как «ответ». Действия же противной стороны полностью лишаются элемента оправданности и воспринимаются как от начала до конца злонамеренный заговор — провокация, сопровожденная чистой уголовщиной.

Вместо заключения

На этой дате, 31 октября 1992 года, когда осетино-ингушский конфликт перешел в фазу открытого вооруженного противостояния и массовых столкновений, я заканчиваю первую часть настоящего исследования. Оно было посвящено рассмотрению предыстрии и некоторых ведущих факторов разворачивания конфликта.

Фокус этого конфликта — территория, что бы ни говорили о том, что она есть всего лишь «символ» или носитель иных ценностей — ресурсных (возможности развития) или статусных (самоуважение как импульс развития). Поэтому возможности урегулирования конфликта видятся мне связанными с перспективой изменения подходов, взглядов, стереотипов, касающихся территории. Основа конфликта 1992 года — представления о ПР как исключительной вотчине осетин или ингушей, в равной мере претендующих на роль исключительного коллективного хозяина. Осетинская сторона стремится сохранить свой статус доминирующей группы с опорой на силу власти и административных ограничений, а ингушская — обрести этот статус с опорой на силу «демографической колонизации» и практику «естественного выдавливания» засидевшихся на ингушской земле непрошеных гостей.

Урегулирование территориального спора не будет возможным, пока не возникнут, не окрепнут и не разовьются иные представления, прежде всего представление, что ПР — это уже сложившаяся общая родина обеих групп. Технологии действительного урегулирования, связанные с гражданским миром и справедливым властным представительством, могут опираться только на комплекс территории — общего дома. Различные схемы, формулы урегулирования могут вращаться только вокруг этого радикального сдвига в восприятии ПР. Все «выкладки», которые прямым текстом или подразумеваемым подтекстом, подпитывают традиционные, архаичные взгляды об исключительном историческом праве ингушского народа или о «неуместных претензиях на осетинские земли», — все эти выкладки отдаляют возможность реального урегулирования. Новые «технологии урегулирования» возможны только в результате постепенного отхода обеих элит от традиционного взгляда на территорию как на «этническую собственность». Само урегулирование — функция элит, их способности отходить от традиционных взглядов, обрекающих конфликт на затягивание.

Примечания

1. Данные Временной администрации // Вестник Временной администрации в зоне чрезвычайного положения на части территории Республики Ингушетия и Республики Северная Осетия. № 37. 7 мая 1993 года. С.1. («Временная администрация» — орган федеральной исполнительной власти, созданный после событий осени 1992 года на территории действия режима чрезвычайного положения, т.е. на территории Северной Осетии и Ингушетии. Задачей Временной администрации было «преодоление последствий осетино-ингушского конфликта», но фактически ее деятельность состояла в посредничестве в осетино-ингушских отношениях, служила восстановлению политических, культурных и хозяйственных связей в условиях, когда между сторонами сохранялась жесткая грань «поствоенного» взаимного отчуждения.

2. Северная Осетия: территория 8 тыс. кв.км. Население 633 тыс. чел. (1989 год).

Осетины — народ, принадлежащий к иранской группе индоевропейской языковой семьи. Формально господствующая религия — православное христианство, около 15–20% осетин — мусульмане. Численность в России 402 тыс. чел., на территории бывшего СССР 598 тыс. чел. (1989 год). В пределах Северной Осетии — 335 тыс. чел.

Республика Ингушетия: границы официально не определены, «собственно Ингушетия», то есть без оспариваемых ею территорий Пригородного района Северной Осетии и Сунженского района бывшей Чечено-Ингушской республики (оспаривается между разделившимися Ингушетией и Чечней; 1,2 тыс. кв.км.), составляет около 2,2 тыс. кв.км. Вместе со всеми этими оспариваемыми территориями — 4,4 тыс. кв.км. (Б.Костоев, один из лидеров ингушского национального движения, называет цифру 4,7 тыс. кв.км. См. его речь: О социально-политическом положении ингушского народа // Второй съезд ингушского народа. Грозный, 1990. С. 37).

Население Ингушетии — около 200–230 тыс. чел. (включая Сунженский район). В 1989 году в трех ингушских районах бывшей Чечено-Ингушской АССР население составляло 186 тыс. чел., из них 24,6 тыс. русских.

Ингуши — народ, принадлежащий к нахско-дагестанской (восточнокавказской) группе кавказской языковой семьи. Вероисповедание — ислам суннитского толка. Численность на территории России 215 тыс. чел., на территории бывшего СССР — 237 тыс., в пределах бывшей Чечено-Ингушской республики проживало — 164 тыс. чел.

3. Площадь оспариваемой территории см.: Богатырев Б. Отторгнутые территории // Галгай дош/ Ингушское слово. 1992. № 2. С. 1.

4. Хотя косвенные документальные свидетельства об этнической границе касаются середины XVIIIвека, а прямые — последней четверти этого века, историко-идеологический экскурс идет дальше вглубь истории, как того «требуют национальные интересы». Коротко упомянем историко-идеологическую канву, касающуюся более архаичных сюжетов.

Основным элементом осетинского историко-идеологического восприятия нынешней конфликтной ситуации является то, что Пригородный район, все предгорье и плоскость, примыкащие к Дарьяльскому ущелью, есть территории, освоенные и контролируемые ираноязычными предками осетин аланами по меньшей мере с IV века нашей эры. Более того, вся предкавказская равнина от Лабы до Аргуна являлась территорией Аланского раннефеодального государства (Х–ХП века н.э.). Еще раньше Предкавказье и в значительной мере вся горная полоса Северного Кавказа (а в районе нынешней Осетии и южные склоны Большого Кавказа) контролируются более архаичными волнами ираноязычных кочевников — скифами (VII—IV вв. до н.э.) и сарматами (III–I вв. до н.э.). Скифы и сарматы, образуя с собственно аланами три ираноязычных потока, три пласта, обеспечивших итоговое преобладание индоарийства в этногенезе осетин, позволяют в то же время заявлять о константе иранского присутствия на Кавказе. Одновременно, скифо-сармато-аланская преемственность, сфокусированная на проблеме территорий, нейтрализует в рамках осетинской национальной идеологии какие-либо ингушские претензии на исконные территории.

Исконность ингушских земель (в Пригородном районе, в частности) хотя и датируется начиная с XVI-XVII веков, сильна другим обстоятельством: ингушские поселения XVII века уже есть собственно ингушские (их этнический и даже фамильный характер отражен в их названиях, многие из которых совпадают с ныне существующими фамилиями), в то время как исторические права осетин на «аланское наследие», как наследие их предков, восстанавливаются лишь благодаря научным изысканиям (соответственно в рамках науки и оспариваются). Однако в рамках национальных идеологий все это не существенно: для осетин совершенно достаточно, что «здесь жили аланы», чтобы скептически воспринимать «ингушскую исконность».

Основным элементом ингушского историко-идеологического видения конфликтной ситуации являются помимо отмеченных раньше: а) автохтонность на Кавказе вайнахов (ингушей) и пришлость осетин-иранцев (с сильными мотивами, обозначающими вайнахскую этническую идентичность того кавказского субстрата, который, будучи лингвистически и культурно ассимилирован аланами, «генерировал» после XFV-XV веков осетинский народ; б) аланы занимали главным образом равнины Предкавказья, в то время как нагорная полоса была освоена и контролировалась местным кавказским населением (вплоть до XV века, когда разгромленные Тимуром аланы-осетины окончательно обосновались в горной полосе); в) аланы есть собирательное название союза племен, в том числе племен неиранского происхождения, одно из которых — арги — были предками вайнахов. Эти арги, по мнению ингушских историков-идеологов, и контролировали ныне спорные территории.

5. Российская колонизация зачастую воспринимается и очерчивается на Кавказе как исторический грех России, и вся ее нынешняя региональная политика ожидается в качестве некого «искупления» этого греха или по меньшей мере его компенсации. В силу того, что история осетино-ингушских отношений оформилась в контексте этой колонизации греха, то и морально-историческая подоплека истории самого этого конфликта осетин и ингушей никогда не будет свободна для «российского наблюдателя» от анализа места осетин и ингушей в геополитическом поле России, от его собственного решения некой дилеммы: что именно, «историческая вина и ответственность» (перед колонизуемыми народами) или «исторические интересы государства» (вовлекающие эти народы в историю), должно быть избрано в качестве системы политических и гражданских координат. Системы координат, которая специфическим образом задает «идеологию» самого исследования, его политическую ангажированность и несвободу.

В рамках самой исторической науки одна точка зрения может акцентировать морально-этическую составную горского сопротивления российской колонизации и имперское военное насилие, другая школа, напротив, акцентирует «формационное запаздывание» (архаичность) вольных горских обществ, порождаемую этой социально-структурной архаичностью «набеговую систему» (экспансию горцев) и рассматривает колониальное наступление России на регион в качестве адекватной реакции российской государственности как на свои собственные интересы, так и на набеги горцев. Язык первой школы — «империя», «освободительная война горцев», «демократизм горских обществ» и т.д., язык другой школы — «набеги» (грабежи), «родоплеменное общество», государственно-принудительное умиротворение края через его «присоединение».

Однако вся эта оппозиция коренится на сугубо идеологических основаниях и потому будет неявно присутствовать как «научная проблема» всегда, пока будет существовать политическая проблема навязываемой государственности, с одной стороны, и имитационной государственности, с другой.

6. Эта этнонимическая многозначность, «неоднозначность» всех рубрикаторов горских народов сохранялась более ста лет. См., например: Бларамберг И. Кавказская рукопись. Репринт. Ставрополь, 1992; Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. Ч. 2. М., 1823.

7. См.: Крупное Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971. С. 24–25.

8. Район между реками Гизельдон и Терек, как считают некоторые исследователи, во второй половине 15 века и до 1730–1735 годов населяло вайнахское (ингушское) население. См.: Волкова Н.Г. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII — начале XX века. М, 1974. С. 125, 143.

9. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века. М., 1988. Т. 1. С. 370. 10. «Соотношение» этих двух проявлений — союзничества по отношению к России и беспорядков на Военно-Грузинской дороге в первой трети XIX века см.: Лавров Д. Заметки об Осетии и Осетинах // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 3.

Грабежи на Военно-Грузинской дороге в конце XVIII — начале XIX века — это, вероятно, определенные «продолжения» традиционной практики «взимания налога» за проезд через контролируемые данной этнической группой или каким-либо конкретным владетелем территории. Грабежами эта традиционная практика отчетливо определяется в условиях становящейся государственности. Право на контроль и взимание «пошлины», устойчивость и правила этого контроля, размер пошлины — прерогатива государства, те же, кто посягает на эту прерогативу, становятся «разбойниками». Очевидна синхронность обоих процессов — становления государственного права как элемента социальной реальности в регионе и становления категории «разбойников». Лавров показывает, что «антирусские беспорядки» того времени на Военно-Грузинской дороге не имели самостоятельной политической подоплеки.

11. Русско-осетинские отношения в XVIII веке. Т. 2. Орджоникидзе, 1984.

12. Христианство сохранялось в Осетии в подавленном, «объязычевшемся» виде еще со времен Алании IX—X веков. В последующем оно восстанавливалось здесь в качестве составной части грузинского политического и духовного влияния (XII век). Тогда же христианство силами Грузии распространяется и среди вайнахских (кистинских) обществ.

13. Русско-осетинские отношения. Т.2. С.418. С 1739 года по Белградскому мирному договору Кабарда становится «барьером», нейтральной полосой между Российской и Оттоманской империями. Таким образом, переход зависимых от Кабарды племен под протекцию России опосредовался проблемой присоединения или самостоятельности самой Кабарды и сдерживался вплоть до разрешения этой проблемы в 1772–74 годах.

14. Грабовский Н. Присоединение к России Кабарды и борьба за ее независимость // Сборник сведений о кавказских горцах. Вып. 9. С. 126; Русско-осетинские отношения. Док. 195, 200–201; Волкова Н.Г. Указ. соч. С. 159–160.

15. Русско-осетинские отношения. Док. 190–192, 196, 200–201, 209; Мартиросиан Г.К. История Ингушии. Орджоникидзе, 1933. С. 43–44.

16. По Кучук-Кайнарджийскому миру Россия стала рассматривать Кабарду как присоединенную территорию (а вместе с нею и «зависимые от нее горские племена»). Таким образом, после 1774 года вся предгорная равнина, примыкающая к осетинским и ингушским горам уже считается Россией своей территорией. Симптоматична стилистика обращения к российским властям кабардинских князей, ПРОСЯЩИХ считать пред-осетинскую равнину, находившуюся ранее в их распоряжении, сохраненной в их собственности (Русско-осетинские отношения. С. 318–319).

17. Хотя существуют и свидетельства того, что «Екатерина просила у кабардинцев разрешения провести дорогу через их земли» (см. об этом: Кундухов Мусса. Воспоминания // Дарьял. 1993. № 2. С. 96.)

18. Пограничное джераховское общество, вероятно было осетинским к 1730–40 годам: своего рода последний рубеж осетинской миграции на восток в XVII—XVIII веках. В конце XVIII века вектор общего «осетинского смещения» становится направленным на север (на плоскость) и собственно осетинская этническая «подпитка» этого общества истощается. В то же время это осетинское общество попадает с середины XVIII века в полосу той же миграции на север уже ингушских горских обществ. В силу этого постепенно изменяется этническое «лицо» джераховцев — происходит их ассимиляция ингушами. Таким образом, вплоть до 1830–50 годов джераховцы еще фигурируют в русских источниках как «осетинское общество», но уже с того же самого времени — как ингушское, кистинское, в общем — «чеченское» (вайнахское). Бларам-берг фиксирует джераховцев как осетинское общество (Кавказская рукопись. С. 167–168). Броневский уже в 1823 году пишет о джерахах как кистинском колене (Новейшие географические и исторические известия... С. 159–160). Волкова считает, что «около 1830-х годов джерахи еще отличают себя от соседних ингушей-кистин» (Этнический состав... С. 145).

Этот исторический конструкт осложняет «современную идеологическую ясность», особенно необходимую сторонам в связи с тем, что Пригородный район наполовину представляет собой полосу, осваиваемую в XVIII веке самими джераховцами в их миграции на север по правобережью Терека и отчасти по Камбилеевке. Мне представляется, что более вероятным было преобладание или постепенное возобладание вайнахского (ингушского) элемента в этом перемещении.

Идентичность джераховцев — вполне символический эпизод, показывающий, насколько зыбкой становится сугубо историческая опора современных идеологических «картин мира», с их попыткой наделить исторические сюжеты сегодняшними правовыми последствиями.

19. Этот сюжет очень актуален в связи с историей основания Владикавказа и определения этнического состава района его основания (Дзауджи-Кау, Заур-Юрт). Этнический состав Заурова или персональная этническая принадлежность его основателя Заура (Дзауга) потенцируются как исторические козыри в праве владения Владикавказом. См. подробнее дальше.

20. Здесь можно заметить определенные историко-правовые «следы» общего смещения на восток осетино-ингушского этнического стыка в XVII—XVIII веках.

21. Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 34; Волкова Н.Г. Указ. соч. С. 160–161.

22. И даже позже; кабардинские кабаки просуществовали на равнинах, примыкающих к осетинским горам, вплоть до 1790 года. См.: Березов Б.П. Переселение осетин с гор на плоскость. Орджоникидзе, 1980. С. 27. (Бароквадже еще фигурирует на карте начала XIX века в районе близ нынешнего Дзаури-Кау).

23. Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 35. (по Штедеру).

24. См.: Русско-осетине кие отношения. Т. 2. С. 408. Эпизод нападения в 1784 году ингушской партии на осетин в районе близ нынешнего Алагира. Ингушские идеологи придают этому эпизоду вес факта, подкрепляющего тезис, что ингушские земли в конце XVIII века простирались далеко на запад от Владикавказской крепости «вплоть до стен Алагира».

С другой стороны, вероятно интенсивность набеговой деятельности ингушских партий в конце XVIII-начале XIX века позволила П.Зубову считать, что «ингуши занимали оба берега Терека от Владикавказа до впадения в него реки Пог (Фиагдон)» (См.: Зубов П. Картина кавказского края, принадлежащего России. СПб., 1835).

Идеологическое прочтение этих сюжетов (П. Зубов — один из наиболее упоминаемых в ингушской историографии «свидетелей») состоит в том, что места нападений или действий набеговых партий конструируются как древняя ГРАНИЦА Ингушетии.

25. См., например: Муталиев Т. «Благодаря мужеству и силе нации». Именно такова идеологическая составная описания данного временного лага (мужество!)

26. См. там же, такова реальная историческая фактура, фиксируемая тем же автором.

27. Заурово было основано, по мнению Н.Г. Волковой, между 1730 и 1760 годами. См.: Волкова Н.Г. Указ. соч. С. 161.

28. Ныне на этом месте расположен пос. Южный, пригород Владикавказа, до 1944 года входивший в пределы Чечено-Ингушской АССР.

29. Русско-осетинские отношения в XVIII веке. Орджоникидзе, 1984. Т. 2. С. 392 (Документ 1780 года); Клапрот Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807–1808 году, рус. пер. // Осетины глазами русских и иностранных путешественников XIII—XIX вв. Орджоникидзе, 1967. С. 117 (в нем. оригинале Bd. II. S. 651); Ракович Д.В. Прошлое Владикавказа. Владикавказ, 1911. С. 2–3; Бутков П. Материалы для новейшей истории Кавказа с 1722 по 1803 годы. Ч. 2. С. 165.

30. Штедер Л. Дневник путешествия, предпринятого в 1781 году от пограничной крепости Моздок во внутренний Кавказ. СПб. — Лейпциг. С. 45; Потто В.А. Два века Терского казачества (1577–1801). Т. 2. Владикавказ, 1912. С. 146.

31. Именно начиная с этого времени была широко распространена и канонизирована как официальная историческая версия о том, что основателем Заурова является осетинский переселенец Дзауг Бугулов. См.: Наниев В., Мякинин В. О Дзауге — основателе аула Дзауджикау // Социалистическая Осетия. 22 января 1951 года.

32. Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 45–46.

33. Ракович Д.В. Прошлое Владикавказа. С. 23–24.

34. «Кисты с осетинским коленом тагауров состоят в непримиримой вражде, как люди одного ремесла» — имеются в виду грабежи (Броневский С. Новейшие географические открытия... С. 159). Бларамберг приводит символический эпизод из карательной экспедиции русских войск в Ингушетию (Цори), когда «пленные были отданы их заклятым врагам тагаурцам». См. также: АКАК. Т. 8. С. 678. (об участии осетин из Владикавказского аула в действиях русских против ингушей).

35. Цит. по: Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 45.

36. См. об этом у Д.Лаврова: Заметки об Осетии и Осетинах.

37. Политические трансформации того времени выражаются в том, что принадлежность этих территорий как бы расщепляется между двумя субъектами — государством, укоренившимся здесь (Россией), и феодальным владетелем-кабардинцем, контролировавшим земли с различной степенью успеха и устойчивости. Так, значительные территории на плоскости, о которых идет речь, фигурируют одновременно и как казенные (отторгнутые у владетеля российской военной администрацией) и как еще «малокабардинские» (в данном случае — князей Дударовых). Ср., например, объективно противоречивую квалификацию этих земель в кн.: Березов Б.П. Переселение осетин на плоскость. Орджоникидзе, 1980. С. 73–74, 77.

38. В 1822 году, после военно-карательной экспедиции в Большую Кабарду и начала строительства новой цепи укреплений (по прямой от района Пятигорья через Нальчик на Владикавказ), Ермолов объявил кабардинские земли собственностью правительства. Целями Ермолова на малокабардинской плоскости были строительство укреплений и «прикрытие» их союзными России горскими (в данном случае осетинскими) обществами. См.: АКАК. Т. 6. Ч. 2. С. 685.

39. Березов Б.П. Указ. соч. С. 107.

40. Блиев М.М. О некоторых проблемах присоединения народов Кавказа к России // Северная Осетия. 1992. № 173–174.

41. Мартиросиан Г.К. Указ. соч. С. 59–61.

42. Кокиев Г. Военно-колонизационная политика царизма на Кавказе // Революция и горец. 1929. № 4–5. С. 32.

43. Характеристику общего недовольства горцев и его источников см.: Кундухов Мусса-Паша. Воспоминания.

44. По плану переселения предполагалось всех осетин (15 сел) с левобережной равнины переселить на правый берег. См.: Березов Б.П. Указ. соч. С. 114–115.

45. Ныне район осетинского с. Батакое-Кау. См. подробнее ниже.

46. Как пишет Н.Грабовский, «было признано полезным сгруппировать их в большие селения. Ингуши сначала было отказались и часть их оказала явное сопротивление с оружием в руках, так что необходимо было прибегнуть к военной силе...» (Грабовский Н. Ингуши. Их жизнь и обычаи // Сборник сведений о кавказских горцах. Вып. 9. Тифлис, 1876. С. 34.)

Политика сселения небольших хуторов в крупные аулы, где население легче контролировалось властями, спровоцировала так называемое Назрановское возмущение (См.: Скитский Б.В. Назрановское возмущение 1858 года. Страница из истории ингушского народа. Владикавказ, 1930).

47. Это скучное историко-экономическое объяснение факторов конструирования двух «типов соседства», конечно, гораздо менее экзотично и захватывающе, чем попытки объяснить различия отношений осетины—казаки и ингуши—казаки в «регионально-прикладных интерпретациях» гумилевской теории этногенеза: «комплементарность осетин русским» выстраивается как некий базовый фактор, определяющий все другие собственно социально-экономические и политические реалии.

48. Грабовский Н. Ингуши. С. 14, 29.

49. Ракович Д.В. Прошлое Владикавказа. Владикавказ, 1911. С. 16, 23–24, 35.

50. Там же. С. 17.

51. Березов Б.П. Указ. соч. С. 120.

52. Ингуши претендовали на возвращение им этих земель (ныне район Беслана) в 1842–1843 годах (ЦГИА, ф. 1268, оп. 1, д. 311–8, лл. 4–8). При этом они ссылались на Договор 1810 года. Однако требования были отведены как необоснованные, вероятно, сам пункт Договора, касающийся права пользования землей ингушами «по правую сторону реки Терек», был дезавуирован властями еще в 1830-е годы, когда участок был передан Владикавказскому гарнизону. Нужно сказать, что ингушские требования были отведены после некоторых колебаний, «допуская со временем возможность переселить осетин в Кабардинские горы и наделить назрановцев землями, которые смежны с их владениями» (там же).

53. Березов Б.П. Указ. соч. С. 118.

54. Представляется, что этнический фактор уже во второй половине XIX века определил свою устойчивость, что и обусловило итоговую победу этнического принципа в административно-территориальном делении по крайней мере на Северном Кавказе еще в ДОСОВЕТСКОЕ время (несмотря на утверждение губернского принципа как основы административного деления России до 1917 года). Этнические территории на Северном Кавказе еще до революции были фиксированы административно, как различные горские округа и казачьи отделы Терской области. Эти административно-территориальные единицы и стали после 1921 года предпосылкой национально-территориального самоопределения уже в виде советских автономий.

Очевидно, что там, где этнические общности имеют традиционные, исторически относительно устойчивые и компактные территории, «повсюду прослеживается тенденция совпадения этнической и даже субэтнической границы с государственной и провинциальной, даже в унитарных государствах в административно-территориальном делении преобладает тенденция к его соответствию с этническими территориями» (Арутюнов С.А. Об этнокультурном воспроизводстве в республиках // Советская этнография. 1990. № 5. С. 23.)

55. Административно-территориальное деление Терской области с 1905 года на 4 отдела и 6 округов «вполне соответствует распределению в ней главнейших национальностей коренного населения, то есть казаки занимают все 4 отдела (Пятигорский, Моздокский, Кизлярский и Сунженский), а туземцы — округа: Владикавказский — осетины, Назрановский — ингуши, Нальчикский — кабардинцы и балкары, Грозненский и Веденский — чеченцы, Хасавюртовский — кумыки...» (Терский календарь за 1916 год. Приложение: Статистический ежегодник. Обзор Терской области за 1914 год. Владикавказ, 1916. С. 2).

56. Хутора Годоборшев, Яндиев, Галгай, Цороев и другие ныне часть Пригородного района Северной Осетии.

57. См.: Кавказский запрос в Государственной Думе (Полные речи всех ораторов по официальным стенограммам). Тифлис, 1909. (Речь депутата Гайдарова).

58. История Владикавказа (1781–1990). Сборник документов и материалов. Владикавказ, 1992. С. 286.

59. «Не прошло и 4–5 лет со времени учреждения Общества по восстановлению христианства, как почти вся Осетия покрылась школами, число которых относительно числа населения было бы немалым и для более культурного края» (Лавров Д. Заметки об Осетии и осетинах. С. 311.)

60. Косвенным свидетельством данного факта может быть сравнение двух показателей — общего уровня грамотности данной группы и распространения в ней грамотности на русском языке. Первый столбец — доля грамотных (1897 г.) в процентах от численности этнической группы в пределах Терской и Кубанской областей. Второй столбец — доля грамотных на русском языке (1897 г.) в процентах к общему количеству грамотных в данной этнической группе (См.: Гозулов А. Морфология населения. Ростов-на-Дону 1929. С. 228, 234).

См. также: Терский календарь. Статистический обзор Терской области за 1914 год. С. 103.

61. Оценки хозяйственного положения (уровня развития различных «национальных округов») см.: Бутаев К. Политическое и экономическое положение Горской республики. Вл

• ⇐ Назад
• -3
• -2
• -1
• 0
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 1112