Термином «неуспокоенность» мы переводим англ. слово «generativitv», не считая возможным его прямой перенос в русский язык. 3 страница

Вместе с тем ни одна другая наука не располагает таким богатым фондом сведений и наблюдений, каким являются для психологии памятники письменной культуры: произведения художественной литературы, жизнеописания, доку­менты и т. п.

В них зафиксировано бесконечное многообразие человеческих судеб и реальных психологических проблем — результатов «экспериментов:», которые поставила сама жизнь и которые никогда не могли быть воспроизведены в психологической лаборатории.

Таким образом, каждый начинающий психолог (да и не только начинающий!) должен постоянно помнить об этом золотом фонде психологии и максимально использовать его для расширения своего жизненного опыта.

Подбирая тексты приложения, мы и пытались показать на отдельных приме­рах ту действительность, которая оказывается предметом научного анализа в работах, помещенных в основных разделах хрестоматии.

Наша задача облегчалась отчасти тем, что многие выдающиеся психологи постоянно обращались к примерам из литературы и жизни, чтобы проиллюстри­ровать, а иногда и развить свои теоретические представления. Таким образом, мы смогли воспользоваться ссылками, комментариями, а иногда и развернутым анализом, содержащимся в работах известных психологов (А. Ф. Лазурского, А. Н. Леонтьева, Г. Олпорта и др.). Все тексты снабжены вступительными заметками составителей.

Трудно перечислить все психологические проблемы, к обсуждению которых могут быть привлечены материалы Приложения. Назовем лишь некоторые из них это — проблемы уровня развития личности; свойств и типов личностей; процесса самопознания личности и функций ее высшей инстанции — сознательного Я; кризисов в жизни личности; проявления личности в экстремальных условиях.

Иэлишне говорить, что за пределами Приложения осталось гораздо больше ценных для психолога текстов, чем в него могло попасть. Нам Остается лишь надеяться, что помещенные здесь отрывки помогут чи­тателям в их самостоятельном поиске замечательных образцов проникновения щ. психологию личности, рассеянных в человеческой культуре.

Приложение составлено Ю. Б. Гиппенрейтер; ею же написаны комментарии к текстам.

Статья Г. Олпорта, которой мы открываем Приложение, может рассматри­ваться как своеобразное предисловие к этому разделу.

В своей статье Г. Олпорт поднимает ряд важных, а порой и острых вопросов.

Главный из них — вопрос об отношении психологии (и психологов) к худо жественной литературе. Есть ли чему поучиться психологу у мастеров худо­жественной литературы? Положительно отвечая на этот вопрос, автор пере­числяет «уроки», которые преподносит художественная литература психологии. Они касаются приемов тонкого психологического наблюдения и описания, по­нимания конкретной личности в ее целостности, стойкого интереса к ее индиви­дуальности и т. п. ,

Горьким упреком в адрес некоторых профессиональных психологов звучат слова Олпорта о том, что они «никогда в действительности не видели индиви­дуума» и «надеются, что никогда его и не увидят».

Широкую известность приобрела критика Олпортом бездумного применения математических методов: вместо того чтобы пытаться — как это делают писатели — понять внутреннюю связанность, «логику» характеров, психологи слишком часто ищут «безопасное убежище в чащобах статистической корреляции».

Вместе с тем психология как наука располагает целым рядом преимуществ в исследовании личности. И пусть ее успехи пока не так велики, но зато они более надежны и фундаментальны.

Большое воспитательное значение имеет заключительная рекомендация Олпорта молодым психологам. Он советует: как можно больше читать романов, драм и биографий; ну, а непсихологам — очень не повредит чтение психологиче­ских работ.

Г. Олпорт ЛИЧНОСТЬ: ПРОБЛЕМА НАУКИ ИЛИ ИСКУС­СТВА?¹

' Allport G. Personality: problem of a Science or Art. — In: Selected Papers N. Y., 1959.

Имеются два принципиальных подхода к детальному изучению лич­ности: литературный и психологический.

Ни один из них не «лучше» другого: каждый имеет определенные заслуги и горячих приверженцев. Слишком часто, однако, поклонни­ки одного подхода презрительно относятся к поклонникам другого. Эта статья является попыткой их примирить и таким путем создать научно-гуманистическую систему изучения личности.

Один из наиболее значимых успехов первой части двадцатого столетия состоял в открытии того, что личность является доступным объектом для научного исследования. Это, на мой взгляд, как раз то событие, которое, кроме всех прочих, будет, вероятно, иметь наибольшие последствия для обучения, этики и психического здоровья.

Личность, как бы ее ни понимали, прежде всего реальная, су­ществующая, конкретная часть психической жизни, существующая в формах строго единичных и индивидуальных. На протяжении веков феномен человеческой индивидуальности описывался и изу­чался гуманитарными науками. Наиболее эстетически настроенные философы и наиболее философски настроенные художники всегда делали это своей специфической областью интересов.

Постепенно на сцену вышли психологи. Можно сказать, что они опоздали на две тысячи лет. Со своим скудным оснащением совре­менный психолог выглядит как самонадеянный самозванец. И та­ковым он и является, по мнению многих литераторов. Стефан Цвейг, например, говоря о Прусте, Амилье, Флобере и других ве­ликих мастерах описания характеров, замечает: «Писатели, подоб­ные им,— это гиганты наблюдения и литературы, тогда как в пси­хологии проблема личности разрабатывается маленькими людьми, сущими мухами, которые находят себе защиту в рамках науки и вносят в нее свои мелкие банальности и незначительную ересь».

Это правда, что по сравнению с гигантами литературы психоло­ги, занимающиеся изображением и объяснением личности, выгля­дят как бесплодные и порой, немного глупые. Только педант может предпочесть необработанный набор фактов, который психо­логия предлагает для рассмотрения индивидуальной психической жизни, великолепным и незабываемым портретам, которые создают­ся знаменитыми писателями, драматуйами или биографами. Художники творят; психологи только собирают. В одном случае — единство образов, внутренняя последовательность даже в тончайших деталях. В другом случае — нагромождение плохо согласованных данных.

Один критик ярко представил ситуацию. Стоит психологии, замечает он, коснуться человеческой личности, как она повторяет лишь то, что всегда говорилось литературой, но делает это гораздо менее искусно.

Является ли это нелестное суждение целиком правильным, мы вскоре увидим. В данный момент оно помогает, по крайней мере, обратить внимание на тот значительный факт, что литература и психология являются в некотором смысле конкурентами; они яв­ляются двумя методами, имеющими дело с личностью. Метод лите­ратуры — это метод искусства; метод психологии — это метод науки. Наш вопрос в том, какой подход наиболее адекватен для изучения личности.

Становление литературы происходило веками, она развивалась гениями высшего порядка. Психология молода, и она развивается пока лишь немногими (если они вообще есть) гениями описания и объяснения человеческой личности. Так как психология молода, ей следовало бы поучиться немного у литературы.

Чтобы показать, что может быть ей здесь полезным, приведу конкретный пример. Я выбрал его из древних времен с тем, чтобы ясно показать зрелость и законченность литературной мудрости. Двадцать три столетия назад Феофраст, ученик и преемник Аристо­теля в афинском лицее, написал много коротких характеристик своих афинских знакомых. Сохранилось тридцать из его описаний.

Описание, которое я выбираю,. называется «Трус». Заметьте его непривязанность ко времени. Сегодняшний трус в своей сущно­сти тот же, что и трус античности. Отметьте также замечательную простоту и краткость портрета. Ни одного лишнего слова. Это по­хоже на сонет в прозе. Нельзя ни добавить, ни отнять ни одно пред­ложение без того, чтобы он стал хуже.

Трусость — это некая душевная слабость, выражающаяся в неспособности противостоять страху, а трус вот какой человек. В море он принимает утесы за пиратские корабли. А едва начина­ют подыматься волны, спрашивает, нет ли среди плывущих непо­священного в мистерии. И, подымая затем голову к кормчему, вы­спрашивает у того, держит ли он правильный курс в открытом море и что думает о погоде, а своему соседу говорит, что видел зло­вещий сон. Затем снимает свой хитон, отдает рабу и умоляет вы­садить его на берег. А на войне, когда отряд, в котором он находится, вступает в бой, он призывает земляков остановиться рядом с ним и прежде всего оглядеться; трудно, говорит он, распо­знать и отличить своих от врагов. Слыша боевые крики и видя, как падают люди, он говорит стоящим возле воинам, что в спешке забыл захватить свой меч, и бежит к палатке; затем посылает раба с приказанием разузнать, где неприятель. В палатке он прячет меч под подушку и потом долго мешкает, как бы разыскивая его. Если увидит, что несут раненым одного из друзей, то, подбежав, ободряет, подхватывает и помогает нести. Затем начинает ухажи­вать за раненым; обмывает рану губкой и, сидя у изголовья, отго­няет мух от раны — словом, делает все, лишь бы не сражаться с врагами. А когда труба затрубит сигнал к бою, то, сидя в палатке, бормочет: «Чтобы тебя черти побрали! Не даешь человеку заснуть, только и знаешь трубить». И весь в крови от чужой раны, он выбе­гает навстречу воинам, возвращающимся с поля боя, распространя­ется о том, что он с опасностью для жизни спас одного из друзей. Потом приводит земляков и граждан своей филы поглядеть на раненого и при этом каждому рассказывает, что сам своими руками принес его в палатку².

Есть одна черта в этом классическом описании, на которую я особенно хочу обратить внимание. Заметьте, что Феофраст избрал для своего описания две ситуации. В одной трус путешествует, в другой — против воли участвует в сражении. В первой ситуации описывается семь типичных эпизодов: иллюзия труса, когда он все ск"алы принимает за пиратские корабли, его суеверный страх, как бы кто-нибудь из пассажиров не!принес несчастья кораблю из-за неаккуратного исполнения религиозных обрядов, его стремление оказаться по крайней мере на середине пути этого опасного путе­шествия, его обращение к мнению специалистов относительно по­годы, его страх по поводу собственных снов, его приготовления к беспрепятственному плаванию и, наконец, эмоциональный страх, проявившийся в мольбе о том, чтобы его спустили на берег. Еще более тонки семь эпизодов предательства в течение битвы. Итак, всего описывается четырнадцать ситуаций; все они для труса равно­ценны: какому бы воздействию он ни подвергался — возникает одно и то же доминирующее состояние духа. Его отдельные действия сами по себе отличны друг от друга, но все они схожи в том, что являются проявлением одного и того же главного свойства — трусости.

Короче говоря, Феофраст более двух тысяч лет назад использо­вал метод, который психологами найден только сейчас: метод выяв­ления — с помощью соответствующих воздействий и соответствую­щих ответов — главных черт характера.

Вообще говоря, почти все литературные описания характеров (письменный ли это скетч, как в случае Феофраста, или фантастика, драма или биография) исходят из психологического допущения о том, что каждый характер имеет определенные черты, присущие именно ему, и что эти черты могут быть показаны через описание характерных эпизодов жизни. ² Феофраст. Характеры. Л., 1974.

В литературе личность никогда не описывается так, как это бывает порой в психологии, а именно с помощью последовательных, не связанных между собой особенных действий. Личность — это не водная лыжа, мчащаяся в разных направлениях по поверхности водоема, с ее неожиданными откло­нениями, не имеющими между собой внутренней связи. Хороший писатель никогда не допустит ошибки смешения личности человека с «личностью» водной лыжи. Психология часто делает это.

Итак, первый урок, который психология должна получить у литературы, это кое-что о природе существенных, устойчивых свойств, из которых состоит личность. Это проблема черт личности; вообще говоря, я придерживаюсь мнения, что эта проблема трактовалась более последовательно в литературе, чем в психологии. Если говорить конкретнее, мне кажется, что концеп­ция соответствующего воздействия и соответствующего ответа, столь ясно представленная в античных скетчах Феофраста, может послужить прекрасным руководством для научного исследования личности, где закономерности могут быть определены с большей точностью и большей надежностью, чем это делается в литературе. Используя возможности лаборатории и контролируемого внешнего наблюдения, психология сможет гораздо точнее, чем литература, установить для каждого индивидуума четкий набор различных жиз­ненных ситуаций, которые для него эквивалентны, а также четкий набор ответов, имеющих одинаковое значение.

Следующий важный урок из литературы касается внутреннего содержания ее произведений. Никто никогда не требовал от авторов доказательства того, что характеры Гамлета, Дон-Кихота, Анны Карениной истинны и достоверны. Великие описания характеров в силу своего величия доказывают свою истинность. Они умеют внушать доверие; они даже необходимы. Каждое действие каким-то тончайшим путем кажется и отражением и завершением одного, хорошо вылепленного характера. Эта внутренняя логика поведения определяется теперь как самоконфронтация: один элемент поведения поддерживает другой, так что целое может быть понято как последовательно связанное единство. Самоконфронтация — это только метод придания законной силы, применяемый в работах писателей (исключая, возможно, работы биографов, у которых действительно имеются определенные нужды во внешней надежно­сти утверждения). Но метод самоконфронтации едва начинает применяться в психологии.

Однажды, комментируя описание характера, сделанное Тэккереем, Г. Честертон заметил: «Она выпивала, но Тэккерей не знал об этом». Колкость Честертона связана с требованием, чтобы все хорошие характеры обладали внутренней последовательностью. Если дается один набор фактов о личности, то должны последовать другие соответствующие факты. Описывающий должен точно знать, какие наиболее глубокие мотивационные черты имели место в данном случае. Для этой наиболее центральной и, следовательно, наиболее объединяющей сердцевины любой личности Вертгаймер предложил понятие основы, или корня, из которого произрастают все стебли. Он проиллюстрировал это понятие случаем со школьни­цей, которая была рьяной ученицей и в то же время увлекалась косметикой. С первого взгляда здесь определенно не видно никакой систематической связи. Кажется, что сталкиваются две противо­речивые линии поведения. Но кажущееся противоречие разрешается в данном случае путем выявления скрытого основного корня: ока­залось, что школьница глубоко восхищалась (психоаналитик может сказать «была фиксирована на») одной учительницей, которая в добавление к тому, что была учительницей, обладала еще яркой внешностью. Школьница просто хотела быть похожей на нее.

Конечно, не всегда проблема так проста. Не все личности имеют базисную целостность. Конфликт, способность к изменению, даже распад личности — обычные явления. Во многих произве­дениях художественной литературы мы видим преувеличение по­стоянства, согласованности личности — скорее карикатуры, чем характерные образы. Сверхупрощение встречается в драме, фантастике и биографических описаниях. Конфронтации кажутся приходящими слишком легко. Описание характеров Диккенсом — хороший пример сверхупрощения. У них никогда не бывает внутрен­них конфликтов, они всегда остаются тем, что они есть. Они обыч­но противостоят враждебным силам среды, но сами по себе совер­шенно постоянны и цельны.

Но если литература часто ошибается из-за своего особого преувеличения единства личности, то психология из-за отсутствия интереса и ограниченности методик в общем терпит неудачу в рас­крытии или исследовании той целостности и последовательности характеров, которые в действительности существуют.

Величайший недостаток психолога в настоящее время — это его неспособность доказать истинность того, что он знает. Не хуже художника литературы он знает, что личность — сложная, хорошо скомпонованная и более или менее устойчивая психическая структу­ра, но он не может это доказать. Он не использует, в отличие от писателей, очевидный метод самоконфронтации фактов. Вместо то­го чтобы стремиться превзойти писателей в этом деле, он обычно находит безопасное убежище в чащобах статистической корреляции.

Один психолог, намереваясь исследовать мужественность своих испытуемых, скоррелировал для всей популяции ширину бедер и плеч со спортивными интересами; другой, отыскивая основу интел­лекта, тщательно сопоставлял уровень интеллекта в детстве с окостенением запястных костей; третий сопоставлял вес тела с хорошим нравом или склонностью к руководству. Исследования, подобные этим, хотя относятся к психологии личности, тем не ме­нее целиком переходят на подличностный уровень. Увлечение микроскопом и математикой ведет исследователя к избеганию слож­ности, стандартным формам поведения измышления, даже если вся сложность состоит в признании того, что личность вообще существует. Будучи запуганы инструментами естественных наук, многие психологи отвергают более тонкий регистрирующий инструмент, специально предназначенный для сопоставления и правильной группировки фактов, — свой собственный разум.

Итак, психология нуждается в методиках самоконфронтации — методиках, посредством которых может быть определено внутреннее единство личности.

Следующий важный урок для психологов, который они должны извлечь из литературы,— как сохранить непрерывный интерес к данной индивидуальности на длительный период времени. Один известный английский антрополог сказал, что хотя он пишет о дикарях, он никогда их не видел. Он идет в атаку и добавляет: «И я уповаю на бога, что никогда их и не увижу». Огромное ко­личество психологов в качестве профессионалов никогда в действи­тельности не видели индивидуума; и многие из них, я должен с сожалением признать, надеются, что никогда его и не увидят. Сле­дуя более старым наукам, они считают, что индивидуальность при исследовании должна быть вынесена за скобки. Наука, утверждают они, имеет дело только с общими законами. Индивидуальность — это помеха. Необходима универсальность.

Эта традиция привела к созданию огромной, неясной психоло­гической абстракции, называемой «обобщенно-зрелая-человеческая психика». Человеческая психика, конечно, не такова, она существует только в конкретной, очень личностной форме. Это не обобщенная психика. Абстракция, которую совершает психолог в измерении и объяснении несуществующей «психики-в-общем»,— это абстрак­ция, которую никогда не совершают литераторы. Писатели прекрас­но знают, что психика существует только в единичных и особенных формах.

Здесь мы, конечно, сталкиваемся с основным разногласием между наукой и искусством. Наука всегда имеет дело с общим, искусство — всегда с особенным, единичным. Но если это разделение верно, то как же нам быть с личностью? Личность никогда не «общее», она всегда «единичное». Должна ли она в таком случае быть отдана целиком искусству? Что же, психология ничего не может с ней поделать? Я уверен, что очень немногие психологи примут это решение. Однако, мне кажется, что дилемма непреклонна. Или мы должны отказаться от индивидуума, или мы должны учиться у литературы подробно, глубже останавливаться на нем, мофициро-вать настолько, насколько это будет нужно, нашу концепцию объема науки таким образом, чтобы предоставлять место единичному слу­чаю более гостеприимно, чем раньше.

Вы могли заметить, что психологи, которых вы знаете, несмотря на их профессию, не лучше других разбираются в людях. Они и не особенно проницательны, и не всегда способны дать консульта­цию по проблемам личности. Это наблюдение, если вы его сделали, безусловно, правильно. Я пойду дальше и скажу, что вследствие сво­их привычек к чрезмерной абстракции и обобщению многие психологи в действительности стоят ниже других людей в понимании единичных жизней.

Когда я говорю, что в интересах правильной науки о личности психологи должны учиться подробно, глубже останавливаться на единичном случае, может показаться, что я вторгаюсь в область биографических описаний, ясная цель которых состоит в исчерпы­вающем, подробном описании одной жизни.

В Англии биографические описания начались как описания жития святых и как рассказы о легендарных подвигах. Англий­ская биография пережила периоды взлетов и падений. Некоторые биографин так же плоски и безжизненны, как хвалебная надпись на могильном камне; другие сентиментальны и фальшивы.

Однако биография во все большей степени становится строгой, объективной и даже бессердечной. Для этого направления психо­логия, без сомнения, была более важна. Биографии все больше и больше походят на научные анатомирования, совершаемые скорее с целью понимания, чем для воодушевления и шумных возгласов. Теперь есть психологическая и психоаналитическая биографии и даже медицинские и эндокринологические биографии.

Психологическая наука оказала свое влияние и на автобиогра­фию. Было много попыток объективного самоописания и само­объяснения.

Я упомянул три урока, которые психолог может почерпнуть из литературы для улучшения своей работы. Первый урок — это кон­цепция относительно природы черт, которая широко встречается в литературе. Второй урок касается метода самоконфронтации, ко­торый хорошая литература всегда использует, а психология почти всегда избегает. Третий урок призывает к более длительному инте­ресу к одной личности в течение большего периода времени.

Представляя эти три преимущества литературного метода, я мало сказал об отличительных достоинствах психологии. В заклю­чение я должен добавить хотя бы несколько слов, чтобы похвалить мою профессию. Иначе вы можете сделать вывод, что я хочу и даже страстно желаю совсем отбросить психологию ради экземпляра «Мадам Бовари» и свободного входа в Athenaum³.

У психологии имеется целый ряд потенциальных преимуществ по сравнению с литературой. Она имеет строгий характер, который компенсирует субъективный догматизм, присущий художественным описаниям. Иногда литература идет на самоконфронтацию фактов слишком легко. Например, в нашем сравнительном изучении биогра­фий одного и того же лица было найдено, что каждая версия его жизни казалась достаточно правдоподобной, но только небольшой процент событий и истолкований, данных в одной биографии, мог быть найден в других. Никто не может знать, какой портрет, если он вообще был, является истинным. ³Название литературного клуба в Лондоне (Прим. пер).