А) Монографии, учебники, статьи, рецензии 8 страница
Реализовав в своем сознании почти одновременно с началом китайских штудий необходимость для китаиста действительного знания японского языка, Юлиан Константинович сумел так овладеть им, что не только нужная ему как китаисту литература на японском языке стала для него открытой, но и краткая, к сожалению, его поездка 1928 г. в Японию не была никоим образом сокращена еще технической «практической подготовкой». Кроме того, когда в 1934 г. понадобились экстренные часы преподавателя японского языка, Юлиан Константинович сумел эту должность занять с честью и был неоднократно премирован за достижение наилучших результатов.
В университетской же аудитории сложились и основные синологические интересы Юлиана Константиновича: философские писатели древнего и средневекового Китая, особенно даосские и буддийские, к изучению которых он приступил расширенным порядком, привлекая к своим штудиям всю японскую даологическую и буддологическую литературу. Уже первые его доклады в университетских кружках свидетельствовали о большой инвенции, ярко отделенной от пассивной учебы и старающейся обособить научный поиск и искать только новых путей. В результате этих стремлений появилась его работа об одной интереснейшей фигуре «Даоса в буддизме» (1927), раскрытой им, несмотря на очень трудную, почти криптологическую оболочку языка материалов. Таких проникновенных работ до этой в русской синологии не было.
Точно так же в его следующих за этой работой «Основных проблемах в истории текста «Ле-цзы»» (1928) сделан новый этюд в европейской даологии, выгодно выделяющийся из господствующего иногда любительства, излагающего известное.
Наконец, эти же еще студенческие его этюды созрели к 1934 г. до вполне самостоятельного критического исследования, изложенного им на китайском языке, овладение которым точно так же далось ему вне специальной тренировки: «Ду Гуан-тин дуйюй даоцзяо сянчжэн чжи цзяньцзе».
И в этой работе Юлиан Константинович отклоняется от обычных даологических повторений, давая выход в свет даосскому средневековью, вносящему в ранний загадочный период даосизма живость и ясность, тем более что, вводя в даологические операции нового писателя, Юлиан Константинович тем самым сильно расширяет обычные, всем наскучившие схемы учебников и учебных антологий: даосизм становится как предмет во всей широте.
Само собой разумеется, что классики даосизма Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы имеются у Юлиана Константиновича уже в том виде, который вызывает появление в свет детального обследования их и сложного перевода. Однако постоянно устремленный мыслью в истоки китайской автохтонной философии и вообще не имеющий привычки останавливаться перед трудными проблемами, Юлиан Константинович не мог обойти главного камня преткновения всех китаистов всех времен и наций, начиная с китайцев и японцев и кончая американцами, именно так называемой (условно) «Книги перемен» («И цзин»), оккультной по форме и философской по содержанию, которая привлекла и привлекает самые трезвые умы своею неразгаданной системой. Как бы ни относиться к такому превышению силы не только отдельного исследователя, но и целых рядов их сменяющихся поколений, несомненно одно минимальное условие успеха научного исследования этой книги, а именно — история китайской мысли, упорно и беспрерывно вращающейся на «И цзине», как на стержне, и отмечавшей все свои этапы на новом и новом его понимании. Ю.К. Щуцкий, работая над проблемой «И цзина», как никто из доселе известных некитайских исследователей, также более всех нас квалифицирован для этой работы как, во-первых, приобретший большую устойчивость в основах древней философии, во-вторых, прочитавший огромную литературу об «И цзине» на всех языках, в том числе и главным образом на китайском и японском, и овладевший системой книги (хотя бы и индивидуально, ибо других пониманий до сих пор не было) и, наконец, как я уже указывал, как обладающий ощущением целого, хотя бы интуитивным, но, несомненно, путеводным, ярким и, конечно, без всякой упрощенности и нарочитой схематизации.
Однако, поскольку философская система «Книги перемен» дает, как было уже сказано, в каждом новом понимании исключительно индивидуальный уклон и едва ли не индивидуальную систему, постольку задача Юлиана Константиновича являлась в данном отношении и привлекательною как философское творчество, и прекарной[169]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s как научная проблема. Поэтому он совершенно правильно избрал в качестве основной своей установки установку исследования филологического, которое своею объективностью принесет науке больше, чем очередной философский взлет.
С этой целью им поставлены и ныне решены (ибо речь идет об уже готовой к печати книге) следующие, доселе неизвестные науке проблемы «И цзина»:
а) проблема монолитности текста современной «Книги перемен»,
б) проблема дифференциации «Книги перемен» по содержанию,
в) то же по технике мышления,
г) то же по технике языка,
д) проблема диалекта основного текста «Книги перемен» и его отношения к другим, уже изученным диалектам древнего китайского языка,
е) проблема хронологической координации составных частей «Книги перемен»,
ж) проблема отражения социального строя в основном тексте и связанного с ним определения приблизительной даты основного текста «Книги перемен»,
з) проблема истории изучения «Книги перемен» в комментаторских школах и дифференциации этих школ,
и) проблема отправных точек комментаторских школ в различных частях «Книги перемен»,
к) проблема влияния «Книги перемен» на китайскую философию — как конфуцианскую, так и даосскую и буддийскую,
л) проблема современной роли «Книги перемен» в Китае и Японии,
м) проблема перевода «Книги перемен» — филологически точного и интерпретирующего, а в связи с этим и
н) проблема оборудования синологической лаборатории, необходимой для этих переводов (сюда же относится оценка маньчжурских и японских переводов «Книги перемен»).
Дав решение всех этих проблем, которое является первым не только в русской, но и в других специальных литературах, Юлиан Константинович с особой тщательностью, доходящею вплоть до каллиграфической и безупречной переписки начисто, закончил свой двойной перевод. Задача была из всех существующих синологических самая трудная, ибо при наличии обычных переводов, дающих безумный набор слов или нудную бессмыслицу, отойти от таких пародий на оригинал к его достойному представлению может только переводчик, владеющий целостной системой и пропорциональными формами ее выражения, каковым, несомненно, является Юлиан Константинович.
Ныне, с окончанием работы, можно считать, что советская синология обогащается впервые за все время существования Советской Республики крупнейшим вкладом в человеческое знание, проникающее в истоки мысли Востока без всякого, как велось до сих пор, ее отчуждения от мысли Запада.
Как профессор, Юлиан Константинович со свойственной ему научной оригинальностью и предприимчивостью не мог пройти мимо трудной проблемы преподавания китайского языка, которая, как известно, допускает слишком много решений, чтобы считаться вообще решенной. Им составлен (вместе с Б.А.Васильевым) наиболее из всех оригинальный учебник китайского языка с самыми новыми и рациональными установками, которые уже дали весьма ощутимые результаты в преподавании.
Точно так же не осталось вне его инициативы и творчества его разнообразное знание языков: японского, маньчжурского, корейского, сиамского, кантонского китайского, бирманского, бенгали, хиндустани, арабского, древнееврейского. Из них наилучше обработан «Строй аннамского языка» (сдан в печать), приведший к появлению также «Учебника аннамского языка», который, несомненно, является не только первым вообще подобным учебником на русском языке, но и первым по типу и насыщенности среди других иноязычных, тем более что учебник этот представляет собой демонстрацию нового учения Н.Я.Марра о языке, которое, будучи вполне усвоено Юлианом Константиновичем, еще в 1932 г. вызвало появление совершенно нового для китаистики его труда — «Следы стадиальности в китайской иероглифике», где в эту темную область вносится ряд освещающих ее мыслей, которые, во всяком случае, поставлены в научную очередь.
Принимая все вышеизложенное во внимание и считая, что соединение в одном лице интенсивно углубленного и экстенсивно многоязычного китаиста является чрезвычайно редким и в нашей практике не встречавшимся, что Юлиан Константинович, воспитавший уже ряд поколений, выходящих из его школы с самыми серьезными знаниями и запросами к науке (один из них уже получил ученую степень кандидата восточных языков), несомненно, как источник знания имеет законный и признанный приоритет и, наконец, что законченная им в рукописи книга не нуждается в публичной защите как диссертация, поскольку оппонентов, располагающих более совершенным знанием в этой области, а потому и единственных, имеющих право критики, в настоящий момент у нас не имеется, я полагаю, что было бы только справедливо увенчать научную деятельность и научные труды профессора Юлиана Константиновичи Щуцкого присуждением ему ученой степени доктора востоковедных наук honoris causa.
В.М. Алексеев
ПРИМЕЧАНИЯ
БИБЛИОГРАФИЯ РАБОТ Ю.К. ЩУЦКОГО
ПРОИЗВЕДЕНИЯ Ю.К. ЩУЦКОГО
а) Монографии, учебники, статьи, рецензии
1. Даос в буддизме. — Записки Коллегии востоковедов. Т.1. Л., 1927, с. 235-250.
2. Основные проблемы в истории текста «Ле-цзы». — Записки Коллегии востоковедов. Т.3. вып. 1. Л., 1928, с. 279-288.
3. Отчет научного сотрудника Азиатского музея Ю.К. Щуцкого о поездке в Японию. — Известия АН СССР. Серия: Отделение гуманитарных наук. №8-10. Л., 1928, с. 568-570.
4. Следы стадиальности в китайской иероглифике. — Яфетический сборник. VII. Л., 1932, с. 81-97.
5. Комиссия по латинизации китайской письменности: акад. В.М. Алексеев, Б.А.Васильев, А.А.Драгунов, А.Г.Шпринцин, Ю.К. Щуцкий. К вопросу о латинизации китайской письменности. — Записки Института востоковедения АН СССР. Т.1. Л., 1932, с. 35-54.
6. Чу Цзы-ци (Щуцкий Ю.К.). Ду Гуан-тин дуйюй даоцзяо сянчжэн чжи цзяньцзе (De symbolismo Taoistico ab auctore Tu Kuang-t'ing exposito). — Тоёгаку сорон (Philologia Orientalis). [Осака], 1934, Т.1, с. 175-184.
7. Учебник аннамского языка. Л., 1934. — 114, [32], 2 с: литогр.
8. Учебник китайского языка. (Байхуа). Л., 1934; 2-е изд. — 1935. — 285, XII, 11 с — В соавт. с Б.А.Васильевым.
9. [Рец. на:] R.Chauvelot. En Indochine. Aquarelles de Marius Hubert-Robert. Ouvrage orné de 218 héliogravures. Grenoble, 1931, 160 с — Библиография Востока. Вып. 2-4. (1933). Л., 1934, с. 150-151.
10. [Рец. на:] Belpaire В. Le Taoïsm et Li T'ai Po. — Mélanges chinois et bouddhique. Bruxelles, 1932, vol.1, с 1-14. — Библиография Востока. Вып. 7. (1934). М.-Л., 1935, с. 137-140.
11. [Вступительная статья к «Стихам о жене Цзяо Чжун-цина»]. — Восток. Сб. 1. М.-Л., 1935, с. 33-39.
12. Из литературы китайских эссеистов. — Восток. Сб. 1. М.-Л., 1935, с. 201-202.
13. Хрестоматия старокитайского языка для студентов-японистов. Л., 1936. — 4, 17, 38, 1, 11, XIII с: литогр.
14. Строй аннамского языка. Л., 1936. — 47 с.
15. Строй китайского языка. Л., 1936. — 35 с. — В соавт. с Б.А.Васильевым.
16. Китайская классическая «Книга перемен». Опыт филологического исследования и перевода. Тезисы диссертации. [Л.], 1937. — 8 с.
17. Китайская классическая «Книга перемен». М., 1960. — 424 с.
18. Schutskii J. Researches on the I Ching. Tr. by W.L.Mac-Donald and Tsuyoshi Hasegawa with H.Wilhelm. Introduction by G.W.Swanson. Princeton, N.J., 1979; L., 1980. — XVI, 254 p.
19. Жизнеописание. — Проблемы Дальнего Востока. М., 1989, №4, с. 148-155.
20. Современная роль «Книги перемен» в Китае и Японии. — Проблемы Дальнего Востока. М., 1990, №4, с. 157-159.
Б) Переводы
21. Из китайских лириков [10 стихотворений: Ван Цзи, Сун Чжи-вэнь, Мэн Хао-жань, Лю Цзун-юань, Ван Вэй, Цянь Ци, Мэн Цзяо, Ли Бо, Пэй Ду, Юань Чжэнь]. Вступит, ст. В.М. Алексеева. — Восток. Кн.1. М. — Пб., 1922, с. 39-49.
22. Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р.Хр. Редакция, вводные обобщения и предисл. В.М. Алексеева. М. — Пб., 1923. — 144 с.
23. Вэй Юн. Ночую в горах Ши-и; Мэн Хао-жань. Весеннее утро. — Литературные среды (прилож. к «Красной газете»). 1927, №12, с. 5.
24. Ли Бо. Тоска у яшмовых ступеней, Весенней ночью в г. Лояне слышу свирель; Бо Цзюй-и. Лютня (отрывок); Ван Вэй. Горный хребет, где рубят бамбук, Поднялся в храм «Исполненный прозрения»; Ван Чан-лин. В «Ненюфаровом доме» провожаю Синь Цзяня; Пэй Ди. За плетнем из магнолий; Цянь Ци. По Цзяну. — На рубеже Востока. 1929, №3, с. 60-64.
25. Кано Н. О фрагменте старой рукописи «Литературного изборника», хранящегося в Азиатском музее Академии наук. — Известия АН СССР. Серия: Отделение гуманитарных наук. Л., 1930, №2, с. 135-144.
26. Стихи о жене Цзяо Чжун-цина (Китайская поэма III века); Из китайской эссеистической литературы (Тао Юань-мин. Персиковый источник; Чжоу Лянь-си. Люблю лотос; Су Дун-по. «Красная стена»). — Восток. Сб.1. М.-Л., 1935, с. 40-50, 203-208.
27. [Неизвестный автор.] Стихи о жене Цзяо Чжун-цина; Ван Вэй. Провожаю Юаня Второго, назначаемого в Аньси. — Антология китайской поэзии. Т.1, 2. М., 1957, с. 259-270, 62.
28. Павлины летят (Стихи о жене Цзяо Чжун-цина); Тао Юань-мин. Персиковый источник; Ван Вэй [10 стихотворений]; Мэн Хао-жань [2 стихотворения]; Лю Цзун-юань [3 стихотворения]; Бо Цзюй-и. Лютня; Юань Чжэнь. Услыхал, что Бо Лэ-тянь смещен в Цзиньчжоуские конюшни; Су Дун-no. Красные стены. — Китайская литература. Хрестоматия. Т.1. М., 1959.
29. Канон перемен. — Проблемы Дальнего Востока. М., 1990, №4, с. 144-157; то же. — Наука и религия. М., 1991, №2, с. 38-41, №3, с. 18-19, №4, с. 26-28.
В) Рукописи
30. Размышление о китайской поэзии. Приложение: заметки В.М. Алексеева. 16-19 марта 1922. — Ленинградское отделение Архива АН СССР (ЛОААН). Ф. 820, оп. 4, ед. хр. №154. — 37 л.
31. Исповедание Дао у Гэ Хуна. 31 мая 1923. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 4, ед. хр. №155. — 51 л.
32. Дао и Дэ в книгах Лао-цзы и Чжуан-цзы. 20-е гг. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 4, ед. хр. №159. — 6 л.
33. Введение в даологию. Танская поэзия. Программа курсов лекций. 1924. — ЛОААН. Ф 820, оп. 4, ед. хр. №156 — 2 л.
34. Переводы с китайского: «Ши цзин», Ло Бинь-ван и др., каллиграфические упражнения. 1919-1928. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 4, ед. хр. №53. — 75 л.
35. Автохарактеристика. 1929. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 2, ед. хр. №164, л. 197-198.
36. [Рец. на:] Ferguson J.C. Outlines of Chinese Art. — Архив АН СССР. Ф. 208, оп. 4, ед. хр. №103-83. — 7 л.
37. О применении стенографии к китайскому латинизированному языку. Май 1932. — Архив востоковедов ИВ АН СССР. Разр. 1, оп. 1, ед. хр. №165. — 12 л.
38. Система «Книги перемен». Тезисы доклада. 19 ноября 1933. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 4, ед. хр. №160. — 5 л.
39. Автобиография (Жизнеописание). 25 января 1935. — ЛОААН. Ф. 820, оп., ед. хр. №161. — 8 л.
40. Записка о работе ««Книга перемен» — исследование и перевод». 28 января 1935. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 4, ед. хр. №162. — 10 л.
41. Китайская классическая «Книга перемен». Исследование, перевод текста и приложения. Осака — Ленинград, 1928-1935. — Архив востоковедов ИВ АН СССР. Разр. 1, оп. 1, ед. хр. №166 (1, 2, 3, 4, 5). — 813 л.
Г) Письма
42. В.М. Алексееву. 24 августа 1923. 20 марта (?) 1927. 18 августа 1927. 23 марта 1929. И др. — ЛОААН. Ф. 820, оп. 3, ед. хр. №908.
43. В.Л.Котвичу [1872-1944]. 25 мая 1925. 22 ноября 1926. 25 мая 1927. — ЛОААН. Ф. 761, оп. 33, ед. хр. №33.
44. С.Ф.Ольденбургу [1863-1934]. 1928. — ЛОААН. Ф. 208, оп. 3, ед. хр. №686.
45. С.Ф.Ольденбургу. 7 мая 1928. — Архив АН СССР. Ф. 208, оп. 3, ед. хр. №3.
46. Ф.А.Розенбергу [1867-1934]. 2 мая 1928. — ЛОААН. Ф. 850, оп. 3, ед. хр. №128.
2) ЛИТЕРАТУРА О Ю.К. ЩУЦКОМ
И ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
1. Азиатский музей — Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР. М., 1972, с. 594 (имен. указ.).
2. Алексеев В.М. Записка о научных трудах и научной деятельности профессора-китаеведа Юлиана Константиновича Щуцкого. Приложения 1-7: Замечания на перевод Ю.К. Щуцкого «Бао-пу-цзы». В научно-исследовательский институт им. А.Н.Веселовского. Письмо Н.Я.Марру. Докладная записка о научном сотруднике II разряда Ю.К. Щуцком на предмет выдачи ему авторитетной научной квалификации. Приписка к заявлению Ю.К. Щуцкого о командировке его в Китай и Японию за книгами для Азиатского музея. Директору Азиатского музея АН СССР заявление старшего научного хранителя Азиатского музея В.М. Алексеева. Записка о Ю.К. Щуцком. — Алексеев В.М. Наука о Востоке. М., 1982, с. 89-97.
3. Алексеев В.М. Замечания на книгу-диссертацию Ю.К. Щуцкого «Китайская классическая «Книга перемен»». — Алексеев В.М. Наука о Востоке. М., 1982, с. 371-388.
4. Баньковская М.В. Малак — литературные вечера востоковедов. 20-е годы. — Традиционная культура Китая. М., 1983, с. 119-126.
5. Бик Е.П. [Рец. на:] Восток. Кн.1. — Красная новь. 1922, №6 (10), с. 352-353.
6. Буров В.Г. Изучение китайской философии в СССР. — Великий Октябрь и развитие советского китаеведения. М., 1968, с. 99-110.
7. Быков Ф.С. [Рец. на:] Щуцкий Ю.К. Китайская классическая «Книга перемен». — Народы Азии и Африки. 1963, №1, с. 213-216.
8. Быков Ф.С. Зарождение общественно-политической и философской мысли в Китае. М., 1966, с. 38-42.
9. Грякалова Н.Ю. [Вступительная статья к подборке стихотворений Е.И.Васильевой, посвященных Ю.К. Щуцкому]. — Русская литература. Л., 1988, №4, с. 201-204.
10. Гудзий И.К. [Рец. на:] Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р.Хр. — Новый Восток. М., 1923, №4, с. 470.
11. История философии в СССР. Т.5. Кн.2. М., 1988, с. 181.
12. Кобзев А.И. Победа синих чертей (о Ю.К. Щуцком). — Проблемы Дальнего Востока. М., 1989, №4, с. 142-147; то же. — Наука и религия. М., 1991, №4, с. 28-31.
13. Кобзев А.Н. Произведения Ю.К. Щуцкого. Литература о Ю.К. Щуцком и его произведениях. — Проблемы Дальнего Востока. М., 1989, №4, с. 155-156.
14. Конрад Н.И. [Рец. на:] Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р.Хр. — Восток. М. — Пб., 1924, кн.4, с. 174-179; то же. — Конрад Н.И. Избранные труды. Синология. М., 1977, с. 587-594.
15. Конрад Н.И. От редактора. — Щуцкий Ю.К. Китайская классическая «Книга перемен». М., 1960, с. 5-14.
16. Милибанд С.Д. Биобиблиографический словарь советских востоковедов. М., 1975, с. 622-623.
17. Никифоров В.Н. Советские историки о проблемах Китая. М., 1970, с. 275-277, 305, 313, порт.
18. Петров Н.А. Ю.К. Щуцкий (Биобиблиографическая справка). — Щуцкий Ю.К. Китайская классическая «Книга перемен». М., 1960, с. 15-17.
19. Рубин В.А. [Рец. на:] Щуцкий Ю.К. Китайская классическая «Книга перемен». — Вестник древней истории. 1961, №3, с. 136-140.
20. Скачков П.Е. Библиография Китая. М., 1960, с. 684 (алф. указ.).
21. Hoodock J. [Рец. на:] Shchutskii J. Researches of the I Ching. — Philosophy East and West. Vol.31, №4. Honolulu, 1981, с 551-552.
А.И. Кобзев
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ «КИТАЙСКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ «КНИГИ ПЕРЕМЕН»»
Ю.К. Щуцкий пришел к своей работе над «И цзином» сложным путем. Занимаясь изучением древней, а затем и средневековой китайской литературы, Ю.К. Щуцкий особенно много внимания уделял памятникам, отражавшим развитие философской мысли. Конфуцианская линия этой мысли с самого начала поставила его лицом к лицу с «И цзином», поскольку уже в ханьское время «И цзин» был не только включен в конфуцианский канон, но и поставлен в нем на первое место. Когда же Ю.К. Щуцкий приступил к изучению сунского периода истории китайской философии, выяснилось, что научное овладение «И цзином» стало совершенно необходимым, т.к. без понимания этого древнего памятника невозможно было разобраться не только в таких первостепенной важности для сунской школы работах, как «Тай цзи ту шо» Чжоу Дунь-и, «Чжоу и чжуань» Чэн И-чуаня, «Чжоу и бэнь и» Чжу Си[170]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s173, но и вообще во всей системе философии сунской школы[171]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s174.
Еще большее внимание Ю.К. Щуцкий уделял даосской линии китайской философской мысли. Свидетельством его работы над даосскими классиками были переводы Лао-цзы и значительной части сочинений Ле-цзы и Чжуан-цзы. При этом Ю.К. Щуцкий смело перешагнул заветный рубеж, перед которым остановились многие исследователи даосизма в Европе: он перешел к изучению средневекового даосизма. О его работе в этой области говорит сделанный им, но, к сожалению, утраченный перевод Гэ Хуна (Бао-пу-цзы). Продвигаясь по этому пути, Ю.К. Щуцкий дошел до трактата «Тай сюань цзин» и тут опять оказался перед «И цзином»: было ясно, что «Тай сюань цзин» при всем своем оригинальном облике все же представляет особый вариант того же направления теоретической мысли, первое выявление которой мы находим в древнем «И цзине».
В это же время Ю.К. Щуцкий обратился к изучению буддизма. К занятиям буддийской философией его привели прежде всего сунские мыслители (поскольку, как это хорошо известно, буддийская философия оказала очень серьезное влияние на развитие сунской философской школы) при всем их непримиримом отношении к доктрине буддизма. Кроме того, следя за историей философской мысли китайского средневековья (III-IX вв.), Ю.К. Щуцкий не мог не видеть процесса интенсивного распространения буддизма в Китае, укрепления его позиций как вероучения, развития его философской линии; он не мог не учитывать огромного значения для философской мысли в Китае переводов на китайский язык буддийской философской литературы, переводов, принесших с собой целый арсенал философских понятий, осмысленных с помощью средств китайского языка. Он видел, как на китайской почве буддийская философия соприкоснулась с философской мыслью конфуцианства и даосизма и как она в трактате Оу-и вплотную подошла к тому же «И цзину».
Таким образом, у Ю.К. Щуцкого действительно все дороги вели к «И цзину», и он стал склоняться к мысли приступить к специальному изучению и переводу этого памятника. Мы, коллеги Ю.К. Щуцкого по изучению Китая, единодушно поддерживали его. Мы полагали, что к «И цзину» его ведет неумолимая логика его собственного научного развития, а кроме того, мы все — и те, кто работал над китайской художественной литературой, и те, кто изучал исторические памятники, — постоянно сталкивались с «И цзином» — то в виде цитаты, то в виде отдельных понятий и образов, то в форме отзвука какой-либо ицзиновской мысли. И всегда было ясно, что правильно понять что-либо в «И цзине» изолированно, вне всей его системы — невозможно; что оторванное от целого понимание какой-либо части может привести к ошибкам в понимании и того места изучаемого нами памятника, в котором так или иначе проявился «И цзин». Надо было кому-то работу над «И цзином» проделать, и Ю.К. Щуцкого мы считали наиболее подготовленным к этому. В такой обстановке Ю.К. Щуцкий и принял решение приступить к «И цзину»[172]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s175.
Оказалось, однако, что на пути к пониманию «И цзина» стоит... сам «И цзин». Над всей более чем двухтысячелетней историей китайской философской мысли «И цзин», как гигантская птица Пэн[173]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s176, пролетел на своих «Десяти крыльях». Эти «крылья» выросли у «И цзина» еще в глубокой древности и так прочно срослись с ним, что последующие поколения не отделяли их от самого «корпуса». «Корпус» же, т.е. сама «основа» («цзин»), состоял, как известно, из 64 гексаграмм с присоединенными к каждой из них изречениями, «афоризмами», как их называет Ю.К. Щуцкий; «крылья» появились — даже по исконной традиции — позднее и являются своего рода «приложениями» к «основе», то развивающими заложенные в ней идеи, то что-то к ним дополняющими. Через эти «приложения», главным образом через первое из них — трактат «Си цы чжуань», — в дальнейшем и стали видеть вообще весь «И цзин». Когда говорят, что история философской мысли в Китае начинается с «И цзина», имеют в виду именно «Си цы чжуань». Первая фраза этого трактата — «то Инь, то Ян — это и зовется Путем»[174]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s177 — стала исходным положением, пожалуй, самой мощной линии истории китайской философии.
Конечно, это положение, выраженное в «Си цы чжуани» словами, имеет свое соответствие и в «основе» — в ее графической части, где оно выражено в различных комбинациях и чередованиях цельных и нецельных черт. Однако положение «то Инь, то Ян — это и зовется Путем» есть уже осмысление этих комбинаций, есть уже формулировка некоего закона бытия, выведенного из графического символа. Оставляя в стороне вопрос, правильно или неправильно графическая символика была так истолкована, все же это было именно истолкование, т.е. нечто присоединенное к графике. И пусть значительность этой формулы и сделала ее подлинными крылами, на которых так высоко вознеслась «основа», все же это относится к истории развития концепции, выведенной из «И цзина», а не к самой «основе». Именно поэтому Ю.К. Щуцкий и начал с того, что решительно отстранил «крылья» и занялся «основой», т.е. «цзином».
Этим самым он поставил себя перед огромной трудностью. Всем, занимавшимся «И цзином», хорошо известно, что путь к этому памятнику древней философской мысли искали прежде всего через «крылья». Вне контекста «крыльев» исконная часть памятника если и оказывалась какой-то «основой», то разве лишь для мантической практики, понять же «И цзин» в свете мантических представлений глубокой древности было весьма нелегко даже при наличии огромной литературы, сложившейся вокруг этого аспекта «И цзина».
Ю.К. Щуцкий решил прежде всего разобраться в тексте, сопровождающем каждую гексаграмму. Как известно, он слагается из трех элементов: названия, присвоенного гексаграмме, «слов» (цы), поясняющих каждую черту гексаграммы, и «слов», истолковывающих гексаграмму в целом. К этим трем элементам местами добавляется четвертый, который ставится сразу же после названия гексаграммы: в совокупности эти элементы составляют так называемые «четыре свойства» («сы дэ»)[175]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s178. Ю.К. Щуцкий отнесся к «четырем свойствам», как и принято в ицзинистике, как к тому, что непосредственно связано с графической основой «И цзина», и при своих обращениях к комментаторской литературе старался разобраться именно в них.
Ю.К. Щуцкий подметил в них наличие нескольких пластов, отличающихся друг от друга и по образу мышления, и по языку, и по содержанию, что позволило ему предложить гипотезу о трех слоях основного текста, возникших в разное время. Эта гипотеза не повторяет в иной форме обычного положения ицзиновской традиции, говорящего о различных «авторах», создававших последовательно основной текст «И цзина», что является несомненным признанием разновременности отдельных частей этого текста. Авторами «слов», приурочиваемых к отдельным чертам, и «слов», относящихся к гексаграмме в целом, традиция называет разных лиц из числа исторических или легендарных персонажей глубокой древности; Ю.К. Щуцкий же различал слои по признаку языка и содержания. Это позволило ему показать наличие в основном тексте гадательных формул, примет, поговорок, выраженных языком образов, и двух других слоев, слагавшихся из суждений, выраженных языком понятий.
Соответственно такому пониманию текста «основы» Ю.К. Щуцкий постарался и перевести его на русский язык. Каждый слой он переводил отдельно, считая, что приемы перевода в каждом случае должны отражать языковую и смысловую особенности каждого слоя. Так появились у него три текста перевода: перевод первого слоя; перевод второго слоя со включением в него — в скобках — первого; перевод третьего слоя со включением — в скобках — двух первых. Разумеется, подобное расчленение текста основной части «И цзина» должно быть еще всесторонне проверено наукою, но предложенное Ю.К. Щуцким и хорошо обоснованное им понимание разнослойности основного текста открывает не только простую историческую разновременность отдельных частей этого текста, что допускается и традицией, но — что гораздо важнее — отражение в такой разновременности развития языка и мышления.
Во всяком случае мы через перевод Ю.К. Щуцкого чувствуем глубочайшую народность «основы» «И цзина», неотделимость ее от фольклора с его острой наблюдательностью, меткими оценками, иносказательностью, остроумием. По образности «И цзина» можно в какой-то мере судить о поэтическом, образном мышлении древних китайцев, и весь первоначальный текст начинает казаться своеобразным документом народно-поэтического творчества[176]z:\CorvDoc\infopedia2\shchu01\refer.htm - s179. Таков подсказываемый Ю.К. Щуцким увлекательный вывод о характере первоначальной основы чисто мантического для одних, глубоко философского для других, всегда загадочного для всех древнейшего памятника китайской письменности, получившего знаменательное название «Книги перемен».