ОДНА НЕДЕЛЯ СТАРОГО ФОКУСНИКА

(Из «Приключений принца Эно»)

Жил-был фокусник... вернее, бывший фокусник. Раньше он жил в городе Гренабль и давал представления по всей стране. По­том, невесть отчего, он бросил свою работу и уехал из города. И много лет, говорят, вполне счастливо прожил где-то на далеком юге. Это - история об одной неделе его жизни, когда он решил вернуться в свой старый город.

История началась в понедельник, когда ему внезапно стало очень-очень грустно. Трудно сказать, что случилось. Вдруг нич­то вокруг стало ему не мило, внимание размагнитилось, плечи опустились. Он остановился посреди улицы, где шел, и почесал в голове. Там всегда в запасе была пара фокусов. Он пошел на вокзал и купил себе билет до Гренабля. За оставшийся до поез-


да час он сбегал домой и собрал все игрушки и приспособления, которые когда-то использовал для фокусов. Получился солид­ный мешок. Уже в поезде он записал в свой блокнот, куда каж­дый день заносил несколько строк, подытоживавших прожитый день:

Я так устал, что не могу вспомнить,

чем отлучаются

глаза моей прекрасной мамы

от глаз моей безобразной мачехи.

Рано утром во вторник он приехал в свой родной город. Энергия била в нем ключом. Весь этот день он обклеивал город плакатами, приглашавшими на его выступление. На этих плака­тах он собственноручно нарисовал аллегорию: старость, которая показывала язык молодости. И знакомые, и незнакомые места города приводили его в одинаковый радостный трепет. Ему ка­залось, что каждый из прожитых здесь дней сейчас вернулся к нему, и он может раскрыть его, как страницу блокнота. Вечером он записал:

В старых местах над моей головою тысяча солнц.

В среду состоялось представление. Он хотел показать на нем все лучшие фокусы, которые помнил с прежних лет. Но представление провалилось. Люди не выходили даже на предло­жение его любимого трюка - превратить кого-нибудь из них в птицу. Публика осмеивала его, хохотала, улюлюкала. Он был взбешен и, не закончив представление, выбежал из театра. За­пись за среду - корявыми, постепенно успокаивающимися бук­вами - гласила:

Люди съели меня как вишню. Хорошо, что я спрятался в косточке.

В четверг он бесцельно бродил по городу. Те места, которые казались такими милыми позавчера, теперь были тоскливыми и пугающими. Прохожие были глупы. Делать до поезда было нече-


го. Уже к вечеру он вспомнил, что оставил мешок с реквизитом в театре, где давал представление. Идти туда не хотелось; но он пошел.

На входе в концертный зал сидела женщина-билетер. Она продавала билеты и на его вечер, но тогда он ее не заметил. Он спросил ее про мешок, прошел за ним в гримерку, взял, вернулся. Хотелось сказать хоть пару слов. Женщина была одета в какую-то темную мешанину: свитер, юбка, платок. Не молодая и не старая. «Как вам вчерашнее?» - наконец вымолвил бывший фокусник. Она ответила. Скоро он присел. Потом оказалось, что на поезд уже не успеть. Потом она пригласила его ужинать.

После вкусного горячего ужина он возвращался в гостиницу, уже совсем не дуясь на все эти улицы. Странно. Он не был влюб­лен - но он согрелся. Безразмерный свитер... Ужин... Она не была смешливой и не была пронзительно умной. Ее нельзя было на­звать очень теплой. Она была... Она была... В конце концов он за­писал:

Утреннее солнце

кажется холодным

тому, кто не ночевал в поле.

В пятницу с утра он снова пошел к ней домой, охваченный новой идеей. Он предложил ей выбрать любую вещь из своего мешка. Она выбрала, и он сказал: «Это подарок». Потом он дал выбирать ее соседке. Потом - соседкиной дочке. Мешок был боль­шой, и он вышел на улицу, продолжая раздавать его содержимое. Многие вещи, лежавшие там, были непонятны никому из прохо­жих, а он старался все же добиться какого-то соответствия между подарками и теми, кто их брал. Так прошел весь день. В этот день он опять не уехал на поезде, поскольку решил уйти из города пеш­ком, на следующее утро. Вот запись за пятницу:

Кленовый лист мчится над дорогой. Осень щедра.

В субботу с утра он вышел из города. Сразу за городом был холм, и когда старый фокусник поднялся на него, он увидел баш­ню, улицы и площадь прямо под своими ногами. Город лежал под


холмом, как на ладони. Он всмотрелся... Потом поцеловал пальцы и помахал ими городу. Не дожидаясь вечера, но уже придумав, что сделает дальше, он вытащил блокнот и записал:

Не вчера начался

и не завтра закончится

путь настоящего безумца.

Уже пятый сюжет подряд мы сталкиваемся с трудностями в окружающем мире. Можно сказать, что все последние гексаграм­мы, включая данную, описывают способы борьбы (точнее - взаи­моотношений) с трудностями и неудачами, с сопротивлением ок­ружающей среды. В этой гексаграмме вовне - в верхней триграм­ме - находится образ горы, символизирующей постоянство и не­изменность. Это могут быть, например, серые будни. Огонь нижней триграммы пытается разжечь хоть какой-нибудь костер внутри этой гнетущей скуки - как фокусник в нашей сказке. В общем смысле можно сказать, что в данном сюжете энергия на­правляется на убранство, на украшение, поэтизацию происходя­щего.

Это сюжет «убранства» (таково название соответствующей гексаграммы И Цзин). В нем не свершаются великие дела, в том смысле, что в кардинальных раскладах не происходит значимых изменений, подобных войне, свадьбе или обретению полцарства. В основном комментарии И Цзин говорится: «В малом благотвор­но иметь куда выступить». «В малом» - то есть данный сюжет из­начально посвящен «малым» делам. Ведь дом убранный и неуб­ранный - все равно дом, богато или бедно одетый человек - все равно человек. Как говорится, «и богатые не золото едят, и бедные камни не глотают». В этом смысле украшательство или поэтиза­ция имеют не очень большое значение.

С другой же стороны, в любой человеческой культуре на любом острове или материке, любого исторического или доисто-


рического времени значительное количество усилий людей тра­тится не на «хлеб насущный», а именно на «убранство». Готичес­кие соборы средневековья и серьги из древних могильников рав­но показывают это. И поэтическая речь, если уж смотреть в ко­рень, - не украшательство речи обыденной, а древнейшая форма речи; весьма вероятно, что она первична по отношению к речи бытовой. Возьмите сказки или песни - абсолютно необязатель­ные побрякушки, с одной стороны; а с другой стороны, они су­ществуют, сочиняются и передаются вечно - насколько вечна человеческая культура. Получается, что это «малое» - не такое уж малое.

* * *

Вот идет по японской земле бездомный бродяга. Вечером он ночует в промокшей листве на краю какой-то поляны, перед сном записав на обрывке бумаги что-то вроде:

На голой ветке Ворон сидит одиноко. Осенний вечер.

- и эти строчки, по какому-то удивительному капризу судьбы, пе­реживают современные ему дворцы, имена, дела и причуды коро­лей, устройство гвардии и государственной бюрократии. Это мо­жет показаться странным, но это так. Я привел в пример Мацуо Басё, а мог бы привести Сашу Пушкина или певца Гомера. То есть ночевка в осеннем лесу как бы приобретает другой смысл, когда становится поэтической строфой. Хотя менее мокро и холодно от этого, конечно, певцу не становится. Или, кстати говоря, становит­ся - как знать? Я, например, когда сочиню хорошую сказку, чув­ствую себя какое-то время просто священным животным, которое ступает только по мягчайшим коврам, а пьет только нектар и ам­брозию. Погружая «осенний вечер» в пространство поэзии, певец глубоко осознает, что тот просто прекрасно играет данную ему Господом роль, и все, что требуется от самого певца - не хуже иг­рать свою. Тут уже наши чувства определяются жанром разыгры­ваемой сказки - надо плакать и громко восклицать, если это тра­гедия, и можно потанцевать и посмеяться, если это плутовской роман.


* * *

Так и можно понять сущность данного сюжета - «гора» внешнего мира остается горою, но изнутри ее освещает свет искус­ства (нижняя, внутренняя триграмма огня). Это может быть строчками поэзии, хотя бы такой примитивной, как записывал по вечерам наш фокусник. Это может быть огонь фокусов, как в на­шей сказке, или огонь неожиданного праздника, возникающего прямо в будний день на улице (как в пятницу, когда наш фокус­ник раздавал по людям свои реквизиты), или музыка, или укра­шенная резьбою ручка кофейника. Это искусство, крылатый конь (возникающий, кстати, в комментариях И Цзин к этой гексаграм­ме: «белый конь точно крылат»), всякая ерунда, сказки.

* * *

Стоит еще заметить, что если поменять местами пятую и ше­стую черты этой гексаграммы, то получится самая «законченная» гексаграмма Книги Перемен, которая стоит под номером 63 и оз­начает «Уже конец». Близость к этой позиции подчеркивает «за­конченный» характер данного сюжета «искусства», его близость к «выходу из перемен», что проявляется как стабильность, самодо­статочность, способность к очень долгому существованию («Жизнь кратка, а искусство долго»). Эта одна из стабильных по­зиций Перемен - с учетом того, что совсем стабильных сюжетов у нас не бывает по условиям игры и по всему, что мы знаем о ми­роздании.

Следует помнить, что искусство всегда стоит на грани безумия, во всех смыслах этого слова, и всегда должно «плясать» на грани, не удаля­ясь далеко ни в сторону нормы, ни в сторону безумия как разрушения смысла и миропорядка. («Путь насто­ящего безумца» стабилен, как гово­рит последнее, субботнее стихотворе­ние фокусника). Когда искусство или убранство «раздувается» и становит­ся самоцелью, следует именно сюжет разрушения, жестокий и крайне не­уютный.


23. Разрушение

СКАЗКА О МИЛОСТИВОЙ СУДЬБЕ

Росли рядышком два деревца: молодых и красивых. Вечерами они шептались о судьбе.

- Я вырасту высоким и раскидистым, - говорило одно. - У меня в ветках поселятся птицы. В моей тени будут укрываться олени и зайцы. Я первой буду встречать солнечные лучи и утрен­ний ветерок. Пройдет время, и меня окружит поросль моих детей. Они будут такие маленькие и замечательные...

- Нет, - говорило другое, - расти страшно. Зимой бьют мо­розы, летом сушит солнце. Целый день труди корни, гони воду вверх, корми листья. Нет, пусть лучше меня возьмут дровосеки, а потом плотник выточит из меня что-нибудь прекрасное. Я буду лежать на бархатной подушке...

И что бы вы думали? Пришел бородатый дровосек и срубил второе дерево. Часть его сожгли в печке, а из ствола плотник сде­лал резную шкатулочку. И долго шкатулка лежала на бархатной подушке, храня в себе сережки, бусы и дорогие духи. Потом рас­сохлась потихоньку, замочек сломался. Шкатулку отдали детям, они ее быстро доломали и выкинули. Где-то на дворе валялись ее щепочки до зимы, а там уж - спроси у ветра! Ветер станет спра­шивать деревья в лесу, и одно из них - то, что было когда-то пер­вым деревцем, - расскажет, что вороны свили на нем гнездо, встроив в стенки щепочки старой шкатулки. Так подружки узна­ли друг друга и подивились милостивой судьбе.

Они достигли своих целей, а вы достигнете своих.

В символике гексаграмм верхняя триграмма считается «ухо­дящей», отходящей в прошлое, а нижняя триграмма - «приходя­щей», наступающей. В данной гексаграмме наступает, таким об-


разом, нижняя триграмма земли, состоящая только из черт тьмы. Можно сказать, что мощное иньское давление «вытесняет, «ски­дывает» верхнюю черту света. Слишком ненадежно она там ле­жит.

Основная часть комментария И Цзин говорит о разрушении ложа, кровати - то есть именно самого спокойного и безопасного для человека места. Другими словами, это сюжет разрушения за­щитных оболочек - пока не достигается кульминация, когда, по комментарию Книги, «ложе разрушено до кожи» (то есть одежда и прочие защиты сорваны полностью, до голой кожи самого чело­века). И тут оказывается, что дальше разрушение не идет. Ком­ментарий к следующей, пятой, черте вдруг утверждает: «Рыбная ловля. Милость благодаря придворной женщине. Ничего небла­гоприятного». То есть в развязке этой ситуации - спадает напря­жение. Придворная женщина - женское начало, близкое к царю, -очень сильный Инь, как все пять черт данной гексаграммы - «ме­няет гнев на милость», начинает оказывать благотворное влияние. Судьба, казавшаяся жуткой, оказывается милостивой, как в назва­нии нашей сказки.

В сказке про единорога (сюжет «Война», гексаграмма 7) есть похожий сюжет разрушения, когда орел склевывает у мальчика Сюни, которого он несет к единорогу, его глупые мозги, трусливое сердце и само имя. При этом Сюня не умирает и не теряет, похо­же, ничего существенного для жизни. Данный сюжет разрушения уничтожает ненужное и иллюзорное (слабый Ян), оставляя в це­лостности главное.

* * *

В психотерапии этому сюжету соответствует стадия разру­шения психологических защит, очень часто болезненная и труд­ная. Наши защиты в норме образуют «ложе» очень удобной и психологически защищенной позиции. Но лежание на этой кро­вати нередко развивается в невроз злоупотребления мягкостью ложа и ленью, когда мы становимся подобными Илье Муромцу, пролежавшему 33 года на печи, не видя ни врагов, ни красных девиц и - что важно - ходя под себя (то есть направляя «отхо­ды» своей психологической жизни вроде гнева вовнутрь, в себя, постепенно разрушая печень и прочее здоровье). Когда ложе пре­вращается в место застоя, когда силы наши направляются не на


дело, а на улучшение и украшение ложа и занавесочек вокруг него (а также часто крепостных рвов, колючей проволоки и про­чей прелестной защитной атрибутики), некие силы врываются в эту искусственную тишину и ломают ее стенки, принося с собой свежий воздух перемен. Такой врывающейся силой часто кажет­ся грубый психотерапевт, но это обычно лишь проекции испуган­ного Эго; это сама природа рушит слишком искусственные и же­сткие стенки, причем обычно скорее природа внутренняя, чем внешняя (чем более внешняя сила занимается разрушением, тем грубее оно происходит).

Даже в миролюбивом буддизме один из главных духов -Манджушри - держит в руках меч. Даже Христос сказал: «Не мир я пришел принести, но меч». Меч Манджушри рассекает челове­ческие иллюзии. От этого страдает человеческое Эго, но радует­ся - при хорошем развитии ситуации - истинное «Я», вечный и неразрушаемый центр бытия.

* * *

Второе дерево в нашей сказке - то, что боялось расти, - пе­режило многократное разрушение: его ломали вначале дровосек, потом плотник, потом время, потом дети. И всё же допустима та точка зрения, что судьба была к нему милостива, исполняя, по большому счету, его собственные желания. Первое дерево тоже «получило» немало страданий - летний зной, зимние морозы, постоянный труд и так далее. Вообще, родившись в этот мир и обладая плотью, существо обрекает себя на участие в сюжете раз­рушения, ибо эта плоть будет разрушена в любом случае. Мило­стивая судьба дает нам выборы, КАК будет разрушаться наше тело и психика: в огне или в тлении, естественно или искусствен­но и т.п.

Прекрасная буддистская медитация: практик визуализирует, то есть максимально живо представляет себе, как его тело старе­ет, дряхлеет и умирает; как начинает разлагаться труп, как тело поедают черви; как остаются кости распавшегося скелета; как ве­тер и дикие звери разносят эти кости по земле и пескам; как ве­тер выбеливает их в мелкие камушки. В ходе такой медитации практик естественным образом возвращается к центру сознания, к тому, кто наблюдает за всеми этими телесными процессами. Так начинается сюжет возвращения.


Возвращение

БЛУДНЫЙ СЫН

Вернуться в детство, сказать тому - вихрастому? нет? -мальчишке: «Ну, малыш, успокойся». Блудный сын сидит в гряз­ной харчевне, из собственного жестяного чайника себе подливает. Минуту назад к нему подбежал сын шинкаря и спросил на лома­ном кастильском:

- Дядя, есть закурить?

А он взял трубку, высыпал табак под лавку и трубку сунул в карман; а потом сказал голосом, смачным от перегара:

- Не надо курить. Никому не надо.

Убежал мальчишка, заорал во дворе петух (на ломаном кас­тильском?), а он пепел смахнул с усов и чудом вдруг догадался: это всё - от отца, и не только как пепел стряхивать, но и как труб­ку в карман прятать, чубуком вверх; а уж пуще всего - слова. Сло­ва те вылитые отцовские; вот точно так он сидел на лавке и курил, либо ногти разглядывал, а спросишь - так и ответит.

- Нет дома.

Что за зверь в чаще продирается, ветки гнет, вверх лезет? Как чёрный комок - по горлу? Или как пузырь в реке - радужный, или как сама река - только черная? Это стыд идёт, диким зверем воет, пустым ветром шумит. Стыд идёт! Ты стыд в своём мешке несешь, странник.

Сидят на скамье: справа стыд, подалее отец.

- Вы здесь меня обождите, я мигом.

Вот подходит он к давнему дому. Золоченые окна, ласковые перила. То-то челядь рты разевает. Как пропустили за ворота? Только он бочком - и мимо, по дорожке в сад. Вот он, мальчиш­ка. Неужели удалось?

- Здравствуй, малыш.

- Здравствуй, отец.

Я не отец. За отца стыдно. Я - ты сам, который вырос.

- Теперь тебе нечего бояться.

- Кроме дома.

- Ты скоро уйдешь отсюда.

- Куда?

- Куда окна не глядят, по дороге.


- А что я там найду?

- Всё, что искать будешь. Чего будешь искать - найдешь.

- А чего мне ждать?

- Ничего не жди. Всё исполнится.

- А если родители меня не пустят?

- Так не бывает. Посмотри на меня: видишь, ты вырос стар­ше их. Они за тебя не придумают; а я всегда помогу.

Ох ты, морда веснушечья, маленький принц.

- Пора идти.

- Ты меня будешь учить?

- И ты меня.

Снится блудному сыну, как он уезжает из дома. И раньше снилось, и теперь снится. Да только теперь рядом с мальчиком скачет он сам, какой вырос. И мальчик смотрит на него, смеется счастливо. Ветер прохватывает грудь и стыд выдувает.

Снится старому отцу, что сын возвращается. Братья выносят из дома яркую одежду. Мычит бык, которого ведут резать. Чудит­ся он сам себе тогда - Ноем, с лавром почему-то кругом лысины, спокойно стоящим у борта своего двора-ковчега. И идёт сын - как голубь летит без веточки, со сломанным крылом. Чует старик тог­да вдруг горячую кровь в шее, ходит она ходуном, а шея его -словно бычья холка до удара топора. Тогда он голубю кричит: «Улетай!» - и просыпается.

Зовет трактирщик сына:

- Глянь, сынок, тот бродяга не смылся втихаря?
Мальчик заходит в дом вместе со снопом вечернего солнца и

стаей затихающих мух. На скамье сидит странник с сияющими глазами и под бородой - улыбка.

- Поди сюда, - он машет рукою.

Мальчик осторожно подходит (странник сидит один на ска­мье в глухом углу), теребя наготове край полотенца, чтоб смести крошки или вытереть лужу. Пришелец всё машет рукой, и он ос­торожно садится на край скамьи.

- Глянь, - и из каких-то страшных глубин (сколько же на
нём одежды?) странник достает коробочку, кладет на стол, откры­
вает...

И уже захватывает дух: золотой медальон!

Щелкает крышка, они склоняются над столом. На картине -мальчик в богатой одежде, смотрит гордо и жадно: «Ну же!..» Странник подвигает медальон:


- Бери. Твой.

Безошибочно (знал!) мальчик придвигает руку и поднимает округлившиеся глаза.

Путник уже встал, завязал мешок.

Он прикладывает палец к губам, подходит к окну, ещё раз показывает: «Тише1», открывает раму и перелезает во двор.

Мальчик показывает на медальон, и взлетают брови: «А вы как?»

А странник осторожно, но торжествующе, тычет себя паль­цем в грудь.

И прикрывает окно.

Сын шинкаря остается в темнеющей комнате с золотым ме­дальоном, замирающим сердцем не смея выбрать шаг ни к двери, ни к окну.

Сюжет «Возвращения» знаменует конец «трудных» гекса­грамм, то есть конец того периода перемен, когда герой сталкива­ется с неудачами и проблемами (начавшийся с «Исправления пор­чи» и достигший кульминации в «Разрушении»). Пройдя через все эти трудные (но ценные и необходимые для духовного роста) моменты, герой возвращается к самому себе, «на свой путь», как говорит комментарий И Цзин. По символике Книги, этому сюже­ту соответствует время ранней весны - когда солнце после зимне­го солнцестояния возвращается в мир, света становится больше, дни увеличиваются. Полная тьма (шесть иньских черт, соответ­ствующие сюжету «принятия», гексаграмма 2) начинает напол­няться светом, который в виде одной янской черты вступает в нее снизу. Комментарий И Цзин говорит, что «в выходе и входе нет торопливости», потому что это закономерное возвращение, пери­од естественного развития.

Возвращение к собственным истокам, к первоначальным цен­ностям, к своему смысловому центру. Ошо говорил, что медита­ция - это возвращение домой.


* * *

В определенном смысле этот сюжет описывает один из цент­ральных - во всяком случае, очень популярных - мифов совре­менной психотерапии. С одной стороны, это фрейдовская идея о целительности воспоминаний детства, особенно вытесненного, «спрятанного» там материала. (Можно представить себе, что эти вытесненные сильные переживания лежат на дне памяти подобно нижней янской черте под пятью иньскими «темными» чертами забвения.) С другой стороны, это идея «внутреннего ребенка» -полуавтономной части психики, сохраняющей детские и даже младенческие черты «внутри» психики взрослого человека. Пси­хотерапия в таком сюжете во многом направлена на удовлетворе­ние потребностей «внутреннего ребенка», лечение его травм и -если получится - постепенное развитие самых инфантильных сто­рон. Предполагается, впрочем, что в любом случае во взрослом человеке такой «внутренний ребенок» будет занимать психологи­чески значительное место, и периодическое «возвращение» всегда будет актуально для профилактики невроза и для радости жизни.

«Перепросмотр» и изменение личностной истории, описан­ные Кастанедой, реимпринтинг из арсенала НЛП и многие другие техники следуют той же идеологии возвращения в детство, изме­нения там определенных вещей - как правило, перепроживания травматических эпизодов - и возвращения во «взрослое» состоя­ние, подвергшееся благотворным переменам. В сущности, наша сказка следует той же логике: блудный сын возвращается в свое детство и разыгрывает диалог себя взрослого с собой ребенком. Страдавший ребенок (от чего-то же он бежал когда-то из дома) наполняется ресурсами взрослого и дарит тому в ответ свои бес­ценные ресурсы. Когда это вправду происходит, многое в жизни взрослого изменяется. Он становится богаче на счастливое дет­ство. В сказке это выражено тем, что странник дарит свой детский медальон настоящему ребенку - наверное, потому, что ему это на­вязчивое напоминание о детстве больше не нужно, у него теперь есть живая связь.

* * *

Житейская история. Он и она, оба учителя, он у маленьких детей, она у студентов. Вспыхивает любовь, скоро они бросают прежние жизни (он - первую жену, она - маму) и начинают жить


вместе. Теперь они оба вспоминают о своем детстве как о чем-то болезненном и трудном (это обычно для работающих с детьми), там много обид на родителей и прочих фрустраций. В своей новой жизни вместе они проводят в постели львиную долю времени. Они подолгу с безумной силой занимаются сексом. Как-то неча­янно они начинают в сексе «разыгрывать сценки» из собственно­го детства. Ну как - вспоминают какие-то детские эротические переживания и «разворачивают» их в полноформатный секс. При­чем театральность они соблюдают полностью - дают друг другу имена, возраст, и всё это сохраняют до конца сцены. Им обоим это очень нравится. Месяца два-три-четыре они разыгрывают сцены из детства в постели на полную катушку. Как-то постепенно они переходят на подростковые сцены (причем никто из них этого со­знательно не замечает, это же всё спонтанно происходит, в очень измененном состоянии сознания, обычно по ночам). Только ког­да они «подобрались» (еще через пару месяцев) к возрасту конца средней школы, «повзросление» стало осознаваться. Он стал заме­чать, что собственное детство вспоминает теперь в теплых и «ро­зовых» тонах. Страсти в постели стали угасать. Когда они вспоми­нали это пару лет спустя (уже расставшись, причем совсем почти без войн, а как-то спокойно), они легко заметили, что последние «театрализованные» сцены в постели как раз разыгрывали возраст 18-20 лет, когда оба в реальности и начали жить половой жизнью. После этой истории у них у обоих довольно сильно поменялось отношение к собственному детству. Как будто оно изнутри напол­нилось счастьем. Он, кстати, еще через год-два перестал работать с детьми. А она следующий длинный любовный роман пережила с женщиной - как бы переписывая наново уже свою взрослую жизнь.

25. Невинность

ВАЛЕРА ПО ФАМИЛИИ АЛЕША

У меня есть друг Валера по фамилии Алеша. Он приедет ко мне на поливальной машине, и мы с ним поедем на пенсию. Я буду размахивать флагом - это же мы едем на пенсию, чтобы ник-


то дорогу не заслонял и все радовались. А Валера будет дудеть и бить в барабан. Из этого барабана разлетаются птицы.

Мы уедем далеко-далеко. Там дороги из масла, а по бокам толстые булки. Мы с Валерой поцелуемся и улетим на небо. Я там стукну тучу ногой, и пойдет страшная гроза. В городе все дома разлетятся на куски. Эти куски полетят на небо, а потом будут падать оттуда - бум! бум! - всем по головам. Но есть такой вол­шебный зонт, мама раскроет его над головой и все спрячутся туда. Потом туча уйдет и дождь кончится, и все построят себе дома го­раздо лучше и выше. А мама и папа построят такую башню, что­бы со мной разговаривать и чтобы я мог с неба прямо в окошко заходить.

Такая у нас песня будет: О! О! Мы летим как пилоты! О! О! Мы летим самолеты! О! Ого! Мы летим в простоквашу! Ого-го! Мы летим на парашу!

Мама заберет у нас все плохие слова и закопает в землю. Там такая яма глубокая. Их там червяки съедят. Больше не будет пло­хих слов вообще! На пенсии нет ничего плохого.

И я улечу на верхнее небо, на самое верхнее, туда улетают белые птицы. Туда поливальная машина не может проехать. Вале­ра Алеша тоже полетит со мной. Мы никому не скажем, куда по­летели. Никто не узнает никогда-никогда! Что мы там делали!

Если «Возвращение» удается, то наступает состояние бла­женной невинности (или беспорочности, как обычно переводится название этой гексаграммы). Это легко понять на образе детства (и возвращение мы рассматривали в основном как возвращение в детство), хотя на самом деле область реализации этого сюжета значительно шире. Невинность может быть состоянием спокойно­го благородства или скромной отрешенности; это - островок сча­стья и покоя (в морально-этическом смысле) посреди суетливого и довольно-таки «грязного» мира. То есть в этом сюжете пресуп­позируются два пространства: одно большое, «взрослое», шумное, деловое, хищное - и отличное от него другое, значительно мень-


шее (и вероятнее всего, не самостоятельное, а окруженное со всех сторон тем самым большим, как островок среди моря), «детское», полное свободных «первичных» страстей и открытой «первород­ной» красоты. Причем в данном сюжете именно этому второму «малому» пространству достаются «карты в руки». Ему И Цзин прописывает в главном комментарии «изначальное свершение», а первому там же грозит: «Если кто не прав, у того будет беда».

* * *

Это сюжет моего любимого «Маленького принца». Он тоже летает, как и герой моей сказки. Нижняя триграмма, кстати, озна­чает молнию, а верхняя - небо. Очень располагающая к полетам комбинация. Вообще в этом сюжете чувствуется сильный отрыв от земли: земля-то небезгрешна, вина и порок давят вниз так же, как сила тяжести; а когда их нет - летим! Маленький принц и от своего тела отказывался, чтобы летать было полегче.

Невинность может быть похожа на наивность («недоразви­тость», сюжет № 4), но внутренне гораздо мудрее и целостнее её. Кларисса Пинкола Эстес в своей «Бегущей с волками» приводит такую поговорку своих мест: «Неведение - это когда ничего не знаешь и тянешься к добру, а невинность - когда все знаешь и все равно тянешься к добру».

Между тем, как и сама молния, энергия этого сюжета редко делает что-то мало-мальски плодотворное. Разрушить что-то нена­роком может (как город грозой в сказке), но тоже без особо пе­чальных последствий. Состояние невинности прекрасно само по себе, а не в смысле полезности. По «земным» результатам оно ско­рее печально. «Невинность» наивна, и окружающее «грешное» пространство этим пользуется. В кризисном периоде этой ситуа­ции (соответствующем третьей черте гексаграммы), как говорит И Цзин, «беспорочному - бедствие; он, может быть, привяжет свое­го быка, а прохожий завладеет им».

* * *

Идея беспорочности соответствует архетипу «золотого века» - универсального мифологического образа о первичном со­стоянии человеческого сообщества или целого мира, когда мир был «не испорчен» и оттого совершенен. Львы возлежали рядом с оленями, деревья сами давали вкусные и питательные плоды,


люди были справедливы и добродетельны, а жили они до тысячи лет... Почти в любой культуре и мифологии встречается этот образ; он не менее распространен в личных историях и фантазиях как «золотое время» детства. Идеи об изначальной моральной чистоте ре­бенка и «tabula rasa» младенческой психики -из этой же оперы. Идеи Анастасии и ее после­дователей о «матери земле», которую не надо пахать, вскапывать и полоть, а урожай она да­вать будет - из этого же сценария «невиннос­ти». В этом, конечно же, есть много правды, но, вероятно, ошибочной является идея об «экс­порте» этого чудесного состояния с маленького островка невинно­сти на весь большой континент «большого» человеческого обще­ства, которое «греховно» по сути своей. Во-первых, невинность является уделом маленького существа, а во-вторых, почти всегда не надолго. Молния вспыхивает и исчезает. Комментарий И Цзин заканчивается так: «Болезнь беспорочного. Будет беда, вызванная по своей вине. Ничего благоприятного». В этом состоянии невоз­можно прожить долго. Золотой век легче всего существует в про­шлом. Накатывается сюжет «грехопадения» (в нашей книге соот­ветствующий позиции «голодного дьявола», № 27), после которо­го жизнь принимает такую знакомую нам окраску в черную и се­рую полосочку. Но впереди маячит сюжет пенсии, куда я еще в раннем детстве собрался с моим другом Валерой по фамилии Але­ша. Он приедет на поливальной машине, которая смоет всю жи­тейскую грязь и увезет нас туда, где работать не надо, потому что дороги из масла, по бокам их - толстые булки, а деревья сами дают вкусные и питательные плоды...

26. Воспитание великим

СКАЗКА ПРО ДВЕ ПЕЧКИ

Тридцать три года лежал на печи добрый молодец Иван в том ли граде не то во селе. Терпелив был! А и было ему всего тридцать


три года от роду - выходит, сызмальства лежал, снизу подогревал­ся. Хоть зимушка мела вьюгами, хоть лето светило солнышком -а он все лежал и стыда не ведывал. Многого он не ведывал, а ве­дал зато, как мамке наказать пирогов испечь, да отца сгонять в погреб за квасом. Хороша была его жизнь! Только что скучная, ну да зубами молоть да подушку поправлять - вовек не наскучит тем, кто наши друзья, дай им бог счастья и долголетия!

Была у Ивана соседка Марьюшка, забегала иногда. Однажды прибежала, руками замахала: объявился окрест не то змей, не то чудище поганое, всех-то оно огнем палит, людей пожирает, зверей не жалеет. Нет с гадом никакого сладу ни войску, ни силачам.

Чтоб Ивана напугать - это тоже дело богатырское. Он знай себе лежит на любимой печке, в ус не дует, в бороду не щелкает. Приветливый такой, милый - одно загляденье!

А как подобрался тот лютый змей под самые окна, прибежа­ла опять Марьюшка, просит, плачется, убивается. Выскочил Иван тогда из дома, только и успел, что рубаху подпоясать, да кочергу схватить, какой в печке управляются. Глядит - а чудище-то гроз­ное, огромное, ужасное. Он не испугался, но понял, что кочергой одной змею голову не срубит. Встал Иван, задумался.

А змей налетел на Ивана и спрашивает:

- Ты что тут делаешь в рубахе посреди улицы? Али жизнь не
дорога? Почему не убегаешь?

А Иван ему:

- А я печник здешний и на весь мир самый козырный! Я
смотрю - у тебя пламя-то изо рта коптит, гарью пахнет. Давай я
тебе, змей, пламенную суть твою налажу! Глотай ты меня, змей,
вовнутрь, я тебе подсоблю!

Змей рот разинул и Ивана внутрь пропустил. А тот, оказав­шись внутри, не сразу за работу принялся, а огляделся: мать че­стна! Сколько народу интересного, вещиц невиданных! Славно змей всякого дива наглотался! Но, однако, решил Иван заняться огненной змеиной сутью. Уж что-что, а печку он и вправду знал хорошо, а внутри у змея, почитай, то же самое: поддувало, зас­лонка и прочее, только что не дрова горят, а какое-то странное месиво. Иван поначалу своей кочергой огонь-то прочистил, а по­том думает: «Это ж змей, поганая сила! Этим огнем он честных христиан палит, дома сжигает, зверей не милует! Может, закрыть ему поддувало на веки вечные? Али не закрыть?» Все-таки уба­вил он огонь до малехонького и аккуратно полез наружу. Змей


поперхнулся и его изо рта выплюнул. Иван встал, отряхнулся и говорит:

- Слышь ты, змей, поганая сила! Огня в тебе осталось совсем немного. Будешь если буйно пыхать - кончится вся твоя сила че­рез три дня. Я тебе как мастер говорю. Бери меня в друзья, буду тебе огонь раз в неделю чистить. А не то прям сейчас этой кочер­гой по балде так огрею - смерть примешь, чудище!

А змей только открыл рот, чтоб Ивану ответить либо сглот­нуть его, - а Иван только перехватил поудобнее кочергу, - как вышла из дома Марья Моревна. Взяла она змея за шкирку и пре­вратила в маленькую заколку, а ту заколку вставила себе в воло­са. Вот колдовство какое! Это она Ивана с печи сгоняла, чтоб на себе женить! Пока Иван со змеем сражался, она и печку Иванову разобрала, дескать, дымит и ремонт нужен срочный - ну, в общем, наплела что-то его родителям! Получается, Ивану некуда стало ложиться, кроме как на Марьюшке немедленно жениться! Что он и сделал. И я на свадьбе был, сладкую горечь пил, кочергою по уху получил. От этого звона и вышла сказка эвона. Может, оно и не новь, так зато про любовь!

«Воспитание великим» - оно же «воспитание великого». Ве­ликое, обозначенное в этой гексаграмме тремя янскими палками нижней триграммы (как и в «Обладании великим» № 14 и в «Мо­щи великого» № 34), в данном случае «накрыто сверху» триграм­мой горы. Это как бы дракон и его уздечка, тело и сознание, мед­ведь и Маша, народ и царь. Другими словами, «низ» - это ве­ликое, мощное, буйное, природное, очень сильное; а сверху - по­стоянное, организованное, разумное, вводящее энергетику низа «в берега». «Укрощение дракона» - так можно назвать этот сюжет и не ошибиться.

Русская сказка «Маша и медведь» прекрасно иллюстрирует эту ситуацию: маленькая девочка ненавязчиво «воспитует» медве­дя до того благоприятного состояния, когда он сам несет ее домой


к людям с гостинцами. Благоприятность этого сюжета (в отличие от того, где медведь бы ее просто съел с дальнейшим жестким ва­риантом «Красной шапочки»), состоит, в частности, в том, что он благоприятен для обеих сторон: медведя в деревне награждают. Вот этот знаменитый эпизод, когда Маша сидит в корзинке на спине медведя и не дает ему «сесть на пенёк и съесть пирожок», -явственная иллюстрация нашей гексаграммы. Это слабое и ма­ленькое существо повторяет: «Высоко сижу, далеко гляжу» - и это правда, хотя и не совсем буквальная. Это сознание, по большо­му счету, там, над макушкой головы.

* * *

Иероглиф, обозначающий данную гексаграмму, изображает плодородную, богатую илом черную почву речной дельты. Это еще один образ «дракона», в необработанном состоянии соответ­ствующий ситуации «невинности», а в данном сюжете обрабаты­ваемой и дающей урожай. Как и Ваня в нашей сказке. Основной комментарий И Цзин гласит: «Кормись не только от своего дома. Счастье».

Дальнейшие комментарии Книги Перемен показывают: то, что является «великим» само по себе, в «невоспитанном» состоя­нии в этом сюжете проигрывает. «Будет опасность. Благоприятно остановить свою деятельность». А потом: «У воза выпали спицы». Всё это ждало Ивана, если бы он остался лежать на печке. Трид­цать три года (подобно Илье Муромцу) он лежит на печке, не вы­ходя в мир (сюжет «бегства» № 33), а потом, на тридцать четвер­том году, всё же выходит ради свершения подвига (сюжет «Мощь великого» № 34). Не выйти ему нельзя, плохо будет. Марьюшка это понимает (в отличие от родителей, которые поддерживают «ребёнка» в инфантильном состоянии).

А вот дальше, уже после прохода кризисной стадии, в этом сюжете героя ждет счастье и удача. Комментарии И Цзин подчер­кивают безопасность ситуации в красивых образах одомашненных животных: «Защитная доска для теленка» (такую доску одевали в древнем Китае на рога быка); «Клыки выхолощенного вепря», -каждый раз аккуратно прибавляя: «счастье» или «изначальное счастье». Другими словами, «воспитанному дракону» гарантиру­ется высокая степень выживаемости и долгая счастливая жизнь. Где те дикие предки лошадей, коров и кошек? То-то и оно.


* * *

Не случайно, что герой, на первый взгляд, вроде бы встреча­ется с драконом, а на самом деле сталкивается с женщиной. Вос­питание мужчины - одно из основных дел женщины, как и наобо­рот. Ох уж эта Марьюшка! Вечно-то она смотрит в сторону змея (в одних народных сказках он ее похищает, в других заколдовы­вает, в третьих - тайный ее полюбовник; в Библии - соблазняет и так далее). Опасна Анима для человека, бок о бок с ней движут­ся хтонические, страшные энергетики. Близок сюжет «переразви­тия великого», в котором эти энергетики из плодотворных превра­щаются в мертвящие. Марьюшка в нашей сказке, кстати, делает один интересный шаг, когда рушит Иванову печку. Очень это по­хоже на сжигание лягушачьей шкурки из другой сказки («Царев­ны лягушки») - преждевременное насильственное «расколдовы­вание», которое до добра не доводит (там это делает Иван с Васи­лисой, а я вам всё время твержу, что мужчины и женщины в по­добной ситуации находятся в равном положении; а в нашей сказке, кстати, Иван и Марья с печками поступают почти одина­ково, Иван с драконовым нутром разве что поаккуратнее). Вели­ка вероятность, что Иван ей еще отомстит за вырывание его из ма­теринского тепла и заботы. Эта битва могла бы быть бесконечной, если бы на «великую» ее энергетику не накладывалась сверху «гора» организованных традицией и законом взаимоотношений -брака и семьи.

Голодный дьявол

ЧЕРНЫЙ МЛАДЕНЕЦ

Эту историю рассказывают крестьяне наших мест нечасто, не то чтобы шепотом, но редко и будто бы сразу забывая; так что вро­де бы все её знают, и малые, и большие, а никто нигде не слышал.

В давние времена жила в нашей деревне молодая женщина. Жила она одна, откуда приехала - неизвестно. Была она немного странной, со всеми приветливой, но нелюдимой. В её доме и во­круг всегда были развешаны какие-то травы пучками. В чужих до-


мах она почти не ела, сама почти не готовила. Иногда, когда её звали, она приходила к больным и лечила растиранием или про­сто тем, что водила руками и что-то пела.

Вроде бы ни с кем из парней она не зналась, но вот как-то у неё стал пухнуть живот, она понесла. Люди болтали, что от лесно­го дьявола она забеременела, не иначе; ну, да люди вечно болтают всякую чушь, в которую сами не верят. Была бы у неё семья - пе­реполошилась бы; а так всё вроде бы тихонько проходило; только деревенские вокруг неё как бы расступились, в дома больше не приглашали. Оно и понятно. Мужчины боялись, что на них поду­мают; женщины семейные просто не любят одиночек.

Родила она поздней осенью, у себя в доме. Выл ветер, на ули­цу никто не выходил. Она одна рожала, никто не пришел помо­гать. Наверное, она потеряла много крови при родах. Может быть, кричала, кого-нибудь на помощь звала, но сквозь ветер никто ни­чего не слышал. Короче, она умерла, только один раз покормив своего младенца. А тот скатился на пол, потом за порог, потом на двор по ступенькам. Там он лежал, и животик его пух от голода, а лицо почернело. Он был очень голоден, очень, очень голоден, но никто его не покормил.

И тогда младенец перестал быть человеком, а взмыл в воз­дух и стал летать над деревней голодным духом. Вначале он был маленьким, только пустой животик и черное лицо. Но потом он нашел себе еду. Он ел всё подряд: и камни, и щепки, и цыплят, и скорлупки от орехов. Он ел прищепки с белья и само белье, и ве­ревки, на которых оно висело. Он стремился наполнить свое пузо, но никак не мог, потому что только материнское молоко и любовь могли бы это сделать. Но Черный младенец этого не по­нимал. Он летал и ел всё, что только можно. Потом он понял, что живое вкуснее, чем неживое, и стал охотиться за теплой кровью. Он стремился утащить маленького детеныша животных, или птенца, или маленького ребенка. Говорят, несколько раз ему это удавалось. Это успокаивало его, но ненадолго. Он был вечно го­лодным духом.

Одни говорят, что Черный младенец так и летает по сей день, а когда отчаивается наполнить свой животик, то плачет, особенно поздней осенью. А другие рассказывают еще, что дух-хранитель наших мест старается поймать этого младенца, но тот умеет все­ляться в людей. Дескать, души есть не у всех людей, а у некото­рых есть, но совсем спящие; и вот младенец, прячась от духа-хра-


нителя или просто так, притягиваясь живой кровью, влетает в та­ких людей и поселяется в них. И тогда человек, в которого вселил­ся Черный младенец, начинает, например, очень много есть сладо­стей, но никак не наедаться, или заполнять свой дом бесконечным количеством вещей.

На картинке гексаграммы мы видим очень определенный об­раз - нечто вроде бочонка, пустого внутри, но закрытого сверху и снизу. Эта внутренняя пустота и определяет ход сюжета, который в Книге Перемен вроде бы так безобидно называется «Питание», но содержит очень неприятные предсказания. Первое, например, такое: «Ты забросишь свою волшебную черепаху и, смотря на мое добро, раскроешь рот от алчности. Несчастье». То есть сюжет за­ключается в том, что герой стремится заполнить некую собствен­ную пустоту чужим добром, теряя при этом собственную силу. «Забросить волшебную черепаху» - это еще и пренебречь пред­сказаниями И Цзин (в древности гадали на панцире черепахи), то есть попытаться изменить собственной судьбе, позарившись на чужую.

«Голодный дьявол» - великий архетип. В моей жизни и жиз­ни людей вокруг он занимает выдающееся место. Прочитать ог­ромное количество книг; перетрахать побольше женщин. Купить «Субару» вместо «Хонды», мобильник каждому члену семьи, мик­роволновку, картофелечистку, пятнадцать пар обуви. Сидеть пе­ред телевизором и перещелкивать каналы, надеясь что-то найти, чтобы напитаться. Но «счастливый конец» в этом сюжете невоз­можен - пустая бочка остается пустой. Это проклятие своего рода. Говорит И Цзин: «Отклонишься от основы, чтобы питаться на песчаном холме». Когда насыщение не происходит, то произошло «отклонение от основы», питаешься не тем, что тебе на самом деле нужно.

«Я вынул из чемоданчика все, что имею, и все ощупал: от бутерброда до розового крепкого за рупь тридцать семь. Ощу-


пал - и вдруг затомился я весь и поблек... Господь, вот ты ви­дишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа! А если б они мне дали того, разве нуждал­ся бы я в этом? Смотри, господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь...»

(Веничка Ерофеев. Поэма «Москва - Петушки»)

* * *

Кадавр, не удовлетворенный же­лудочно, из романа Стругацких «По­недельник начинается в субботу» -образ из той же оперы. Старуха из «Сказки о рыбаке и золотой рыбке» Пушкина. Наказанный древнегрече­скими богами Тантал, который му­чился голодом и жаждой, стоя по ко­лено в воде среди виноградных гроз­дей; но и вода, и виноград исчезали, когда он за ними тянулся. «Сбившееся питание, - говорит Книга Перемен. - Стойкость к несчастью. Десять лет не действуй. Ниче­го благоприятного». Обычно в Книге плохие предсказания дают­ся на три года. Тут - на десять, «заклятие слишком сильно».

Сказка про Адама и Еву, которые полезли в райском саду кушать то, что им не предназначалось, также кажется мне истори­ей того же архетипа. Герою мало ходить по «разрешенным» путям, ему обязательно надо съесть то, чего нельзя, и залезть туда, куда не просят (как жена Синей Бороды в десятую дверь). Пандора, открывшая свой ящичек «из чистого любопытства»... За всем этим стоит простое человеческое желание захавать (более культурные синонимы не подходят) побольше, заиметь, заполучить, набить свой раздувшийся животик...

* * *

У меня есть мечта: подсчитать, сколько вещей в нашем доме. Три года назад мы приехали в пустой дом, то есть всё, что здесь есть, принесли я и моя жена. Наверное, мне нужно сойти с ума, чтобы сделать это; потому что их ОЧЕНЬ много. Я где-то слышал,


что в китайском языке есть иероглиф, означающий «десять тысяч вещей». Иногда я пытаюсь с ними совладать (и подсчитать их -это один из возможных путей), но «десять тысяч» побеждают.

В древнем Китае, рассказывают, жил один человек, у которо­го была только одна бутылочная тыква, которую он использовал, чтобы набирать воду из ручья. Больше никаких вещей у него не было. И вот однажды он сидел у своего ручья и подумал: «Ёлки-палки, что-то я забарахлился. Ну зачем мне нужна эта тыква? Я что, не могу пить из ладоней?» И он выкинул свою тыкву в ручей, и она поплыла по течению.

Древние мастера понимали, какие опасности несет с собой архетип «Голодного дьявола». Вот история, знаменующая встречу предыдущего сюжета («воспитания великим» № 26) и настояще­го. Дзэнский мастер жил на вершине горы (триграмма «горы» сто­ит наверху обеих этих гексаграмм). Как-то ночью он сидел у сво­его дома и любовался полной луной. Тут к нему забрался вор. Мастер спокойно смотрел, как вор перерыл весь дом, но не нашел ничего достойного воровства. Когда вор вышел из дома, мастер сказал ему: «Мне жаль, что ты проделал всю эту дорогу и пришел ко мне понапрасну. Если хочешь, я могу отдать тебе свою одежду». Вор кивнул, мастер разделся и отдал вору всё, во что был одет. Вор побежал вниз, а голый мастер сел на прежнее место, посмот­рел на прекрасную луну и сказал: «Бедный парень! Жаль, что я не могу подарить ему луну!»

* * *

В моей культуре есть два культа, одинаково печальных, свя­занных напрямую со «сбившимся питанием». Один из них -культ «закармливающей» матери, очень сильный, например, в той еврейской среде, откуда я родом. Он начинается с запихива­ния еды в младенца - считается, что чем больше он ест, тем луч­ше. Ребенок набивается едой против всякой природы и своих же­ланий: ложка проталкивается сквозь сжимаемые губы, нельзя встать из-за стола, пока не съешь всю тарелку. Это - страшный путь, явственно ведущий к телесному и психическому нездоро­вью. Его источник, по всей вероятности, в том, что мать искус­ственно стремится быть «матерью», а не «мачехой», внутренне тревожась, что если она предоставит дорогу природе, то матерью окажется плохой.


Второй культ вращается вокруг «похудания», которое на се­годня является крайне распространенным товаром именно культо­вого характера. Культ «худой жопы» (в смысле, тонкой талии) со всеми этими магическими числами «90-60-90» и «14 кг за 2 неде­ли» - это культ «Голодного дьявола», который бесконечно требу­ет от «членов социума» успеха в изнасиловании собственного тела и психики.

Книга Перемен дает два мало-мальски благоприятных пред­сказания к этой ситуации. Одно связано с «питанием наоборот», а другое - с «выходом из питания». Питание наоборот - по всей вероятности, рвота, столь ценимая в древней и шаманской меди­цине, а также в йоге. Психологически рвота может означать вы­брасывание «интроектов» - некритично «проглоченных» кусков чуждого материала, которые не «перевариваются», становясь «своими», а тихо травят организм изнутри (посмотрите коммен­тарий к сюжету «Выход» № 43 и почитайте Фрица Перлза). «Пи­тание наоборот» в материальном мире близко к завету Христа «Раздай то, что имеешь». «Исход из питания» - комментарий к заключительной, шестой черте гексаграмме - означает, скорее все­го, выход из сюжета вообще. Черному младенцу может помочь, вероятно, только голова и сердце - голова для понимания обре­ченности такого пути, что всё равно не наполниться, сколько ни сожри; а сердце для любви, потому что только любовь может за­полнить эту бездну. Для начала хотя бы любовь к самому себе. Хотя бы к деревьям, или к неизвестной Прекрасной Даме, или к такому же обиженному судьбой ребенку. И поиски матери - стар­шей женщины, Земли или мудрости-Софии. Короче, из этого сю­жета надо выбираться.

* * *

Житейская история. Он и она полюбили друг друга в доволь­но юном возрасте и стали жить под крылышком ее мамы. Когда она забеременела, то была еще школьницей (хотя, с другой сторо­ны, 17 лет - биологически нормальный возраст). Он однозначно хотел, чтобы она родила (хотя не зарабатывал ни копейки, буду­чи студентом), она колебалась. В конце концов все решила ее мама, которая была главной в этой семье, как ни крути, которая, будучи женщиной разведенной и самостоятельной, не могла по­зволить дочке вот так вот разом завалить светлую карьеру. Мама


сказала, что пусть определяют врачи, может ли дочка рожать при своем возрасте и фигуре. Потом мама тайком поехала к врачу и долго с ним говорила. А на следующий день повела к этому врачу дочку; и врач сказал, что по медицинским показаниям нужно де­лать аборт.

Она сделала аборт. Их отношения потом стали портиться, и через год, по-прежнему любя друг друга, они расстались. Он уехал в другую страну, она долго отучала себя от любви к нему, потом он, вернувшись, долго отучал себя от любви к ней. Прошло три, пять, семь лет. Он и она жили с разными партнерами, встречаясь по разу в год, чтобы вдохнуть запах волос друг друга. Он хотел ребенка, но за последующие десять лет женщины, с которыми он жил, только выкидывали. Пять выкидышей от разных женщин -это, согласитесь, страшновато. Он махнул рукой на свои мечты и перестал «играть в семью», стал жить более-менее один.

Она вроде бы ребенка так сильно не хотела, хотя кто загля­нет в женскую душу?

Его «пробило» в каком-то дальнем путешествии, когда он ночью стоял в очереди к румынским пограничникам. Он понял, что непохороненный младенец, плод их любви, может быть, так и витает над этим миром, не давая родиться другим детям. Минуло уже десять лет или даже больше. Там же, на румынской границе, он написал ей письмо с диким предложением совершить обряд и похоронить того ребенка (надо ли говорить, что плод аборта в со­ветской больнице просто смели в какой-то мешочек и унесли или выкинули).

Она получила письмо в больнице, где переживала очень странное кровоизлияние в мозг (в 27 лет!) с потерей зрения. Ей было трудно читать письмо, потому что она еще плохо видела. Когда он вернулся в ее город и встретился с ней, она уже выздо­ровела. Что за обряд и в чем его идея - это она поняла прекрасно. Но участвовать в нем отказалась. Не захотела.

Спустя пару лет он встретил женщину своей мечты и женил­ся. Долгожданный ребенок все не появлялся. Тогда он решил со­вершить обряд самостоятельно. На далекое сельское кладбище он принес камень, сделал табличку, положил цветы, окропил своей кровью. Он сфотографировал все, что сделал, чтобы показать ей, но ни на одной фотографии позже не оказалось ничего вразуми­тельного. Когда через год он приехал на это кладбище, там не было ничего - ни камня, ни таблички, никаких следов.


В течение следующего года у нее погиб молодой любимый муж, а у него забеременела жена и родился сын.

28. Переразвитие великого

ОДИН ЛИСТ

Лист поссорился со своими соседями. Ни с кем конкретно -а так, со всеми сразу. Листья - народ молчаливый, послушный и одинаковый, так что о чем там шла речь - неизвестно, но толь­ко собратья отвели от него жилку, по которой поступала вода, и вскоре лист сорвался и полетел, решив: -«Вот и отлично». Летел он недолго, упал на кучу сухих и незнакомых листьев, притих. Стал осматриваться.

Вскоре на место, где лежали листья, пришло много людей, они расставили стулья, столы, а на наш лист даже пришлось осно­вание кафедры. На стулья расселись люди, за кафедрой встал кто-то главный и стал читать лекцию о том, что листьев не бывает. Лист от гнева аж задохнулся. Он стал орать: «Как не бывает?» -но, понятно, ни докладчик, ни слушатели его не слышали. Осталь­ные листья казались мертвыми.

Потом стулья и кафедру унесли, люди ушли, и лист успоко­ился. Но скоро пришли другие люди, они стали сгребать листья граблями в кучи и поджигать. Лист был не против, но он всё вре­мя проходил между зубцами граблей. И когда костры отгорели, он остался один - или почти один.

Тогда его подхватил ветер и понес всё выше и выше, и вдаль; лист засыпал и просыпался, а ветер всё нес и нес его, и лист по­чти ничего не понимал в узорах низа и верха, да он их и не разли­чал. И в конце концов он оказался на земле, где вокруг не было ни дерева, ни куста. Это была пустыня. Лист, обессиленный, скольз­нул в какую-то трещинку и остался лежать там.

Он лежал в пустыне долго, и его волновали ее краски, он ста­рался выглянуть и посмотреть подальше.

Может быть, поэтому в конце концов на нем набухла почка. Чтобы уравновесить и сохранить ее, вниз из листа вытянулись два корешка и вгрызлись в землю.


И так из листа выросло дерево, и он сам стал гонять свои соки. Вернее, дерево само стало гонять их - потому что оно не зна­ло, кто находится в его основе. Пока не выросло. И тогда по его стволу, по всем веткам вдруг раздалось: «Вспомните деда!» - и все листья послушно сорвались и полетели.

В этом сюжете речь идет о ком-то или чем-то величественном и сильном, застрявшем на былом величии, в то время как окружа­ющая жизнь пошла дальше и его роль уже давно перестала соот­ветствовать времени. Это осень патриарха, это престарелый Каза­нова на службе библиотекарем в немецком замке. Это гордый дух, привыкший к своему величию и «застрявший на нем». Это герой, который не сошел со сцены вовремя и не изменился.

Когда я гляжу на летящие листья, Слетающие на булыжный торец, Сметаемые - как художника кистью, Картину кончающего наконец,

Я думаю (уж никому не по нраву Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид), Что явственно желтый, решительно ржавый Один такой лист на вершине - забыт.

(Марина Цветаева, 1936 год, одно из последних стихотворений)

* * *

Если посмотреть на гексаграмму, мы увидим верхнюю и нижнюю слабые черты при всех остальных сильных. Это может означать нечто явственно мощное, но потерявшее силу на своих «концах», там, где оно соприкасается с внешним миром. Тогда теряется и способность к взаимопониманию, как у листа из на-


шей сказки. Весьма вероятно, что этот лист был умным, талант­ливым и ярким. Но, не взаимодействуя с другими, он начинает «вариться в собственном соку». Что и отражено в сказке - собра­тья отводят от него жилку, по которой текут древесные соки. И потеряв связь с подобными себе, он продолжает терять связи дальше - и с родным деревом, и с людьми, которые его не слы­шат и говорят друг с другом о том, что таких, как он, не бывает. Сама смерть (в сказке - костер), великий очиститель, забирая соплеменников и современников, как будто забывает о нем -будто бы и с ней у листа не получается «зацепиться», «связать­ся». В результате он оказывается в пустыне - в пустыне одино­чества, в том числе.

В этой ситуации мало благоприятного, и в самом начальном комментарии И Цзин говорит: «Благоприятно иметь куда высту­пить» - то есть хорошо бы отсюда уйти, потому что «стропила прогибаются» и дом не имеет счастливого будущего. (А прогиба­ющиеся стропила - центральный образ И Цзин в комментариях к этой гексаграмме - как раз и есть бревна, хранящие свою проч­ность внутри, но прогнившие с концов).

* * *

Есть еще такая сказка про актера, который в своем театре прекрасно играл медведика, но театр развалился или сгорел, и вот он ходит по другим театрам и предлагается на роль медведика. Вот он приходит в детский театр, где, скажем, ставят «Золушку». Он предлагает сыграть там медведика. Ему отвечают, что такой роли в спектакле нет, есть король, министры, даже тыквы и про­чая, но медведика нет. «Ну и ладно», - вздыхает он и обижается. И уходит, бредет дальше.

Карл Юнг немало писал про психологическую инфляцию -состояние, вызванное тем, что человек отождествляет себя со сво­ей социальной маской. Когда эта маска добивается успеха в социу­ме, человек попадает в очень трудную психологическую ситуа­цию - все его потенции и радости заключены во внешней, игровой по существу и во многом ложной маске, а внутри накапливается пустота и всякие некрасивости. Если силы продолжают вливать­ся в «маску», инфляция неизбежна, потому что маска отрывается от владельца, а сама по себе она безжизненна.


* * *

Но было бы несправедливо не видеть в ситуации «Перераз­вития великого» волнующей красоты и огромного потенциала, пусть даже он и вряд ли будет использован так, как хотелось бы его владельцу. Комментарий И Цзин: «На иссохшем тополе выра­стают почки. Старый человек получает девушку в жены». Удиви­тельно, как это похоже на пьесу «Феникс» той же Марины Цве­таевой о престарелом Казанове, в которого влюбляется юная Франциска, еще девочка, ребенок. Кончается век семнадцатый, кончается век Казановы, но в нем и в его возлюбленной пылают страсти не меньшей глубины, чем полвека назад.

Так на психотерапевтической группе подчас самые интерес­ные вещи происходят в пять-десять минут после того, как время группы истекло.

29. Двойная бездна

ЛИС-ХВОСТУН

Жил-был Лис, который чрезвычайно гордился своим Хвос­том. Хвост был шикарный, рыжий, пушистый, очень красивый и огромный; так, во всяком случае, считал Лис. Единственной про­блемой было то, что Лис, будучи ночным хищником, жил скрыт­ной жизнью, и Хвост его, таким образом, никто особенно не заме­чал. А это было жалко!

И вот Лис, отчаявшись, что его Хвост прославится сам со­бою, стал искать каких-нибудь почитателей. Ему было ясно, что в лесу, среди недалекого зверья, Хвост никто толком не оценит; и вот тогда он придумал показывать Хвост людям. Он подбирался к полям, где работали крестьяне, прятался в кустах, а потом вдруг показывал Хвост, махал им и улепетывал. Вначале ему страшно нравилось это занятие, аж дух захватывало, но потом он стал за­мечать, что это только у него захватывало дух, а люди никак сво­их чувств не проявляли. Никто не бросал свои лопаты и не бежал за ним. Даже друг другу они не кричали: посмотри, дескать, какая красота!


И Лису это перестало нравиться, и он задумал их всех так удивить, чтобы уж наверняка. Это был порядочный риск, но он забрался в саму деревню, выбрав такой день, когда множество лю­дей гуляли по тамошней площади. И, притаившись за кустами, на краю этой самой площади, Лис вдруг выкинул из кустов свой Хвост!

И к его зверскому удивлению, ни одна двуногая скотина не упала в обморок от его безумно красивого Хвоста и никто даже не бросился к нему; а так, кто-то показал пальцем, кто-то лениво по­смотрел, а кто-то крикнул на него, как на какую-нибудь собаку. Задохнувшись от возмущения, Лис выскочил из кустов и неожи­данно сам для себя показал этим двуногим свой х...й!

А надо сказать, что Хвост у Лиса был здоровенный, пушис­тый и рыжий, а х...й его, наоборот, был маленький и красный. Но вы бы видели эффект этого зрелища! Люди заорали и, расталки­вая друг друга, бросились за Лисом! Он помчался к лесу, еле ус­пел нырнуть в кусты, а целая толпа людей преследовала его, и еще полдня потом обшаривала лес, чтобы увидеть замечательного Лиса. А тот, спрятавшись в своей норе, даже не знал, негодовать ему или радоваться.

Такая вот история; главное ведь, всё правда, но какая отсюда мораль?

«Двойная бездна» считается одной из самых неблагоприят­ных гексаграмм, еще одно ее название - «Двойная опасность» или «Повторная опасность». Ее составляют триграммы воды, ос­новным качеством которой является как раз опасность. То есть одно из проявлений этого сюжета - опасность, следующая за опасностью, или скорее даже одновременное присутствие двух опасностей, наподобие древнегреческих Сциллы и Харибды -страшных химер, проплыть между которыми было крайне труд­но и опасно.

Куда ни кинь - всюду клин! Так и у Лиса в сказке - что лю­дям ни показывай, результат непредсказуем и малоприятен. Эта


сказка, конечно, не описывает того грозного настроя, который принято связывать с гексаграммой 29. В комментариях превали­руют образы бездны, и сам иероглиф этой гексаграммы изобража­ет глубокую яму, куда течет вода. Хотя кончается комментарий как раз как у Лиса: «Заключение в чаще терновника. И в три года ничего не получишь».

• * *

А мне, на самом деле, мила эта гексаграмма. «Пусть и опас­но, но всё же есть поддержка», как говорит комментарий И Цзин. Пусть и опасно, но «действия будут одобрены» (основной ком­ментарий). Какой герой, какой мужчина может жить без «вхожде­ния в пещеру в бездне» (еще предсказания из комментария)?

Когда-то мое знакомство с книгой И Цзин началось с того, что мне выпала «Двойная бездна». Я почитал предсказание, оно мне не понравилось, и я, не долго думая, кинул монетки заново. И мне выпала опять «Двойная бездна». Тут-то я понял, что это кни­га не просто так. Тогда я просто смутно зауважал великую Книгу, а много позже понял, что эта ситуация повторения одной и той же неприятности как раз является частью данного сюжета. Причем это не обязательно неприятность, а именно «опасность», страх не­приятности, ее возможность, рискованное погружение в бурную стихию. Этой стихией для меня стала И Цзин, содержащая «без­дну за бездной» смыслов и тайных законов.

* * *

Одна известная китайская история хорошо иллюстрирует и опасности данного сюжета, и возможные благотворные послед­ствия. За неким человеком однажды погнался тигр. Побежав от тигра, человек забрался на край отвесного обрыва и собрался прыгнуть вниз. Но в последний момент он увидел, что внизу его поджидает другой тигр. Тогда он сполз по обрыву и повис, уце­пившись за какой-то куст. На какое-то время человек успокоился, но тут заметил, что куст подгрызает неизвестно откуда взявший­ся мышонок. Надежда на спасение кончилась. Человек осмотрел­ся вокруг и увидел рядышком куст земляники со спелыми ягода­ми. Он сорвал одну ягоду и положил ее в рот. Никогда в жизни он не ел столь вкусной земляники!