Цит. по Мору а А. Литературные портреты/Пер, с франц.— М., 1970, с. 190. 6 страница
Мастерей Джонсон начали с того, что просили своих друзей и университетских коллег направлять к ним людей, готовых подвергнуться сексологическому исследованию. Пришедших 1273 добровольцев детально опросили об их сексуальной жизни (вопросы были в основном те же, что у Кинзи); кроме того, на них были составлены медицинские карты. Подробные интервью позволили ученым лично познакомиться с обследуемыми, установить с ними доверительный контакт и тактично отсеять тех, кто по каким-либо причинам не подходил для дальнейших исследований. После заполнения сексуальных «историй» и обсуждения связанных с ними проблем добровольцы прошли медицинское обследование, включая сексологическое. Для эксперимента были отобраны 382 женщины и 312 мужчин (296 супружеских пар, остальные не состоящие в браке) в возрасте от 18 до 78 лет. Им помогли привыкнуть к лабораторной обстановке, познакомили с функциями всех приборов, а затем во время серии половых актов тщательно замеряли физиологические реакции обоих партнеров. Кроме того, проводился ряд экспериментов мастурбационного типа, например женщины мастурбировали с помощью искусственных половых членов разных размеров, а встроенная в эти приборы электроника фиксировала тончайшие физиологические реакции гениталий. В общей сложности ученые наблюдали 7500 законченных женских и 2500 мужских сексуальных циклов. Хотя лабораторные условия сказывались на сексуальных реакциях обследуемых (у мужчин больше, чем у женщин), полученные результаты были исключительно важны.
Впервые были объективно описаны и сформулированы основные фазы копулятивного цикла: 1) возбуждение; 2) «плато», когда половое возбуждение уже не нарастает, но поддерживается на определенном уровне; 3) оргазм и 4) «разрешение», снятие напряжения и особенности этих фаз у мужчин и женщин. Хотя о таких или подобных фазах было известно уже в древности, и они не раз описывались в литературе, никто до Мастерса и Джонсон не мог подробно представить копулятивный цикл как систему парного взаимодействия. В связи с этим были опровергнуты или поставлены под сомнение многие традиционные представления. Например, величина полового члена, которую обыденное сознание считает одним из главных показателей маскулинности и условием сексуальной эффективности мужчины, оказалась физиологически не очень существенной. Во-первых, разница в длине полового члена в спокойном состоянии ' частично нивелируется при эрекции, короткий половой член часто увеличивется больше, чем длинный. Во-вторых, опыты мастурбации женщин с искусственным половым членом разной длины и диаметра показали исключительную пластичность женских гениталий, которые быстро приспосабливаются к размерам полового члена. Уровень и длительность эрекции, а также техника полового сношения влияют на сексуальное удовлетворение женщины гораздо больше, чем размеры полового члена.
Было поколеблено старое фрейдистское представление о двух разных типах женского оргазма — клиторальном и вагинальном, из которых первый, как полагал 3. Фрейд, есть признак маскулинности женщины и ее «вагинальной фригидности». Такое определение вызывало большую тревогу у тех женщин, которые чувствовали, что их главные сексуально-эротические ощущения локализованы не во влагалище, а в клиторе. Мастере и Джонсон пришли к выводу, что отдельного вагинального оргазма физиологически не существует.
Мастере и Джонсон провели серию экспериментальных исследований, в которых оценивались отдельные физиологические параметры человеческих сексуальных реакций (пульс, артериальное давление, ЭКГ, ЭЭГ и др.). Совершенствование медицинской аппаратуры, появление новых эректометров, миниатюрных приборов для записи физиологических реакций и других приборов позволяют сегодня фиксировать сексуальные реакции, не нарушая их интимности. Исключительное значение имели разработанные Мастерсом и Джонсон принципы так называемой парной секс-терапии, 1 По Г. С. Васильченко, она колеблется в норме от 5 до 12 см, по Мастерсу и Джонсон — от 6 до 14 см при среднем размере 8,5—10,5 см.
помогающей взаимной адаптации партнерской пары на основе не только психофизиологических, но и социально-психологических методов [227а, 250, 319]. Работы Мастерса и Джонсон сразу же получили научное признание, хотя и не без оговорок. Так, Г. С. Васильченко [62] отмечает недостатки некоторых диагностических методов Мастерса и Джонсон, а также абсолютизацию ими психогенных и недооценку соматических и особенно цейрогуморальных факторов. Социологи отмечали специфичность и ограниченность выборки американских исследователей, указывая, что полученные на ней результаты могут и не подтвердиться в других социальных средах. Большие споры идут вокруг «вагинального оргазма». Вопреки мнению Мастерса и Джонсон, многие видные психиатры и гинекологи, например А. М. Свядощ и 3. В. Рожановская [68], Р. Столлер и С. Фишер [162], утверждали, что женщины достаточно определенно различают клиторальный и вагинальный оргазм. Последующие исследования подтвердили их правоту.
Самые серьезные замечания в адрес Мастерса и Джонсон высказывали психологи. «Сексуальные реакции», изученные американскими учеными, это биосексуальные психофизиологические реакции, которые можно зафиксировать объективными физиологическими методами. Однако сексуальное поведение человека к ним не сводится. Известный американский психолог Абрахам Маслоу, приветствуя труд Мастерса и Джонсон, одновременно призывал дополнить его исследованиями, где сексуальность рассматривалась бы в контексте эмоциональных, любовных, личностных отношений, а также в связи с трансцендентными, мистическими переживаниями, когда физическая близость воспринимается как священный акт и религиозная церемония. Это, конечно, невозможно в лаборатории.
Тем не менее изучение копулятивного цикла как единого процесса парного взаимодействия имело громадное методологическое значение. В конце 70-х годов на этой основе началось экспериментальное изучение такого важного явления, как синхронизация гормональных и психофизиологических процессов супружеской пары и др. Однако структура сексуального поведения любого животного соотносится с определенной видовой программой, которая отчасти закодирована генетически, а отчасти вырабатывается и усваивается индивидами с помощью научения и в процессе общения с себе подобными. Чтобы понять этот едва ли не самый важный аспект биологии сексуальности, нам придется обратиться к данным эволюционной биологии, этологии и антропологии.
ОТ ЖИВОТНЫХ К ЧЕЛОВЕКУ
Первой попыткой систематического сопоставления сексуального поведения человека и животных явилась книга Форда и Бича, в которой впервые были сведены воедино все известные в то время данные о способах копуляции, сексуальной стимуляции, условиях полового сношения, способах привлечения партнера, самостимуляции, гомосексуальном поведении, половых отношениях между особями разных видов, стадиях полового созревания, циклах фертильности и прочем у разных биологических видов и в разных человеческих обществах [1661. По мере дальнейшего развития эволюционной физиологии, сравнительной психологии и особенно этологии, изучающей поведение животных в естественных условиях, появилось множество специальных исследований, посвященных репродуктивному и сексуальному поведению различных животных [336]. Экспериментальные исследования и наблюдения в естественных условиях охватывают сегодня самый широкий круг явлений: и сексуальные реакции отдельной особи, и способы взаимодействия самца и самки на разных стадиях копулятивного цикла, и связь всего этого с закономерностями групповой, стадной, жизни животных.
При этом были преодолены 3 главные ошибки ранних исследований. Во-первых, считалось, что сексуальное поведение животных целиком инстинктивно и регулируется программой, однозначно закодированной в организме. В действительности это не так: наряду с генетически заданной программой высшие животные имеют особые механизмы индивидуального научения, при отсутствии которого физиологически нормальное, здоровое животное оказывается неспособным к размножению. Во-вторых, выяснилась ошибочность интерпретации внешних черт и отдельных компонентов поведения, животных в «человеческих» терминах, по аналогии с сексуальным поведением человека. В-третьих, выявилась неправомерность рассмотрения сексуальных автоматизмов и реакций исключительно в контексте репродуктивного поведения, без учета других сторон жизни животных.
Понять человеческую сексуальность, минуя данные филогенеза, невозможно. Однако реконструкция филогенеза осложняется не только недостатком данных. Бич, который заслуженно считается в этой области классиком, призывает к осторожности при сопоставлении сексуального поведения животных разных видов [100]. Описательный уровень межвидового сравнения фиксирует лишь некоторые формальные сходства поведения. Как бы ни были увлекательны эти сходства, сами по себе они ничего не объясняют. Например, хотя известно, что некоторые мужчины и самцы норки причиняют своим сексуальным партнерам физические страдания, эти факты, взятые по отдельности, не объясняют друг друга. Точно так же констатация того факта, что у многих млекопитающих половому акту обычно предшествует орально-генитальный контакт, не объясняет человеческих фелляции и куннилингуса. Гомосексуальное поведение у некоторых животных ничего не говорит о причинах гомосексуальности у человека и о том, можно ли считать ее «биологически нормальной». Аналогия — не только не доказательство, но и не объяснение. Теоретические обобщения правомерны лишь на аналитическом уровне, когда устанавливаются причинные связи и адаптивные функции сравниваемых реакций и способов поведения, а это куда как сложно.
В последние годы в изучении филогенеза человеческой сексуальности наметилось плодотворное сотрудничество социобиологии, семиотики и психоанализа. Д. Ранкур-Ла-феррьер (1985) убедительно показывает, например, что прямохождение не только изменяет соотношение обонятельных и зрительных стимулов, но и формирует принципиально новую систему сексуальной сигнализации, возможность сознательного подавления сексуальных реакций и т. д. Однако необходимо строго различать, как вырабатываются те или иные поведенческие структуры и почему они возникают (Д. Саймоне, 1979). Многие обобщения, «самоочевидные» для дилетанта, специалист считает неверными или, во всяком случае, упрощенными. Мелвин Д. Коннер [225] называет 4 таких ошибочных заключения.
1. «Онтогенез повторяет филогенез». Хотя тут есть доля истины, онтогенез повторяет не взрослые фазы предшествующих форм развития, а только — и то лишь до некоторой степени — ранний онтогенез этих форм. Иначе говоря, в поведении детей можно найти нечто общее с поведением детенышей животных, но нелепо искать прообразы детского поведения в поведении взрослых особей этих видов.
2. «Чем „сложнее" животное, тем медленнее его развитие, тем менее развито оно в момент рождения и тем пластичнее его поведенческий репертуар» — тоже слишком грубое обобщение. Не существует методов, позволяющих расположить все виды животных иерархически. Кроме того, пластичность варьирует даже у близких видов, и это далеко не всегда связано с медленностью развития. Хотя в целом поведенческая пластичность увеличивается с приближением к человеку, отсюда нельзя вывести более конкретных предсказаний. Наконец, уровень развития при рождении — понятие далеко не однозначное. Он зависит не только от общих филогенетических закономерностей, но и от специфических условий существования данного вида, к тому же разные органы и поведенческие системы развиваются в разном темпе.
3. «Если какое-то поведение филогенетически широко распространено, оно является „фиксированным образом действия" или „инстинктом" и, следовательно, генетически обусловлено, так что бессмысленно пытаться изменить его». В этом силлогизме все неверно. Во-первых, аналогия — не гомология. Очень разные животные могут в ходе эволюции сталкиваться с близкими проблемами и их решения могут выглядеть сходными и выполнять сходные функции, но с помощью разных механизмов.
Крылья развились у насекомых из туловища, у птиц — из передних конечностей, у летучих мышей — из пальцев. Формирование детских привязанностей очень напоминает импринтинг у птиц, но мы не знаем, идентичны ли их механизмы. Во-вторых, «фиксированные структуры действия», которые раньше называли инстинктами, формируются разными путями, в том числе посредством научения. «Универсальное» не всегда значит «генетически заданное». В-третьих, даже генетические свойства при известных условиях поддаются изменению.
4. «Если животные столь различны, нужно обращать больше внимания на тех, что стоят ближе к человеку, так как это более поучительно». В этом тоже есть доля истины, но филогенетическая близость — только один из главных принципов межвидового сравнения, в числе которых также сходства репродуктивного поведения, экологической адаптации и основных сенсорных процессов коммуникации. Всегда надо учитывать, что именно сравнивается. Например, по установлению «парных союзов» и способам обучения потомства львы и лисицы имеют с человеком больше общего, чем наши ближайшее родственники — шимпанзе.
Все это обязывает к большой осторожности в теоретических обобщениях, основанных на изучении филогенеза. Наиболее общая филогенетическая тенденция, существенная для понимания человеческой сексуальности — прогрессивное усложнение, дифференцировка и автономизация сексуальной анатомии, физиологии и поведения. Чем выше уровень биологической организации вида, тем более сложной и многоуровневой становится система его репродуктивных органов и способов ее регуляции на уровне организма. Это связано также с усложнением и автономизацией самой сексуальной функции.
Эволюция сексуального поведения — самый яркий пример филогенетического восхождения от жестко запрограммированного поведения к гибкому и избирательному [357]. У самцов насекомых центр копулятивного поведения помещается в нервных узлах на животе, а мозг выполняет главным образом функцию торможения. Некоторые насекомые могут спариваться, даже будучи обезглавлены. Характер сексуального поведения позвоночных тесно связан с объемом их головного мозга. У самца лабораторной белой крысы можно удалить до 20% коры головного мозга, не нарушив его сексуального поведения; пятая часть этих животных может нормально спариваться даже при отсутствии половины коры. У котов с повреждениями лобных долей копуляция уже расстраивается: в присутствии самки в эструсе самец обнаруживает сильное половое возбуждение, но не может достичь необходимой для интромиссии координации движений. Еще чувствительнее к мозговым нарушениям приматы. С увеличением размеров мозга значение социального научения и индивидуального опыта растет, а эффективность гормональной регуляции, наоборот, снижается.
Усложняется и сама структура сексуального поведения. Хотя по своим истокам половые отношения детерминированы необходимостью продолжения рода, ни одно животное не спаривается специально ради размножения. Чтобы понять копулятивное поведение животных, необходимо представить себе, какие положительные стимулы или подкрепления побуждают их к этому. У большинства млекопитающих копулятивный цикл является сезонным и ограничен жесткими временными рамками; спаривание происходит только в период течки, который одновременно является периодом максимальной фертильности самок. Это поведение находится под постоянным гормональным контролем, и соответствующие физиологические реакции наступают в значительной степени автоматически. У приматов и особенно у человека картина меняется. Сексуальная активность постепенно автономизируется от репродуктивной функции. Шимпанзе (во всяком случае, в неволе) иногда копулируют с самками вне периода течки, когда они, следовательно, инфертильны. У человека половая жизнь вообще не ограничена сезонно и не связана с женским менструальным циклом. Такое относительное ослабление гормонального и средового (влияние таких внешних факторов, как свет, температура, влажность) контроля за сексуальным поведением физиологически связано с процессом «энцефализации», т. е. развития высших отделов мозга, которые ставят под свой контроль также и непосредственное действие гормонов [298].
Автономизация сексуального поведения от репродуктивной функции неизбежно увеличивает многообразие его форм. Оно становится более избирательным, селективным как в отношении своих объектов, так и в отношении условий и способов осуществления. Отсюда вытекает растущее значение индивидуального научения. Еще в начале 40-х годов Бич исследовал зависимость сексуального поведения крыс от условий их развития. Крысята-самцы отнимались от матери, в возрасте 21 дня и часть их выращивалась без общения с самками, а часть — в полной изоляции. В первой группе никаких нарушений не происходило, самцы из второй группы, достигнув половой зрелости, обнаружили недостаток копулятивных навыков и совершали гораздо больше неправильных наскоков, чем контрольная группа. В последние десятилетия такие эксперименты проводились на животных разных видов. Например, ленинградские физиологи В. В. Антонов и М. М. Хананашвили [12] экспериментировали со щенками-самцами (всего 21 щенок). Животные первой, контрольной, группы выращивались вместе с матерью и сверстниками, второй — только с матерью, но без щенков, третьей — без матери, но со щенком-самкой, четвертой — в полной изоляции от сверстников, пятой — с взрослым самцом и другим щенком того же пола, а щенки шестой группы — с момента рождения были отданы на воспитание кошке. Щенки, выращенные без матери, без общения с взрослыми собаками или без контактов с самками, в раннем возрасте не обнаружили в копулятивном поведении существенных отличий от контрольной группы. Зато из 6 самцов, воспитанных без общения со сверстниками, только двоим, удалось несколько раз достичь интромиссии, причем и они делали много неверных движений и даже после нескольких успешных спариваний их копулятивные навыки существенно не улучшились, так что самки вскоре перестали подпускать их к себе.
Еще больше впечатляют в этом отношении знаменитые опыты Гарри Харлоу и его сотрудников с макаками-резусами [199; 200]. Манипулируя общением новорожденных обезьян, выращивая их без матери, с искусственной матерью, в полной изоляции или без сверстников, ученые установили, что самцы, выращенные в изоляции от сверстников, даже при матери, оказываются не способными к нормальному копулятивному поведению, причем это не поддается коррекции в дальнейшем. Иначе говоря, обезьянам необходима некоторая первичная половая социализация. Ее отсутствие сказывается двояко.
Во-первых, не имея возможности играть со сверстниками и подростками, детеныш не может своевременно овладеть основными приемами копулятивной техники (генитальные игры и имитация полового акта занимают важное место в жизни всех высших животных). Во-вторых, детеныши, выращенные в изоляции, отстают в эмоциональном развитии и не могут выработать у себя необходимых коммуникативных навыков, умения общаться с себе подобными; их поведение напоминает реакции аутистических детей. К потенциальным сексуальным
79 партнерам такие обезьяны проявляют агрессивность или страх. Общение со сверстниками и соответствующие аффективные переживания, подчеркивает Харлоу, во многом определяют все последующее развитие индивида, особенно его сексуальных реакций и поведения. Таким образом, копулятивное поведение отдельной особи не есть нечто изолированное, оно предполагает усвоение свойственной данному виду социосексуальной матрицы, в которой отдельные сексуальные реакции выполняют не только физиологические, но и знаковые функции.
Как подчеркивает Бич [100], спаривание стадных животных происходит не в социальном вакууме, а в определенной системе отношений с другими членами стада. Например, доминантная самка в собачьей своре может воспрепятствовать самцу, спариться с другой самкой. Самец обезьяны, занимающий низкое место в иерархии, не осмеливается приблизиться к самке в период эструса, если рядом находится самец более высокого ранга, но спаривается с нею, как только тот отходит. Возраст, когда животные начинают спариваться, также зависит не только от их полового созревания, но и от социальной организации, свойственной данному виду. Самцы морских свинок или крыс начинают спариваться и производить потомство, как только их семенники начинают производить зрелую сперму. Напротив, молодой павиан вынужден ждать такой возможности еще несколько лет после полового созревания: чтобы получить доступ к рецептивным самкам, он должен не только достичь своего полного роста, но и завоевать определенное положение в стаде.
У некоторых видов спаривание монопольно принадлежит немногим доминантным самцам, которые подавляют проявления агрессии внутри группы и совместно наказывают нарушителей порядка.
В свете общей логики полового диморфизма генетическая функция самца состоит в том, чтобы оплодотворить как можно больше самок, обеспечив тем самым передачу своих генов потомству. Самка обеспечивает сохранение потомства и унаследованных качеств. Это подкрепляется и данными репродуктивной биологии: самец обладает почти неограниченным запасом семени, тогда как количество яйцеклеток у самки строго ограничено. Кроме того, сексуальная активность самки млекопитающих лимитируется тем, что она должна выносить, выкормить и вынянчить потомство. Видимо, поэтому природа позаботилась о том, чтобы самки большинства млекопитающих могли спариваться только в период эструса, в другое время они реагируют на приближение самца агрессивно, что накладывает соответствующие сезонные ограничения и на самцов. Однако половая жизнь самцов у большинства видов более экстенсивна; один и тот же самец обычно оплодотворяет многих самок (с этим связан и «эффект Кулиджа»), в «семейной» структуре некоторых видов это закрепляется существованием «гаремов» и т. д.
Следует подчеркнуть, что асимметрия половых ролей и сексуального поведения в животном мире не означает, что самец обязательно господствует над самкой. Самцу принадлежит монополия ухаживания, причем внутриполо-вой отбор самцов часто определяется состязанием в силе. Однако самка не просто становится добычей победителя, а выбирает его из нескольких возможных претендентов. При этом имеют значение не только физические данные самца, но и то, какими материальными ресурсами он потенциально располагает. Это особенно заметно у птиц. Например, самка крапивника выбирает себе самца не по его внешности или красивому голосу, а по тому, насколько хорошей, богатой территорией он владеет, от чего зависит благополучие потомства [357]. Иначе говоря, это «брак по расчету»: преимущество получает самец, способный не только быть производителем, но и обеспечить наиболее благоприятные условия для выращивания потомства.
Диапазон типов сексуального поведения у животных чрезвычайно широк — от внешне беспорядочного спаривания у одних видов до длительного парного сожительства у других.
Как подчеркивает Бич, формы копулятивного поведения всегда имеют какую-то видовую целесообразность, причем не только с точки зрения продолжения рода, но и с учетом других особенностей видового поведения, зависящих в конце концов от экологии. В частности, переход от полигамии, преобладающей у большинства видов, к «моногамии», т. е. устойчивому брачному союзу самца и самки хотя бы на срок выращивания одного выводка, обусловлен, по мнению Э. Уилсона [357], специфическими условиями, когда одна самка без помощи самца не может вырастить потомство (скудость пищевых ресурсов, необходимость охраны территории от врагов, длительность периода, когда детеныши беспомощны, и требуют постоянной материнской опеки и т. п.). Там, где родительские функции выполняет исключительно самка и «отцовства» не существует, отпадает необходимость в длительном предварительном ухаживании и тем более в тесном и длительном брачном союзе ' [299].
Однако, как уже отмечалось, сексуальное поведение высших животных связано не только с репродуктивной функцией. Некоторые физиологические сексуальные реакции приобретают у них, как и у людей, условный, знаковый характер, имеющий более общее коммуникативное значение. Так обстоит дело, например, с эрекцией и демонстрацией эрегированного полового члена. Физиологически эрекция полового члена принадлежит к числу непроизвольных и неспецифических реакций. У молодых особей она возникает не только в связи с половым возбуждением, но и в ситуациях, вызывающих страх, агрессию, вообще эмоциональное напряжение. Даже новорожденные самцы приматов, включая человека, делают характерные телодвижения, выпячивая, половой член, как при копуляции.
У взрослых самцов эти рефлекторные телодвижения приобретают смысл знака, становятся жестами. Так, у обезьян саймири, которых наблюдали Д. Плоог и П. Мак-Лин [285], демонстрация эрегированного полового члена другому самцу — жест агрессии и вызова. Если самец, которому адресован такой жест, не примет позы подчинения, он тут же подвергнется нападению. В стаде существует жесткая иерархия в отношении того, кто кому может показывать половой член. По мнению ученых, эта иерархия служит более надежным показателем статуса и ранга отдельных животных, чем даже последовательность приема пищи. Сходная система ритуалов и жестов существует у павианов [140], горилл и шимпанзе. Известен и механизм передачи этой знаковой системы: пока детеныш мал, на его эрекции не обращают внимания, но как только он вступает в период полового созревания, взрослые самцы воспринимают эрегированный половой член как жест вызова и жестоко бьют «подростка», так что, вырастая, он уже осведомлен о значении этой физиологической реакции и соответственно контролирует ее. «Отпугивающая» сила полового члена применяется и против внешних врагов. Вольфганг Виклер [355] описал так называемых караульных павианов и зеленых обезьян в Африке: стадо кормится или отдыхает, а такие самцы сидят на видных местах, расставив ноги и демонстрируя частично эрегированный половой член. Это служит как бы предупреждением чужакам, чтобы они не тревожили стадо. Связь такого поведения с древними фаллическими культами, о которых мы будем говорить позже, достаточно очевидна [158].
К тому же кругу устойчивых филогенетических констант относится ассоциация маскулинной копулятивной позы с доминантным, а фемининной — с подчиненным положением. Этот вопрос тесно связан с феноменом гомосексуальности у животных. Многократно наблюдая попытки спаривания двух самцов (они зафиксированы у многих видов) или двух самок (этот феномен описан у 13 видов, представляющих 5 различных отрядов млекопитающих), ученые обычно интерпретировали такое поведение по аналогии с гомосексуализмом у человека. Однако Бич [100] указывает на искусственность подобных аналогий, не принимающих в расчет, какой именно контакт происходит при этом между однополыми животными и что значит такое поведение у данного вида. Копулятивное поведение любых животных предполагает взаимную реакцию на поведение партнера. При этом фемининное сексуальное поведение — стимул, провоцирующий скорее маскулинную, чем фемининную реакцию, и наоборот. Если бы принцип 1 Различия между животными в этом отношении огромны. У беспозвоночных на 10 тыс. «полигамных» видов приходится меньше одного «моногамного» вида, тогда как среди птиц сезонная «моногамия» существует приблизительно у 91% всех видов [357].
взаимодополнительности стимула и реакции, действующий независимо от генетического пола индивидов, был единственным регулятором сексуального взаимодействия, то поведение всех животных было бы бисексуальным. Однако этого нет, и не может быть, потому что особи разного пола обладают разной восприимчивостью к таким стимулам: гомологические реакции, т. е. реакции, соответствующие биологическому полу, вызываются гораздо легче, чем гетерологические, не соответствующие их биологическому полу. Сталкиваясь с гетерологическим сексуальным поведением, когда самец «подставляется», а самка совершает «наскок», нужно внимательно проанализировать ситуацию, в которой происходят эти действия, и видовые особенности данных животных.
Как пишет американский зоолог Р. Деннистон [138], гомосексуальное поведение имеет мало общего с физиологическими, гормональными аномалиями и большей частью обусловлено поведенческими, ситуативными факторами. Здесь есть несколько типичных случаев.
1. Трудность распознавания истинного пола партнера. Некоторые животные, например лягушки и жабы, вообще не могут распознать пол партнера на расстоянии. Сексуально активный самец наскакивает на любой движущийся организм своего вида; дальнейшее зависит от реакции объекта: самка поведет себя рецептивно, а самец начнет сопротивляться, заставив «насильника» уйти. Быки и жеребцы в состоянии возбуждения нередко наскакивают даже на неодушевленные предметы. Однако наскок одного самца на другого чаще происходит в отсутствие самки, при появлении которой самец обычно переключает внимание на нее.
2. Ситуация, когда сексуальное поведение выражает иерархические отношения господства — подчинения. Иногда копулятивные позиции только имитируются, иногда имеется реальный сексуальный контакт, в котором доминантный самец или самка выполняет маскулинную роль, а более слабый партнер пассивно подчиняется. Такое поведение зафиксировано у многих животных — овец, горных коз, ящериц, обезьян, дельфинов и т. д.
3. Сексуальный контакт как элемент игровой активности молодых животных, имитирующих копуляцию независимо от пола партнера. Это - бывает почти у всех млекопитающих. Известны также факты взаимной мастурбации у однополых животных (например, у слоних).
У обезьян «подставление» — своеобразный жест примирения после ссоры. Молодые самцы, выросшие вместе и связанные узами взаимной привязанности, нередко «подставляются» или наскакивают друг на друга, но, как в детских играх, это чаще всего лишь выражение дружеских чувств, не сопровождающееся реальной интромис-сией. То же может происходить в состоянии аффекта. По словам Д. Лавик-Гудолл, в момент чрезмерного волнения один самец (шимпанзе.— И. К.) может прижаться к другому и даже взобраться на него, но эта форма поведения... не имеет ничего общего с гомосексуализмом, а выражает лишь потребность в физическом контакте с сородичем» [230].