Дуэлянт граф Федор Толстой

 

На Руси сорвиголов и бретеров всегда хватало, но этот был еще патриотом и отчаянным храбрецом, а о его путешествиях и приключениях можно было написать не один роман, и смею вас заверить, чтение было бы увлекательнейшим. Граф Федор Иванович Толстой с детства отличался физической силой, ловкостью и необузданным нравом. При этом он был человек весьма образованный. Пушкин в стихотворении называет его философом, добавляя — «который в прежни лета развратом изумил четыре части света». Здесь и упоминание кругосветки, совершенной графом, и намек на его якобы романтические отношения с обезьяной, о которых долго сплетничали в светских салонах. А поводов для светских сплетен граф давал предостаточно. В его рассказах вымысел всегда перемешивался с действительностью, а рассказы его друзей, недругов и знакомых были и вовсе невероятны. Даже внешний облик выдавал в нем человека необыкновенного. По словам Ф. Булгарина, «Федор Иванович был среднего роста, плотен, силен, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, черные глаза его блестели, а когда он сердился, страшно было заглянуть ему в глаза». Именно таким запечатлел его Пушкин на рисунке в своей рукописи. Как и большинство молодых дворян, Федор Толстой, который по свидетельству современников был прекрасным стрелком и фехтовальщиком, избрал для себя военную карьеру. Он окончил Морской кадетский корпус, но благодаря влиятельным родственникам служить начал не на кораблях, а в гвардейском Преображенском полку. Правда, на корабле он вскорости оказался, причем на борту трехмачтового шлюпа «Надежда», идущего под командованием Крузенштерна в кругосветку, но не в качестве флотского офицера, а в свите главы торговой делегации камергера Н. П. Резанова (помните ленкомовскую «Юнону и Авось»).

Этому предшествовала скандальная дуэль с полковником Дризеном, за которую следовало ждать серьёзных неприятностей. Поводом для дуэли послужил разнос за опоздание на полковой смотр, который устроил графу полковник. Ругани в свой адрес Толстой не переносил, а тут он еще и чувствовал себя чуть ли не героем, ведь вместо смотра он летал на воздушном шаре. Последовала резкая выходка в отношении командира и в результате — дуэль. Спасая проштрафившегося гвардейца от заслуженного наказания, родственники добились замены на Федора уже назначенного в экспедицию его двоюродного брата тоже Федора Толстого, но Петровича (впоследствии известного скульптора-медальера). В длительном плавании Толстой, не обремененный служебными обязанностями, развлекался как мог. Он перессорился почти со всеми офицерами (к их счастью, о дуэли в плавании не могло быть и речи). Напоил корабельного священника и намертво припечатал его бороду сургучом к палубе. Протрезвевшему иеромонаху Гедеону пришлось для «освобождения» воспользоваться ножницами. «Помог» орангутангу, любимцу корабельной команды, залить чернилами документы в каюте руководителя экспедиции Крузенштерна. Во время редких стоянок граф давал волю своей необузданной фантазии. В бразильском порту Додестеро он сцепился с португальским офицером, занимавшимся розыском контрабандистов, которого импозантная внешность графа ввела в заблуждение. Дело чуть не дошло до стрельбы, благо, португалец вовремя принес извинения. На одном из Маркизовых островов Толстой покрыл себе все тело татуировками. Если рассказам можно или верить, или — нет, то татуировка — это навсегда. Впоследствии демонстрации Федором нательной живописи всегда вызывали неподдельный интерес в обществе, являясь зримым подтверждением его необыкновенных приключений. Бытует предание, что Крузенштерн, не выдержав выходок графа, высадил его на одном из островов, где Толстой провел несколько месяцев в ожидании попутного корабля и чуть ли не возглавил туземное племя. По другой версии Толстой был переведен на шлюп «Нева» и уже его капитаном Лисянским высажен на один из островов Северной Америки. Корабельный журнал «Надежды» эти версии не подтверждает. В июле 1804 года в Петропавловске-Камчатском Толстой и еще несколько членов экспедиции сошли на берег, чтобы следовать в Сант-Петербург сухим путем. Федор и здесь умудрился устроить себе очередное приключение. Вернуться в Петербург, так и не побывав в Русской Америке, граф себе позволить не мог. В нарушение всех инструкций он отправился на Алеутские острова. Достоверных свидетельств этого вояжа практически нет. Есть воспоминания Ф. Ф. Вигеля, который встретил Толстого в июне 1805 года в Сибири по пути в Санкт-Петербург. По его свидетельству, граф поведал о своих необыкновенных приключениях в Русской Америке. Сомнения нет, целый год Толстого где-то «носило». По его словам, он побывал на Алеутских островах, жил среди аборигенов острова Ситху, которым русские колонисты дали называние «колоши». Если верить Толстому, колоши даже хотели сделать его своим вождем. Возможно, насчет перспектив стать вождем граф и приврал, но о жизни алеутов он впоследствии рассказывал с такими подробностями и деталями, которые можно познать только на собственном опыте.

 

В Петербурге запутешествовавшегося графа уже ждали и отнюдь не с восторгами. Прямо от Петербургской заставы его отправили в Нейшлотскую крепость. Толстому крупно повезло, Александр 1 всего лишь запретил ему появляться в столице, а в крепость послал не в заключение, а на службу. Можно представить, как изнывал от крепостной скуки деятельный граф, получивший в обществе прозвание «Американец». Куда он только не просился, но всегда следовал отказ, брать непредсказуемого графа под свою команду не хотел ни один командир. Наконец князь М. П. Долгорукий, командующий Сердобским отрядом, взял Федора к себе адъютантом. На войне (Россия отвоевывала у Шведов Финляндию) граф оказался в своей стихии. Он не сидит в штабе, а участвует в боях и стычках. В ходе боя при Иденсальме он с небольшим казачьим отрядом перекрыл шведам путь к отступлению. С несколькими смельчаками провел разведку шведских сил на берегу пролива Кваркен, что позволило Барклаю-де-Толли с корпусом перейти по льду пролив, решительной атакой обратить шведов в бегство и занять город Умео. Шведская война реабилитировала Толстого, и его снова перевели в Преображенский полк. Но гвардейская служба опять оказалась недолгой. Дуэли, разжалование в рядовые, отставка, содержание в Выборгской крепости, ссылка в деревню под Калугу — все это уместилось в менее чем четыре года.

О дуэлях Федора Толстого разговор особый. Сколько их было, он и сам не мог точно сказать. Но то, что на дуэлях он убил 11 человек — факт неопровержимый. Двенадцатым мог стать Пушкин, который, находясь на юге, а затем в ссылке в Михайловском, готовился к дуэли несколько лет, обмениваясь с Толстым колкими эпиграммами. Причем граф называл поэта «Чушкиным» и добавлял: «Примером ты рази, а не стихом пороки и вспомни, милый мой, что у тебя есть щеки». Первоначальным поводом к ссоре послужил распущенный графом слух, что Пушкина за какие-то провинности высекли в Тайной канцелярии (либо в полицейском участке). По другой версии — причиной стало письмо Толстого сослуживцу по Преображенскому полку князю А. А. Шаховскому, в котором он нелестно отзывался о поэте и его творчестве. Да так ли это теперь важно. А тогда казалось, что дуэль неизбежна. Приехав после ссылки в Москву, Александр Сергеевич сразу же отправил к графу секундантов. Толстого в старой столице не оказалось, а затем друзьям как-то удалось их примирить. Это был один из немногих случаев, когда Толстой пошел на примирение. Возможно, он щадил жизнь Пушкина, ставшего крупнейшим российским поэтом, или не хотел разрывать отношений с Вяземским, Жуковским, Баратынским, Давыдовым, которые бы смерть поэта ему не простили. Интересно, два человека с взрывным темпераментом, Пушкин и Толстой, впоследствии даже подружились. Толстой ввел Пушкина в семью Гончаровых. Через него Пушкин сделал первое официальное предложение и получил неопределенный ответ от матери Наталии Николаевны. Свадьба все-таки состоялась, и в какой-то мере в это свою лепту внес и Федор Толстой.

Дуэли были для графа любимым, после карт, развлечением. Он специально провоцировал людей, распускал слухи, оскорблял только для того, чтобы добиться вызова или получить возможность вызвать на дуэль самому. Рассказывают (об этом писал Сергей Толстой, сын Льва Толстого), что один из друзей попросил Толстого быть секундантом на дуэли, которая назначена на 11 часов следующего утра. Но когда он заехал за графом утром, тот еще спал. Разбуженный Толстой обыденно заявил, что дуэли не будет, так как он уже успел оскорбить, принять вызов и убить противника своего друга. Зная нрав Толстого, можно предположить, что что-то подобное вполне могло произойти на самом деле. Страстью Федора Толстого были карты. Играл он успешно, обычно выигрывал большие суммы, которые тратил на дружеские пирушки. Говаривали, что, не полагаясь на фортуну, он умело блефовал и шулерствовал, временами создавая этим новые поводы для дуэлей. Иногда он нарывался на таких же «профессионалов» и очень крупно проигрывался. Стоит отметить, что благодаря прекрасной образованности, увлечению российской историей (граф собирал древние рукописные книги) и неординарности характера Толстой был близко знаком со многими известными литераторами и поэтами. Ему посвящал строки Вяземский. Грибоедов в «Горе от ума» писал: «Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом И крепко на руку нечист, Да разве умный человек и может быть не плутом». Граф узнал себя в этом описании, но не обиделся. По словам сына Сергея, Лев Толстой рассказывал, что Федор Толстой, встретив однажды Грибоедова, сказал ему: — Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку не чист? Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал. — Но ты же играешь нечисто, — заметил Грибоедов. — Только-то? — ответил Толстой. — Ну, ты так бы и написал. Возможно, после такого разговора в рукопись «Горе от ума», которая принадлежала князю Ф. И. Шаховскому, сам Федор Толстой внес правки. Рядом со словами «В Камчатку сослан был» он пометил — «В Камчатку черт носил, ибо сослан никогда не был», а напротив строки «И крепко на руку не чист» он написал — «В картишках на руку не чист», после чего добавил: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола». Неординарная личность всегда интересует людей творческих. Поэтому чертами Толстого-Американца Пушкин «наградил» Зарецкого в «Евгении Онегине» и Сильвио в «Выстреле». Лев Толстой в рассказе «Два гусара» явно с него списывал образ графа Турбина, а в первых вариантах «Войны и мира» у Долохова в одной из реплик даже упоминалась обезьяна (помните — орангутанг на «Надежде»). У Тургенева Лучков в «Бретере» и Василий Лучинов в «Трех портретах» явно имеют отдельные черты Федора Толстого.