Восстановленное равновесие 3 страница

Незнакомец сказал: «Я любовался твоим садом. Сразу видно, что здесь поработал человек, любящий растения и понимающий в них толк, знающий, что им нужно». Фермер сказал: «Вижу, и ты кое-что в этом смыслишь». Он уселся, и они еще долго беседовали.

Потом незнакомец встал и сказал: «Теперь мне пора». Но, фермер стал возражать. «Смотри, — сказал он, — солнце уже садится. Останься у меня на ночь, мы посидим еще на веранде и поговорим, а утром отправишься дальше». И незнакомец согласился.

Вечером они сидели на веранде, и огромная страна лежала перед ними, словно преображенная поздним светом. Когда совсем стемнело, незнакомец стал рассказывать, как изменился для него мир с тех пор, как он заметил, что его на каждом шагу кто-то сопровождает. Поначалу он не поверил, что кто-то постоянно шел с ним рядом. Что когда он останавливался, стоял и другой, а когда он вставал на ноги, другой поднимался вместе с ним. Ему понадобилось время, чтобы понять, кто был этот его спутник.

«Мой постоянный спутник, — сказал он, — это моя смерть. Я так к ней привык, что больше не хочу без нее обходиться. Она мой самый верный, самый лучший друг. Когда я не знаю,


что правильно и как быть дальше, я замираю на какой-то момент и прошу ее дать мне ответ. Я предаюсь ей целиком, как бы максимумом своей поверхности; я знаю, она там, а я здесь. И не привязываясь ни к каким желаниям, жду, пока мне придет от нее указание. Если я сосредоточен и смело смотрю ей в лицо, то через некоторое время ко мне приходит от нее слово, как будто молния озаряет то, что находилось в темноте, — и мне становится ясно».

Фермеру чужды были эти речи, и он долго молча смотрел в ночь. Потом и он увидел того, кто его сопровождает, свою смерть, — и склонился перед ней. У него было такое ощущение, будто то, что оставалось ему от жизни, преобразилось, став драгоценным, как любовь, которая знает о прощании, и полным до краев, как любовь.

На следующее утро они завтракали вместе, и фермер сказал: «Даже если ты уйдешь, у меня останется друг». Затем они вышли из дома и подали друг другу руки. Незнакомец пошел своей дорогой, а фермер отправился на свое поле.

В заключение я расскажу еще одну из историй, которые вызывают в том, кто отдается их власти, то, о чем они повествуют, еще пока он их слушает.

Открытый дом

Некий человек странствовал по дорогам своей родины. Все здесь казалось ему хорошо знакомым и близким, его сопровождало ощущение безопасности и легкой грусти. Ибо многое так и осталось для него скрытым, снова и снова он упирался в закрытые двери. Иногда ему больше всего хотелось оставить все позади и уйти далеко-далеко отсюда. Но что-то удерживало его, как будто он боролся с кем-то незнакомым и не мог от него отойти, не получив прежде благословения. Так он и чувствовал


себя заключенным между Вперед и Назад, между Уйти и остаться.

Он пришел в парк, сел на скамейку, откинулся назад, глубоко вздохнул и закрыт глаза. Он позволил ей быть, этой долго борьбе, положился на внутреннюю силу, почувствовал, как успокаивается и уступает, словно камыш на ветру, в согласии многообразием, широким простором, долгим временем.

Он увидел себя как открытый дом. Кто хочет войти, тот может войти, и кто приходит, тот что-то приносит, остается ненадолго — и уходит. И потому в этом доме всегда есть Приходить Приносить, Оставаться — и Уходить. Пришедший сюда впервые и принесший что-то новое, оставаясь здесь, стареет, придет время, и он уйдет.

Сюда, в этот открытый дом, приходят и много незнакомцев - это те, кто был долго забыт, или те, кого раньше не пускали на порог. Они тоже что-то приносят, остаются ненадолго и уходят. Приходят и плохие люди, которым мы с удовольствием указали бы на дверь, приносят что-то и они, как-то приспосабливаются, остаются ненадолго — и уходят. И кем бы ни был тот, кто приходит, он встречает здесь других, тех, кто пришел до него, и тех, кто приходит после. А раз их много, то каждому приходится делиться. У кого есть свое место, у того есть и свои границы. Кто чего-то хочет, тот должен и подчиняться. Тот, кто s пришел, вправе проявить себя, покуда он здесь. Он пришел, потому что ушли другие, а когда придут другие, уйдет он. Так что в этом доме для всех достаточно времени и места.

И сидя вот так, он чувствует себя уютно в своем доме. Он знает, что хорошо знаком со всеми, кто приходил и приходит, приносил и приносит, оставался и остается, уходил и уходит. Ему кажется, что все, остававшееся доселе незавершенным, теперь завершено, он чувствует, как борьба подходит к концу и становится возможным прощание. Еще немного ждет он подходящего момента. Затем открывает глаза, еще раз оглядывается, встает — и уходит.



ГРАНИЦЫ СОВЕСТИ


Мы знаем совесть, как лошадь знает своего седока, как штурман знает звезды, по которым определяет местоположение и выбирает направление. Но множество всадников скачут на лошади, и множество штурманов на корабле следят за множеством звезд. Вопрос в том, кому же тогда подчиняются всадники и какое направление указывает кораблю капитан?

Ответ

Однажды ученик обратился к учителю: «Скажи мне, что такое свобода?»

«Какая свобода? — спросил его учитель. — Первая свобода — это глупость. Она подобна коню, что с громким ржанием сбрасывает седока. Но тем крепче хватку он потом почувствует.

Вторая свобода — это раскаяние. Оно подобно штурману, который остается после кораблекрушения на обломках, вместо того чтоб сесть в спасательную шлюпку.

Третья свобода — это понимание. Оно приходит после глупости и после раскаяния. Оно подобно стебельку, что, качаясь на ветру, все же стоит, поскольку уступает там, где слаб».

Ученик спросил: «И это все?»

На что учитель ответил: «Иные полагают, что сами ищут истину своей души. Но это ищет через них и думает Большая Душа. Как и природа, она может себе позволить немало заблуждаться, ибо без устали меняет оплошавших игроков на новых. Тому же, кто позволяет ей думать, она предоставляет иногда некоторую свободу действий, и, как река пловца, который дает себя нести волнам, выносит всеми силами на берег».

Вина и невиновность

Совесть мы познаем в отношениях, и связана она именно с нашими отношениями между собой. Ибо каждое действие, как-

5 67


либо отзывающееся на других, сопровождается неким «знающим» чувством невиновности и вины. Ц как глаз, когда он окрыт, постоянно различает светлое и темное, так и это «знающее» чувство каждую секунду различает, на пользу или во отношениям наши поступки. То, что вредит отношениям ощущаем как вину, а то, что им служит, — как невиновность.

С помощью чувства вины совесть натягивает поводья и заставляет нас сменить курс на противоположный. С помощью чувства невиновности она дает нам волю, и свежий ветер наполняет паруса нашего корабля.

Это подобно равновесию. Чтобы мы его сохраняли, некий внутренний орган посредством ощущений Комфорта и дискомфорта постоянно движет нами и направляет нас, и точно так же, чтобы мы сохраняли важные для нас отношения, нами постоянно движет и направляет нас некий другой внутренний f орган с помощью других ощущений комфорта и дискомфорта.

Отношения складываются в зависимости от условий, которые в основном являются для нас заданными, так же как в ситуации с равновесием такими заданными условиями являются верх и низ, вперед и назад, право и лево. И хотя при желании; мы можем упасть вперед или назад, вправо или влево, некий врожденный рефлекс все же заставляет нас восстановить равновесие, пока не произошло катастрофы, и таким образом мы вовремя возвращаемся в вертикальное положение.

Так и за нашими отношениями следит некий орган, стоящий над нашим произволом. Он как рефлекс заставляет нас корректировать свое поведение и исправлять ошибки, когда мы нарушаем условия, необходимые для сохранения хороших отношений, и ставим под угрозу свое право на участие в них. Орган, отвечающий за сохранение отношений, так же, как орган, отвечающий за равновесие, воспринимает человека вместе с его окружением, распознает свободное пространство и его границы и управляет человеком с помощью различных ощущений комфорта и дискомфорта. Ощущение дискомфорта в этом случае воспринимается нами как вина, а комфорта — как невиновность.

Таким образом, вина и невиновность служат одному господину. Он впрягает их в одну повозку, задает им одно направле-


ние, они в одной упряжке делают одно цело. Они заставляют отношения развиваться и, сменяя друг друга, удерживают отношения в колее. Правда, иногда нам хочется самим взять поводья, но кучер не выпускает их из рук. В этой повозке мы только пленники и гости. А имя кучеру — совесть.

Заданные условия

Заданные нам условия существования человеческих отношений включают:

• связь,

• уравновешивание,

• порядок.

По требованию инстинкта, потребности и рефлекса мы выполняем эти три условия так же, как выполняем условия сохранения равновесия, даже против своей воли и желания. Мы осознаем их как основные условия, так как одновременно воспринимаем их как основные потребности.

Связь, уравновешивание и порядок дополняют и обусловливают друг друга, а их взаимодействие мы воспринимаем как совесть. А потому и совесть мы воспринимаем как инстинкт, потребность и рефлекс — по сути, как нечто, пребывающее в единстве с потребностями в связи, уравновешивании и в порядке.

Различия

Хотя эти три потребности — в связи, уравновешивании и порядке — и находятся в постоянном взаимодействии, тем не менее каждая из них стремится к достижению собственных целей при помощи собственного ощущения вины и невиновности. Поэтому в зависимости от той цели и потребности, которой они служат, мы по-разному чувствуем свою вину и невиновность.


• Если они служат связи, то вину мы чувствуем как исключение и удаленность, а невиновность — как защищенность и близость.

• Если они служат уравновешиванию, то вину мы чувству
ем как долг, а невиновность — как свободу или право требовать.

• Если они служат порядку, то вину мы чувствуем как его
нарушение и страх наказания, а невиновность — как добросовестность и верность.

Совесть служит каждой из этих целей, даже если они противоречат друг другу. Такие противоречия в целях мы воспринимаем как противоречия в совести. Ведь, служа уравновешиванию, совесть зачастую требует того, что запрещает, когда служит связи, а, служа порядку, позволяет то, в чем отказывает когда служит связи.

Если мы, к примеру, причиняем кому-то столько же зла» сколько и он нам, мы удовлетворяем потребность в уравновешивании и чувствуем себя справедливыми. Но связь на этом, как правило, заканчивается. Чтобы удовлетворить потребность как в уравновешивании, так и в связи, мы должны сделать другому несколько меньше плохого, чем он сделал нам. И пусть тогда пострадает уравновешивание, но связь и любовь от этого выиграют.

И наоборот, если мы делаем другому ровно столько же хорошего, сколько он нам, то пусть баланс и восстановлен, но происходит это в ущерб связи. Ибо для того, чтобы уравновешивание еще и упрочивало связь, мы должны сделать другом немного больше хорошего, чем он нам. А он, восстанавливая равновесие, в свою очередь, должен сделать нам несколько больше хорошего, чем мы ему. В этом случае «давать» и «брать» ведут как к уравновешиванию, так и к постоянному обмену, упрочению связи и любви.

Похожие противоречия мы находим между потребностью связи и потребностью в порядке. Когда мать, например, говорит нашалившему ребенку, что теперь ему целый час придется одному играть в своей комнате, и ради порядка оставляет его там на целый час одного, она удовлетворяет порядку. Но ребе-


нок будет на нее злиться, причем по праву. Потому что ради порядка мать грешит против любви. Если же через некоторое время она простит ребенку часть наказания, то пусть она погрешит против порядка, но укрепит связь и любовь между собой и ребенком.

А потому, как ни следуй мы своей совести, она все равно и признает нас виновными, и оправдает.

Разные отношения

Но так же как потребности, различны и те отношения, в которых мы участвуем. Их интересы тоже противоречат друг другу. Когда мы служим одним отношениям, это может повредить другим. А то, что в одних отношениях считается невиновностью, делает нас виновными в других. Получается, что за один и тот же поступок мы оказываемся сразу перед многими судьями, и в то время как один нас обвиняет, другой оправдывает нас.

Порядок

Иногда мы воспринимаем совесть так, словно это нечто единое. Но в большинстве случаев она похожа скорее на группу, в которой разные представители с помощью разных ощущений вины и невиновности по-разному стремятся добиться своих разных целей. При этом они поддерживают друг друга и на благо целого постоянно держат друг друга в напряжении. Но даже если цели их противоположны, служат они тем не менее какому-то одному высшему порядку. Как тот военачальник, что на разных фронтах в различных местностях разными войсками, разными средствами и при помощи разной тактики стремится добиться разного успеха, так и этот порядок ради некоего боль1-шего целого на каждом из фронтов позволяет достичь лишь


частичного успеха. Поэтому невиновным удается быть ли отчасти.

Внешность обманчива

Итак, вина и невиновность чаще всего идут рука об руку, Кто протягивает руку к невиновности, дотрагивается и до вины; кто снимает дом у вины, своим «поднанимателем» обнаруживает невиновность. К тому же вина и невиновность нередко меняются платьем, и вина приходит к нам одетая невиновностью, а невиновность является в платье вины. Так что внешне обманчива, и только результат показывает, что это было на caмом деле.

Я расскажу вам в связи с этим одну маленькую историю.

Игроки

Они противники как будто.

Напротив заняли места,

и на одной и той же

доске

фигурами различными

они

по сложным правилам,

за ходом ход

ведут одну

и ту же королевскую игру.

И оба жертвуют игре

фигуры разные,

и под угрозой шаха друг друга держат,

покуда

не кончается движенье.


Коль дальше хода нет,

то партии конец.

Тогда один на сторону другого переходит,

меняя цвет.

И снова та же начинается игра,

лишь партия другая.

Но кто играет много,

выигрывая

и проигрывая часто,

тот мастером

с обеих становится сторон.

Чары

Кто хочет разрешить загадку совести, тот отваживается ступить в лабиринт, и ему нужно множество путеводных нитей, чтобы в путанице тропинок отличить пути, ведущие наружу, от тех, что заканчиваются тупиками.

Ему придется, блуждая в темноте, на каждом шагу оказываться лицом к лицу с теми мифами и историями, которые сплетаются вокруг вины и невиновности, смущают наш разум и парализуют нас, когда мы хотим рискнуть и разузнать, что же происходит за кулисами. Так чувствуют себя дети, когда им рассказывают об аисте, приносящем младенцев, так должны были чувствовать себя заключенные, читая на воротах лагеря смерти надпись «Работа делает свободным».

И все же иногда находится тот, у кого хватает мужества заглянуть туда и разрушить чары. Как, может быть, тот ребенок, что посреди беснующейся толпы показывает на окруженного ликованием диктатора и громко и отчетливо произносит то, что все знают, но в чем никто не решается себе признаться или выговорить вслух: «Да он же голый»

А может быть, и как тот музыкант, что становится у края дороги, по которой должен пройти крысолов с ватагой детей.


Он играет ему контрмелодию, которая некоторых заставляв идти не в ногу.

Связь

Совесть привязывает нас к группе, важной для нашего выживания, какими бы ни были те условия, которые эта группа нам ставит. Совесть не возвышается над этой группой, над верой или суеверием. Она служит этой группе.

Как дерево не выбирает места, где ему расти, и на просторе поля развивается иначе, чем в лесу, а в защищенной долине иначе, чем на открытой всем ветрам вершине, так и ребенок без вопросов и сомнений входит в ту группу, в которой появился на свет, и привязывается к ней с такой силой и последовательностью, которые можно сравнить разве лишь с чеканкой. Эта связь переживается ребенком как любовь и счастье, вне зависимости от того, даст ли ему эта группа возможность процветать или он обречен в ней зачахнуть.

Но совесть реагирует на все, что этой связи способствует ей или угрожает. Поэтому наша совесть спокойна, когда мы ведем себя так, что можем быть уверены в своем праве по-прежнему принадлежать к группе, и неспокойна, когда мы каким-то образом нарушили условия группы и вынуждены опасаться, что полностью или частично утратили свое право на принадлежность. И все же обе стороны совести служат одной цели. Как кнут и пряник, они манят и гонят нас в одном и том же направлении. Они обеспечивают нашу связь с корнями и родом в целом.

Следовательно, мерилом для совести является то, что ценится в той группе, к которой мы принадлежим. Поэтому у людей, принадлежащих к разным группам, и совесть тоже разная, а у того, кто входит в несколько групп, для каждой из них своя совесть.

Совесть удерживает нас в группе, как собака удерживает овец в отаре. Но когда мы меняем свое окружение, она, защищая


нас, как хамелеон, меняет свою окраску. Поэтому рядом с матерью у нас одна совесть, а рядом с отцом другая. Третья в семье и четвертая на работе. Пятая в церкви и шестая за столиком в баре. Но для совести речь всегда идет о связи и связующей любви, о страхе расставания и потери.

И как же мы поступаем, если одна связь противостоит другой? Тогда мы ищем равновесия и порядка, насколько получится.

Приведу один пример.

Внимание и уважение

Муж и жена спросили учителя, что им делать с их дочерью. Дело в том, что жена теперь часто бывала вынуждена устанавливать для нее границы, а муж, как ей казалось, слишком мало ее в этом поддерживал.

Учитель в трех тезисах изложил им основы правильного воспитания:

1. Воспитывая своих детей, отец и мать, каждый по-своему, считают правильным то, что либо было важным, либо
отсутствовало в семьях, где они воспитывались.

2. Ребенок следует тому и признает правильным то, что либо
было важным для обоих родителей, либо отсутствовало в
семье, где они воспитывались.

3. Если один из родителей одерживает в воспитании верх
над другим, то ребенок втайне объединяется с тем, кто
побежден.

Затем учитель предложил им следующее: они должны были позволить себе заметить, где и как их ребенок их любит. Тут они посмотрели друг другу в глаза и лучик света пробежал по их лицам.

А в заключение учитель посоветовал отцу, чтобы тот иногда давал своей дочери почувствовать, насколько он бывает рад, когда она хорошо ведет себя с матерью.


Верность

Совесть привязывает нас сильнее всего, если мы занимаем
невысокое положение в группе и полностью ей подчинены.
как только мы завоевываем в группе власть или становимся
независимыми, связь ослабевает, а вместе с ней слабеет и голе
совести.

Но люди слабые добросовестны, они остаются верными, поскольку привязаны. В семье это дети, на предприятии простые рабочие, в армии — обычные солдаты, а в церкви — паства. На благо сильных членов группы они добросовестно рискуют здоровьем, невиновностью, счастьем и жизнью, даже если сильные бессовестно злоупотребляют ими ради того, что называют высшими целями.

Это те маленькие люди, что подставляют свою голову вместо людей больших, это палачи, выполняющие грязную работу это герои на затерянном посту, овцы, следующие за пастухом который ведет их на бойню, жертвы, платящие по чужим счетам. И это дети, которые самоотверженно заступаются за своих родителей или предков, исполняют то, чего не собирались, искупают то, чего не совершали, и отвечают за то, в чем не виноваты.

Приведу пример.

Место

Однажды, когда сын заупрямился, отец его наказал, и той же ночью ребенок повесился.

Теперь мужчина уже состарился, но вину свою переживал все так же тяжело. И как-то раз в разговоре с другом он вспомнил, что всего за несколько дней до самоубийства, когда мать за столом сказала, что беременна, его сын словно вне себя выкрикнул: «Но ради Бога, у нас же совсем нет места» И он понял: ребенок повесился, чтобы снять с родителей эту заботу. Он освободил место для другого ребенка.


Верность и болезнь.

Та же связующая любовь проявляется и в случаях тяжелых заболеваний, например, при анорексии. Поскольку страдающий истощением говорит в своей детской душе одному из родителей." «Лучше исчезну я, чем ты». Подобные болезни именно потому бывает так трудно излечить, что для нашей детской души они являются доказательством нашей невиновности, и с ее помощью мы надеемся обеспечить и сохранить свое право на принадлежность. С ними для нас связывается ощущение собственной верности.

А вот решения проблемы и исцеления больные в таких случая, несмотря на уверения в обратном, боятся и избегают. Ибо связывается оно со страхом потери права на принадлежность и ощущением вины и предательства.

Граница

Там, где совесть устанавливает связи, она проводит и границы, включая в группу одних и оставляя за ее пределами других. Поэтому, если мы хотим остаться в своей группе, нам нередко приходится отказывать другим или лишать их права на принадлежность, которым мы пользуемся сами, — лишь по той причине, что они другие. Тогда из-за своей совести мы становимся страшны для других. Потому что во имя ее мы должны желать их исключения из группы или исключать их только потому, что они не такие, как мы, поскольку мы сами боимся такого исключения как наихудшего следствия вины или самой страшной угрозы.

Но, как и мы с ними, так же во имя совести с нами поступают другие. И тогда мы обоюдно устанавливаем границу для добра и во имя совести снимаем эту границу для зла.

Так что вина и невиновность не то же самое, что добро и зло. Ибо скверные поступки мы часто совершаем с чистой со-


вестью, а хорошие — с нечистой. Мы совершаем плохие по
ступки с чистой совестью, если они служат связи с важной-
для нашего выживания группой, а хорошие поступки — с нечистой совестью, если они ставят под угрозу нашу связь с этой
группой.

Добро

Поэтому то хорошее, что примиряет и умиротворяет, должно преодолевать границы, которые устанавливает для нас совесть, привязывая нас к отдельным группам. Оно следует другому, скрытому закону, который действует в разных вещах только потому, что они есть. В противоположность тому, как это делает совесть, оно действует тихо и незаметно, как подземные воды. Присутствие добра мы замечаем только по его воздействию.

Но совесть говорит, каково положение вещей. Например,
приходит ребенок в сад, удивляется всему, что растет, прислушивается к птице в кустах. И тут его мать говорит: «Посмотри,
это чудесно». Теперь, вместо того чтобы удивляться и внимать,
ребенку приходится слушать слова, и связь с тем, что есть, под
меняется оценкой.

Групповая совесть

Совесть связывает нас с группой настолько роковым образом, что мы, зачастую неосознанно, как притязание и обязательство, воспринимаем то, что в ней претерпели или задолжали другие. Так, благодаря совести мы, сами того не ведая, оказываемся в плену чужой вины и чужой невиновности, чужих мыслей, забот, чувств, чужой ссоры и чужой ответственности, чужой цели и чужого конца.


Если, к примеру, дочь, ухаживая за пожилыми родителями, отказывается от собственного семейного счастья, а ее братья и сестры смеются над ней за это и презирают, то позже одна из племянниц копирует жизнь этой своей тети и, не осознавая взаимосвязи и не имея возможности этому сопротивляться, переживает ту же судьбу.

В противоположность личной совести, той, которую мы ощущаем, здесь тайно действует другая, всеобъемлющая совесть, которая стоит выше совести личной. Находящаяся на переднем плане личная совесть делает нас слепыми в отношении скрытой, всеобъемлющей совести, и мы часто грешим против этой всеобъемлющей совести именно тем, что следуем личной.

Та личная совесть, которую мы чувствуем, служит порядку, проявляющемуся в инстинкте, потребности и рефлексе. А всеобъемлющая совесть, та, что действует тайно, остается неосознанной, как зачастую неосознанным остается и тот порядок, которому она служит. Поэтому такого порядка мы чувствовать не можем. Мы узнаем его лишь по тем последствиям (чаще всего это страдания), которые влечет за собой его несоблюдение, прежде всего для детей.

Находящаяся на переднем плане личная совесть относится к тем лицам, с которыми мы ощутимо связаны: то есть к родителям, братьям и сестрам, родственникам, друзьям, партнерам, детям. Эта совесть дает им место и голос в нашей душе.

А скрытая совесть берет на себя заботу о тех, кого мы исключили из своей души и сознания, потому ли, что боимся их или проклинаем, или потому, что хотим воспротивиться их судьбе, или потому, что другие члены семьи перед ними провинились, а вина не была названа и уж тем более не искуплена. А может быть, потому, что им пришлось платить за то, что мы взяли и получили, не поблагодарив их и не отдав им должного. Эта совесть берет под свою защиту вытолкнутых и непризнанных, забытых и умерших и не дает покоя тем, кто еще чувствует уверенность в своем праве на принадлежность, до тех пор, пока они снова не дадут место и голос в своем сердце в том числе и тем, кто был исключен.


Право на принадлежность

Групповая совесть дает всем равное право на принадлежность. Она следит за тем, чтобы это право признавалось за все- ми, кто относится к группе. То есть она следит за связью в не- коем значительно более широком смысле, чем личная совесть Она знает только одно исключение, а именно убийц, и прежде всего тех, кто отнял жизнь у кого-то из членов собственной группы. Что касается этих людей, то совесть, как правило, требует, чтобы они были вытолкнуты из группы.

Уравновешивание в плохом

Если один из членов семьи был вытолкнут, выдворен другими за пределы семьи, пусть даже тем, что был просто забыт, как часто забывают рано умершего ребенка, тогда эта совесть добивается того, чтобы кто-то другой внутри группы замещал этого человека. Тогда этот другой, сам того не осознавая, повторяет судьбу этого человека. Так, например, внук путем неосознаваемой идентификации подражает исключенному из системы семьи деду и живет, и чувствует, и планирует, и переживает крах точно так же, как его дед, не видя никакой взаимосвязи.

Для групповой совести это значит восстановить равновесие, правда, на некоем архаичном уровне, так как групповая совесть вообще является архаичной совестью. Она ведет к слепому уравновешиванию в плохом, и помочь такая компенсация никому не может. Ибо та несправедливость, которая была совершена по отношению к кому-то из предков, лишь повторяется, но не исправляется его невиновным потомком. А тот, кто был исключен, так исключенным и остается.

Иерархия

Действие групповой совести выявляет еще один базовый закон. В каждой группе господствует определенный иерархи-


ческий порядок, идущий от вошедших в группу раньше к вошедшим в нее позже. То есть согласно этому порядку более ранний обладает приоритетом по отношению к более позднему. Тот, кто вошел в группу раньше, например, дедушка, стоит в этой иерархии выше, чем вошедший в группу позднее, например, внук, а вошедший в группу позже стоит ниже вошедшего в группу раньше. Поэтому при восстановлении равновесия в, соответствии с требованиями групповой совести здесь нет справедливости по отношению к более поздним, как будто они равноправны с более ранними. Архаическое уравновешивание принимает во внимание только более ранних и пренебрегает более поздними. Поэтому групповая совесть не позволяет, чтобы более поздние вмешивались в дела более ранних, — ни для того, чтобы добиться их прав на их месте, ни для того, чтобы на их месте искупить их вину, ни для того, чтобы задним числом избавить их от их скверной судьбы. Потому что под влиянием групповой совести более поздний реагирует на такую самонадеянность потребностью в крахе и гибели. Поэтому, если кто-то из членов рода демонстрирует саморазрушительное поведение и если этот человек, преследуя, как ему кажется, благородные цели, сознательно того не замечая, устраивает себе крах и гибель, то в большинстве случаев он является тем нижестоящим, кто своим крахом, словно с облегчением, наконец-то воздает должное кому-то вышестоящему. Так самовольно присвоенная власть заканчивается бессилием, самовольно присвоенное право — несправедливостью, а самовольно присвоенная судьба — трагедией.

Я приведу несколько примеров на эту тему.

Тоска

Одна молодая женщина испытывала незатихающую тоску, которую никак не могла себе объяснить. И вдруг в какой-то момент ей стало ясно, что чувствовала она не свою собственную тоску, а тоску своей сестры — дочери ее отца от первого