Школа заимствования (миграционная)

В 50—70-х гг. XIX в. возникло другое научное направление — теория заимствования (теория миграций; теория бродячих сю­жетов). Ее сторонники указали на удивительное сходство мно­гих фольклорных произведений у народов Запада и Востока (в том числе неродственных), которое объяснили прямым или кос­венным заимствованием, распространением из одного или не­скольких очагов. Представители школы заимствования постави­ли вопрос о культурно-исторических связях между народами, привлекли обширный разноязычный материал. Этому способ­ствовало исследование европейцами стран Ближнего Востока, а в России — развитие тюркологии и монголоведения.

Теория заимствования оказала особенно сильное влияние на изучение сказок. Ее основоположник — немецкий востоковед Т. Бенфей — в 1859 г. издал сборник индийских сказок и притч "Панчатантра" ("Пятикнижие")1. В большом предисловии Бен-фей отметил близкое сходство сказочных сюжетов в мировом фоль­клоре и на примере судьбы сборника "Панчатантра" раскрыл кар­тину культурного влияния Востока на европейский Запад.

Сборник "Панчатантра" был создан в Индии в III—IV вв. н.э., до нас дошли его списки не ранее V в. Эту книгу сложил брахман (мудрец) Вишнушарман для "пробуждения разума" трех сыновей царя Амарашак-ти. Он использовал сюжеты народных сказок и разделил книгу на пять разделов: "Разъединение друзей", "Приобретение друзей", "О воронах и совах", "Утрата добытого", "Безрассудные поступки".

Первые переводы "Панчатантры" были сделаны в VI в. на персидс­кий и сирийский языки. В VIII в. арабский поэт Абдаллах переработал персидский перевод в книгу под названием "Калила и Димна". В XII— XIII вв. многочисленные переводы "Калилы и Димны" (на испанский, латинский, древнееврейский языки) открыли сборнику путь в Европу. Так, латинский перевод под названием "Наставление человеческой жиз-

 

 

ни" был переведен на немецкий, итальянский, французский и другие язы­ки. Греческое переложение "Калилы и Димны" получило название "Сте-фанит и Ихнилат". С греческого были сделаны славянские переводы, которые в XII в. пришли на Русь.

Отголоски "Калилы и Димны" проникли в Европу и другим путем, через персов и турок. В XVI в. на французский язык была переведена турецкая обработка этой книги под названием "Гумайюн-наме" ("Цар­ственная книга"). В 1762 г. с французского она была переведена на русский язык под названием: "Политические и нравоучительные басни Пильная, философа индейского".

 

 

К нашему времени насчитывается свыше 200 обработок "Панчатант­ры в переводе более чем на 60 языков. Они обнаружены в Малайе, Индонезии, Сиаме и других странах.

Индия была объявлена страной сказок, а теория заимствова­ния обрела многочисленных последователей, в том числе в Рос­сии. Однако русская наука шла к этой теории вполне самостоя­тельно.

Еще В. Г. Белинский в 1841 г., разделяя русские сказки на два вида (богатырские и сатирические), подчеркивал: "Первые часто так и бросаются в глаза своим иностранным происхожде­нием; они налетели к нам и с Востока, и с Запада. <...> В сказ­ках западного происхождения заметен характер рыцарский, в сказках восточного происхождения — фантастический"1.

Независимо от Бенфея формированию школы заимствова­ния в России положила начало работа А. Н. Пыпина "Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских"2. Пыпин впервые конкретно показал обширные связи русской словесной культуры, преимущественно письменной, с Восто­ком и Западом. Его интересовало взаимодействие искусства с духовной жизнью общества в целом, свой метод исследователь называл "общественно-историческим".

Непосредственное влияние концепция Т. Бенфея оказала на обширную статью критика В. В. Стасова под названием "Про­исхождение русских былин"3. Она была написана с публицисти­ческим задором. Стасов доказывал, что сюжеты русских былин и даже образы богатырей заимствованы, пришли с Востока. Ав­тор поставил под сомнение степень самобытности русской на-

 

 

циональной культуры в целом. Это ему было необходимо как либералу-западнику в борьбе со славянофилами.

 

Возникла острая дискуссия, в которую включились многие ученые: Ф. И. Буслаев, О. Ф. Миллер, П. А. Бессонов, В. Ф. Миллер, А. Н. Веселовский. В выступлении Стасова проявились все уязвимые места новой теории. Обнаружилось, что "в чистом виде" она существовать не может, ибо должна учитывать наци­ональный и конкретно-исторический контекст.

 

Именно в этом направлении разрабатывал теорию миграций крупный русский филолог А. Н. Веселовский. Он подчеркивал, что условием заимствования является типологический универ­сализм мирового культурного развития. Веселовский обогатил миграционную теорию. Он сформулировал положение о так на­зываемых "встречных течениях", которые возникают по причи­не сходства "основ" литературных или фольклорных произведе­ний разных этносов: "Объясняя сходство мифов, сказок, эпи­ческих сюжетов у разных народов, исследователи расходятся обыкновенно по двум противоположным направлениям: сход­ство либо объясняется из общих основ, к которым предположи­тельно возводятся сходные сказания, либо гипотезой, что одно из них заимствовало свое содержание из другого. В сущности ни одна из этих теорий в отдельности не приложима, да они и мыслимы лишь совместно, ибо заимствование предполагает в воспринимающем не пустое место, а встречные течения, сход­ное направление мышления, аналогические образы фантазии. Теория "заимствования" вызывает, таким образом, теорию "ос­нов", и обратно..."[5].

 

Веселовский раскрыл картину культурных связей русской устной по­эзии и письменной литературы со странами Востока и Запада. Об этом он написал несколько капитальных трудов: "Славянские сказания о Со­ломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине" (1872), "Опыты по истории развития христианской легенды" (1875—1877), "Ра­зыскания в области русских духовных стихов" (1879—1891), "Из исто­рии романа и повести" (1886—1888) и др. Он считал, что культурные контакты народов способствовали общественному прогрессу и развитию отражающих его художественных форм: "Если одна из пришедших в столкновение народно-культурных сфер опередила другую в понимании жизни и постановке идеалов и в уровень с ними выработала новый схема-

 

тизм поэтического выражения, она действует на более отсталую среду заразительно: вместе с идеальным содержанием усваивается и выразив­шая его сюжетность".

В основу методологии Веселовского лег уже давно господствовавший в науке сравнительный анализ. Однако метод, которым пользовалась мифологическая школа, ощущался Веселовским как недостаточный. Ему ученый противопоставил метод, по которому требовалось объяснять жиз­ненное явление прежде всего из того реального времени, в котором дан­ное явление существует. Важна мысль Веселовского о бытовых основах поэзии: "...Хороший историк литературы должен быть вместе и истори­ком быта. Скажите мне, как народ жил, и я скажу вам, как он писал..."

В 1899 г. возник замысел главного теоретического труда Веселовско­го — "Исторической поэтики". Под исторической поэтикой ученый под­разумевал "историю общественной мысли в образно-поэтическом пере­живании и выражающих его формах"; "эволюцию поэтического сознания и его форм"[6]. Хаотичная картина всеобщей истории литературы должна была прийти к стройной обобщающей схеме, в которой отразились бы объективные процессы развития содержания и формы. В истолковании Веселовского литературный процесс впервые предстал как естественно-исторический.

Замысел "Исторической поэтики" не был, да и не мог быть полнос­тью реализован. Ученый написал три главы, в которых исследовал про­блему происхождения поэзии и ее родов, поэтику сюжетов и происхож­дение образных средств, создающих поэтический стиль. "Три главы из исторической поэтики" — ценный вклад в теорию фольклора.

 

Теория заимствования нашла в России многих последовате­лей (Г. Н. Потанин, А. И. Кирпичников, М. Г. Халанский, отча­сти Ф. И. Буслаев, В. Ф. Миллер и др.).

В западноевропейской науке эта теория иногда получала формалистическое развитие. Таковым является историко-геогра-фический метод, который был разработан финскими учеными Ю. Кроном, К. Кроном и А. Аарне. К исследованию фольклор­ных произведений прилагались хронологические диаграммы и географические карты с обозначенными на них путями мигра­ций этих произведений. В русской фольклористике этот метод не был воспринят, однако международное применение (в том числе в России) обрела каталогизация сказочных сюжетов, раз­работанная финской школой. По ее принципам был составлен русский, а затем восточнославянский указатель.

 

"Указатель сказочных типов" составил А. Аарне (опубликован в 1910 г.). В основу систематизации Аарне положил сказки европейских народов. В "Указателе" они делятся на следующие группы:

I. Сказки о животных.

II. Собственно сказки, куда входят:

А. Волшебные сказки,

В. Легендарные сказки,

С. Новеллистические сказки,

D. Сказки о глупом черте (великане).

Внутри этих групп сказки объединяются в гнезда, по тематическому принципу. Каждая сказка (как целостный рассказ, а в ряде случаев — характерный эпизод) имеет порядковый номер. При этом оставлены про­пуски для внесения новых сюжетов.

В 1928 г. американский фольклорист С. Томпсон совместно с Аарне на основе предыдущего создал многонациональный сводный "Указатель сказочных сюжетов", который неоднократно переиздавался с дополнени­ями и уточнениями; в мировую фольклористику он вошел как указатель Аарне-Томпсона (сокращенно: AT)[7]. В 1929 г. Н. П. Андреев перевел указатель Аарне на русский язык с приспособлением к русским материа­лам (дополнения были сделаны по русским фольклорным сборникам)2. В 1979 г. вышел в свет подготовленный авторским коллективом "Срав­нительный указатель сюжетов" восточнославянских сказок (сокращенно: СУС). Он основывается на международных принципах указателя Аар­не—Томпсона3.

 

 

Историческая школа

Фольклор неотделим от истории. Произведения фольклора всесторонне обусловлены породившим их временем. Некото­рые фольклорные жанры отражают исторические представле­ния самого народа. Связь русского фольклора, главным образом былин, с национальной историей, сохранение в фольклоре на­родной исторической памяти исследовала историческая школа.

Историческая школа была одной из наиболее влиятельных в фольклористике конца XIX — начала XX в. Это собственно рус-

 

 

ское научное направление, предпосылки которого обнаружились довольно рано.

Еще К. Ф. Калайдович в 1818 г. в предисловии к сборнику Кирши Данилова сопоставлял героев фольклорных произведе­ний с летописными. Например, он писал: "О смерти Василия Буслаева записано в одной летописи, под 1171 годом, где он назван Посадником Васкою Буславичем..." (в сноске указана ле­топись "по списку Никонову"). О герое былины "Садко": "Сад­ко жил в XII веке; летописи упоминают о построении им в 1167 году в Новгороде каменной церкви Св. Мученик Бориса и Гле­ба" и т. д. Сопоставляя былины и исторические песни с летописями, Калайдович отметил: "Из сих примеров видно, что наш стихотво­рец кое-что знал, но другим рассказывал по-своему"1.

 

В дальнейшем опыты исторического исследования фолькло­ра предпринимали Н. И. Костомаров, Н. П. Дашкевич. В 1863 г. вышла книга Л. Н. Майкова "О былинах Владимирова цикла" — в то время, когда в русской фольклористике почти безраздельно господствовала мифологическая школа, а теория заимствования еще только начинала оформляться.

 

Позже, как бы в ответ на статью В. В. Стасова ("Происхож­дение русских былин", 1868), ученые раскрыли картину связей былин с отечественной историей.

В 1883 г. было опубликовано большое исследование Н. П. Дашкевича "К вопросу о происхождении русских былин. Были­ны об Алеше Поповиче и о том, как не осталось на Руси богаты­рей", в котором автор доказывал тождество былинного Алеши Поповича с упоминаемым в летописи "храбром Александром Поповичем". В былине "О том, как перевелись богатыри на Руси" он усматривал отражение Калкской битвы (1223 г.).

 

 

В 1885 г. вышел труд М. Г. Халанского "Великорусские бы­лины Киевского цикла". Халанский возражал Л. Н. Майкову и О. Ф. Миллеру. Он доказывал, что так называемые киевские былины представляют собой "киевский цикл" только по назва­нию, а по происхождению относятся к более поздней эпохе: времени московской централизации XV—XVI вв. Свою мысль Халанский подтверждал сопоставлением историко-бытовых под­робностей в былинах с княжеским и боярским бытом Московс­кой Руси. Это мнение сначала было встречено скептически, но затем нашло поддержку в работах В. Ф. Миллера и его ученика С. К. Шамбинаго.

 

 

С тенденциями исторической школы перекликается труд А. Н. Веселовского "Южнорусские былины" (1881).

Принципы исторической школы окончательно оформились в середине 90-х гг. XIX в. в обобщающем труде В. Ф. Миллера "Очерки русской народной словесности".

Миллер последовательно подчеркивал отличие своего метода от мето­да миграционной теории. Он писал: "Не отрицая высокого значения ис­следования бродячих сюжетов путем сравнительного метода, я вижу главный интерес наших былин в национализации этих сюжетов, стараюсь просле­дить историю былины в народных устах и отметить наслоения, отложив­шиеся на ней от разных эпох"; <...>"...Я в "Очерках" редко пользуюсь сравнительным методом для заключений о пути проникновения в наш былевой эпос того или другого былинного сюжета. Я больше занимаюсь историей былин и отражением истории в былинах, начиная первую не от времен доисторических, не снизу, а сверху. Эти верхние слои былины, не представляя той загадочности, которою так привлекательна исследова­телю глубокая древность, интересны уже потому, что действительно мо­гут быть уяснены и дать не гадательное, а более или менее точное пред­ставление о ближайшем к нам периоде жизни былины. Так, иногда мы найдем в былине следы воздействия на нее лубочной сказки или письмен­ной старинной книжной повести, иногда яркие следы скоморошьей пере­делки, иногда присутствие того или другого собственного имени, дающе­го возможность для хронологических заключений".

На последнем исследователь особенно настаивал. "Как ни неустойчи­вы личные имена в устной традиции, — писал он, — все же для истории былин, для уяснения процесса переработки каких-нибудь бродячих ска­зочных сюжетов в былины, то есть quasi-исторические песни, имена пред­ставляют значительный интерес, давая иногда хронологические указания. Исследователь эпоса должен ставить вопрос, почему введено в былины то или другое имя..." ; <...> "Что общего между добродетельной исто­рической рязанской княгиней Евпраксией и былинной сластолюбивой Опраксой королевичной, но едва ли можно сомневаться в том, что после­дняя получила свое имя от первой. Имя былинное и вместе историческое, как и многие другие исторические имена в наших былинах, указывают на то, что в основе современного простонародного сильно искаженного эпоса лежали когда-то историко-эпические песни, создававшиеся в дружинной среде, делавшей военную историю Руси. Сюжеты этих прежних песен многократно переделывались и уже не лежат в содержании огромного большинства былин, но имена были прочнее сюжетов и переживали не­редко дальнейшие переделки последних, служа таким образом свидетеля­ми ранних ступеней истории эпических песен..."

 

Выявленная система исторических координат привела Миллера к твер­дому убеждению в том, что былины создавались в княжеской дружине и оттуда распространялись по всему народу. Автор не раз возвращался к этой мысли: "Слагались песни княжескими и дружинными певцами там, где был спрос на них, там, где пульс жизни бился сильнее, там, где был достаток и досуг, там, где сосредоточивался цвет нации, т. е. в богатых городах, где жизнь шла привольнее и веселее. Киев, Новгород (вероят­но, также Чернигов и Переяславль) раньше их разорения половцами могли быть такими, так сказать, песенными центрами, как они были центрами зародившихся в XI в. и расцветших в XII в. произведений письменной литературы".

В свете таких представлений решался вопрос и о среде бытования былин, об исполнительстве. Миллер писал: "Из предшествующего рас­смотрения технической стороны наших былин позволяю себе сделать вы­вод, что участие в их исполнении профессиональных певцов, составляю­щих корпорацию, как старинные скоморохи или нынешние калики-слеп-цы, представляется несомненным. Только путем передачи былинной тех­ники из поколения в поколение, учителем ученику, объясняются рассмот­ренные нами черты былины: ее запевы, исходы, поэтические формулы или loci communes, постоянные эпитеты и вообще весь ее склад. Думать, что все эти формулы установились путем той, более или менее случайной, традиции, которую мы застаем еще в настоящее время среди крестьян Олонецкой губернии, нет возможности. Крестьяне были только после­дними хранителями (нередко и исказителями) былинного репертуара. Но он сложился в другой среде, и традиционные формы былины, вся ее техника, некогда, и притом в течение нескольких столетий, вырабатыва­лась в среде профессиональных певцов и сберегалась, посредством обуче­ния, гораздо тщательнее, чем в нынешней среде олонецких петарей, ска­зителей и калик"1.

 

 

В. Ф. Миллер считал, что исследователь былины должен от­ветить на четыре основных вопроса: где, когда, в связи с какими историческими событиями она была создана и на какие поэти­ческие источники опирались ее создатели. Отвечая на эти воп­росы, последователи исторической школы собрали и системати­зировали огромный материал. Они изучили памятники фольк­лора и древнерусской письменности, осуществили ряд экспеди­ций на Русский Север, издали ценные сборники былин и исто­рических песен (например, ученики В. Ф. Миллера А. В. Мар-

 

ков, А. Д. Григорьев). Из летописей ученые извлекли многочис­ленные параллели. Были установлены прототипы былинных имен (Владимир, Добрыня, Алеша, Ставр, Тугарин...), названий (Киев, Новгород, Чернигов...), а также реальные события, легшие в основу сюжетных ситуаций былин. Была создана "историческая география" русского эпоса.

 

В XX в. историческая школа более других подвергалась рез­кой и часто несправедливой критике. Главным ее недостатком объявлялось неверное решение вопроса о социальной среде, в которой слагались былины. Оппоненты полагали, что былины возникли не в княжеско-дружинном кругу, и упрекали истори­ческую школу за ее "теорию аристократического происхожде­ния былин". Однако на самом деле исследователи былин, пред­ставители разных фольклористических школ, видели демокра­тическую устремленность русского эпоса. Еще в 1869 г. О. Ф. Миллер в книге "Илья Муромец и богатырство киевское" пи­сал: "Не прославляя князя, ставя его совершенно в тень, были­ны столь же мало прославляют и его дружину, которая должна разуметься в былинах под окружающими его и также совершен­но безличными и ничтожными "князьями-боярами", иной раз даже прямо осмеиваемыми"[8].

 

Несмотря ни на что, традиции исторической школы в рус­ской фольклористике XX в. развивались. Порой это выливалось в дискуссии. Так, Б. А.Рыбаков, отвечая оппонентам, настаивал на уяснении глубоких связей эпоса с конкретной историей древ­ней Руси. В своих исследованиях Рыбаков широко использовал летописи, факты истории и археологии2.

 

В Западной Европе до конца XIX в. господствовала теория заимствования. Но уже в 60-е гг. в Англии возникло новое на­правление — теория самозарождения сюжетов (или антрополо­гическая теория). Ее основателями были Э. Тайлор3 и А. Ланг.4 В России эта теория не имела прямых последователей, однако она оказала воздействие на А. Н. Веселовского, А. А. Потебню, Е. В. Аничкова и некоторых других ученых.

 

 

Сходные явления в мифологии и фольклоре разных народов и рас (типы, мотивы, сюжеты) эта теория объясняла общностью психических законов и закономерностей духовного творчества всего человечества. Представители этой теории обращали вни­мание и на сходство условий быта разных народов.

Теория самозарождения сюжетов ввела в науку большое ко­личество фактов (Д. Фрэзер); ее последователи стремились к объективности выводов. Именно они разработали учение об анимизме, тотемизме, магии — этими понятиями активно пользу­ются современные фольклористы. Теория самозарождения сю­жетов прокладывала путь современным представлениям о фольк­лорной типологии.

 

Типология — это универсальная повторяемость. "В широком смысле под типологией следует, очевидно, понимать закономерную, обусловлен­ную рядом объективных факторов повторяемость в природе и обще­стве, которая обнаруживает себя в предметах и явлениях, в свой­ствах и отношениях, в элементах и структурах, в процессах и со­стояниях", — писал Б. Н. Путилов. Он отметил, что "целью историко-типологических изучений является не объяснение отдельных фактов, а установление закономерностей и обнаружение процессов"[9].

Типологическое сходство проявляется в фольклоре разных народов в специфическом типе культуры (устность, коллективность, традиционность, вариативность и проч.). Наряду с этим типология заявляет о себе в сход­стве устно-поэтических жанров, в близком или тождественном содержа­нии конкретных сюжетов, мотивов, образов, в аналогичных приемах фольк­лорного стиля. Типологически сходны формы и способы бытования про­изведений. Типология объясняет те поразительные факты сходств и со­впадений, которые нельзя объяснить ни заимствованием, ни генетическим родством народов.

 

 

Почти одновременное развитие в русской филологии второй половины XIX в. трех теорий (мифологической, заимствования и исторической) означало окончательное самовыражение фоль­клористики как науки, свидетельствовало о поисках ею собствен­ного предмета и метода. Нельзя полностью согласиться с мне­нием, что теории сменяли одна другую, что каждая новая рож­далась из отрицания предыдущей. Сейчас становится понятно, что это было не так. Разнообразие подходов говорило о попыт-

 

 

ках переживающей свое становление фольклористики охватить весь предмет как сложную систему многих жанров.