II. Некоторые мысли о процитированных текстах о сморкании

В средневековом обществе чаще всего сморкались в руку и в то же время руками ели. Отсюда — неизбежные особые предписания касательно сморкания за столом. В согласии с правилами учтивости или куртуазности, сморкаться следовало левой рукой, тогда как правой брали мясо с блюда. Но действие этого правила распространялось лишь на поведение за столом. Причиной его была исключительно внимательность по отношению к другим. Поначалу совершенно отсутствовало неприятное ощущение, связанное с тем, что таким образом можно испачкать пальцы. Сегодня уже сама мысль об этом неприятна.

Примеры вновь отчетливо показывают, насколько медленно развивались кажущиеся простейшими инструменты цивилизации. В известной степени они демонстрируют и особые общественные и душевные предпосылки, необходимые для того, чтобы в общее употребление вошел столь простой инструмент. Подобно вилке, носовой платок приходит из Италии, а затем получает широкое распространение — поначалу в силу его престижности. Дамы подвешивают на пояс богато украшенные дорогие платки. Молодые «снобы» эпохи Возрождения выставляют свои платки, обвязывают ими рот. Поскольку платки дороги, то сначала даже в высшем слое они встречаются не часто. На исходе XVI в. у Генриха IV было пять платков (пример «G(b)»). To, что человек сморкается не в руку и не в рукав, а в носовой платок, считается признаком богатства (пример «G(c)»). Только у Людовика XIV появляется богатая коллекция платков, и именно в его время употребление платка становится общепринятым — по крайней мере, в придворном обществе.

Как и в других случаях, в данном вопросе переходная ситуация также ясно представлена у Эразма. У него мы находим слова: по-настоящему прилично пользоваться платком; людям хорошего положения пристало сморкаться в платок. Но он добавляет: если высморкался в два пальца, то разотри ногой упавшее на землю. Употребление платка известно, но оно еще не получило распространения даже в высшем слое, для которого, собственно, и писал Эразм.

Два века спустя ситуация меняется. Носовой платок стал употребляться всеми, — по крайней мере, всеми людьми с претензией на «хорошее поведение». Но еще сохраняется и сморкание в руку. Правда, оно стало считаться «дурной привычкой», чем-то низким и вульгарным. Мы с удовольствием читаем у Ла Салля (примеры «H», «J», «К», «L») о различии между неким совсем подлым (vilain) способом сморкаться в руку и чуть лучшей манерой — сморканием в два пальца, являющимся, впрочем, «très contraire à la Bienséance».

Вместе с распространением носового платка все чаще упоминается новая «дурная привычка», сопровождающая «хорошую». Запрещается разглядывать свой носовой платок после того, как в него высморкались (примеры «F», «H», «J», «К», «L»). Может даже показаться, что в данной форме находят некую лазейку влечения, подвергнутые регулированию и сдерживанию в результате введения в употребление носового платка. Во всяком случае, здесь заметны тенденции, сегодня заявляющие о себе разве что в подсознательном, в сновидениях — т.е. в сфере, которая даже при вхождении в сознание остается «за кулисами». Речь идет об интересе к телесным испражнениям; на ранних ступенях исторического процесса он был менее прикрыт и более заметен, а сегодня «обычно» наблюдается только у детей.

Как и в других случаях, в позднем издании Ла Салля из предписаний исчезает большая часть подробностей, содержавшихся в ранних изданиях. Употребление носового платка при сморкании стало общим и само собой разумеющимся обычаем. Уже нет нужды входить в подробности, теперь стесняются говорить о тех деталях, что ранее прямо и без всякого стеснения обсуждались Ла Саллем. Сильнее, чем раньше, подчеркивается, что ковыряние в носу представляет собой дурную привычку у детей. Как и в случае других детских привычек, вместо ссылок на социальные причины запрета (или наряду с ними) появляются предупреждения о вредности для здоровья частого повторения таких действий. Эти ссылки становятся инструментом- «кондиционирования». Мы уже и на других примерах видели изменение способа «кондиционирования». Вплоть до этого времени привычки в высшем слое мирян оценивались почти исключительно в зависимости от отношения к ним других людей; они подлежали запрету, поскольку досаждали другим, могли быть им в тягость, показывали «отсутствие респекта». Теперь осуждаются сами привычки, а не то, как одни люди предстают перед глазами других. Это ведет к более радикальному вытеснению социально нежелательных влечений. Следование этим влечением выступает в качестве формы поведения, жестко соотнесенной с неприятными чувствами страха, стыда, вины, причем даже тогда, когда действие совершается без свидетелей. Многое из того, что называется нами «моралью» или «моральными причинами» и используется как средство «кондиционирования» детей, приспособления их к некоему социальному стандарту, с функциональной точки зрения родственно представлениям о «гигиене» и «гигиеническим причинам». Моделирование, осуществляемое с помощью таких средств, нацелено на превращение социально желательного поведения в автоматическое самопринуждение; в сознании индивида данное принуждение предстает как его собственное побуждение, отвечающее его заботам о своем здоровье или о своем человеческом достоинстве. Иначе говоря, оно выступает как поведение, желаемое им самим. Лишь с появлением такого способа закрепления привычек, т.е. господствующего в буржуазных слоях способа «кондиционирования», получают отчетливую форму конфликты между социально необоримыми силами влечений и схемами социальных требований. Эти конфликты превращаются в центральный пункт психологических теорий новейшего времени, в первую очередь, психоаналитической теории. Быть может, «неврозы» существовали всегда, но то, что сегодня наблюдается в качестве «неврозов», представляет собой определенную, исторически возникшую форму душевных конфликтов, которая требует психогенетического и социогенетического объяснения.

Указание на механизмы вытеснения содержится уже в процитированных стихах Бонвичино да Рива (пример «А»), Разница между тем, что ожидается от рыцарей и господ, и тем, что требуется от «Donnizelli» (пажей или слуг), заставляет вспомнить о социальном феномене, подкрепляемом множеством свидетельств. Господам неприятен вид того, что делают прислуживающие им подданные, и они оказывают давление на тех, кто в их непосредственном окружении имеет более низкий статус. Это способствует вытеснению и преодолению таких поведенческих форм, хотя самим господам еще не вполне удается предписываемое ими поведение. В стихе, обращенном к господам, говорится просто: когда сморкаешься, отвернись, чтобы ничего не попало на стол. Об употреблении носового платка пока нет упоминаний. Вряд ли следует думать, что его использование уже стало в этом обществе настолько самоочевидным, что не заслуживает упоминания в сочинении о хороших манерах. Прислуге, однако, прямо предписывается: если хочешь высморкаться, то используй не пальцы, но тряпицу. Эту интерпретацию данных двух стихов нельзя считать абсолютно достоверной. Но характерен сам факт: одни и те же отправления расцениваются как неприятные и непочтительные, если их осуществляют нижестоящие, и не вызывают стыда, когда речь идет о самих вышестоящих. Этот факт получает свое истинное значение при трансформации общества в направлении абсолютизма, т.е. когда при королевском дворе аристократия со всей своей иерархией сама превратилась в прислуживающий и зависимый слой. Об этом на первый взгляд парадоксальном феномене социально зависимого высшего слоя мы еще поговорим в иной связи. Пока что нам достаточно указать, что социальная зависимость и ее структура оказывают решающее воздействие на строение и схему ограничения аффектов. В приведенных примерах мы находим немало свидетельств того, что вместе с ростом зависимости высшего слоя усиливаются и ограничения. Не случайно, что «верх утонченности» или «деликатность» (причем не только в способе сморкания) достигается на той фазе развития, когда зависимость высшего слоя аристократии является максимальной, т.е. в период правления Людовика XIV (примеры «Н» и «I»).

Наличием этого зависимого высшего слоя объясняется также двойственность манер и инструментов цивилизации, по крайней мере на фазе их возникновения: они оказывают давление и требуют отказа от определенных форм поведения, но в то же самое время они сохраняют значение оружия, направленного против нижестоящих, будучи средствами социальной дистинкции. Носовой платок, вилка, тарелка и т.п. поначалу представляют собой предметы роскоши, наделенные ценностью социального престижа (пример «G»).

Социальная зависимость, характерная для следующего по времени высшего слоя, буржуазии, конечно, отличается по своему характеру от зависимости, в которой находилась придворная аристократия: первая является еще более значительной и обладает еще большей принудительной силой.

Доныне исследователи мало обращали внимания на удивительный феномен «работающего» высшего слоя. Почему они работают? Почему подчиняются этому принуждению, если они, как говорится, «властвуют», и над ними нет начальника, требовавшего бы от них этого?

Отвечая на этот вопрос, нам пришлось бы далеко уйти от нашей темы. Во всяком случае, понятна параллель с тем, что говорилось нами ранее о трансформации инструментов «кондиционирования» и моделирования. На придворно-аристократической фазе необходимость сдерживать стремления и аффекты обосновывалась прежде всего почтительностью, респектом по отношению к другим людям, в первую очередь к вышестоящим. На следующей фазе то, что принуждает к отказу от влечений, к их регулированию и контролю, в значительно меньшей мере репрезентируется определенными личностями. Иными словами, в первом приближении и без различения нюансов можно утверждать, что к сдерживанию и регулированию аффектов и влечений непосредственное отношение имеют менее заметные и безличные силы социальной взаимосвязанности, разделения труда, рынка конкуренции. Им соответствуют вышеупомянутые способы обоснования и «кондиционирования», предполагающие, что социально желательное поведение рассматривается индивидом как нечто ему присущее, как ero собственные внутренние побуждения, как продукт ero собственного желания. Это относится и к тому регулированию влечений, которое требуется для «работы»; это относится и ко всей схеме моделирования влечений в буржуазном индустриальном обществе. Разумеется, есть отличия между схемой преодоления аффектов (определяющей, какие из них сдерживаются, а какие нет, и какие нужно регулировать и трансформировать) на этой фазе и схемой, действовавшей на предыдущей, придворно-аристократической фазе. В одних случаях, когда это соответствует иного рода нуждам, буржуазное общество сильнее ограничивает влечения, в других — оно просто перенимает и перерабатывает аристократические ограничения. Влечения трансформируются в соответствии с изменившейся социальной ситуацией. Сильнее, чем ранее, проступают различные элементы, присущие разным национальным схемам подавления аффектов. Но в обоих случаях, и в придворно-аристократическом, и в буржуазном обществе XIX и ХХ вв., речь идет о высших слоях общества, взаимосвязанных в социальном отношении наиболее тесно. Нам еще следует показать, что возрастающая взаимосвязь высших слоев вообще играет центральную роль двигателя цивилизации.

Глава VII. О плевании

I. Примеры

Средние века

А. Из латинского «Stans puer ad mensam»

(The Babees Book. T. 2. P. 32.)

27 Nec ultra mensam spueris nec desuper unquam. Nec carnem propriam verres digito neque scalpes. Не плюй на стол или под него.

37 Si sapis extra vas expue quando lavas.

Не плюй в умывальный таз, когда моешь руки.

В. Из французской «Contenence de table»

(The Babees Book. T. 2. P. 7.)

Ne craiche par dessus la table, Car с ‘est chose desconvenable. Не плюй на стол.
Celui qui courtoisie a chier Ne doit pas ou bacin crachier, Fors quant sa bouche et ses mains levé, Ains mette hors, qu ‘aucun ne grève. Когда моешь руки, плюй не в тазик, а рядом с ним.

133 After mete when thoushall wasshe

Spitt not in basyn, ne water thou dasshe.

He плюй в умывальный таз, когда моешь руки.

D. Из «Der Deutsche Cato»,

(S .137)