Альфред Бленд – жене Виолет
Виолет, счастье мое,
интересно, тебя по‑прежнему возмущает моя веселость? А, дорогая? Ты наверняка злишься, я знаю. Ведь по правилам любви я должен проводить дни и ночи в тоске и печали из‑за нашей с тобой вынужденной разлуки. А по правилам войны – должен бодро переносить лишения, быть стойким, голодным, усталым, с горечью в душе и смятением в сердце.
Итак! Что же я могу сказать в свою защиту? Ведь даже Мерримену не удается погрузить меня в уныние, а что касается К.О., то я просто грублю ему в ответ. И пока что скучная рутина сидения вдали от фронта наполняет меня неисчерпаемым запасом веселого терпения. Что же можно сказать об этом? Обрадовалась бы ты, если бы я признался, что порой чувствую себя до смерти несчастным? Если бы рассказывал, как осточертела мне война и как я ненавижу каждую ее минуту? Если бы писал, что ежечасно тоскую о том мгновении, когда вернусь, навсегда вернусь домой? Если бы признался, что терпеть не могу братьев‑офицеров и что меня тошнит от одного вида роты? Если бы описал грязные, запущенные деревенские улицы, отвратительные вереницы низких облаков, и мрачную изморось, и тяжелый дождь, и жалкий паек хлеба, и невкусные консервы? Ты бы обрадовалась или расстроилась?
О, я знаю, тебе было бы жалко меня, ты бы грустила и, я уверен, не радовалась таким моим словам. Правда? А если бы радовалась, это было бы неправильно. Ведь даже если бы все это и было правдой, это не помогло бы нам соединиться, не сделало бы нашу любовь еще более необъятной, не дало бы мне возможности обнять тебя (возможности, которой я лишен сейчас), ни на йоту не укрепило бы наш божественный союз. Не так ли?
Нет, дорогая моя, я каждый день благодарю Небеса за то, что в любых обстоятельствах ты будешь права, представляя себе твоего мальчика неунывающим и веселым. Я становлюсь здесь притчей во языцех. Кашен говорит: «Ты мне нравишься, Билл Блэнд». Почему? Потому что я всегда смеюсь, болтаю со всеми обо всем, встречаю улыбкой и плохое, и хорошее. Это не поза. Это истинная правда.
Давай вернемся к тем воображаемым признаниям, о которых я написал выше. Я никогда не чувствую себя несчастным, даже когда тоскую о прикосновении твоих губ. И хочу увидеть сыновей. Почему? Потому что я во Франции, идет война, и я должен быть здесь. Я не питаю отвращения к войне – на девяносто пять процентов она мне нравится; мне ненавистна мысль, что она слишком быстро закончится. Я не тоскую ежечасно о скором возвращении, хотя и был приятно удивлен тем девяти дням отпуска, которые получил в марте и которые мы в любом случае не заслужили. У меня нет ненависти к братьям‑офицерам, наоборот, я люблю их даже больше, чем я думал. А что касается моей роты, да благословит ее Бог! И даже грязь – это такая мягкая и деликатная грязь, что мне даже не приходится чистить ботинки. Я избавился от привычки обращать внимание на погоду: просто когда идет дождь – мы мокнем, когда не идет – не мокнем. А если светит солнце – это так чудесно! Что касается еды, ну, я уже рассказывал тебе об этом раньше, и мне нечего добавить к сказанному 30 ноября, и 6 декабря, и в любое другое время.
Нет, дорогая, нравится тебе это или нет, я, по большому счету, счастливый и, на первый взгляд, по‑детски веселый. Вот и все.
Почта как раз уходит.
Спокойной ночи, дорогая.
Всегда твой,
Альфред
Старшина Джеймс Милн
…последнее, что я увижу на Земле, будут твои дорогие черты, и последнее слово, произнесенное мной, будет твоим именем…
Джеймс «Джим» Милн – ротный старшина, воевавший в 4‑м батальоне знаменитого Полка горцев Гордона. Ниже приведено его прощальное письмо жене Джейн, написанное на случай, если он будет убит в бою.
Милн прошел всю войну и вернулся домой в Шотландию.
Джеймс Милн – жене Мэг
(июль 1917 года)
Любимая моя жена,
Я не знаю, с чего начать. Обстоятельства слишком необычны и отличаются от всех, которые мне приходилось описывать тебе раньше. Я не буду отправлять это письмо, просто положу его в карман; и если со мной что‑нибудь случится, кто‑то обязательно отошлет его тебе. После полудня мы собираемся в наступление, и только Всевышний знает, кто из нас останется в живых. Я готовлюсь к бою, дорогая моя. Верю, что все в Его милости и, что бы ни случилось, я надеюсь на Него – в этом мире или в том, где Он ждет меня.
Если Он призовет меня к себе, единственное, о чем я буду жалеть, – о том, что оставил тебя и детей. Но я покидаю вас, зная, что Он добр и милостив, зная, что Он не даст вас в обиду и будет оберегать вас. Я верю, что Он поможет мне преодолеть все трудности. И как бы Он ни распорядился моей судьбой, мы знаем – все, что ни делается, – к лучшему. Я ухожу к Нему, но последнее, что я увижу на Земле, будут твои дорогие черты, и последнее слово, произнесенное мной, будет твоим именем. Ты – лучшая из Женщин. Ты вырастишь моих детей и расскажешь им, как умер их отец.
О! Как я люблю вас всех! Пока я сижу здесь в ожидании, я думаю о том, что вы делаете дома. Я не должен думать об этом. Это мучительное и утомительное занятие – сидеть и ждать. Мы можем выдвинуться в любую минуту. Когда ты получишь это письмо, для меня больше не будет войны – только вечный мир и ожидание тебя.
Наберись мужества, моя дорогая, ради меня, ради детей. Война оставила тебе тяжелое наследство, но Господь позаботится о тебе, мы встретимся снова и никогда больше не расстанемся. Не могу больше писать, счастье мое. Я знаю, ты будешь перечитывать мои старые письма и сохранишь их ради меня. И еще я знаю, что ты будешь любить меня или память обо мне, пока мы не встретимся вновь.
Господь милостив, Он позаботится о тебе, и мы встретимся с тобой в тот день, который Он выберет. Может быть, Он будет милостив и ко мне сегодня.
Прощай, Мег,
Люблю тебя,
Твой навеки.
Джим