VIII. О самих исследователях
Бвалту и я, с постоянно растущей компанией наших спутников, посетили много странных миров. На некоторых мы проводили лишь несколько недель (по местному времени); на других задерживались на столетия или, следуя своим интересам, перескакивали во времени от одного исторического момента к другому. Словно туча саранчи, мы опускались на очередной мир, и каждый из нас подбирал себе подходящего «хозяина». Потратив какое-то время на наблюдения, мы покидали этот мир – возможно, чтобы снова вернуться к нему же через несколько веков; иногда наша компания после этого «рассыпалась» по многим мирам, удаленным друг от друга в пространстве и во времени.
Такая вот странная жизнь превратила меня в существо, весьма непохожее на того англичанина, который жил в определенный период истории человечества и однажды поздно вечером поднялся на холм. Я не только приобрел опыт, соответствующий протяженности жизни, недоступной обычному человеку, но, в результате необычайно тесного общения со своими спутниками, еще и «преумножился». Ибо теперь, в некотором смысле, я был и тем самым англичанином, и Бвалту, и каждым из моих спутников.
Эта произошедшая со всеми нами перемена заслуживает подробного описания, и не только потому, что она действительно интересное явление, но и потому, что она предоставила нам ключ к пониманию многих космических существ, чья натура иначе оставалась бы для нас непостижимой.
В нашем новом состоянии общение имело такую степень совершенства, что жизненный опыт каждого из нас был непосредственно доступен всем другим. Таким образом, я (новый я) с одинаковой легкостью вспоминал различные приключения и того самого англичанина, и Бвалту, и всех остальных. Я обладал всей их памятью о том, как они жили до встречи со мной, на своих родных планетах.
Какой-нибудь философски настроенный читатель может спросить: «Вы имеете в виду, что множество индивидуумов стали одним, имеющим единое восприятие ощущений? Или хотите сказать, что различные индивидуумы просто держались вместе и каждый из них воспринимал свои ощущения в отдельности, но само приключение для всех было одинаково?» У меня нет ответа на этот вопрос. Знаю лишь одно: я, англичанин, и каждый из моих спутников постепенно стали воспринимать ощущения друг друга и обретать более ясное сознание. Были ли мы в отношении переживаемых событий многими или одним существом – не знаю. Думаю, что ответа на этот вопрос вообще не существует, потому что невозможно проанализировать это со стороны.
В ходе моего коллективного наблюдения над многими мирами, а также в ходе моих размышлений о моих мыслительных процессах, то один, то другой индивидуум-исследователь, а то и вся группа, становились основным инструментом разума, предоставляя свою индивидуальную природу и свои индивидуальные ощущения в качестве структуры для размышлений обо всех о нас. Иногда, когда мы были возбуждены и чем-то заинтересованы, то, бывало, обнаруживали, что восприятие, мышление, воображение и воля каждого из нас поднялись на такую высоту, какой ни один из нас не достиг бы, как самостоятельная личность. Таким образом, хотя каждый из нас в некотором смысле стал тождествен любому из своих товарищей, уровень его мышления теперь был на порядок выше того, каким обладал он сам. Но в этом «пробуждении» сознания не было ничего более загадочного, чем в такой обыденной вещи, как когда разум с восторгом соотносит жизненные переживания, прежде воспринимавшиеся им отдельно друг от друга, или обнаруживает в труднопостижимых вещах прежде скрытый от него смысл.
Не следует считать, что в этой странной общности разумов исчезали личности исследователей-индивидуумов. В нашем языке не существует термина, которым можно было бы точно определить эти отношения. Было бы неверным сказать, что все мы утратили нашу индивидуальность или растворились в коллективной индивидуальности. Но так же неверно будет утверждать, что мы все время представляли собой отдельные личности. В отношении нас всех можно было применять и местоимение «я», и местоимение «мы». В аспекте единства сознания мы все действительно представляли собой одного индивидуума с его ощущениями; и в то же самое время все мы были разными личностями, что было важно для нас и доставляло нам огромное удовольствие. Хотя существовало единое коллективное «я», в то же время было и многосложное и разнообразное «мы» – компания очень разных личностей, каждая из которых вносила свой уникальный вклад в общее предприятие по исследованию космоса, и все вместе были связаны переплетением очень тесных личных отношений.
Я прекрасно понимаю, что такое объяснение может показаться читателям противоречивым, каким оно кажется и мне самому. Но не могу найти другого способа выразить это навсегда врезавшееся мне в память состояние, когда я одновременно был и конкретным отдельным членом сообщества, и обладал всеми ощущениями и коллективным опытом этого сообщества.
Можно рассматривать это и по-другому: хотя, в силу идентичности нашего сознания, мы были единой личностью, то в силу явного различия характеров и творческих особенностей мы были абсолютно разными индивидуумами, отдельно заметными в общем «я». Каждый из нас, как общее «я», воспринимал всю компанию индивидуумов, в том числе и себя самого, как группу индивидуальных лиц, отличающихся друг от друга темпераментом и опытом. Каждый из нас воспринимал всех остальных, включая себя самого, как истинное сообщество, скрепленное узами братского и взаимного критического отношения, какие соединили, например, Бвалту и меня. Но на другом плане ощущений, плане творческой мысли и воображения, единое коллективное мышление могло и вовсе исчезать из ткани личных взаимоотношений. Оно было целиком занято исключительно исследованием космоса. Отчасти верным будет утверждение, что для искренних дружеских отношений мы были индивидуалами, но тождественны друг другу для знаний и мудрости. В следующих главах, где пойдет речь о космическом, об ощущениях коллективного «я», будет логически верным говорить об исследующем разуме в единственном числе, используя местоимение «я»: «Я сделал то-то и то-то, я подумал то-то и то-то». Тем не менее, местоимение «мы» тоже будет использоваться, чтобы читатель не забывал о коллективности этого предприятия и чтобы у него не сложилось неверное представление, будто единственным исследователем был тот человек, что написал эту книгу.
Каждый из нас проживал свою индивидуальную жизнь в том или ином мире. И эта ничтожная, полная ошибок и глупостей жизнь на далекой родной планете каждому из нас представлялась наиболее реальной и вполне достойной, подобно тому как взрослому человеку его детство представляется цепочкой чрезвычайно ярких событий. Более того, каждый из нас придавал своей прежней «личной» жизни значимость, которая теперь, когда он стал членом коллектива, затмилась проблемами космического значения. И вот эта наибольшая реальность, достоинство и значимость каждой маленькой частной жизни имели очень большое значение для коллективного «я», частью которого был каждый из нас. Это придало коллективным ощущениям своеобразный пафос. Ибо только в своей личной жизни, на своей родной планете, каждый из нас принимал участие в жизни как в «войне» в качестве, так сказать, рядового солдата, сталкивающегося с противником лицом к лицу. Именно эта память о себе как о жаждущей света и свободы личности, но скованной оковами частной жизни, делала каждого из нас способным воспринимать любое разворачивающееся на наших глазах космическое событие не как некий спектакль, а как полную трагизма трогательную отдельную жизнь, вспыхнувшую и тут же погасшую.
Так, например, я, англичанин, привнес в коллективный разум мои очень четкие и яркие воспоминания о бесполезности всех моих усилиях в родном, сдавленном кризисом, мире, истинное значение этой слепой человеческой жизни, скрашенной пусть несовершенным, но драгоценным общением, которое мне, как коллективному «я», представилось с такой ясностью, которой англичанин, в его первобытной тупости, никогда не смог бы обрести. Сейчас я помню только то, что, будучи коллективным «я», рассматривал свою земную жизнь более критически, и, в то же время, с меньшим ощущением вины, чем когда пребывал в индивидуальном состоянии. Думая о своей спутнице в этой жизни, я более трезво оценивал то влияние, которое мы оказываем друг на друга, и испытывал к ней еще большую привязанность.
Мне следует упомянуть еще об одном аспекте коллективных ощущений группы исследователей. Изначально каждый из нас отправлялся в свое великое путешествие, прежде всего, в надежде понять, какую именно роль играет в космосе, как в целом, сообщество разумных существ. Ответ на этот вопрос все еще был впереди, но все настойчивей стал звучать другой вопрос. В каждом из нас, от огромного количества впечатлений от посещения многих миров, зародился глубокий конфликт между разумом и чувствами. Разуму казалась все менее и менее вероятной возможность создания космоса неким «божеством», от самого космоса отличным. У разума не было сомнений, что космос – самостоятельно существующая система, не нуждающаяся ни в логическом обосновании, ни в творце. Но чувства, способные уведомить человека о присутствии физически воспринимаемого друга или врага, все настойчивей говорили нам о психическом присутствии в физическом космосе того, кого мы уже стали называть Создателем звезд. Вопреки мнению разума, мы знали, что космос, в сравнении с бытием вообще, бесконечно мал, и что безграничность бытия лежит в основе каждой частички космоса. И это иррациональное ощущение заставляло нас жадно вглядываться в каждое сколь-нибудь значительное событие в космосе в попытках увидеть в нем черты той самой безграничности, истинного названия которой мы не знали и потому нарекли Создателем звезд. Но сколько мы ни напрягались, так ничего и не увидели. Хотя повсюду в космосе, как в целом, так и в каждой мельчайшей его частичке, чувствовалось неуловимое зловещее присутствие, его необъятность не давала нам возможности хоть как-то обозначить черты этого.
Иногда мы были склонны к тому, чтобы воспринимать его как Могущество в чистом виде, и тогда его олицетворением нам казалось бесконечное количество богов-громовержцев, известных обитателям наших родных планет. Иногда мы не сомневались, что оно представляет собой чистый Разум, а космос есть не что иное, как формула, составленная божественным математиком. Иногда нам казалось, что его суть – Любовь, и мы придавали ему в мыслях облик Христа – Христа людей, Христа «иглокожих» и «наутилоидов», двойного Христа симбиотиков, Христа-роя насекомоподобных. Но не менее часто он виделся нам как неразумное Творчество – одновременно грубое и тонкое, нежное и жестокое, озабоченное только беспрерывным созданием бесконечного разнообразия существ, возводящее среди моря безумия крохотные островки хрупкого очарования. Оно могло какое-то время проявлять материнскую заботу, а затем, в приступе неожиданной ревности к великолепию сотворенного, оно разом уничтожало его.
Но мы хорошо знали, что все эти представления не имеют ничего общего с действительностью. Ощутимое присутствие Создателя звезд оставалось непостижимым для нас, несмотря на то, что оно все сильнее озаряло космос, подобно тому, как на Земле перед рассветом становится светло от невидимого пока солнца.
IX. Сообщество миров
Суетные утопии
Настало время нашему новому коллективному разуму выйти на такой уровень восприятия, который обеспечит контакт с мирами, вообще недоступными пониманию человека Земли. Об этих ярких впечатлениях у меня, вновь возвратившегося в состояние обычного индивидуального человеческого существа, остались весьма смутные воспоминания. Я подобен человеку, разум которого достиг предельной усталости и пытается восстановить в памяти высшие достижения ушедшей уже поры, когда он был в расцвете сил, но может услышать лишь слабое эхо и увидеть лишь слабые отблески. Однако даже жалкие обрывки воспоминаний о космическом опыте, испытанном мною в состоянии высшей ясности мышления, заслуживают описания.
Ниже приведено более или менее последовательное изложение событий в этом успешно пробуждавшемся мире. Следует помнить, что отправной точкой был кризис, в котором в настоящее время пребывает наша Земля. Диалектика мировой истории поставила перед расой проблему, неразрешимую посредством традиционного стиля мышления. Ситуация в мире стала слишком сложной для анализа интеллектуалов и потребовала большего единения лидеров с ведомыми ими народами, на которое, однако, были способны лишь немногие умы. Сознание уже оказалось выведено из состояния примитивного транса и переместилось в состояние мучительного индивидуализма, трогательного, но, к сожалению, очень ограниченного самосознания. Индивидуализм в сочетании с традиционным племенным духом, грозил миру гибелью. Только после долгих мучительных экономических кризисов и жестоких войн, в угаре которых металось все более ясное видение лучшего мира, разумные существа смогли достичь второй стадии пробуждения. Причем на большинстве планет этого так и не произошло. «Человеческая натура», или ее эквивалент в других мирах, не смогла переделать саму себя, а окружающая среда не смогла изменить ее.
Но было несколько миров, в которых дух, оказавшийся в таком отчаянном положении, сумел совершить чудо. Или, если так будет угодно читателю, окружающая среда чудесным образом преобразовала дух. Разумные существа этих миров почти внезапно оказались на новом уровне ясности сознания и степени единства воли. Называя эту перемену «чудесной», я имею ввиду только то, что она не могла быть предсказана учеными даже на основании полного знания всех проявлений «человеческой натуры». Впрочем, последующие поколения воспринимали произошедшую перемену не как чудо, а как запоздалый переход от почти непостижимого оцепенения к обычному здравому рассудку.
Этот беспрецедентный рост здравомыслия принял сначала форму массового стремления к новому общественному порядку, который должен был быть справедливым и восторжествовать на всей планете. Разумеется, в подобном побуждении не было ничего особенно нового. Меньшинство разумных существ эту идею породило и с переменным успехом пыталось посвятить себя служению ей. Но теперь, под давлением обстоятельств и потенциала духа, побуждение к изменению общественного строя стало всеобщим. И пока этот жар сохранялся, пока не пробудившиеся еще полностью существа были способны на героические действия, – социальная система во всем мире была организована таким образом, чтобы через одно-два поколения каждый индивидуум обладал всем необходимым для жизни и возможностью полностью реализовать себя к своему удовольствию и на благо общества. Это дало возможность воспитать новые поколения в духе понимания мирового порядка не как тирании, а как выражения воли всего населения планеты и понимания того, что им досталось от рождения хорошее наследство, ради чего стоит жить, страдать и умирать. Читателям моей книги такая перемена действительно может показаться «чудесной», а подобное государство – «утопией».
Те из нас, кто был с менее удачливых планет, с восторгом и в то же время с горечью наблюдали, как один мир за другим оправлялся от неизлечимой на первый взгляд болезни, как разочарованные жизнью и отравленные ненавистью существа сменялись благородными и проницательными индивидуумами, не изуродованными бессознательной завистью и ненавистью. Очень скоро, несмотря на то, что не произошло никаких биологических изменений, новые социальные условия изменили население так, что оно вполне могло сойти за какой-то новый биологический вид. Новый индивидуум значительно опережал старый по физическим и интеллектуальным показателям, по осознанной независимости и ответственности перед обществом, по духовному здоровью и силе воли. И хотя периодически возникали опасения, что устранение причины серьезного смятения умов лишит разум стимула к творчеству и приведет к возникновению расы посредственностей, – очень скоро обнаружилось, что дух расы не только не приходит к «застою», но стремится к покорению новых областей знания. Процветающее после великих перемен общество, теперь состоявшее исключительно из «аристократов», оглядывалось на прошлое с недоверчивым любопытством и с очень большим трудом могло разобраться в запутанных, позорных и, по большей части, глупых мотивах, толкавших на активные действия даже самых достойных из его предков. Новое общество пришло к выводу, что все «предреволюционное» население планеты было поражено умственными заболеваниями – эпидемиями иллюзий и маний, причиной которых были умственная недостаточность и «голод» разума. Поскольку психологическое восприятие стало в новом обществе более высоким, возник интерес к психологии предков, подобный тому, какой у современных европейцев вызывают старинные карты, рисующие мир так, что границы государств искажены до неузнаваемости.
Мы были склонны представлять психологический кризис пробуждающихся миров как тяжелый возрастной переход от инфантилизма к зрелости. Эти миры как бы вырастали из детских штанишек, забрасывали игрушки и детские игры и открывали для себя интересную «взрослую» жизнь. Национальный престиж, личное господство, военная слава, промышленные достижения перестали быть навязчивыми идеями, и счастливые существа получали удовольствие от цивилизованного общения, развития культуры, от объединения совместных усилий в общем предприятии построения мира.
На протяжении периода истории, последовавшего непосредственно за этим преодолением духовного кризиса в пробуждающемся мире, внимание расы, естественно, было обращено на переустройство общества. Нужно было совершить еще немало героических усилий. Требовалась не только новая экономическая система, но и политическая и юридическая, а также совсем другая система образования. В некотором смысле этот период перестройки общества в соответствии с новым образом мышления сам по себе был временем серьезных конфликтов. Ибо даже те существа, которые искренне стремятся к достижению одной и той же цели, могут иметь диаметрально противоположные точки зрения относительно методов ее достижения. Но споры такого рода, хотя и были очень жаркими, нисколько не походили на конфликты минувших эпох, раздуваемых одержимостью индивидуализма и маниакальностью групповой ненависти.
Мы заметили, что такие новые миры значительно отличались друг от друга по своему устройству. Конечно, этого следовало ожидать, поскольку в биологическом, психологическом и культурном смыслах это были очень разные миры. Идеальный мировой порядок расы «иглокожих», конечно же, должен отличаться от того, который создадут симбиотические ихтиоиды и арахноиды; а тот, в свою очередь, должен отличаться от порядка наутилоидов. Но мы заметили, что у всех этих преуспевающих миров была одна замечательная общая черта. Например, все они были коммунистическими в самом общем смысле этого слова; ибо во всех этих мирах царила общественная собственность на средства производства и никто не мог использовать труд других с целью личной наживы. Опять же, в некотором смысле, все они были демократическими, поскольку общественное мнение имело решающее значение. Но во многих из них при этом не было никакой демократической системы, никакого формализованного способа выражения общественного мнения. Организацией работы в масштабах всего мира ведала узко специализированная бюрократия либо же диктатор, обладавший законной абсолютной властью, но находящийся под постоянным контролем общественного мнения, выражавшегося посредством радио. Мы с удивлением обнаружили, что в пробудившемся мире даже диктатура может быть, по сути своей, демократической. Мы со скептицизмом наблюдали за ситуациями, в которых обладавшее «абсолютной» властью правительство накануне принятия особо важных и спорных решений обращалось за советом к обществу только для того, чтобы услышать: «Мы не можем в этом ничего посоветовать. Поэтому вам следует принять то решение, которое подсказывает ваш профессиональный опыт. Мы подчинимся такому вашему решению».
Законность в этих мирах держалась на чрезвычайно любопытном виде санкций, которые на Земле внедрить было бы невозможно. В этих мирах никто, за исключением опасных психов из «наследия прошлого», не пытался утверждать законность насильственными методами. В некоторых мирах существовала сложная система «законов», регулирующая не только экономическую и общественную жизнь социальных групп, но даже и частную жизнь индивидуумов. Поначалу нам показалось, что в этих мирах полностью отсутствует свобода. Но затем мы обнаружили, что их обитатели относятся к этой сложной системе так же, как мы относимся к правилам какой-нибудь игры, канонам искусства или бесчисленным неписаным законам и обычаям, сложившимся в ходе долгой общественной истории. В общем, любой индивидуум соблюдал законы именно потому, что считал их руководством в поведении. Но если бы закон показался ему несправедливым, он без колебаний нарушил бы его. Такое его поведение могло причинить неудобства или даже серьезные неприятности соседям. Они, скорее всего, выразили бы бурный протест. Но ни о каком принуждении не могло быть и речи. Если те, кого это затрагивало, не могли убедить виновника в том, что его поведение причиняет вред обществу, – его дело могло было быть рассмотрено своеобразным арбитражным судом, поддерживаемом престижем всемирного правительства. Если суд выносил решение не в пользу подзащитного, а он, тем не менее, упорствовал в своем противозаконном поведении, по отношению к нему не применялось никаких ограничительных мер. Но сила общественного мнения и всеобщего презрения была настолько велика, что примеры неподчинения суду были крайне редкими. Ужасное ощущение изолированности действовало на нарушителя как огненная пытка. Если в своем поведении он руководствовался низменными мотивами, то рано или поздно сгибался перед волей общества. Но если его намерения были просто неправильно поняты, если в основе его поведения лежало понимание чего-то, пока недоступного его собратьям, он имел возможность добиваться справедливости до тех пор, пока не одерживал победу.
Я упомянул эти любопытные социальные системы лишь для того, чтобы проиллюстрировать глубокое различие между духом этих «утопических» миров и духом, хорошо известным читателям этой книги. Это поможет читателю представить, с каким разнообразием обычаев и установлений мы повстречались на протяжении нашего путешествия, но в целях повествования я не должен задерживаться на описании даже самых любопытных из них. Ограничусь лишь общими словами о жизни типичных пробуждающихся миров, чтобы излагать в итоге не историю каких-то конкретных миров, а Галактики в целом.
Когда пробуждающийся мир минует фазу радикальных социальных перемен и обретает новое равновесие, он вступает в период стабильного экономического и культурного развития. Механические приспособления, в прошлом тираны тела и разума, а теперь их верные слуги – позволяют каждому индивидууму вести полноценную и разнообразную жизнь, неведомую на Земле. В результате развития радио и ракетного транспорта индивидуум может иметь самые обширные знания обо всех индивидуумах на планете. Механизмы полностью берут на себя работу по поддержанию цивилизации в порядке; вся тупая и нудная работа исчезла, все граждане могут свободно посвятить себя служению обществу, занимаясь делом, достойным хорошо развитого интеллекта. А «служение обществу» понимается весьма широко. На первый взгляд, общество позволяет многим своим членам растрачивать себя в странном и бесцельном «самовыражении». Но общество может позволить себе такую расточительность ради того, что в результате на свет появляются отдельные бесценные жемчужины новизны.
Такая фаза стабильности и процветания пробуждающихся миров, которую мы назвали «утопической» фазой, вероятно была самым счастливым временем в жизни любого из миров. Трагедии бывали и в этот период, но никогда они не становились серьезным бедствием. Более того, мы заметили, что в отличие от минувших времен, когда трагедией считались, в основном, физическая боль и преждевременная смерть, теперь как трагедия воспринимались столкновение, притягательность и взаимная несовместимость разных личностей – настолько редки были катастрофы более серьезного характера, настолько тонки и глубоки были отношения между разумными существами. Эти миры не знали таких грандиозных трагедий, как страдания и гибель целых поселений в результате войны или чумы, за исключением, пожалуй, гибели всей этой расы в результате астрономического происшествия, такого как исчезновение атмосферы, взрыв планеты или вхождение планетарной системы в облако газа или пыли.
В этот счастливый период, который мог длиться несколько столетий или многие тысячелетия, вся энергия обитателей планеты направлялась на совершенствование общества и на улучшение самой расы с помощью культурного отбора и евгеники.
Я не буду много говорить о методах евгеники этих миров, поскольку большая их часть будет совершенно непонятной без глубокого знания биологической и биохимической природы их нечеловеческих разумных обитателей. Достаточно будет сказать, что изначальной задачей для евгеники была ликвидация наследственных болезней и деформаций тела и разума. Во времена, предшествовавшие великим психологическим переменам, даже такая скромная работа приводила к серьезным злоупотреблениям. С ее помощью правительства пытались произвести индивидуумов, начисто лишенных черт характера, которые были им особенно ненавистны, например, независимости суждений. Невежественные энтузиасты выступали с глупыми идеями искусственного подбора пар. Но в более просвещенный век эта опасность была правильно оценена и принималась во внимание. Но даже и при этом воздействия евгеников часто заканчивались катастрофой. Мы наблюдали, как одна великолепная раса разумных летающих существ опустилась до недочеловеческого уровня из-за попытки избавиться от подверженности опасному умственному заболеванию. Оказалось, что эта болезнь косвенно связана с возможностью нормального умственного развития в пятом поколении.
Из положительных достижений евгеников заслуживают упоминания следующие: улучшение органов восприятия (в основном зрения и осязания), изобретение новых органов чувств, улучшение памяти, интеллекта в целом и обострение чувства времени. Эти расы стали чувствовать даже десятые доли секунды и в то же время четко осознавать такие протяженные отрезки времени, как «в наше время».
Поначалу многие цивилизации затрачивали заметные усилия на развитие евгеники, но затем решали, что хотя она и способна обогатить их восприятие, следует обращать внимание на решение более насущных задач. Например, по мере усложнения жизни возникала необходимость растягивать развитие индивидуального разума, чтобы дать ему возможность более глубоко впитать ощущения детства. Как говорится, «прежде чем стать взрослым, нужно побывать ребенком». При этом прилагались большие усилия, чтобы в три-четыре раза продлить период зрелости и сократить период старости. В каждом обществе, в котором евгеника получила полное развитие, рано или поздно начиналась жаркая дискуссия о наиболее приемлемой продолжительности жизни индивидуума. Все соглашались с тем, что жизнь следует продлить, но если одна партия хотела увеличить протяженность жизни только в три-четыре раза, то другая утверждала, что в целях развития расы жизнь необходимо продлить не меньше, чем в сто раз. И еще какая-нибудь партия выступала за бессмертие и за расу вечных никогда не стареющих бессмертных, утверждая, что можно избежать несомненной опасности закостенелости разума и прекращения всякого прогресса, если физиологически бессмертные будут постоянно пребывать в состоянии начального этапа зрелости.
Разные миры по-разному решали эту проблему. Некоторые выделили своим индивидуумам срок, не превышающий наши триста лет. Другие позволили себе жить по пятьдесят тысяч лет. Одна раса «иглокожих» решилась на бессмертие, но обеспечила себя сложным психологическим механизмом, под воздействием которого индивидуум, не поспевающий за изменяющимися обстоятельствами, сам начинал желать смерти и получал ее, с удовольствием освобождая место своему более современному преемнику.
Путешествуя по Галактике, мы стали свидетелями и многих других триумфов евгеники. Разумеется, общий уровень умственного развития индивидуумов в этих мирах был значительно выше уровня homo sapiens. Но тот сверхразум, обрести который могло только психологически единое общество, приобретался, в основном, на высшем из доступных разумному существу планов, – плане осознания своей индивидуальности как всего мира. Разумеется, это стало возможным только тогда, когда социальная сплоченность индивидуумов в рамках мирового сообщества стала такой же прочной, как взаимосвязь элементов нервной системы. Это, к тому же, требовало развития телепатии. И, разумеется, оно было невозможно до тех пор, пока подавляющее большинство индивидуумов не становилось обладателями такого количества знаний, какое неведомо людям Земли.
Последним, и самым трудным, рубежом, который должны были преодолеть во время «утопической» фазы эти цивилизации, было обретение психической независимости от времени и пространства, способности непосредственно наблюдать за событиями, удаленными от индивидуума во времени и пространстве, и даже принимать в этих событиях участие. Во время нашего путешествия нас не раз повергал в глубокое изумление тот факт, что мы, в большинстве своем существа весьма низкого уровня развития, сумели обрести подобную свободу, которая, как нам стало ясно, давалась с трудом даже этим высокоразвитым мирам. Затем мы нашли этому объяснение. На протяжении всего нашего путешествия мы, сами того не подозревая, уже находились под воздействием системы миров, которые обрели эту свободу после серии экспериментов, растянувшихся на многие эпохи. Мы и шагу не смогли бы ступить без постоянной поддержки великих цивилизаций этих ихтиоидов и арахноидов, игравших в истории нашей Галактики ведущую роль. Это они направляли нас в наших поисках, чтобы мы смогли затем рассказать о своих впечатлениях нашим примитивным цивилизациям.
Независимость от пространства и времени, способность к глубоким исследованиям космоса и к воздействию на других посредством телепатического контакта, были самым важным и в то же время самым опасным достижением полностью пробудившихся «утопических» миров. Многие великие и целеустремленные цивилизации погибли в результате неразумного использования этих возможностей. Бывали случаи, когда «мировой разум» оказывался не в состоянии сохранить душевное спокойствие перед телепатическим потоком страданий и отчаяния, хлынувшим на него изо всех уголков Галактики. Иногда этот разум не справлялся с правильным осознанием своих открытий и оказывался сломлен, так что полностью терялся. Иногда же настолько увлекался телепатическими приключениями, что забывал о своей родной планете, и мировое сообщество, лишенное своего направляющего коллективного разума, тонуло в беспорядках и разложении, из-за чего сам разум-исследователь погибал.
Межпланетные конфликты
Некоторые из описываемых мною «утопий» возникли даже еще до появления Другой Земли. Еще большее их количество процветало задолго до того, как сформировалась наша с вами планета, но многие из наиболее развитых цивилизаций по сравнению с нами находятся в далеком будущем, и возникли много веков спустя после гибели последней человеческой расы. Разумеется, гибель «пробудившейся» цивилизации была менее распространенным явлением, чем гибель миров на более низком уровне развития. В результате, несмотря на то, что катастрофы происходили регулярно, в любую эпоху, с течением времени количество пробудившихся миров в нашей Галактике увеличивалось. Количество рождений планет, зависящее от количества зрелых, но еще не старых звезд, достигло (достигнет) пика в более поздний по отношению к нам период истории Галактики, а затем пошло (пойдет) на спад. Но поскольку переменчивое продвижение мира от чисто животного уровня к духовной зрелости занимает, в среднем, несколько миллиардов лет, количество «утопических» и полностью пробудившихся миров достигло своего максимума довольно поздно, когда наша Галактика уже миновала пору своего расцвета. И хотя нескольким пробудившимся мирам удалось установить контакт друг с другом уже в раннюю эпоху – либо посредством космических путешествий, либо посредством телепатии, – отношения с другими мирами привлекли их серьезное внимание лишь на поздней стадии галактической истории.
На пути развития пробуждающегося мира таилась одна очень серьезная, но не очень заметная и потому легко ускользающая от внимания опасность. Цивилизация могла «застопориться» на достигнутом уровне своего развития, в результате чего прекращался всякий прогресс. Было странно видеть, как существа, психология которых ушла так далеко вперед по сравнению с психологией земных людей, умудрялись попасть в подобную ловушку. По всей видимости, на любой стадии умственного развития, за исключением высшей, развитие разума очень чувствительно к ясному пониманию цели и легко может быть направлено не в ту сторону. Во всяком случае, несколько высокоразвитых миров, достигших уровня коллективного мышления, впали в непонятную мне, странную и имевшую катастрофические последствия извращенность. Могу только описать, что жажда истинной общности и действительная ясность мышления приняли в этих цивилизациях извращенные формы и стали навязчивой идеей, в результате чего поведение этих стало подобным племенному духу и религиозному фанатизму. Это болезненное состояние быстро привело к подавлению всего, не подходящего для установившейся общепринятой культуры мирового сообщества. Когда такие цивилизации достигали возможности осуществлять космические путешествия, ими овладевало фанатичное желание навязать свою культуру всем обитателям Галактики. Иногда их усердие становилось настолько яростным, что они были готовы объявить безжалостную религиозную войну против любого, кто не подчинялся их влиянию.
Навязчивые идеи, возникающие на той или иной стадии продвижения к «утопии» и ясному сознанию, даже если и не заканчивались ужасной катастрофой, то могли увести пробуждающийся мир в неверном направлении. Сверхчеловеческий разум, отвага и упорство преданных идее индивидуумов могли быть направлены на достижение не заслуживающих того целей. В результате, в критических случаях, даже мир в социальном смысле «утопический», а в умственном – сверхиндивидуальный, мог утратить благоразумие. Обладая абсолютно здоровым «телом», но помешавшимся «рассудком», такой мир мог причинить ужасный вред своим соседям.
Подобные трагедии стали возможными только после значительного развития межзвездного и межпланетного сообщения. Много эпох тому назад, на заре истории Галактики, количество планетных систем было очень маленьким, и достигшие «утопии» миры можно было пересчитать по пальцам одной руки. Находившиеся в разных концах Галактики, они были бесконечно далеки друг от друга. Не считая редких телепатических контактов, каждый из них жил практически в полной изоляции. Несколько позднее, но все еще в тот ранний период, когда эти «самые старшие» дети Галактики усовершенствовали свое общество, свою биологическую природу и стояли на пороге сверхиндивидуальности, они сосредоточили свое внимание на межпланетных путешествиях. Они развили космонавтику и вывели подвиды своей собственной расы, специально предназначенные для колонизации соседних планет.
В заметно более позднюю эпоху, в средний период галактической истории, стало больше планетных систем, и все больше разумных миров успешно справлялось с тем великим психологическим кризисом, который большинство цивилизаций так и не смогли преодолеть. А тем временем часть «старшего поколения» пробудившихся миров решала невероятно трудную проблему уже не просто межпланетных, а межзвездных путешествий. Эта новая возможность неизбежно должна была изменить весь характер галактической истории. До сих пор, несмотря на осторожные телепатические исследования, проведенные наиболее развитыми мирами, жизнь Галактики представляла собой совокупность некоторого количества изолированных миров, не оказывавших друг на друга никакого влияния. С началом межзвездных путешествий многие независимые эпизоды биографии вселенной стали постепенно сливаться в цельное драматическое произведение.
Путешествия в пределах планетной системы поначалу совершались на ракетах, приводимых в движение обычным горючим. Первым путешественникам грозила только одна серьезная опасность – столкновение с метеором. Даже самый надежный корабль, управляемый самым опытным штурманом и путешествующий в районе, относительно свободном от этих невидимых и смертоносных снарядов, в любой момент мог получить удар и оказаться уничтоженным. Проблема могла быть решена только тогда, когда раса открывала такое сокровище, как ядерная энергия. Только тогда появилась возможность защитить корабль протяженной энергетической оболочкой, которая отбрасывала метеоры или уничтожала их на расстоянии. Почти подобным же способом создавалась еще одна оболочка, защищавшая космические корабли и их экипажи от непрерывных и убийственных потоков космического излучения.
Межзвездные путешествия, в отличие от межпланетных, были невозможны до тех пор, пока не был открыт доступ к ядерной энергии. К счастью, доступ к этому источнику открывался, как правило, уже на поздней стадии развития цивилизации, когда образ мышления был достаточно зрелым для того, чтобы использовать этот самый опасный из всех физических инструментов, не подвергаясь опасности непоправимой катастрофы. Катастрофы, впрочем, все-таки бывали. По глупой случайности несколько из миров взлетели на воздух, а на некоторых других цивилизация была временно уничтожена. Но, рано или поздно, большинство разумных миров укрощали этого ужасного джина и использовали его для решения колоссальных задач, среди которых было не только создание новых отраслей промышленности, но и великое дело изменения орбиты планеты с целью улучшения климата. Эта опасная и требующая большой точности исполнения задача решалась посредством запуска гигантских атомных ракет в такое время и в таком месте, что орбита планета постепенно изменялась в нужную сторону.
Настоящие межзвездные путешествия поначалу осуществлялись следующим образом: планета снималась со своей естественной орбиты серией произведенных в соответствующее время и в соответствующих местах взрывов и начинала двигаться со скоростью, значительно превышающей обычную скорость планет и звезд. Но было необходимо еще кое-что, поскольку если планету не освещает солнце, то жизнь на ней невозможна. В случае непродолжительного межзвездного путешествия, эту проблему иногда удавалось решить посредством производства ядерной энергии из вещества самой планеты. Для длительного межзвездного путешествия, продолжающегося много тысяч лет, единственным выходом было создание маленького искусственного солнца и запуск его в космос в качестве ослепительно сияющего спутника населенного мира. Для решения этой задачи другая, незаселенная планета, подгонялась к этой, и создавалась двойная система. Затем запускался сложный механизм контролируемого распада атомов безжизненной планеты, обеспечивающий постоянный приток света и тепла. Два небесных тела, вращаясь друг вокруг друга, отправлялись в межзвездное путешествие.
Эта сложнейшая операция на первый взгляд кажется невозможной. Если бы объем этой книги позволил мне описать все эксперименты, предшествовавшие созданию этой технологии, длившиеся на протяжении веков и заканчивавшиеся катастрофами для целых планет, то недоверие читателя, скорее всего, исчезло бы. Я же могу уделить этой поэме о дерзости научной мысли и личной отваге лишь несколько предложений. Вкратце лишь скажу, что прежде чем этот процесс был отлажен до совершенства, многие густонаселенные миры либо замерзли по пути, либо были изжарены своим искусственным солнцем.
Звезды так далеки друг от друга, что расстояния между ними мы измеряем в световых годах. Если бы планеты-путешественницы двигались со скоростью, сравнимой со скоростью самих звезд, то даже самое короткое путешествие длилось бы многие миллионы лет. Поскольку в межзвездном пространстве движущееся тело практически не испытывает никакого сопротивления и, стало быть, не теряет импульса – планета-путешественница способна двигаться в течение многих лет со скоростью, значительно превышающей скорость самой быстрой звезды. И действительно, хотя и первые путешествия тяжелых естественных планет, с нашей точки зрения, это что-то потрясающее, должен сказать, что на более поздних стадиях развития они совершались на маленьких искусственных планетах, двигавшихся со скоростью всего лишь в два раза меньше скорости света. Двигаться с большей скоростью оказалось невозможно из-за некоего «эффекта относительности». Но даже при такой скорости имело смысл предпринимать путешествия только к ближайшим звездам, если, конечно, другая планетная система вообще находилась в пределах досягаемости. Следует иметь в виду, что «пробудившийся» мир рассуждал не в категориях таких маленьких отрезков времени, как человеческая жизнь. Хотя отдельные индивидуумы умирали, сам мыслящий мир, в определенном и очень важном смысле, был бессмертен. Он имел обыкновение строить планы на миллионы лет вперед.
В раннюю эпоху истории Галактики путешествия от звезды к звезде были очень трудным делом и редко заканчивались удачей. На более поздней стадии, когда уже многие тысячи миров были заселены разумными расами, сотни из которых уже миновали «утопическую» фазу – возникла очень серьезная проблема. К этому времени межзвездные путешествия стали самым обычным делом. Огромные исследовательские корабли, в десятки километров в диаметре, были построены прямо в космосе из искусственных материалов невероятной легкости и прочности. Они имели ракетные двигатели и могли наращивать скорость до тех пор, пока та не достигала половины скорости света. Но даже и при этом для путешествия из конца в конец Галактики требовалось не меньше двухсот тысяч лет. Впрочем, не было никаких поводов предпринимать столь долгие путешествия. Лишь очень немногие из них в поисках подходящих планетных систем длились дольше десятой части этого срока. А большинство было гораздо короче. Расы, достигшие уровня коллективного сознания и уверенно закрепившиеся в нем, не колеблясь посылали множество подобных экспедиций. И в итоге они могли отправить в плавание по космическому океану и саму свою планету, чтобы осесть в какой-то далекой системе, рекомендованной их разведчиками.
Идея межзвездных путешествий настолько завораживала, что иногда становилась навязчивой даже в высокоразвитых «утопических» мирах. Это происходило тогда, когда в организме этой цивилизации имелся какой-то микроскопический изъян, какая-то тайная и неутоленная страсть, не дававшая покоя разумным существам. И тогда раса могла стать помешанной на путешествиях.
В подобном случае организация общества подвергалась перестройке и со спартанской суровостью нацеливалась исключительно на претворение в жизнь новой общей идеи. Все члены общества, охваченные коллективным безумием, постепенно забывали об активном общении друг с другом и творческой умственной деятельности, которая до того была их главным занятием. Постепенно замирала вся работа духа, нацеленная на критическое и осторожное исследование вселенной и собственной природы. Основания же эмоций и воли, которые в пробудившемся мире, сохранившем рассудок, всегда являлись объектом глубоких раздумий, с течением времени становились все более и более непостижимыми. Потерявший покой коллективный разум такого мира постепенно переставал понимать самого себя. Он все отчаяннее преследовал свою призрачную цель. Все попытки исследовать Галактику телепатическим методом оказывались заброшены. Стремление к физическому исследованию принимало форму религии. Коллективный разум убеждал себя, что он должен любой ценой нести свою культуру всем обитателям Галактики. И хотя сама культура уже исчезала, такая вот идея являлась обоснованием политики этой цивилизации.
Здесь я должен кое-что пояснить, чтобы у читателя не сложилось неверного впечатления. Необходимо ясно понимать большую разницу между обезумевшими мирами, находящимися на относительно низком уровне умственного развития, и мирами, поднявшимися почти на высшую ступень. Слаборазвитые миры бывали помешаны на самом путешествии как предприятии, требующем отваги и дисциплины. Более трагичной была история тех немногих, почти полностью пробудившихся миров, которые оказывались помешаны на самих себе, на уровне ясности собственного мышления и на повсеместном распространении того типа общества и того образа мышления, которым восхищались они сами. Для них путешествие было всего лишь средством создания культурной и религиозной империи.
Я описывал их сейчас так, словно эти опасные миры действительно сошли с ума, сбились с пути умственного и духовного развития. Но на самом деле трагедия заключается в том, что безумными или злобными их считали другие, а самим себе они казались вполне здравомыслящими, практичными и достойными. Время от времени и мы, ошеломленные исследователи, почти верили в это. Мы входили с этими мирами в настолько тесный контакт, что могли понять, так сказать, скрытое здравомыслие их безумия или внутреннюю правоту их преступлений. Но описывать это безумие или одержимость я вынужден используя простые человеческие категории сумасшествия и вины; на самом же деле это были явления «сверхчеловеческого» порядка, ибо заключались в извращении умственных и духовных способностей, человеку совершенно недоступных.
Когда какой-либо из этих «обезумевших» миров встречался со здравомыслящим миром, он совершенно искренне выражал свои исключительно добрые и вполне разумные намерения. Он стремился лишь к культурному обмену и, по возможности, к экономическому сотрудничеству. Своим добродушием, разумным общественным устройством, динамизмом он завоевывал уважение другого мира. Каждый участник диалога воспринимал другого как благородное, хотя и несколько чуждое и отчасти непонятное орудие духа. Но постепенно здравомыслящий мир начинает понимать, что в культуре «обезумевшего» присутствуют некие скрытые и далеко идущие намерения – безжалостные, агрессивные и враждебные по духу, – которые и являются определяющими в его внешней политике. Примерно тогда же «обезумевший» мир с сожалением приходит к заключению, что его партнеру все-таки очень недостает понимания, что он равнодушен к самым высоким ценностям и добродетелям, а потому потихоньку «загнивает», и значит, ради его же блага, должен быть переделан или даже уничтожен. Таким образом, эти миры, несмотря на сохранившееся уважение и доброе отношение, осуждают друг друга. Но «обезумевший» мир не способен удовлетвориться только лишь критикой. Рано или поздно, это приводит к нападению ради священных целей в стремлении уничтожить пораженную злом цивилизацию другого мира или даже все его население.
Сейчас, когда все позади, когда произошло окончательное духовное падение «обезумевших» миров, мне легко называть их извращенными натурой, но в ходе первого акта этой драмы мы зачастую совершенно не понимали, какая из сторон проявляет больше благоразумия.
Некоторые из «обезумевших» миров погибли из-за безрассудной храбрости в навигации. Другие, не выдержав многовековых исследований, опустились в социальный невроз и гражданские войны. Некоторым все же удалось достичь цели и, совершив тысячелетний рейс, добраться до соседней планетной системы. Как правило, вторгшиеся при этом находились в отчаянном положении. Большая часть материи их маленького искусственного солнца была израсходована. Необходимость экономить энергию приводила к тому, что к прибытию на подходящую планетную систему на большой части их родной планеты воцарялся арктический климат. По прибытии они первым делом занимали подходящую орбиту и, как правило, несколько сотен лет восстанавливали силы. Затем исследовали соседние планеты, определяли наиболее подходящую для жизни и начинали приспосабливаться сами или приспосабливать своих потомков. Если (такое регулярно бывало) какие-нибудь планеты оказывались уже заселены разумными существами, то пришельцы рано или поздно вступали с ними в конфликт из-за права на доступ к полезным ресурсам планеты либо, более часто, из-за маниакального стремления пришельцев к насаждению своей культуры. Ибо при этом их представление о своей миссии, бывшее изначальным идеологическим основанием всего героического предприятия, окончательно превращалось в навязчивую идею. Пришельцы оказывались совершенно неспособны понять, что туземная цивилизация, хоть и менее развитая, чем их собственная, вполне устраивает самих туземцев. Как не могли понять и того, что их собственная культура, в прошлом бывшая выражением величия пробудившегося мира, несмотря на всю ее мощь и безумный религиозный фанатизм, к этому времени уже опустилась на более низкий, по сравнению с культурой туземцев, уровень в отношении всех наиболее важных проявлений умственной деятельности.
Нам доводилось быть свидетелями отчаянной борьбы разумных существ, находившихся на том же низком уровне развития, что и нынешний homo sapiens, с расой обезумевших «суперменов», не только обладающих всесокрушающим ядерным оружием, но и превосходящих в умственном развитии, в знаниях, фанатизме, а также с огромным преимуществом принадлежности всех индивидуумов к единому разуму расы. Поскольку наивысшей ценностью нам казалось умственное развитие, то поначалу мы были на стороне пусть «извращенных», но «пробудившихся» пришельцев. Однако скоро появилось в нас симпатизирование и туземцам, а потом и вовсе мы перешли на их сторону, какой бы варварской нам ни казалась их цивилизация. Ибо, несмотря на их глупость, невежество, суеверность, бесконечные внутренние конфликты, душевную черствость, мы находили в них утраченную пришельцами примитивную, но взвешенную мудрость, проницательность, свойственную животным, духовную перспективу. А пришельцы хоть и достигли сияющих вершин разума, но были действительно извращенными. Через некоторое время мы стали воспринимать этот конфликт как борьбу невоспитанного, непокорного, стреляющего из рогатки, но многообещающего мальчишки с хорошо вооруженным религиозным фанатиком.
Как только пришельцы полностью покоряли всю планетную систему, ими снова овладевала страсть к миссионерству. Убедив себя, что их долг – распространить свою религиозную империю на всю Галактику, они отделяли от системы пару планет, укомплектовывали их «экипажем» разведчиков и отправляли в межзвездное пространство. В миссионерском рвении они иногда отправляли в разные стороны все планеты этой системы. Иногда на их пути вставала другая раса обезумевших «сверхличностей». Тогда начиналась война, заканчивавшаяся гибелью одного или, как тоже бывало, обоих участников.
Иногда путешественники попадали в миры, находившиеся на одном с ними уровне развития, но не ставшие жертвой мании создания религиозной империи. В этом случае туземцы, поначалу радушно встретившие пришельцев, постепенно начинали понимать, что имеют дело с безумцами. Тогда они сами быстро ставили свою цивилизацию на военные рельсы. Исход борьбы решали уровень развития вооружений и воинское искусство. Если борьбы была долгой и ожесточенной, то туземцы, даже одержав победу, оказывались в таком смятении разума из-за общего военного настроя, что уже не могли восстановить собственное здравомыслие.
Миры, одержимые религиозной манией создания империи, отправлялись в межзвездные путешествия гораздо раньше, чем в этом возникала экономическая целесообразность. А вот пробудившиеся миры, сохранившие благоразумие, рано или поздно определяли момент, когда для дальнейшей реализации их прекрасных возможностей им уже не были нужны ни дальнейшее материальное развитие, ни рост населения. Их вполне удовлетворяла их родная планетная система и состояние экономической и социальной стабильности. Поэтому большую часть своих ресурсов умственных способностей они сосредотачивали на телепатическом изучении вселенной. Телепатическая связь между мирами становилась все более устойчивой и надежной. Галактика уже миновала примитивную стадию развития, когда какой-либо мир мог, находясь в одиночестве, коротать свой век, восхищаясь собственным великолепием. Как сейчас в представлениях homo sapiens, по мере развития науки, Земля «съеживается» до размеров одной из стран, так и сама Галактика в определенный период своей историй «съежилась» до размеров мира. Пробудившиеся миры, достигшие наибольших успехов в телепатическом исследовании космоса, к этому времени уже составили довольно точную «умозрительную карту» всей Галактики, хотя в ней еще оставалось немало эксцентричных миров, с которыми не удавалось установить длительный контакт. Кроме того, существовала одна система очень высокоразвитых миров, телепатическая связь с которой постепенно и таинственно «заглохла». О ней я еще расскажу далее.
Телепатические способности «обезумевших» миров и их систем значительно ослабевали. Хотя более зрелые духом миры держали их под телепатическим наблюдением и даже отчасти воздействовали на них – сами эти миры пребывали в состоянии такого самодовольства, что не испытывали никакого желания исследовать умственную жизнь Галактики. Физические путешествия и священное могущество империи казались им наилучшими средствами общения с окружающей вселенной.
Со временем в Галактике сложилось несколько великих, конкурирующих друг с другом империй безумных миров, каждая из которых была уверена, что именно на ней божественная миссия объединения и просвещения всей Галактики. Идеология у всех империй была одна, и все же они яростно боролись друг с другом. Зародившиеся в удаленных друг от друга районах Галактики, эти империи легко подчинили себе миры, оказавшиеся в пределах их досягаемости и не достигшие «утопического» уровня. Так они покоряли одну планетную систему за другой, пока, в конце концов, не наталкивались на другую империю.
После этого начались войны, каких еще не видела Галактика. Целые «флоты» планет, естественных и искусственно созданных, стараясь перехитрить друг друга, маневрировали в межзвездном пространстве, уничтожая противника издалека с помощью ракет с внутриатомной энергией.[1]В ходе сражений лавирующих в космосе армий погибали целые планетные системы. Было уничтожено и много пробудившихся миров. Многие слаборазвитые расы, не принимавшие никакого участия в этом конфликте, оказывались невинными жертвами бушевавшей вокруг них космической войны.
И все же Галактика так велика, что эти межзвездные войны, какими бы ужасными они ни были, поначалу воспринимались лишь как редкие несчастные случаи, неудачные эпизоды триумфального шествия цивилизации. Но болезнь распространялась все дальше и дальше. Все больше сохранивших благоразумие миров, оказавшись объектом агрессии «безумных» империй, перестраивались в соответствии с потребностями обороны. Они правильно рассудили, что сложившаяся ситуация относится к числу тех, когда можно отказаться от ненасильственных методов; ибо враг, в отличие от всех остальных групп разумных существ, настолько ушел в сторону от «человечности», что был просто неспособен на милосердие. Но эти миры ошибочно полагали, что вооруженное сопротивление могло спасти их. Даже если обороняющаяся сторона одерживала победу, то война, как правило, длилась так долго и была такой ожесточенной, что наносила непоправимый ущерб духу победителей.
Наблюдая за этим более поздним, по отношению к нам, и, наверное, самым ужасным периодом истории Галактики, я невольно вспоминал о том состоянии тревоги и растерянности, в котором пребывала Земля в момент начала моих приключений. Постепенно вся Галактика – девяносто тысяч световых лет в поперечнике, тридцать тысяч миллионов звезд, более ста тысяч (на тот момент) планетных систем, многие тысячи действительно разумных рас – была парализована страхом войны и периодически содрогалась от ее новой вспышки.
А в одном отношении положение Галактики было даже более отчаянным, чем положение нашего сегодняшнего маленького мира. Ни одна из наших наций не достигла уровня пробудившегося супериндивидуума. Даже народы, одержимые манией стадного величия, состоят из индивидуумов в своей личной жизни совершенно здравомыслящих. При удачном стечении обстоятельств эти народы могут отчасти излечиться от своего безумия. Или мастерски организованная пропаганда идеи единства всего человечества может изменить ситуацию. Но в эту мрачную галактическую эпоху каждый в любом обезумевшем мире был безумен до самой глубины своей души. Физические и умственные возможности супериндивидуумов, каждое индивидуальное тело и все отдельные разумы были нацелены исключительно на достижение безумной цели. Призывать эти создания отказаться от священных и безумных стремлений их расы было все равно, что убеждать отдельные клетки мозга опасного маньяка стать более гуманными.
В те дни жить в пробудившемся мире, сохранившем благоразумие, пусть даже и не достигшем высшего уровня восприятия, означало понимать (или идти к пониманию этого), что Галактика находится в ужасном положении. Такие миры организовали Лигу Сопротивления Агрессии; но, поскольку в военном отношении они были развиты значительно слабее «обезумевших» миров и были менее склонны подчинять своих членов-индивидуумов общей военной деспотии, их положение оказывалось весьма невыгодным.
Более того, их враги тоже объединились, ибо одна империя добилась господства над всеми остальными и распространила на все обезумевшие миры именно свою религиозную страсть построения империи. Хотя Соединенная Империя «обезумевших» миров была в Галактике численным меньшинством, благоразумные миры не могли рассчитывать на скорую победу: у них не было опыта ведения войны и они не выступали единым фронтом. Между тем, война подрывала умственную жизнь членов Лиги. Потребности и ужасы войны уничтожали более тонкие, деликатные способности разума. Они становились все менее и менее способными к той культурной деятельности, которую отчаянно и упрямо продолжали считать единственно верным путем развития жизни.
Очень многие входящие в Лигу миры, оказавшись в этой ловушке, из которой, казалось, не было никакого выхода, с отчаяния начали думать, что духу, который они считали божественным, жаждущим истинного общения и истинного пробуждения, не суждено одержать победу, а значит он не является истинным духом космоса. Вполне возможно, что всем в космосе управляет слепой случай, а может быть – и дьявольский разум. Некоторые стали подозревать, что Создатель звезд творил исключительно для того, чтобы потом удовлетворять свою страсть к разрушению. Потрясенные этим ужасным предположением, все стали впадать в безумие. Они вообразили, что враг и в самом деле, как он утверждал, орудие божьего гнева, карающее их за нечестивое желание превратить всю Галактику, весь космос в рай, населенный благородными и полностью пробудившимися созданиями. Растущее ощущение присутствия в космосе сатанинской силы и сомнение в истинности собственных идеалов, обладающее еще более разрушительным действием, привели к тому, что члены Лиги впали в отчаяние. Некоторые из них сдались врагу. Другие, став жертвой внутренних беспорядков, утратили единство мышления. Было похоже, что война миров скоро закончится победой обезумевших. Так бы оно и было, если бы не вмешательство затаившейся системы великолепно развитых миров, о которой уже говорилось выше, что уже долгое время воздерживалась от телепатических контактов с остальной частью нашей Галактики. Это были те самые миры, которые в ранний период истории Галактики освоили симбиотические ихтиоиды и арахноиды.