Лекция 8. Источники по новейшей истории России

(РСФР – ССС - Российской Федерации)

Содержание темы

Новейшее время. Советская история и тоталитарный социализм. Специфика источников советской истории. Постсоветская история. Документы РСДРП (б) – РКП (б) – ВКП (б) – КПСС и других партий как исторические источники. Акты законодательных и исполнительных органов РСФСР – СССР – Российской федерации. Делопроизводственная документация государственных учреждений и общественных организаций. Статистические источники. Материалы планирования хозяйства страны. Периодическая печать. Мемуары. Дневники. Частная переписка. Кино-фото-фонодокументы. Художественная литература.

Тезисы

Как уже известно, период конца XIX – начала XX века в России квалифицируется как системный кризис. Он разрешился Революцией 1917 г. и последовавшей за ней Гражданской войной. Процесс перехода от войны (продолжавшейся, по сути, более 7 лет) к миру в России был осложнён внутрипартийной борьбой и вызовом капиталистическому миру со стороны РСФСР – СССР, кризисом самой капиталистической системы и её дипломатии, способствовавшей приходу к власти авторитарных и тоталитарных режимов. Как следствие – новая мировая война и неизбежное после неё восстановление экономики. Смерть Сталина в 1953 г. Таким образом, почти до середины 1950-х гг. жизнедеятельность Советского государства проходила в экстремальных условиях. «Человек с ружьём» для этого времени и символ, и реальность, так как повсюду мерещились внешние и внутренние враги (в том числе в условиях «холодной войны»). И только со смертью Сталина постепенно советский человек перестаёт, выражаясь метафорически, «воевать во сне и наяву».

«Холодная война» не позволяла существенно улучшить уровень жизни советских людей. И всё же с конца 1950-х гг. началась «потребительская революция» (люди стали приобретать радиоприёмники, покупать в кредит ранее недоступную мебель, велосипеды, мотоциклы и т.п.). Параллельно с ней стало утрачиваться чувство исторической перспективы, началась мутация советского варианта марксизма, стала постепенно исчезать вера в социализм. Попытка приостановить этот процесс оказалась неудачной. В результате - отказ от социализма, развал СССР и с конца 1980-х гг. начался переходный период от социализма к тому, что напоминало капитализм.

Всё это повлияло на историографию и источниковедение. С 1985 г. начался неоленинский этап историографии (демократический социализм по-бухарински), с 1989 г. – либерально-демократический историографический этап, с 1991-1992 гг. – цивилизационный этап, допускавший сосуществование разных методологических парадигм (неомарксистских, цивилизационных, модернистских и иных) (В.В. Согрин, 2005, Н.А. Проскурякова, 2005). Начались перемены и в источниковедении, и в работе архивов (интенсивная публикация ранее недоступных источников и допуск историков к рассекреченным архивным фондам). Отражение этого процесса - появление необычной книги «Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика», под редакцией А.К. Соколова (М., 2004). Формально – это не учебное пособие, но, по мнению редактора, может быть им. Принципиально новым для этой источниковедческой работы является попытка преодолеть имеющийся отрыв от теоретических вопросов источниковедения и от конкретных проблем исторических исследований. Кроме того, в ней впервые уделяется место языку, речевым практикам, художественной литературе, живописи в качестве исторических источников. И это не может не привлечь внимания ни студента, ни историка-профессионала. Если предыдущее учебное пособие по источниковедению, охватывающее всю историю России, насчитывает 702 страницы, то данный труд, посвящённый только новейшей её истории, насчитывает 744 страницы.

Начнём с особой группы источников – с документов руководящей партии: с большевиков-коммунистов. Было бы некорректно её проигнорировать, так как именно партийные документы определяли и контролировали всё происходившее в Советской стране. А формально именно Советам принадлежало первенство в руководстве страной до 1936 г. Неформально же в эпоху Ленина, тем более Сталина, считалось само собой разумеющимся, что все «партийные и непартийные коммунисты» должны изучать документы партийных съездов, пленумов, конференций и руководителей партии. А когда в 1938 г. был опубликована «История ВКП (б). Краткий курс», его сразу же обязали всё население страны читать по главам и отчитываться о прочитанном. По этому поводу было принято специальное постановление ЦК ВКП (б). Этого не требовалось применительно к «Конституции СССР» 1936 г. Не говоря уже о необходимости комсомольцев и коммунистов изучать работы Ленина и Сталина на специальных курсах. Тем самым происходила идеологическая обработка авангарда общества, а через него - остального населения страны. Без этого мы не поймём, как создавался «новый человек» посредством системы политпросвещения в эпоху Ленина и Сталина.

Нужно учитывать, во-первых, что лидеры партии влияли на сам процесс управления государством, особенно с оформлением социалистического тоталитаризма в СССР. Во-вторых, с 1930-х гг. стали публиковаться совместные постановления ЦК ВКП (б) (затем – КПСС) и Совнаркома (затем – Совмина), чтобы придать правительственным решениям дополнительную силу. В-третьих, в советское время существовало «телефонное право», закрытые письма руководства партии, рассылавшиеся в партийные организации для их оглашения для определённого круга лиц, вплоть до документов под грифом «совершенно секретно». Наконец, руководство партии манипулировало массовым сознанием советских людей, жёстко контролируя информационные потоки посредством цензуры, официально существовавшей с 1921 по 1991 гг. Как следствие, только коммунисты имели право допуска к партийным документам (в партийных архивах), и лишь немногие коммунисты были допущены к «особым папкам», в которых хранились сверхсекретные партийные документы.

Для тех, кто изучает историю партии большевиков-коммунистов, тем более их самосознание, необходимо обратиться к произведениям лидеров партии. Причём не только к их собраниям сочинений, но и к избранным произведениям. Первые нужны историкам для того, чтобы представить в динамике мысль вождей, вторые –чтобы знать, что именно считалось необходимым, по мнению руководства партии, внедрить в массовое сознание коммунистов и комсомольцев. Не забывая о том, что смена партийного руководства могла влиять на подбор произведений вождей для их опубликования.

Существует четыре собрания сочинений В.И. Ленина и пятое, названное «полным собранием сочинений», хотя таковым не является. Первое, второе и третье собрание сочинений вождя были изъяты из библиотек, потому что их редактировали те, кто был репрессирован в качестве «врагов народа». В четвертом (35 томов) и пятом (55 томов) есть фальсификация и купюры, то есть изъятия части текста посредством отточий. Предполагалось подготовить шестое, самое полное, собрание сочинений Ленина, но наступили другие времена, и необходимость в них отпала.

Избранные произведения Ленина тоже подверглись аналогичной участи. Используя их, обратите внимание на изменения во времени количества их томов, на наличие примечаний в них. Например, изданные в 1931 и в 1938 гг. избранные произведения Ленина были в шести томах, но издание 1938 г. не имело примечаний. Культ вождя не предполагал размышлений читателя о противоречиях и изменениях в мысли Ленина. Его образ мысли должен быть монументален и ортодоксален. В 1971 г. избранные произведения Ленина вышли в трёх томах. Для сравнения, третий, опубликованный в 1971 г. (средний по количеству страниц), том имеет 65 страниц примечаний, а четвёртый том шеститомника 1931 г. (меньше по объёму третьего тома 1971 г. издания) – 132 страницы примечаний. Наличие (или отсутствие) примечаний, их содержание – тоже полезная информация для размышлений историка.

И.В. Сталину принадлежит 13 томов сочинений. Публикация некоторых томов задерживалась. Например, том 11 (в нём собраны работы, написанные в 1928 – марте 1929 гг.) был опубликован в 1955 г., а последний, 13-й том (июль 1930 – январь 1934) – в 1953 г. В них имеются короткие примечания (10-15 страниц), касающиеся только самого Сталина. Ни слова о «правых и левых уклонах» (и «уклонистах») от «генеральной линии» партии, как будто всё необходимое о них читатель вычитает из сталинских речей и выступлений.

Необходимая информация о документах коммунистической и других партий и их вождях имеется в учебном пособии, поэтому отсылаем к нему, сделав лишь одно замечание о документах компартии. Рекомендуем особое внимание уделить стенограммам документов, съездов, пленумов и конференций. Дело в том, что в стенограммах, помимо обычного текста, есть реплики с мест, из президиума, слова «аплодисменты», «смех» и т.п. Они тоже могут использоваться в качестве источника информации. Дело в том, что в 1920-х гг., особенно в самом начале 20-х гг., стенограммы съездов партии интересны тем, что аплодисменты фиксировались в адрес тех, кто умело воздействовал на аудиторию, будь то Ленин или Зиновьев, Бухарин, Троцкий. Чем ближе к концу 1930-х гг., тем меньше этой клишированной информации приходилось в адрес членов оппозиции и больше в адрес вождей. Сами эти клише становились разнообразнее. И всё это фиксировалось в стенограммах. Здесь уместно привести такого рода информацию, зафиксированную в стенограмме XVIII съезда за 10 марта 1939 г., в момент его открытия:

«5 часов 15 минут вечера. Появление на трибуне товарищей: Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Калинина, Андреева, Микояна, Жданова, Хрущёва встречается громом аплодисментов. Бурная овация, все встают. С разных концов зала несутся возгласы на всех языках народов СССР в честь великого Сталина: «Вождю народов – великому Сталину – ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!», «Родному, любимому Сталину – ура!», «Да здравствует Сталинский Центральный Комитет!», «Да здравствует наш вождь и учитель – товарищ Сталин!», «Хай живее товарищ Сталин!», «Да здравствует первый маршал армии коммунизма – товарищ Сталин!».

Звонки председательствующего товарища Молотова тонут в непрекращающихся, всё усиливающихся овациях».

Затем Молотов приступает к делу[53]. И все, кто выступал после Сталина, непременно произносили здравицы в его адрес. В ответ – аплодисменты. Его приближённым аплодисментов и здравиц значительно меньше. Вот как приветствовали В.М. Молотова, когда он готовился начать свой доклад:

«Щербаков (председательствующий). Объявляю заседание съезда открытым (14 марта, заседание девятое – В.К.). Слово для доклада предоставляется товарищу Молотову.

Появление на трибуне председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР Вячеслава Михайловича Молотова делегаты съезда встречают бурными овациями. Несмолкаемое «ура» гремит в зале. Все делегаты стоя приветствуют товарища Молотова»[54].

18 марта, на заседании пятнадцатом, доклад Жданова зал встречает с меньшим восторгом:

Хрущёв: «Слово для доклада предоставляется т. Жданову.

(Появление т. Жданова на трибуне делегаты съезда встречают продолжительной овацией, возгласами «ура».)»[55].

Нетрудно заметить, что, судя по объёму приведённой информации и здравицам, статус вождя соблюдался. Пренебрегать этой и подобной информацией не следует.

Теперь обратимся к законодательным актам. Как при самодержавии «объективная» законность «никогда не выражала совокупную волю граждан, сословий, классов, не имела опоры в обществе», так и в марксистской теории «право было отделено от общества и связано только с государством». Здесь «право было представлено… главным образом в качестве проекции воли господствующего класса» («диктатуры пролетариата»)[56]. Вот и в «Источниковедении новейшей истории России…» читаем: «В советской историографии процесс нормотворчества изучался исходя из установки о единстве интересов и чаяний советского народа, что в большинстве случаев не соответствовало действительности». Поэтому историкам ещё предстоит ответить на вопрос: «как именно осуществлялось взаимодействие общества и власти в качестве единой системы»[57].

Как при царской, так и при советской власти (до 1936 г.) долго не было чёткого понятия закона. В первые годы роль закона выполняли декреты, распоряжения и постановления власти. Это объясняется правовым нигилизмом. В первые годы советской власти использовался термин «декрет». При Ленине декреты выступали в двух функциях: агитационно-пропагандистской и юридической. Само слово «декрет» могло обозначать резолюции, воззвания, постановления, декларации высших органов власти. Переход от слова «декрет» к слову «закон» начался с 1923 г. и завершился в 1936 г., когда, в соответствии с новой Конституцией, было введено единое наименование - «закон».

Было ясно, что между законами и подзаконными актами (посредством которых реализуется закон) существует тесная связь. Также было очевидно, что они существенно выделяются из категории актов Новейшего времени. Но, как уже замечено, в первые годы (и даже десятилетия) Советского государства принципиальный отказ от разделения законодательной и исполнительной власти приводил к размыванию чётких границ между законами и подзаконными актами.

Основная причина этого состоит в том, что большевики считали право пережитком, буржуазным инструментом, а к «пролетарскому праву» относились как к временному явлению. Считалось, что с отмиранием государства отомрёт и право. Отсюда – их правовой нигилизм. Праву противопоставлялось до 1930-х гг. «революционная совесть» и «революционное правосознание». Как тут снова не процитировать афористичную формулу А.М. Яковлева, имеющую отношение как к царской, так и к советской правовой культуре россиян: «…"совесть", "правда" существенны, первичны – это всё; право несущественно, вторично, подчас – ничто». И грустный вывод в завершении его размышлений: «В воле самого народа коренится его угнетение»[58]. Действительно, гражданское общество не создать, если не подготовить сам народ, чтобы он осознал необходимость гражданского общества.

До 1930-х гг. правом издавать законодательные акты пользовались самые разные органы власти, вплоть до внеконституционных, чрезвычайных - ВЧК, Реввоенсовета, Совета Обороны, СТО. Затем право стало рассматриваться не столько в юридическом, сколько в политическом плане. При Политбюро ЦК до 1940 г. существовала секретная комиссия, рассматривавшая расстрельные приговоры по политическим преступлениям в случае кассационного обращения приговорённых.

Значительные перемены произошли после 1953 г. в области уголовного и уголовно-процессуального законодательного законодательства. Но демократические тенденции в правовой сфере были непоследовательны[59].

Сама процедура изучения процесса разработки законодательного акта, его утверждения и сопутствующих ему подзаконных актов полно представлены в учебном пособии. Вместо этого мы прибегнем к демонстрации правового нигилизма на примере разработки и утверждения Конституции РСФСР 1918 г. Она представлена в статье Б.Н. Земцова (2006).

30 марта 1918 г. пленум ЦК РКП (б) создал комиссию при ВЦИК для разработки Конституции. В неё входили и эсеры. Её возглавил руководитель ВЦИК Я.М. Свердлов, обладавший неполным средним образованием. Свою роль Свердлов видел в том, чтобы создать систему самоуправления народа и разграничить полномочия СНК и ВЦИК. Непосредственной подготовкой текста Конституции занималось 7-8 человек, прежде всего Ю.М. Стеклов, не являвшийся теоретиком. Для ускорения подготовки проекта Конституции 28 июня ЦК РКП (б) создал свою комиссию во главе с Лениным. Сам Ленин внёс в проект поправки. 3 июля проект был опубликован в правительственной газете «Известия ВЦИК». 4 июля открылся V съезд Советов. В его повестке Конституция значилась на последнем месте. 10 июля, в последний день работы съезда, от имени редакционной комиссии выступил Стеклов. Дискуссии не было. Менее чем за час Конституция была принята.

В результате текст Конституции РСФСР получился пёстрым и противоречивым. Не были чётко разграничены полномочия местных (сельских и городских) Советов от Верховного съезда Советов. Власть центральных органов ничем не ограничивалась. Как следствие, к лету 1918 г. власть перешла к комитетам РКП (б) и работавшим под их руководством ревкомам и ЧК. Самоуправление народа оказалось фикцией[60].

Конституция СССР 1936 г. создавалась так, как положено. Но, будучи демократической по форме и содержанию, она декларировала руководящую роль партии, и руководство ВКП (б) стало реально диктовать свою волю самим Советам. Тем самым сформировалось «партийное государство», в котором государственные организации копируют партийные. В духе имперской вертикали: директивы Центра шли на места из «особого сектора» ЦК ВКП (б) в виде директивных писем – сначала председателя СНК В.М. Молотова, затем секретаря ЦК И.В. Сталина. Причём многие документы готовились исключительно в кабинете Сталина и сразу же без всякого подтверждения на политбюро, шли в качестве директив в местные партийные органы. В свою очередь местные секретари ВКП (б) реагировали «строго секретно» лично Сталину и его ближайшим помощникам докладными записками, копии которых хранились затем в «особых папках».

После смерти Сталина многое изменилось. Если прежде формально выше Конституции не было законодательных актов, то после его смерти они возникли, пусть и не сразу. Это международные и межреспубликанские договоры (включая договоры между республиками СССР, договоры между независимыми субъектами Российской Федерации (РФ); международные соглашения субъектов РФ).

Вслед за законодательными актами, в соответствии с принятой классификацией, находятся обычные нормативные акты. Считается за очевидное, что после Октября 1917 г. сфера действия частноправовых актов сузилась, сохраняясь лишь в 1920-х гг., в условиях многоукладной экономики. В годы индустриализации и коллективизации сохраняются лишь государственный и кооперативно-колхозный экономические уклады. В результате процесса огосударствления экономики сфера действия частноправовых актов резко сократилась. После распада СССР и отказа от построения социализма вновь резко возросла сфера действия частноправовых актов.

В государственном и кооперативно-колхозном секторах экономики основным нормативным актом был договор. Так, с 1920 г. стала широко распространяться система генеральных договоров и предварительных заказов. В частности, между объединениям государственной промышленности и крестьянами через посредство кооперации. Например, между свекловичной кооперацией и Сахарным трестом. В данном случае их правовые статусы были неравноценными. Интересы свекловичной (крестьянской) кооперации заведомо ущемлялись в пользу треста, представлявшего государственный интерес.

Другой разновидностью договоров являлись коллективные договоры между администрацией предприятий и комитетом профсоюзов. В них оговаривались права и обязанности «договаривавшихся» сторон. Гарантии защиты интересов трудящихся не было. Парадокс заключается в том, что само государство «диктатуры пролетариата» якобы являлось гарантом интересов рабочих. А профсоюзам отводилась роль «приводных ремней» и «школы коммунизма».

Договоры о социалистическом соревновании тоже разновидность договора. Считается, что историку трудно выявить результаты выполнения договора. Отсутствует сам опыт работы с подобного рода актами. В советское время интерес источниковеда к ним не поощрялся.

Делопроизводственны документы – самая многочисленная группа исторических источников. Это документы управленческого характера, созданные в делопроизводстве на бумажных носителях.

В государственных органах они подразделяются на:

-нормативные (положения, уставы, инструкции…),

-протокольную документацию (журналы, протоколы, стенограммы),

-деловую переписку,

-информационные документы (сводки, сообщения),

-учётные документы (регистрационная карточка, реестры, журналы и книги исходящих и входящих дел),

-отчётные документы.

Как известно, бюрократическая система управления, возникшая и сформировавшаяся в XVIII-XIX вв., не исчезла, а лишь трансформировалась применительно к реальностям советского времени. Поэтому, во-первых, нужно учесть особенности становления и развития советской государственности (а затем и постсоветской) – формирования нового госаппарата на принципах соединения законодательной и исполнительной функций, жёсткой централизации, привлечения к управлению населения. Учесть наличие уровня номенклатурных работников аппарата власти. На этом уровне принимались исключительно секретные решения. Во-вторых, нужно не забывать о самой бюрократической реальности, а значит, и о неформальной структуре решения дел на разных уровнях власти.

Основной задачей историка при использовании делопроизводственной документации является определение эффективности управления, руководствуясь принципом обратной связи и по схеме:

директива > законодательный > нормативный > делопроизводственные

партии акт акт документы

Считается, что наиболее эффективным является изучение документов делопроизводства комплексно (а не порознь) по тому или иному вопросу. Причём нужно исследовать весь комплекс документов по иерархии его постановки, обсуждения, принятия решения и отчётности о исполнении решения. Не забывая о секретном делопроизводстве, так как без него истинную подоплёку реальных событий не понять.

Статистические источники, как уже отмечалось, помимо обычных источниковедческих методов, нуждаются в знании правил оперирования ими, то есть обладания некоторой самой общей статистической культурой. О ней можно узнать из книги И.Д. Ковальченко «Методы исторического исследования» (М., 1987 и новейшие издания). Точнее из части второй «Количественные методы в историческом исследовании». Кроме неё рекомендуется книга, ответственным редактором которой является опять-таки Ковальченко. Это – «Массовые источники по социально-экономической истории советского общества» (М., 1979). В учебном же пособии достаточно полно представлены все разновидности советской статистики.

Мы ограничимся лишь тем, чего в них нет. Помимо государственной статистики (ЦСУ, ЦУНХУ, снова ЦСУ) в советское время существовали партийная и комсомольская статистика. Например, в 1924 г. был опубликован статистический сборник «Комсостав крупной промышленности (По материалам Орграспредотдела ЦК РКП)». По этому сборнику можно узнать, кто руководил трестами: по партийной принадлежности, образованию, социальному признаку, по занимаемой должности. Поскольку именно Орграспредотдел ЦК партии занимался подбором номенклатурных работников, его информация может оказаться очень полезной историку. В частности, историка не может не интересовать принцип подбора номенклатурных работников. Он здесь сформулирован: «Партия посылает рабочих на командные посты, руководствуясь в первую очередь соображениями преданности коммунистическому делу. От беспартийной интеллигенции и служащих требуется знание». Статистические данные сборника об этом свидетельствуют: на 1 января 1924 г. среди председателей правления трестов рабочие составляли 51,1% , а среди членов правления, то есть как раз среди тех, кто занимался конкретным делом, их было 29,6% [61]. Но именно среди коммунистов, как правило, рабочих, была высокой текучесть кадров, (из-за комплекса профессиональной неполноценности).

ЦК РЛКСМ – ВЛКСМ ежегодно публиковал статистические сборники о советских комсомольцах, аналогично ЦК партии – о коммунистах. На основании этих сборников можно судить об изменениях в социальном облике комсомольцев: о росте (или сокращении) численности, составе, выходах из комсомола и их мотивировке, об исключениях из комсомола и их причинах и о многом другом.

Нарративные источники неплохо представлены в учебном пособии, поэтому уделим внимание тому, что недостаточно или вовсе не представлено в нём.

Прежде всего, заметим, что о периодической печати рекомендуем читать пятую главу «Источниковедения новейшей истории России…» и нашу книгу «Периодическая печать как исторический источник» (о методах обработки газетной информации).

Новым в новейшем источниковедении является интерес к языку, речевым практикам, художественной литературе. Более критическим становится отношения к источникам личного происхождения. Как известно, их нередко используют без достаточного критицизма.

Интерес к данным повествовательным источникам неслучаен. Он является результатом разочарования в концептуальной истории, которая в свою очередь находится в сложном положении из-за кризиса в методологии истории. Кризис возник тогда, когда историки усомнились в действенности марксистской и позитивистской методологий. Поводом для этого был распад СССР и отказ от марксизма как единственно правильной философии и методологии. Вот в этих-то условиях и возникла острая потребность преодолеть кризис исторической науки посредством переключения внимания с документа на повествование или нарратив. А поскольку нарратив – предмет исследования литературоведческого и лингвистического источниковедений, то меньшая часть историков решила обновить историческое источниковедение с их помощью, большинство же историков обратились к изучению повседневности, биографическому жанру, к изучению плакатов, анекдотов и т.п. И тех и других привлекал, прежде всего, язык текста. Это увлечение историков называется «лингвистическим поворотом». Это максималистское увлечение, рано или поздно, пройдёт. Историки неизбежно будут руководствоваться принципом дополнительности в использовании нормативных и нарративных источников. В данных же обстоятельствах жизненно необходимо преодолеть исторически сложившийся приоритет нормативных источников, дополнив их нарративными источниками. Это остро прочувствовал ответственный редактор «Источниковедения новейшей истории России…» А.К. Соколов, инициировав раздел II («Переосмысление источников личного происхождения») и написав для него 4-ю главу «История, литература и искусство».

Впрочем, поворот в этом направлении начался раньше, но робко. Ещё в 1983 г. в Днепропетровске, на IV Всесоюзной конференции по источниковедению и специальным историческим дисциплинам, С.О. Шмидт порекомендовал учитывать опыт литературоведческого и лингвистического источниковедений. И.В. Павлова недавно обратила внимание историков на связь между языком и манипулированием массовым сознанием в сталинскую эпоху в статье, посвящённой шестому методу источниковедения (интерпретации источника), но названной иначе[62]. Но значительно раньше их на особенности языка революционной эпохи обратил внимание А.М. Селищев. В качестве образца использования политизированного языка он привёл рассказ М.М. Зощенко «Обезьяний язык»[63]. Ирония Зощенко заключалась в том, что собеседники общались посредством нового языка, не понимая его, но желая выглядеть новыми людьми. В результате – смеховой эффект. На самом деле – и грустно, и смешно. На фоне растущего интереса к языку как «новоязу» в 1990-х гг. было опубликовано несколько любопытных словарей. Среди них: «Тоталитарный язык» (Н.А. Купина. Екатеринбург-Пермь, 1995); «Толковый словарь Совдепии» (В.М. Мокиенко, Т.Г. Никитина. СПб,, 1998); «Справочник по ГУЛагу» (Ж. Росси. М., 1991, в двух частях).

А.К. Соколов, размышляя об использовании таких непривычных для историка источников, как литература, искусство и кино, приходит к выводу: «Историк не должен оставлять в стороне художественные и выразительные средства, но главной для него перевести их на язык исторического познания, найти исторический эквивалент используемых автором приёмов: образов, символов, метафор, метонимов и прочих тропов» (выделено автором – В.К.)[64]. Действительно, это самая трудная для историка процедура, потому что нужно знать, как это правильно делать. А поскольку этим занимаются литературоведы и лингвисты, нужно обратиться к их трудам. Ясно, что историку проще использовать реалистическую литературу. Но и иная литература достойна его внимания, потому что она отражает эпоху и по-своему свидетельствует о ней на своём языке. Любой переводчик-профессионал, занимающийся переводами прозаических и поэтических произведений, знает, что абсолютно адекватного перевода не бывает, однако уже не одно столетие люди занимаются переводами иностранной летературы. Не говоря уже о том, что люди многие столетия общаются на иностранных языках. Значит, от перевода с языка художественной литературы на язык исторического произведения не следует отказываться. Ещё сложнее с языком кино и живописи. Здесь та же проблема переводимости с одного языка на другой - по аналогии. И принцип перевода тот же. Знаки и символы – предмет изучения семиотики, значит нужно обратиться к накопленному ею опыту. За всем этим угадывается необходимость в междисциплинарных исследованиях. А для начала стоит воспользоваться советами А.К. Соколова (4-я глава).

Кстати, исторические фильмы могли бы стать источником по теме «образ истории в кино». Можно задаться вопросом: какой образ истории создавался кинематографистами, например, накануне и после Великой Отечественной войны, или после отказа от марксизма в 1990-х гг. Или обратиться к теме детского патриотизма в кино в разные периоды российской истории. В качестве примера, хотя и очень обобщённого, можно использовать статью А. Образцова «Самое лучшее – детям» (Литературная газета. 2001. № 4, 24-30 января).

Какое значение для историка имеет в качестве источника политический плакат? Только ли в качестве иллюстрации мыслей историка? Он нужен и в том, и в другом случаях. Уже появляются специальные работы о нём. Штефан Плаггенборг посвятил ему целую (пятую) главу книги «Революция и культура. Культурные ориентиры в период между октябрьской революцией и эпохой сталинизма» (СПб., 2000). Историк А. Голубев, изучающий советские внешнеполитические стереотипы 1920-1930-х гг., написал специальную статью о советской политической карикатуре[65].

Мемуары, дневники и письма уже давно стали привычными историческими источниками для историка. Между тем проблема их понимания до сих пор решается каждым историком по-своему. Большинство историков по-прежнему ограничиваются извлечением из них интересной для них информации. Меньшинство историков решают более сложную задачу – реконструируют самосознание их авторов, в том числе изменение его во времени. Достоинство главы 2-й раздела 2-го (Дневники), написанной С.В. Журавлёвым, В.В. Кабановым и А.К. Соколовым, как раз в том и состоит, что они интересуются самосознанием авторов дневников.

Как известно, далеко не все люди пишут дневники. Кто и почему их пишет? Как правило, их пишут образованные люди, склонные к рефлексии и самоанализу. Но не обязательно только те, кто получил высшее образование. Чрезвычайные обстоятельства (война, природная катастрофа, смерть родителей и т.п.), могут порождать чрезвычайное поведение, в том числе и писание дневника. Кроме того, человек может почувствовать себя необычным, чем-то отличающимся от других. В связи с этим у него появляется потребность в самоанализе. Иногда это приводит к психическому заболеванию, в других случаях на основе дневника рождается поэзия или проза, автор дневника превращается в поэта или писателя, если его произведение становится востребованным. Вот почему дневник – источник о самосознании их автора.

В тоталитарном советском обществе, особенно в 1930-х – 1950-х гг., писать дневники было небезопасно. А если речь идёт о наркомах/министрах или о членах ЦК, ведущих военачальниках – даже опасно. Никто не был застрахован от обыска. В этих условиях редчайшие авторы дневников вели сразу два дневника: для себя и для опубликования (М.М. Пришвин, например). Бывали случаи, когда сама власть (центральная или местная) инициировала писание дневников людьми, трудившимися на всесоюзной стройке. Впрочем, и дневником рядового советского человека историк не должен пренебрегать. Ведь он свидетельствует о самосознании обычного человека, о котором мы знаем меньше, чем о выдающихся людях. Социолог Н.Н. Козлова, например, на основе дневников и писем крестьян, в годы коллективизации и индустриализации, оказавшихся на всесоюзной новостройке и желавших укоренится в городах, написала поучительную и полезную для историка книгу - «Горизонты повседневности советской эпохи. Голоса из хора» (М., 1996). Эта книга о том, как вчерашний крестьянин превращался в горожанина, как менялось его самосознание. В данном случае их дневники и письма – незаменимый источник. По прочтении книги, очевидно, что эти люди не только подвергались идеологической обработке, но и сами стремились овладеть новым политическим лексиконом, чтобы стать новыми людьми и преодолеть в себе комплекс неполноценности.

У мемуаров своя особенность. Их писали, как правило, выдающиеся люди или люди, оказавшиеся в центре выдающихся событий, стремившиеся написать о «великих делах» своего времени, к которым были причастны, а тем самым и о себе. Главное в мемуарах (воспоминаниях) – не информация об описываемых событиях и людях, хотя и это важно для историка, а осознание их автором событий и людей описываемого времени и себя в них.

В последние годы стали публиковаться воспоминания простых людей о своей малой родине (деревне, рабочем посёлке, небольшом городке). Ими то же не следует пренебрегать. Они по-своему ценны для историка.