Из письма к В. В. Котляревской

 

25 февраля 1903

Москва

Многоуважаемая Вера Васильевна!

Спасибо за письмо, но не спасибо за неправдоподобные подозрения. Мы Вас забыть не могли. Вы это знаете отлично. Отчетов не сдавал Вам как заведующей петербургскими успехами потому, что сам квартальный не разберет: едем мы в Петербург или нет. Все это произошло потому, что мы связались с Сувориным. Пришлось это сделать, потому что в Панаевском трудно уставить декорации "На дне" и окупить поездку. Он просит безумную цену за спектакль или гарантирует нам 50 000 за 17 спектаклей. Последнее предложение связано с правом играть "На дне" в будущем сезоне1. Горький, хлопотавший о том, чтобы показать в первый раз Петербургу его пьесу в нашей постановке, согласился на эту комбинацию2. Мы же его не отговаривали, так как не хочется быть монополистами. После письма Толстой об Андрееве Горький не желает знать Суворина, и все комбинации лопнули3. Завтра Немирович выезжает в Петербург, и чем решится дело -- неизвестно. Если приедем, то на пасху и фомину (15--17 спектаклей). Привезем: "На дне" и "Дядю Ваню" (только). Спасибо Петербургу за его хорошее отношение к нам. Вы не знаете, как мы его ценим. В первый раз слышу, что Сатин -- это удачная роль. Меня здесь поругивают, как и за все роли, какие бы я ни играл. Пресса очень меня травит. Вчера сыграл труднейшую и неблагодарнейшую роль Берника ("Столпы общества"). Товарищи хвалят, а пресса, конечно, ругает. Я очень стал к этому безразличен, так как газет никогда не читаю, а в конце сезона, при сильной пьесе "На дне", не приходится беспокоиться о материальном успехе театра. В нынешнем году он удачен, и, несмотря на короткий сезон и позднее начало, дело даст дивиденд тысяч в 50--60 за покрытием всех расходов и вновь сделанных костюмов и декораций. Чего ж лучше, раз что мы не гонимся за барышами, а хотим только встать на ноги. Приезжайте пораньше в Москву и посмотрите "Столпы общества".

...Поклон от меня и жены Нестору Александровичу и всем петербургским знакомым и друзьям. Жена кланяется, я целую ручку.

Уважающий и преданный

К. Алексеев

25/II 1903

 

А. П. Чехову

 

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

25 февраля 1903

Москва

"Столпы" прошли с довольно большим успехом, газеты хвалят. Эфрос ругает1. Ольга Леонардовна играла хорошо. Кланяемся.

Алексеевы

 

А. П. Чехову

 

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

9 апреля 1903

Петербург

"Дядя Ваня" -- огромный успех. Декорация первого акта изумительна1. Все здоровы. Кланяемся.

Алексеевы

 

И. К. Алексееву

 

Конец апреля 1903

Петербург

Мой дорогой и славный мальчик, Игорек!

Думал, что не удастся написать тебе, так как, только что кончил письмо, ко мне пришли по делу. Однако я скоро освободился и очень рад этому, так как с завтрашнего дня опять буду играть каждый день. Сегодня же у нас был отдых, и знаешь, чтомы утром устроили?

Мы поехали на острова, откуда видно море, на автомобилях. Впереди ехали я и Вишневский, а сзади Книппер и Немирович. Мама, конечно, не захотела ехать. Ей показалось, что это страшно.

На самом деле это только неприятно. Во-первых, он раза два ломался и останавливался, пришлось долго ждать, пока его поправляют. Во-вторых, он так воняет бензином, что голова болит. В-третьих, он пылит. Таким образом, мы поехали на чистый воздух, а его-то и не нашли. Он так шипит, трещит и стучит, что кажется, будто под твоим сиденьем пыхтят какие-то львы и леопарды или работает целая фабрика. Наконец, он так трясет мелкой тряской, что становится щекотно в желудке или кажется, что у тебя началась лихорадка. Но самое неприятное это то, что нас ругали все, кого мы обгоняли или кто попадался нам навстречу. Две лошади испугались и понесли, и дамы показывали нам кулаки. Прохожие ругали нас дураками вдогонку, а мы летели как стрела по освобождавшейся от экипажей дороге. В Петербурге острова -- это то же, что у нас Петровский парк или Сокольники. Там живут на дачах. Все устроено гораздо лучше, и то и дело приходится переезжать через мосты. Куда ни обернешься -- все вода, море или реки, точно в Венеции. Много лодок, пароходов и кораблей.

Погода была теплая, но, как всегда в Петербурге, серая, скучная... И море туманное, скучное, холодное; не то что Черное в Крыму. Листочки, травки зазеленели, и я порадовался тому, что скоро, бог даст, можно будет везти вас в Любимовку. Не тоскуй без нас -- теперь уже скоро увидимся и не скоро расстанемся. Поцелуй крепко Кирюлю, бабушек, дядю Володю; mademoiselle кланяйся. Мама и я целуем тебя, крепко прижимаем и благословляем.

Твой папа

 

В. В. Котляревской

8/V--903

8 мая 1903

Москва

Многоуважаемая Вера Васильевна!

Опять занят настолько, что могу Вам написать только коротенькое письмо. Как здоровье Вашей мамаши и матери Нестора Александровича? Как Вы себя чувствуете? Часто вспоминаем с женой о Вас и думаем о Вашем драматическом положении. Вам нужно развлечься, и если обстоятельства позволят, приезжайте в Москву на несколько деньков, чтоб окунуться в римскую жизнь. Мы ставим "Юлия Цезаря". Остановили все репетиции и устроили из театра библиотеку, музей и мастерские. Вся труппа занята собиранием материала и изучением эпохи. Работа кипит. Интересно, но очень утомительно.

Жена кланяется Нестору Александровичу и целует Вас. Я целую Вашу ручку и жму руку Нестору Александровичу. Вашей матушке передайте мое почтение. Дай бог Вам сил и энергии, и спасибо за все.

Уважающий и преданный

К. Алексеев

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

21 мая 1903

Москва

...Я и забыл, что я именинник. Спасибо тебе, мамане и детишкам за нежные поздравления. Пишу тебе письмо, а сам еще не уверен в том, что не попаду в Любимовку. Ничего не разберешь, есть ли сегодня что-нибудь в театре или нет!

Сейчас сижу на фабрике. С другой стороны, меня утомляют, вызывая головную боль, утренние поездки из Любимовки в Москву. Две ночи спал плохо. Сегодня мешала мышь. Я и стучал и кричал -- ничто не помогало. Наконец стал мяукать и царапать по простыне по-кошачьему. Сразу все стихло, и я заснул. Не взять ли патент на новое изобретение против крыс и мышей? Работы в театре пошли вяло... Приглашение на воскресенье начал. Пока выяснилось, что Желябужские и Чеховы не приедут. Приглашены: Немировичи двое, Вишневский, Калужские двое, Александров, Адашев, Москвины, Артем. Других приглашу завтра на экзамене1 (в 7 часов). Следующий экзамен в субботу...

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

15 июля 1903

Ессентуки

...Вчера не писал, потому что ужинал в своей комнате на террасе с дамой! К сожалению, был ее муж... Я говорю о Екатерине Васильевне Гельцер и Тихомирове1. Вчера я встретился с ней в парке и подошел, спросил, она ли Гельцер? Познакомились. Оказалась очень милая барыня, и он славный. Вечером оказалось, что они стоят в номере напротив меня. Я думаю, больше всех будет смущена моя соседка -- О. М. Купфер, услыхав женский голос в моей комнате... Вчера был в местном театре. Там было так ужасно, что я ушел после первого акта и весь вечер проговорил с Давыдовым и другими актерами. Очень может быть, что я скоро перееду в Кисловодск. Третьего дня был там у Юры с Сашей2. В первый раз понял, что там чудный воздух, ты бы оценила его...

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

16 июля 1903

Ессентуки

...Сегодня у меня приятный день, ко мне приехали гости: Горький, И. А. Тихомиров и Константин Петрович (забыл фамилию), издатель Горького1. Дело было так. Пью No 17 и у источника встречаю Тартакова2 с дамой. Очень ему обрадовался, но должен был их скоро оставить, так как торопился в гостиницу переодеться для вечернего спектакля. В театре шли "Мещане", и Тетерева играл Дмитриев3. Я зашел посмотреть. Давыдов4 уверяет меня, что Горький в театре, и показывает какого-то господина в голубой косоворотке, с короткими волосами. Я уверяю, что нет, хотя тут же вспоминаю, что сейчас, в гостинице, мне говорили, что Тихомиров И. А.5 заходил ко мне. Я не обратил внимания, думая, что речь идет о Тихомирове -- муже Гельцер. Кончается акт -- И. А. Тихомиров и Горький летят ко мне. Оказывается, они все постриглись и так обкромсали волосы, что их узнать нельзя. Собралась уже толпа, но мы улизнули есть шашлык. Только что сели в отдельный сад, слышим душу раздирающий крик. Бьют ребенка в кухне. Устремились туда -- спасать его. Горький вырвал ребенка, изругал мать. Произошел легкий скандал. Далее мы дружелюбно ужинали, и они рассказывали о своем прекрасном путешествии пешком по Кавказу. Сейчас проводил их и сел писать тебе. Все думаю о том, как на будущий год устроиться нам вместе на лето. Вот Горький прошелся по Кавказу и освежился настолько, что всю зиму проживет своим путешествием. А у тебя, бедняжка, одно впечатление: Любимовка и Любимовка...

 

А. П. Чехову

Новая казенная гостиница

22 июля

Ессентуки

22 июля 1903

Дорогой Антон Павлович!

Перед самым отъездом на Кавказ я успел поговорить с Вишневским. Он передал мне, что Вы просите меня вернуться домой из Ессентуков -- через Крым. Кажется, Вы собирались прочесть пьесу...1. Я был очень рад такому предложению и очень мечтал о нашей встрече, о пьесе, о море... Приехав сюда, я прежде всего простудился, пролежал в кровати 2--3 дня и потерял неделю лечения. Далее, я получил сплин и только теперь начинаю приходить в себя... Осталась неделя до отъезда в Москву, но доктор меня не пускает. Я попил воды только одну неделю, а минимальный курс лечения равняется месяцу, 6 неделям. Таким образом мои планы рушатся, мне не удастся вернуться через Крым. Тем не менее я не могу отказать себе в удовольствии повидать Вас и Ольгу Леонардовну и послушать пьесу... Мне необходимо поскорее познакомиться с нею. Владимир Иванович обещал мне освободить меня на неделю во время репетиций "Цезаря". Я воспользуюсь этим временем, чтобы съездить в Ялту. Итак, до скорого и очень приятного для меня свидания.

Ничего не знаю ни о Вас, ни об Ольге Леонардовне, Марии Павловне. Как Вы живете, как чувствуете себя? Я просил И. А. Тихомирова написать мне словечко об этом.

Здесь невозможная скука. Спасибо А. М. Горькому и его спутникам. Они оживили наше скучное существование, но они так же неожиданно скрылись, как и появились. Алексей Максимович приехал сюда бодрым, а уехал больным. Дело в том, что он простудился на Бермамуте и, несмотря на простуду, взял нарзановую ванну в день отъезда. Разговаривая с ним перед 3-м звонком, я вижу, что он бледнеет и опускается на диван. Это был маленький обморок. К счастью, в том же вагоне ехал знакомый доктор, и я успел предупредить его о болезни Горького. Он поможет им в дороге. Поезд тронулся, а Алексей Максимович сидел, охватив голову руками, бледный как полотно. Вчера послал телеграмму, чтобы узнать о его здоровье, но пока никакого ответа не имею. О себе могу рассказать в двух словах. Встаю, пью воды, хожу, завтракаю, принимаю солнечную ванну, хожу, принимаю щелочную ванну, еду в Кисловодск и там до ночи болтаю глупости с Форкатти и В. Н. Давыдовым. Так каждый день. Игорь, который болел тифом, поправился. Жена, кажется, чувствует себя недурно. Как чувствуют себя Ольга Леонардовна, Мария Павловна? Очень хочется повидать вас всех поскорее. У меня уже началась сезонная лихорадка. Хочется поскорее покончить с "Цезарем" и приняться за Чехова. Имейте в виду, что я, на всякий случай, записал в фонограф свирель пастуха. Выходит чудесно 2...

Крепко жму Вашу руку, целую ручки Ольге Леонардовне, Марии Павловне и Вашей матушке.

Искренно преданный и любящий Вас К. Алексеев

Уезжаю отсюда 1 августа в Москву.

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

21 августа 1903

Москва

...Увы, не скоро удастся попасть в Любимовку. Завтра утром репетиции. Вечером решают судьбу найденовской пьесы1, в субботу утром репетиция, вечером свободен, но в воскресенье в 11 часов утра надо быть на генеральной репетиции первого акта ("Юлия Цезаря"). Вероятно, попаду в воскресенье вечером и постараюсь освободиться от репетиции в понедельник утром. Во вторник -- генеральная репетиция 1-го и 2-го актов. Спасибо за твое письмо, я его получил сегодня, принес Володя2 с объявлением, приятным для меня, о том, что он выдержал экзамен. Молодец! Я сказал ему, чтобы в воскресенье он был в Любимовке. Не может ли mademoiselle сходить с ним к С. Н. Смирнову и добиться аудиенции с ним? 3 Может быть, можно устроить Володю пансионером во 2-ю гимназию? Если нет, то не посоветует ли он, куда его определить или у кого навести справки, хотя бы и о провинции.

Работа идет не быстро, но как будто что-то обещает. Меня очень трогает, что Кирюля спрашивает и думает обо мне, Игоречек тоже. Поцелуй их крепко-крепко. Радует, что Вы отдыхаете в Любимовке. Я хоть и мытарюсь здесь, но не завидую вам. Не люблю Любимовку, особенно осенью. Крым -- это другое дело... Еще мысль (эгоистичная, для моего спокойствия): Володе не мешает после трудов пожить на воздухе и не в ужасных условиях, в которых он живет теперь. Не пожить ли ему у нас? Кстати, и он постерег бы вас. Конечно, если это тебе не по вкусу и испортит отдых -- ради бога, не надо...

 

О. Л. Книппер-Чеховой

 

Среда

Август 1903

Москва

Дорогая Ольга Леонардовна!

Спасибо за Ваше хорошее письмо. Я его получил по приезде в Москву, где оно долго пролежало в конторе театра.

Я собирался писать Вам из Ессентуков после того, как послал письмо Антону Павловичу, и, несмотря на это, до сих пор молчал.

Вот почему это случилось.

Только что я распарился в минеральных ваннах, получаю я совершенно неожиданную телеграмму о смерти одного из главных директоров нашего товарищества (торгового), Бухгейма. Представьте себе, что Художественный театр лишился бы Немировича... Так же трудно заменима и эта потеря. Я бросил все и полетел в Москву.

Здесь меня жарили в котле, и я провел очень волнительные недели. Это совпало с началом репетиций, с переездом из Любимовки в Москву (я живу пока в "Тюрби", где Вишневский), с устройством новой квартиры (мы переезжаем от Красных ворот в Каретный ряд, д. Маркова, против театра "Эрмитаж"). Кроме всего сказанного, я простудился и пролежал несколько дней. Теперь все наладилось и в конторе, и в театре, и в квартирах, и началась для меня настоящая сезонная жизнь со всеми приятностями, неприятностями, волнениями и заботами. Владимир Иванович кипит, а я ему помогаю1. Днем и вечером репетиции, примерки костюмов, гримы, народные сцены, словом -- ад. Репетируют усердно и, пожалуй, успешно. Как будто что-то выходит, но работы еще очень много, а срок очень мал. Пока лучше всего оружие, привезенное из-за границы...

Были экзамены. Принято 10 человек. Есть интересный молодой человек, одна ученица -- копия З. Г. Морозовой, одна -- Роксанова, одна девочка, почти новорожденная, один -- рубашечный самородок и проч. и проч.

С женой мы не видались все лето, не видимся и теперь: она в Любимовке, я -- в Москве. Она очень пополнела. Скорее похожа на каплуна, чем на чайку2. За зиму -- все потеряет. Больше всего нас огорчает, что Антон Павлович не чувствует себя совсем хорошо, а иногда раскисает. Не раз помянули все недобрым словом Остроумова3. Он наврал и сбил хорошее настроение с Антона Павловича, а ведь известно, что его здоровье зависит от внутреннего спокойствия. Не думайте дурно о нас. Мы огорчаемся за самого Антона Павловича и его окружающих, о пьесе же думаем совсем в другие минуты, когда волнуемся о судьбе театра. Как ни верти, а наш театр -- чеховский, и без него нам придется плохо. Будет пьеса -- спасен театр и сезон, нет -- не знаю, что мы будем делать. На "Юлии Цезаре" далеко не уедешь, на Чехове -- куда дальше... Дай бог прежде всего здоровья и хорошего расположения духа вам обоим. Ничего не знаем: приедет ли Антон Павлович в Москву? Будет ли жить здесь?

Все наши домашние и театральные кланяются.

Целую ручки и жму руку Антону Павловичу.

Преданный К. Станиславский

Найденов нас очень огорчил своей пьесой. Хотелось бы знать мнение Антона Павловича и Ваше4.

Целую ручки Марии Павловне, мамаше. Всем ялтинцам -- поклоны.

К. А.

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

12 сентября 1903

Москва

...Пишу два словечка, так как тороплюсь на репетицию. Здоровье мое ничего себе... но бивуачная жизнь надоела. В последние дни "Цезарь" начинает подавать надежды, но Брут... в том же положении1; очень удачна последняя декорация ("Поле битвы"). Очень эффектно привидение Цезаря. Едва ли удастся быть в воскресенье в Любимовке...

 

М. П. Лилиной

Сентябрь (после 15-го) 1903

Москва

Посылаю тебе письмо Чехова1. Интереснее всего будет репетиция в воскресенье: "Сенат" и "Форум"2. Прости, что распечатал письмо Чехова, -- надо было узнать положение дел3.

 

А. П. Чехову

Понедельник

13 октября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Я сержусь на Вас? Какое же я имею на это право? Не вижу и оснований. Очевидно, Вы не знаете, насколько я Вас чту. Если б я услыхал, что Вы сделали преступление, я бы ни на секунду не усомнился в Вашей правоте.

Разве я не понимаю, что Вы не можете писать пьесу к сроку и по заказу? Для этого нужно быть бездарным Крыловым1, а не гениальным Чеховым. Я не могу умерить своего нетерпения прочесть пьесу и начать ее репетировать... Это правда.

Меня тревожит боязнь, что Ваша пьеса появится на сцене в конце сезона и не успеет нашуметь настолько, чтоб публика, проглотив все глупости, которые о ней будут писать, составила бы себе надлежащее о ней представление... Правда и то, что со вчерашнего дня мы все затосковали о Вашей пьесе. Вчера был радостный день. Мы все ожили после "Цезаря"... Мы играли после долгого перерыва "Трех сестер". Повторилась прошлогодняя история на репетиции. Сошлись, чтобы проговорить пьесу, увлеклись и сыграли ее для себя во весь тон. Вчера играли вторично перед публикой.

Давно я не играл с таким удовольствием.

Прием восторженный и по окончании пьесы овации у подъезда. Кажется, мы вчера играли хорошо.

Один из самых неприятных для меня людей на свете, г. Любошиц (Бо -- из "Новостей дня") 2, был в театре. Он не видал пьесы с первого спектакля и вчера пришел в неописуемый восторг. Я не сомневаюсь в том, что только вчера он ее понял, хотя неоднократно писал о ней глупости. Зинаида Григорьевна Морозова с компанией была также в театре. Она редко приезжает к нам, и потому ее выезд на старую пьесу меня удивил. Оказывается, она соскучилась по Антону Павловичу. Восхищалась пьесой и целый антракт вспоминала о Вашем визите к ней. Говорила умно и тонко.

Покаюсь Вам, что я недавно только пришел в себя после моего жестокого провала в Бруте. Он меня до такой степени, ошеломил и спутал, что я перестал понимать: что хорошо и что дурно на сцене. В день спектакля, ночью, я написал Вам отчет о первом представлении, но должен был разорвать его, до такой степени он был написан в мрачных тонах. Теперь настроение изменилось, хотя я не выяснил себе: в чем моя ошибка в исполнении Брута. Жизнь создалась каторжная, так как приходится играть 5 раз в неделю неудавшуюся и утомительную роль -- в одной рубашке и в трико. Тяжело, холодно и чувствуешь, что "никому ж это не нужно!" Жду пьесу с большим нетерпением.

Преданный и любящий Вас К. Алексеев

 

А. П. Чехову

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

20 октября 1903

Москва

Сейчас только прочел пьесу1. Потрясен, не могу опомниться. Нахожусь в небывалом восторге. Считаю пьесу лучшей из всего прекрасного, Вами написанного. Сердечно поздравляю гениального автора. Чувствую, ценю каждое слово. Благодарю за доставленное уже и предстоящее большое наслаждение. Будьте здоровы.

Алексеев

 

А. П. Чехову

 

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

21 октября 1903

Москва

Чтение пьесы труппе состоялось. Исключительный, блестящий успех. Слушатели захвачены с первого акта. Каждая тонкость оценена. Плакали в последнем акте. Жена в большом восторге, как и все. Ни одна пьеса еще не была принята так единодушно восторженно.

Алексеев

 

А. П. Чехову

 

22 октября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

По-моему, "Вишневый сад" -- это лучшая Ваша пьеса. Я полюбил ее даже больше милой "Чайки". Это не комедия, не фарс, как Вы писали, -- это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте. Впечатление огромное, и это достигнуто полутонами, нежными акварельными красками. В ней больше поэзии и лирики, сценичности; все роли, не исключая прохожего, -- блестящи. Если бы мне предложили выбрать себе роль по вкусу, я бы запутался, до такой степени каждая из них манит к себе. Боюсь, что все это слишком тонко для публики. Она не скоро поймет все тонкости. Увы, сколько глупостей придется читать и слышать о пьесе. Тем не менее успех будет огромный, так как пьеса забирает. Она до такой степени цельна, что из нее нельзя вычеркнуть слова. Может быть, я пристрастен, но я не нахожу никакого недостатка в пьесе. Есть один: она требует слишком больших и тонких актеров, чтоб обнаружить все ее красоты. Мы не сможем этого сделать. При первом чтении меня смутило одно обстоятельство: я сразу был захвачен и зажил пьесой. Этого не было ни с "Чайкой", ни с "Тремя сестрами". Я привык к смутным впечатлениям от первого чтения Ваших пьес. Вот почему я боялся, что при вторичном чтении пьеса не захватит меня. Куда тут!! Я плакал, как женщина, хотел, но не мог сдержать[ся]. Слышу, как Вы говорите: "Позвольте, да ведь это же фарс"... Нет, для простого человека это трагедия1. Я ощущаю к этой пьесе особую нежность и любовь. Я почти не слышу критики, хотя актеры любят критиковать. На этот раз как-то все сразу подчинились. Если же и раздается голос критика, я улыбаюсь и не даю себе труда спорить. Я жалею критикующего. Кто-то сказал: самый лучший акт 4-й, а наименее удачный -- это 2-й. Мне смешно, и я не спорю. Начинаю только припоминать сцену за сценой 2-го акта, и уже это лицо сбито с толку. 4-й акт хорош именно потому, что 2-й акт великолепен, и наоборот. Я объявляю эту пьесу вне конкурса и не подлежащей критике. Кто ее не понимает, тот дурак. Это -- мое искреннее убеждение. Играть в ней я буду с восхищением все, и если бы было возможно, хотел бы переиграть все роли, не исключая милой Шарлотты. Спасибо Вам, дорогой Антон Павлович, за большое наслаждение, уже испытанное и предстоящее. Как бы я хотел бросить все, освободиться от ярма Брута и целый день жить и заниматься "Вишневым садом". Противный Брут давит меня и высасывает из меня соки. Я его еще более возненавидел после милого "Вишневого сада". Крепко жму Вашу руку и прошу не принимать меня за психопатку.

Любящий и преданный К. Алексеев

 

А. П. Чехову

 

31 окт. 903

31 октября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Сейчас 1 1/2 часа ночи, все спят, а я вернулся домой после 18-го спектакля ненавистного мне "Цезаря". Захотелось написать Вам, но нашелся только этот листок бумаги. Простите, пишу на нем, чтобы не будить жену розысками бумаги. Наконец с завтрашнего дня приступаем к Вашей пьесе. Мы и то непростительно потеряли целую неделю. До сих пор путаются в ролях. Сам я решил сделать так: учу и готовлю две роли -- Лопахина и Гаева. Не могу сказать, какую роль хочу больше. И та и другая чудесны и по душе. Правда, Лопахина боюсь1. Говорят, что [у] меня не выходят купцы или, вернее, выходят театральными, придуманными... Лопахин, не правда [ли], хороший малый -- добродушный, но сильный. Он и вишневый сад купил как-то случайно и даже сконфузился потом. Пожалуй, он и напился поэтому. Гаев, по-моему, должен быть легкий, как и его сестра. Он даже не замечает, как говорит. Понимает это, когда уже все сказано. Для Гаева, кажется, нашел тон. Он выходит у меня даже аристократом, но немного чудаком2.

Мы живем на новой квартире, чудесной, даже слишком хорошей и роскошной. Очень жаль мать, которую пришлось оставить у Красных ворот с сестрой. Мы, да и она сама, думали, что ей будет удобнее, а оказалось -- нет. Два раза в неделю бывают сборища детей -- один раз ради танцев (Манохин3), в другой раз -- лекции по естественной истории, тоже для детей. Это их очень забавляет. Жму Вашу руку и иду спать.

Ваш К. Алексеев

 

А. П. Чехову

 

1 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Сейчас Ольга Леонардовна говорит, что Вы не получаете от нас никаких писем. Между тем я послал Вам два больших письма (в одном из них излагал мои безумные восторги о "Вишневом саде"). Я считаю эту пьесу лучшей из всех. Люблю в ней каждое слово, каждую ремарку, каждую запятую. Кроме того, вчера я послал записочку. Неужели и Вы можете еще сомневаться в своем гении? Тогда нам -- скромным труженикам -- это простительно. Я переживал и переживаю такие тяжелые минуты.

Я сел писать Вам о пьесе после первого с ней знакомства. Хотел подробно разбираться в впечатлениях и кончил тем, что стал огулом хвалить все. А заключение было таково: если кто не поймет пьесу, значит, тот -- идиот. В этом мнении я укореняюсь все больше и больше.

Сегодня наконец Симов спихнул "Одиноких"1 (они нужны нам для того, чтоб освобождать некоторых, в том числе и меня, для репетиций "Вишневого сада"). Сегодня мы засели за макеты. 1-й акт труден. Ольга Леонардовна говорит, что должны быть следы прежней широкой барской жизни. Но не должен ли быть дом довольно или даже очень ветх? Лопахин говорит, что он снесет его. Значит, он действительно никуда не годится. Иначе он применил бы его к даче и сдал бы на следующее лето. Или починил бы его и продал.

Дом деревянный или каменный? Может быть, средина каменная, а бока деревянные? Может быть, низ каменный, а верх деревянный?2 Еще одно недоразумение. В третьем акте виден зал, а в четвертом сказано: зал в нижнем этаже. Итак, их два?3

Летом я записал фонографом рожок пастуха. Того самого, которого Вы любили в Любимовке. Вышло чудесно, и теперь этот валик очень пригодится.

Завтра, надеюсь, напишу еще, а пока до свидания. Начинаем 3-е действие "Трех сестер". Звонят. Играем сегодня хорошо и с увлечением.

Любящий К. Алексеев

А. П. Чехову

 

2 нояб. 1903 г.

Воскресенье

2 ноября 1903

Москва

Вчера и третьего дня посылал такие же записочки.

Дорогой Антон Павлович!

Кажется, только сейчас нашел декорацию первого акта. Она очень трудна. Окна должны быть близко к авансцене, чтобы всей зале, и внизу и наверху, был виден вишневый сад; три двери; хочется, чтобы был виден хоть уголок комнаты Ани, светлой, девственной. Комната проходная, но надо, чтоб чувствовалось, что здесь (т. е. в детской) уютно, тепло и светло; комната заброшена, и чувствуется легкое опустошение. Кроме того, надо, чтобы декорация была удобна и с многими планировочными местами. Кажется, теперь удастся выразить все это. Помните, в прошлом году Симов показывал Вам макет, выработанный для тургеневской "Где тонко, там и рвется". Тогда мы решили, с Вашего одобрения, сохранить декорацию для последнего акта Вашей пьесы. Я смотрю на макет теперь и нахожу, что, с некоторыми изменениями, он очень подходящ (для 4 акта). Если Вы помните макет -- нет ли у Вас каких возражений? Сейчас начался 3-й акт "Дяди Вани". Прием восторженный; 89-й спектакль, и сбор 1400 р., несмотря на то, что вчера шли "Три сестры" (тоже Чехова). Итак, 140 р. Вы сегодня нажили. Это не важно. А знаете, что важно: только в нынешнем году публика Вас раскусила. Никогда не слушали так Ваши пьесы, как в этом году. Гробовая тишина. Ни одного кашля, несмотря на ужасную погоду. Бедный Василий Васильевич Калужский сегодня похоронил отца и вечером принужден играть. Пока он бодр и крепится.

Жму Вашу руку. Завтра постараюсь написать, если не очень измучаюсь после "Цезаря". Сегодня играю 7-й день сряду. "Устал, Федор Ильич!"1

Любящий и преданный К. Алексеев

Сегодня в театре С. И. Мамонтов и Сулержицкий2 (опять вынырнул и появился), похудел, но бодр.

 

А. П. Чехову

 

3 и 4 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Сегодня получил Ваше письмо по театральному адресу. Спасибо за него. На всякий случай сообщаю Вам, что мы живем теперь в Каретном ряду, против театра "Эрмитаж", в доме Маркова. Помните, желтый двухэтажный каменный дом казенного типа?

Прежде всего отвечаю Вам на письмо по пунктам. Не пойму, что делается с почтой. Вот как было дело: в субботу (допустим) получили Вашу пьесу в театре, во время репетиции "Одиноких"; меня не было. Владимир Иванович не мог удержаться, бросил репетицию и стал читать пьесу. Я пришел, когда пьеса была прочтена. В тот же день он послал телеграмму. На следующий день утром я читал пьесу и в тот же день послал телеграмму. На следующий день, т. е. в понедельник, читали пьесу актерам, вечером я послал другую телеграмму (кажется, Вл. Ив. сделал то же самое). Во вторник я написал Вам письмо. Потом был перерыв в моих письмах, так как я очень устал и чувствовал себя плохо; 5 дней тому назад я возобновил посылку таких записок. 5 дней посылал их без пропуска.

Даю Вам клятву, что я люблю все роли в пьесе и держусь исключительно одной точки зрения при распределении ролей: как будет выгоднее для пьесы, как показать публике прелесть каждой роли. Лопахин мне очень нравится, я буду играть его с восхищением, но я боюсь, пока не нахожу в себе нужного тона. Ищу же я его упорно и с большим интересом. В том-то и трудность, что Лопахин не простой купец, с резкими и характерными его очертаниями. Я его вижу именно таким, как Вы его характеризуете в своем письме. Надо очень владеть тоном, чтобы слегка окрасить лицо бытовым тоном. У меня же пока выходит Константин Сергеевич, старающийся быть добродушным. Из письма Вашего я чувствую, что Вам хочется, чтоб эту роль играл я1. Очень горжусь этим и буду искать в себе Лопахина с удвоенной энергией. Вот Лопахина -- Вишневского никак не представляю. Так, как он есть, он ни с какой стороны не подходит. [...]

 

Ноябрь, 4,

понедельник

 

Когда же Вишневский пытается быть характерным, это ужасное ломанье. Я чувствую, как он будет пользоваться не мягкими чертами Лопахина, а грубыми, но эффектными для публики. О Вишневском был разговор и раньше, но я до сих пор не представляю себе такого Лопахина. Леонидова представляю: он сам мягкий и нежный по природе, крупная фигура, хороший темперамент2. Казалось бы, все данные. Одно страшно: он не всегда бывает прост на сцене. Иногда сказывается актерщина в тоне. [...] Против Вишневского говорит еще одно обстоятельство. Ему надо много работать над ролью, а, он, бедный, измучен очень сильно. Утром занят хозяйственной частью, а по вечерам -- каждый день играет. С тех пор как начался сезон, он ни одного вечера не отдыхал. Сейчас он нервничает, хандрит и опять стал похож на женщину.

Вот что сильно огорчает нас всех -- это то, что Вы не можете совсем оправиться. До слез обидно и очень скучно без Вас. Мы все мечтаем, что Вы будете приходить в нашу квартиру и греться на солнышке, у нас его так много.

Ну, бог даст, Вам станет лучше, и Вы скоро будете среди нас, на большую радость всех любящих Вас. На пасхе мы едем в Одессу на 20 спектаклей 3. Пора итти играть, тороплюсь.

Любящий и преданный

К. Алексеев

 

А. П. Чехову

5 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Вчера не писал Вам по Вашей же вине. Я был свободен, ко мне приехал по делу Сергей Саввич Мамонтов1. Он уезжает на днях в Японию специальным корреспондентом от "Русского листка". Свою службу у Сапожникова2 он бросил и делается газетным работником. Он так умолял меня прочесть ему Вашу пьесу, что я не выдержал, и мы сели за чтение. Вы простите мне мою слабость, принимая во внимание его любовь к Вам, его мольбу и продолжительную отлучку, благодаря которой он не увидит и не скоро будет иметь возможность прочесть пьесу. Впечатление огромное. Я зачитался и отмахал всю пьесу. По окончании мне пришлось уйти от него, и он, кажется, вторично прочел пьесу без меня. Он согласен со мной, что ничего подобного Вы еще не писали.

Есть одно дело по режиссерской части. Не знаю почему, мне очень хочется видеть 3-й и 4-й акты в одной декорации. В последнем акте разрушенной и приготовленной к отъезду. Это, право, не из дурной сентиментальности. Мне чувствуется, что так пьеса будет уютнее, что публика сроднится с домом. Вторая зала вносит какую-то путаницу. Может быть, она нужна Вам, чтоб еще больше оттенить былое богатство. Но это выразится, мне кажется, и так. При одной декорации для двух актов -- однообразия не будет, так как опустошение дома изменит совершенно настроение 4-го акта. Мы будем продолжать вырабатывать макет, а тем временем, может быть, Вы напишете два слова... Еще вопрос: что Епиходов, Дуня -- могут сидеть при Лопахине? По-моему -- да3.

Сейчас играем "Цезаря". Начинается "Форум". В театре сидят предводители 15-ти губерний. Ради "Цезаря" они отменили заседание. Сегодня ждали в театр и вел. князя, но у него умерла племянница, и они изволили отбыть из Москвы. До завтра, дорогой Антон Павлович, будьте здоровы.

Преданный и любящий

К. Алексеев

5 ноября 903

Среда

 

А. П. Чехову

 

5 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Перечитывал Ваши письма и исправляю в них одно недоразумение: Сергей Саввич поехал в Японию не от "Русского листка", а от "Русского слова", по просьбе Дорошевича1. Теперь я покоен: я восстановил честь милого Сережи. Он намеревается издать книгу, если поездка его удастся.

Репетиции идут каждый день. Работают энергично. Некоторые находят интересные тона. У Ольги Леонардовны есть интересные намеки. Кажется, я нашел что-то подходящее для Гаева2. Жена играет Аню, а нашла прекрасный тон для Шарлотты. Надо будет привить его Муратовой3. Каждый день мысленно благодарю Вас за пьесу: такое наслаждение работать над ней. Одно горе -- это "Цезарь". Хочется бросить все и только думать о "Вишневом саде". Только разойдешься вовсю, только взойдешь в настроение, а тут Брут с тяжелым, жарким плащом, голыми ногами, холодными латами и длиннейшими монологами. Играешь и чувствуешь, что никому это не нужно.

Сегодня, слава богу, 4 градуса мороза, но снега мало, и потому дорога -- невозможная. Может быть, скоро увидимся. Вчера опять не писал Вам. Шли "Столпы общества". Я не схожу со сцены, а антракты маленькие. Утром была репетиция. У "Цезаря" есть только одна хорошая сторона. Есть время писать Вам эти записки, которые доставляют мне удовольствие, но едва ли очень развлекают Вас. Нет интересных тем. Жизнь однообразна. Сегодня в театре М. Е. Дарский 4 и художник Богданов-Бельский. Он жертвует нам в фойе свою картину5.

Любящий и преданный К. Алексеев

 

А. П. Чехову

 

Четв. 13 н. 1903

13 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Безобразие!.. Вот уже 5 дней, как я не писал Вам. В субботу -- первый спектакль возобновленных "Одиноких". Участие Качалова (за Мейерхольда) оживило весь спектакль1. Да и старые исполнители и исполнительницы выросли как актеры. Может быть, кто знает, публика стала лучше понимать. По той или иной причине, спектакль имел очень большой успех, как художественный, так и материальный. Итак, волнения первого спектакля лишили меня возможности писать. В воскресенье первая беседа "Вишневого сада", а в 4 часа свадьба дочери того директора, который заменяет меня на фабрике. Пришлось быть и сидеть до конца, чтоб не обидеть. В понедельник и вторник утро -- планировка макетов на сцене и составление новых макетов, проба и т. д. на сцене. Это очень утомительная вещь, когда надо торопиться и напрягать фантазию. По вечерам -- "Цезарь", а после него -- почти безжизненный труп. Вчера весь день был свободен от театра. Я должен был в один день написать планировку первого акта. Был в духе, и потому удалось. Писал не разгибаясь, и, с непривычки, так устала рука, что едва дописал спешное. Сегодня утром читалась планировка актерам, а меня услали домой, чтоб продолжать 2-й акт2. Только что я расположился с удовольствием, меня зовут в переднюю. Оказывается, учительница детей, придя давать им уроки, упала на пол, и с ней приключился удар. Поднялся содом. К обеду ждали гостей. Все стали собираться, доктора, гости... Конечно, всем отказали, кроме близких, в числе которых остались Ольга Леонардовна и Мария Павловна. Больная в тяжелом положении лежит у нас, а я должен был ехать на "Цезаря". В антракте пишу Вам. Вот мой дневник этих дней. Репетиции начались, и очень дружно. Я пока играю Гаева. Леонидов пробует Лопахина. Это произошло отчасти потому, что я боюсь играть купцов, отчасти потому, что при Гаеве мне возможно участвовать в постановке. При Лопахине (которым пришлось бы очень много заниматься) -- трудно. Ольга Леонардовна и Мария Павловна здоровы. Очень соскучились по Вас. Будьте здоровы. Жена шлет в хлопотах свой привет.

Ваш К. Алексеев

 

А. П. Чехову

15 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Вчера опять не писал, хотя не играл, а только репетировал утром. Я думал писать планировку "Вишневого сада", но вчера, в воскресенье, захворала Желябужская, и [в] воскресенье идут "Столпы общества". В понедельник же планировка необходима. Вот мне и пришлось работать вчера -- залпом, до половины ночи. Все-таки написать не успел. Не писалось. Был утомлен и озабочен болезнью учительницы детей. Несмотря на наши протесты, родные увезли ее от нас, и ей стало хуже.

Спасибо за Ваше письмо. Оно меня сконфузило, но я не беру на себя так много. Дорожу и пользуюсь каждым Вашим замечанием даже и о декорациях1. Макет 3-го акта выходит удачно. Я начинаю колебаться, так как в этой декорации даль выйдет интереснее. Из макетов опаснее всех -- первый акт. Он совсем прост по планировке. Рассчитано на то, чтоб сад был лучше виден. Декорация зависит от письма. Удастся оно Симову -- великолепно, нет -- плохо. Из исполнителей никто еще не определяется. Разве Качалов -- дает что-то интересное2. Артем, как всегда, начал с Курюкова (из "Федора")3. Это называется в эпических тонах... Боюсь немного за Муратову -- Шарлотту. Большая, в мужском костюме -- это может быть грубо... Вы пишете, что Ваш приезд зависит от Ольги Леонардовны. К сожалению, она права, что не выписывает Вас. Погода ужасная. То снег выпадет, то стаивает. Мостовые изрыты. Грязь, вонь. Поскорее бы морозы.

До свидания, дорогой Антон Павлович. Надо итти играть сцену в палатке. Вы спрашивали: почему я не люблю "Цезаря"? Очень просто: потому что не имею успеха и очень тяжело играть.

Любящий и преданный

К. Алексеев

Сегодня 25-й спектакль "Цезаря".

15 ноября 903

 

А. П. Чехову

 

Среда 19 нояб. 903

19 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Вчера опять не было времени написать. Был занят вторым актом и наконец кончил его. По-моему, получается очаровательный акт. Бог даст, декорация выйдет удачная. Часовенка, овражек, заброшенное кладбище среди маленького лесного оазиса в степи. Левая часть сцены и средина без всяких кулис -- один горизонт и даль. Это сделано одним сплошным полукруглым задником и пристановками для удаления его. Вдали в одном месте блестит речка, видна усадьба на пригорке. Телеграфные столбы и железнодорожный мост. Позвольте в одну из пауз пропустить поезд с дымочком1. Это может отлично выйти. Перед закатом будет виден ненадолго город. К концу акта туман; особенно густо он будет подыматься из канавки на авансцену. Лягушачий концерт и коростель -- в самом конце2. Налево, на авансцене -- сенокос и маленькая копна, на которой и поведет сцену вся гуляющая компания. Это -- для актеров, им это поможет жить ролями. Общий тон декорации -- левитановский. Природа -- орловская и не южнее Курской губернии.

Теперь работа идет так: вчера и сегодня вел репетицию 1-го акта Владимир Иванович, а я писал следующие акты. Я еще не репетировал своей роли. Все еще колеблюсь относительно декорации 3-го -- 4-го актов. Макет сделан и вышел очень удачно: с настроением, и кроме того, зал расположен так, что всему театру будет виден. На авансцене что-то вроде боскетной при зале. Далее -- лестница и биллиардная. На стенах нарисованные окна. Для бала эта декорация удобнее. Однако какой-то голос шепчет мне все время, что при одной декорации, измененной в 4-м акте, спектакль будет легче, уютнее. На этих днях надо решать.

Погода, увы, убийственная. Все опять стаяло, и часто идет дождь.

Ваш К. Алексеев

 

А. П. Чехову

 

23 ноября 1903

Москва

Дорогой Антон Павлович!

Опять перерыв, опять не дали писать целых три дня. Что же было за это время? Сейчас вспомню. 20-го не было спектакля. Утром репетировали. Потом было заседание, на котором решили ехать на пасху и весну в Киев и Одессу. Это приятно потому, что, может быть, и Вам можно будет ехать с нами. Вот было бы хорошо? Надо думать, что в это время там тепло... Повезем все Ваши пьесы (увы, за исключением "Чайки"), "Одиноких", "Дно" и "Штокмана". Вечером 20-го были у сестры (Анны Сергеевны), куда была приглашена вся труппа. Вечер не удался, и я делал наблюдения для 3-го акта "Вишневого сада". Вернулись поздно и очень устали. 21-го была репетиция 2-го акта. Вечером я не играл. Хотел писать планировку, но ничего не вышло. Был совсем не в ударе. Вчера утром репетировали 2-й акт, а вечером играли "Цезаря". Сегодня тоже репетировали 2-й акт и вечером играли "Дядю Ваню". Сбор хороший (1400 рублей); в театре сидит Ермолова и очень аплодирует.

Что сказать о репетициях? Тона не найдены, хотя во 2-м акте навертываются. Искания тонов и образов, конечно, задерживают общую репетовку. С каждым спектаклем нам становится все труднее и труднее перевоплощаться и быть разнообразными. Чудится, что и вся пьеса пойдет в каком-то ином тоне, чем предыдущие. Все будут бодрее, легче... Словом, хочется пользоваться акварельными красками.

Да! Сегодня произошел большой скандал в университете. Владимир Иванович поехал туда читать пьесу (1 акт "Вишневого сада"). Студенты, обиженные тем, что им дали мало билетов, ворвались до начала заседания, выломали двери и заняли все места. Приехавшей публике не хватило мест. Заседание отменили, и Веселовский бежал (представляю себе эту картину и невольно вспоминаю Серебрякова -- Лужского)1. Будьте здоровы.

Преданный и любящий К. Алексеев

 

В. В. Котляревской

 

26 дек. 1903

26 декабря 1903

Москва

Многоуважаемая и дорогая

Вера Васильевна!

Простите, что пишу на таком клочке. Вот почему: единственное время для поздравлений -- это антракты между актами "Цезаря". Ими я пользуюсь и теперь.

Поздравляю Вас с праздником и с наступающим годом. Желаю Вам многого. Прежде всего, чтоб тяжелое время Ваших домашних бед поскорее миновало, чтоб бедные Ваши больные поправились. Вам желаю бодрости, душевного равновесия и большей веры в себя; желаю избавиться от артрита, желаю хороших ролей и артистического удовлетворения; желаю, чтобы Вы не забывали своих друзей, преданных Вам и любящих; желаю, чтоб Вы поскорее приехали в Москву повидать тех, кто Вас ждут, тех, кто прикованы к Москве и не могут выехать из нее. После Вашего чудесного письма я послал Вам, временно, коротенький ответ. До сих пор ожидаю свободного часа, чтоб ответить на Ваше письмо, пока же шлю благодарность за него, за память и ободрения1. Страдания с ролью Брута поглотились волнениями о "Вишневом саде". Он пока не цветет. Только что появились было цветы, приехал автор и спутал нас всех2. Цветы опали, а теперь появляются только новые почки. Пьеса пойдет между 7 и 14 января. Только когда сбуду эту постановку, почувствую себя человеком. Правда, буду много играть, т. е. и в "Саде" и в "Цезаре", но сей последний мой мучитель пойдет тогда реже. Пять спектаклей "Вишневого сада" легче сыграть, чем один раз "Цезаря". Было много протестов в мою пользу по поводу исполнения мною роли Брута3. Это удовлетворило меня до известной степени. Благодаря протестам стали слушать роль, что мне и надо. Успеха внешнего (о котором я и не забочусь) -- никакого. Поклон Нестору Александровичу. Целую Ваши ручки. Жена и дети шлют поклоны.

Преданный К. Алексеев

Сегодня играем "Цезаря" в 45 -и раз.

 

О. Л. Книппер-Чеховой

 

12 февраля 1904

Москва

Дорогая Ольга Леонардовна!

Если интересуетесь вопросом учреждения отделений Художественного театра в провинции1,-- приходите завтра, в пятницу, на совещание, которое состоится у нас дома около 8 часов. Кажется, Антон Павлович собирался зайти.

Преданный К. Алексеев

 

И. А. Тихомирову

 

16 февраля 1904

Москва

Дорогой Иоасаф Александрович!

Ходят упорные слухи, что Ваше дело, увы, продолжаться не может1.

Напишите: правда ли это? Если это правда, к сожалению,-- напишите, что Вы предполагаете делать в будущем.

У нас начинается преинтересное дело. Окончательный его план задуман очень широко, а именно:

учреждается Товарищество на акциях провинциальных театров. Правление -- в Москве. Репетиции весной, часть лета и осенью -- в Москве. Художественный театр оказывает делу всю ту помощь, которая в его средствах.

Набираются 3 труппы. Каждая из них готовит по 15 пьес. Итого 3 труппы, 45 пьес -- разных.

Один режиссер не в силах поставить образцово такое количество пьес. Тут Художественный театр приходит на помощь. Весь его репертуар, макеты, планировки, гардероб может быть скопирован. В помощь к режиссеру труппы отпускается один из артистов или свободный режиссер, хорошо знающий пьесу. Все-таки такой артист, если он и не настоящий режиссер, может скопировать знакомую пьесу лучше, чем настоящий режиссер, плохо освоившийся с пьесой.

На долю каждого режиссера труппы выпадает самостоятельная постановка 5 пьес.

Общество снимает 3 провинциальных театра, приспосабливает их для всего репертуара 45 пьес, и труппы разъезжаются по своим местам. Сыграв свой репертуар -- происходит перемещение трупп по городам и повторение каждой труппой своего репертуара. Итак, каждый город увидит 3 труппы и 45 пьес, очень хорошо поставленных. На репетиционное время все собираются в Москву -- поближе к Художественному театру, чтоб от него опять набраться духа. Вот, в общих чертах, задача большого дела. К этой цели можно подойти не сразу, хотя бы потому что 3-х трупп собрать сейчас нельзя. Пока можно набрать одну труппу с очень хорошим женским персоналом и с посредственным мужским. Такую труппу мы и собираем. Если Вы окажетесь свободным -- думаем поставить Вас во главе. Будущий год труппа будет сыгрываться и функционировать в Москве. Играть, конечно, другой репертуар, чем мы. Есть в виду несколько пьес -- новых. Репертуар, вероятно, будет состоять из 5 пьес. Играть в Охотничьем клубе (самостоятельные благотворительные и клубные спектакли). Ездить по соседним городам на гастроли. Поездка постом по провинции с новинками сезона. Играть по фабрикам. Случись, что освободится какой-нибудь театр -- взять его и гастролировать месяц там, сыграв весь репертуар.

Если бы был художественный большой успех, кто знает, может быть, удастся играть у нас утренники или играть в нашем театре, когда мы уедем в Петербург или в провинцию.

Ответьте: улыбается ли Вам этот проект? 2 Согласились ли бы Вы взять предлагаемую Вам должность -- главаря такой труппы (конечно, в том случае если Ваше теперешнее дело прекратится)? Какие Ваши материальные условия?

Как посмотрят на это дело наши милые ученицы, теперь -- Ваши сотрудницы? Кто им заинтересуется и кто согласился бы вступить? Какие их условия?

Деньги на новое дело есть.

Главная задержка в мужской труппе. Можно ли набрать ее?

Жду ответа как можно скорее. Дело должно решиться на этих днях.

Поклон всем.

Любящий и преданный

К. Алексеев

1904 16/II

 

М. Ф. Андреевой

19 февраля 1904

Москва

Дорогая Мария Федоровна!

Я узнал с большой грустью о Вашем решении: уйти из своего театра1.

С неменьшей грустью я сознаю, что мои убеждения и советы теперь -- неуместны и бессильны.

Мне ничего не остается более, как сожалеть и молчать.

Не примите же это молчание за равнодушное отношение к происходящему и верьте моему искреннему желанию, чтобы предпринимаемый Вами решительный шаг не принес Вам новых разочарований.

Уважающий Вас и преданный

К. Алексеев

19/II-904

 

М. Ф. Андреевой

Февраль (до 26-го) 1904

Москва

Дорогая Мария Федоровна!

Долгое знакомство, почти дружба в прошлом, стремление к каким-то хорошим целям, все это, может быть, дает мне право выйти из нейтральной роли, принятой мною в силу многих обстоятельств.

Я, конечно, понимаю, что Ваш последний поступок -- разрыв с прошлым без предупреждения и объяснения причин -- ясно указывает мне то место, которое Вы назначаете мне в происходящем грустном событии. Тем не менее я решаюсь быть назойливым, принуждаю себя не считаться с самолюбием и очень болезненным чувством обиды.

Кто знает, может быть, мне удастся сказать какое-то слово, которое заставит Вас задуматься и предотвратить большое несчастье.

Я не говорю уже о здоровье. Специалисты и близкие Вам люди знают лучше меня, как им надлежит поступать. Я говорю только об искусстве. Наша роль в нем была исключительной. Мы взялись облагородить его, вырвать его из рук торгашей и передать тем, кому оно должно принадлежать. Наша деятельность получила общественное значение, ее признало общество и наградило нас таким положением, какого не достигал еще ни один артист.

Теперь Вы отрекаетесь от этого почетного положения, которому больше всего завидуют лучшие провинциальные артисты, и добровольно становитесь в их ряды. Неужели Вы перестали поклоняться прежнему богу и отреклись от своих идеалов?

Подумайте, на что Вы меняете Ваше теперешнее служение обществу?

С десяти репетиций играть лучшие произведения литературы или с трех репетиций -- произведения пошлости и бездарностей? Играть в сезон по десять новых ролей? Это ли не профанация искусства. Посвящать свою жизнь профанации хороших созданий литературы или показывать публике произведения пошлости -- разве это достойная Вас деятельность?

Ваш успех будет велик, но разве он удовлетворит Вас при таком сознании? Не деньги же Вас прельщают! Правда, за тот компромисс, которым преисполнена жизнь артиста, ему платят в провинции большие деньги. Тем менее он заслуживает уважения!

Недаром лучшая часть общества отвернулась от актеров и забыла театр. Вот почему артисты принуждены создавать себе славу рекламами, подарками в бенефис, портретами в витринах и на шоколаде и прочими орудиями нехорошей славы. Так создаются имена и положения в провинции. Когда люди выбирают себе это никому не нужное и вредное ремесло по нужде -- это грустно, но извинительно, но нельзя по собственной охоте служить тому, что не уважаешь.

Вы, может быть, хотите облагородить провинцию. Почетная задача, но Вы не с того конца за нее беретесь.

Или, быть может, Вы пришли к убеждению, что наше дело испортилось? Отдайте же ему половину той энергии, которую Вы бесплодно отдадите провинции... Вы принесете больше пользы, чем попыткой очищать и высушивать гнилое болото. Спасите же себя! Оставайтесь служить обществу теми средствами, которые дала Вам природа. Даю Вам слово, что, пока Вы будете служить этой почетной цели, Вы не найдете человека преданнее меня.

В противном случае мы разойдемся в разные стороны, и я с большой душевной болью прощаюсь с Вами, сохранив самые лучшие воспоминания о прошлом и заранее оплакивая Ваше будущее.

Ваш искренний доброжелатель

К. Алексеев

М. Ф. Андреевой

20 марта 1904

Москва

Дорогая Мария Федоровна!

Спасибо за Ваше доброе и искреннее письмо. Оно мне очень дорого. Я нуждался в нем для нравственной поддержки.

Не далее как этой ночью я воскрешал в памяти историю нашего знакомства, может быть, дружбы, и общей деятельности в театре. И много добрых воспоминаний, много хороших, благодарных чувств вызвали в душе эти думы. Но тем менее я мог мириться с тем, что Ваше последнее письмо, и особенно одна фраза в нем, завершат наше знакомство.

С этим я не мог бы примириться.

Сегодняшним хорошим письмом Вы вывели меня из того мучительного состояния, в котором я находился все это время, и я бесконечно благодарен Вам.

Теперь я буду верить в то, что Вы когда-нибудь поймете мое настоящее отношение к Вам; поймете, что мои чувства к Вам всегда были чисты и любовны и именно поэтому нередко выражались резко и страстно.

Спасибо Вам за прошлое и будьте счастливы.

До свидания.

Преданный

К. Алексеев

20/III--904.

 

Е. С. Зарудной-Кавос

 

23 марта 1904

Петербург

Глубокоуважаемая

Екатерина Сергеевна!

Спасибо за честь и внимание. С удовольствием буду позировать и сниматься для портрета, только бы нашлось время.

Имейте в виду еще одно обстоятельство. Я сбрил усы для Брута и похож на провинциального актера или на пастора. Боюсь, что такую физиономию не примут на выставку.

До скорого свидания.

Уважающий Вас

К. Алексеев

23/III--904.

А. П. Чехову

Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

2 апреля 1904

Петербург

Успех "Вишневого сада" у публики очень большой, несравненно больший Москвы. С третьего акта сильно вызывали автора. Знатоки восторгаются пьесой. Газетчики мало понимают. В труппе большой подъем. Я торжествую. Поздравляю1.

Алексеев

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

Апрель 1904

Петербург

...Конечно, жду не дождусь, чтобы ты приехала, так как очень скучно и сиротливо здесь, однако торопить тебя не хочу1. Спектаклями не руководствуйся; как ни грустно, но пусть играет Косминская2. Главное, чтобы ты приехала здоровой.

Вчера просидел до 11 часов вечера у Донона с Качаловым, Вишневским и Стаховичем. Последний очень беспокоится о тебе и каждый день наезжает и справляется о тебе. Был длинный разговор о М. Ф. 3, и многое удалось выяснить Качалову. Разговор и он произвели хорошее впечатление4. Сегодня днем был свободен и вел гигиеническую жизнь. Обедали у Кюба. Владимир Иванович и Екатерина Николаевна, Ольга Леонардовна и Вишневский. Вечером мы репетировали, я пробовал грим Брута в "Юлии Цезаре" -- говорят, очень удачен. Голос уже сипит. Завтра обедаю у Котляревских, в воскресенье -- у Чюминой5. До скорого свидания...

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

15 апреля 1904

Петербург

...Пишу тебе редко, так как ты знаешь, как проходит день на гастролях. Утром не дают одеться: 25 писем и посещений. Днем -- днем сперва были репетиции, а теперь совещания о будущем театра и о будущем репертуаре; в 4 часа обед у Мухиной (кормят хорошо), потом спать, потом играть, и после спектакля чаепитие. Пока мы производим его вдвоем с Ольгой Леонардовной. Без тебя ужины прошлогодние не выходят, и все жильцы ждут тебя с нетерпением. Так тянутся дни за днями. Моя квартира вся в цветах, и я не знаю, как поддержать их до твоего приезда. Бертенсон прислал чудную огромную азалию, Бильбасовы прислали букет, Варшавские -- яйцо из роз. Все это я передал Ольге Леонардовне. Успех "Цезаря" (и мой и театра) приблизительно московский. Мой грим удачен, и играл я недурно. "Вишневый сад" -- успех и мой и театра гораздо больше, чем в Москве. Все очень ждут тебя и хотят итти на "Вишневый сад" для тебя -- особенно интересуются тобой Бертенсоны, Зарудный, Нестор Александрович Котляревский, Чюмина и Чайковский, несколько авторов, Савина и много других. Оказывается, что здесь тебя любят и ценят гораздо больше, чем в Москве. Савина обворожила нас всех своей любезностью. Вчера смотрел ее в "Месяце в деревне". Приятное впечатление; много скрадено с нас1. Очень рад, что Стахович едет в Москву; он расскажет тебе все про нас и театр. В общем я не устаю, но играть надоело. В последнем твоем письме ты не то обижаешься, не то тревожишься о моем молчании, -- если это так, то прости. Я не знал, что мое молчание так отзовется на тебе. Когда я на холостом положении, то у меня пропадает всякая система, и время уходит бог знает на что. Встаю, то есть просыпаюсь, в 10 1/2 часов; еще не успеваю встать с постели -- является кто-нибудь из населяющих мухинский дом: Качалов, Вишневский или со стороны: Немирович, Калужский и пр. Начинаются деловые разговоры. Наконец выпроваживаю их, умываюсь, одеваюсь и выхожу пить чай. Тут начинается наплыв: то письмо, то кто-то пришел по делу, или Ольга Леонардовна приходит поболтать. Так проходит до 2-х -- 3-х часов. Вырываюсь, иду пешком, бреюсь или покупаю что-либо. Далее есть необходимые визиты, делаю их исподволь ежедневно, чтобы не застревать в Петербурге по окончании спектаклей. Кроме того, днем было до пяти-шести заседаний о будущих условиях пайщиков. Кроме того, идут разговоры и заказы макетов Суреньянцу для метерлинковского спектакля2.

Так проходит время до обеда. Когда играю, обедаю в 4 часа, сплю и еду на спектакль. После спектакля сходятся посетители дома на ужин. Сперва это делалось скромно: я, Ольга Леонардовна и Раевская. Теперь заходят и Качаловы. Очень редко Вишневский и один только раз Григорьева, Бутова и Калитович. Расходимся около 2 часов ночи. Когда я не играю, то приходится обедать вне дома: у Стаховичей, у Котляревских, у Чюминой; предстоят обеды у Озаровских, у Вейнберг, Бильбасовых, Варшавских и пр. В театрах был всего три раза. Теперь пишу тебе во время 3-го акта "Вишневого сада". При всем желании не дали мне заняться письмом днем. Вчера кончил Брута -- чувствую себя свободным. Не могу сказать, что я устал, чувствую себя хорошо, но очень, очень скучно...

 

Из письма к М. П. Лилиной

 

16 апреля 1904

Петербург

...Сегодня начинаю день с твоего письма и боюсь, что меня перервут, тем более что сегодня день хлопотливый, но не утомительный, так как без Брута все легко. В 1 час заседание у меня в большом номере -- об изменении вознаграждения Владимиру Ивановичу, в 3 часа -- дебют Сазонова в театре -- он играет Треплева и Яшу в "Вишневом саде". В 4 1/2 часа обед, как всегда, а вечером играю "Вишневый сад". Вчера после спектакля ужинали дома. Были Москвин, Качалов, Е. В. Гельцер, Александров, Ольга Леонардовна, Раевская и Григорьева. Очень хохотали на рассказ Вишневского и Книппер при воспоминании о происшествии третьего дня. После спектакля "Цезаря" решили отпраздновать окончание моей роли -- Брута. Приехали домой -- никакой закуски. Что делать? Итти к Кюба? Вишневский и Качалов пошли вперед, а я жду дам, чтобы провести их домом, так как из меблированных комнат есть ход к Кюба. Дамы собрались, и мы двинулись. Я уверен, что твердо знаю дорогу, -- иду впереди по совершенно темным коридорам, за мной Раевская, Книппер, Нина Николаевна Литовцева. Идем тихо, чтобы не встревожить спящих жильцов. Когда поднялись до четвертого этажа, Ольга Леонардовна настаивает на том, что надо итти направо по коридору, в конце которого и находится дверь к Кюба. Я спорю, так как убежден, что эта дверь в следующем этаже. Я говорю с таким апломбом и веду их дальше с такой уверенностью, что все повинуются беспрекословно. Идем на следующий этаж. Долго шествуем по совершенно темному коридору и в конце его обретаем желанную дверь. "Вот видите!" -- говорю я торжественно, указывая в темноте на нее, и уверенно отворяю... ослепительное освещение, и мы входим в w. с. {ватерклозет.}. Я до такой степени растерялся, что с болью глубоко вздохнул. Тут поднялся такой стон и вопль среди дам, что мы бежали вовсю по коридору, чтобы попасть скорее на лестницу и отсмеяться там. Стонали, охали, спустились в следующий этаж опять и шли по длинному коридору. Разбудили спящих. Они испуганно отворяли щелки дверей и отпускали нам вслед ругательства. Конечно, вчера вся труппа знала этот пассаж и с восторгом рассказывала знакомым и незнакомым. Этим подробным рассказом хотел повеселить и те