В Управление Государственными Академическими Театрами
Москва, 3-го октября 1927 года
3 октября 1927
Настоящим сообщаю, что работы по намеченной к Октябрьским торжествам пьесе Вс. Иванова "Бронепоезд" идут, несмотря на мою болезнь, полным ходом под режиссурой И. Я. Судакова и H. H. Литовцевой. В работе в настоящее время находятся 7 картин (в представленной автором пьесе всего 9 картин). Остальные 2 картины находятся на утверждении Главреперткома.
Таким же усиленным темпом идут и работы по постановочной части этой пьесы под руководством художника этого спектакля В. А. Симова.
Предполагаю показать репетицию Главреперткому в конце октября. Дня и часа сообщить Вам не могу, так как это зависит от автора и Главреперткома. Во всяком случае, о таком показе УГАТ и Главрепертком будут своевременно уведомлены 1.
Что же касается распоряжения А. В. Луначарского и возложения на меня персональной ответственности, то считаю, что я ответственен не только за срок постановки, но и за художественное выполнение ее, а этому мешают:
1. задержка текста "Бронепоезда" автором и Главреперткомом,
2. переутомление "стариков" на репетициях "Бронепоезда" и вследствие частых выступлений в пьесах, идущих вместо "Турбиных".
Директор
народный артист республики
К. Станиславский
Г. Графу
11 октября 1927 г.
11 октября 1927
Москва
Доктору Герберту Графу.
Я спешу извиниться перед Вами за задержку ответом на Ваше письмо1. Оно ожидало моего возвращения в Москву после летнего лечения. Благодаря болезни мой приезд задержался. Я очень благодарю Вас за доверие к нашему Художественному театру. Но прежде чем приступить к делу, которое Вас интересует, я должен объяснить Вам, что Художественный театр является исключительно драматическим театром. Его художественные принципы основаны целиком и главным образом не на режиссере-постановщике, типа Мейерхольда и Таирова, но на режиссере -- учителе актера. Театр разрабатывает главным образом внутреннюю технику творчества, и в этой области он после долгой работы достиг значительных результатов, на основе которых и работает театр, прогрессируя в указанном направлении. Внешняя постановка нужна нам постольку, поскольку этого требует внутреннее творчество актера.
У Мейерхольда и Таирова принципы иные. В то время как у нас режиссер является для актера акушером, воспринимающим новое, рождаемое создание актера, у моих товарищей по искусству Мейерхольда и Таирова режиссер стоит во главе всего, творит единолично, а актер является лишь материалом в руках главного творца. Внешний подход к искусству, которым так увлекались у нас за последние годы, мы считаем устаревшим.
Эта существенная разница между двумя направлениями вынуждает вновь вступающего в наш театр изучать все принципы созданных нами внутренних творческих законов. Только в них мы видим будущее искусство и его дальнейшее движение и прогресс.
Две оперные студии, одна моего имени, другая имени Вл. И. Немировича-Данченко (последняя была в заграничном путешествии по Европе и Америке), основаны также на принципах внутреннего творчества Художественного театра. Между моей и Немировича-Данченко студиями есть также небольшая разница. Моя -- существует с уклоном в сторону почти исключительно внутренней работы с певцом. В студии Немировича-Данченко этот уклон одним своим боком касается и новейших внешних форм постановки. Обе студии переживают период формации. Их материальные возможности чрезвычайно скудны. Вот почему они не в состоянии оплачивать по заслугам работников этого дела. К сожалению, это лишает нас возможности обращаться к деятелям русского и иностранного искусства, заслужившим высокий стаж в искусстве.
Я написал Вам все, что можно сказать в письме по интересующему Вас вопросу. С грустью вижу, что наши условия едва ли могут Вам подойти. Но если бы я ошибался и Вы захотели бы работать вместе с нами при изложенных обстоятельствах -- я был бы очень рад.
Еще раз благодарю Вас за Ваше внимание.
Шлю Вам привет и прошу Вас передать его всем артистам германской сцены, которые помнят о нас.
С. В. Егоровой
Москва, 12-го октября 1927 г.
12 октября 1927
Уважаемая Сусанна Владимировна.
Творчество -- создание жизни человеческого духа. Можно ли имитировать чужую душу? Нет. Имитировать можно только внешнее. Можно имитировать манеру, походку, внешний вид образа.
Однако внешняя имитация не передаст самого чувства. Гоголь сказал: "Дразнить образ может всякий, стать образом может только настоящий талант. Тому, кто не умеет стать образом, ничего не остается, как дразнить его" 1.
Кое-кто из современных новаторов слыхал о том, что существует искусство представления. Это очень сложное и трудное искусство французской и немецкой школ. Я воспитался на ней, был в Парижской консерватории и потому имею право говорить. Это искусство основано прежде всего на переживании роли. Актер однажды или несколько раз переживает роль дома и на репетициях. А переживши ее и подсмотрев, как она у него выявляется, он учится передавать результаты своего подлинного переживания с помощью техники, доведенной до совершенства. Такие артисты, как Сара Бернар, умеют работать так, как ни один из русских актеров не умел работать, за исключением, может быть, покойных Каратыгина и Самойлова. Русский актер к этому искусству совершенно не способен. Вместо него он делает просто ремесло. Русское ремесло напоминает мне игрушку от Троицы2. Французское -- изящную статуэтку из слоновой кости. Русская техника имитации -- топор. Можно ли топором выполнить тончайшую резьбу по слоновой кости? Так точно и грубые актерские средства не передают неимоверно сложной жизни человеческого духа.
Я признаю -- искусство переживания.
A. A. Яблочкиной
Москва, 21 ноября 1927 года.
21 ноября 1927
Дорогая Александра Александровна!
Я обращаюсь к Вашему любезному посредничеству, так как, к большому для меня сожалению, болезнь мешает мне присутствовать на сегодняшней гражданской панихиде по Александре Ивановиче Южине. Если бы было время, я бы написал свои воспоминания полностью и прислал бы их для прочтения. Но теперь я не могу успеть этого сделать и потому принужден послать лишь то, что я смог написать сегодня1.
Александр Иванович явился впервые на подмостках Малого театра в период моей влюбленности в покойного Александра Павловича Ленского. Мое увлечение последним было так велико, что я считал за дерзость, чтобы кто-либо осмелился соперничать с ним в священных стенах Малого театра. Поэтому молодой артист Южин-Сумбатов, пришедший с подмостков частного театра, первое время не возбуждал во мне любви к нему. Я не судил, а осуждал каждый его шаг на сцене.
Так началось мое знакомство с Александром Ивановичем, которое перешло в дружбу и искреннюю любовь к нему и завершилось поклонением его светлой памяти. Эту победу надо мною совершили в течение нашего долгого знакомства талант, ум, большое душевное благородство, подлинная любовь и служение искусству, высокая культурность, доброе, отзывчивое сердце дорогого Александра Ивановича.
Я расскажу небольшой эпизод, который явился моментом его окончательной победы надо мной. В приводимом факте нет ничего особенно примечательного, но он характерен для покойного.
В одном из кавказских ресторанов Москвы артисты Художественного театра принимали Александра Ивановича Южина и чествовали его ужином по случаю 25-летнего юбилея его артистической деятельности. Многие, и в том числе юбиляр и Вл. И. Немирович-Данченко, были одеты в грузинские костюмы. Вечер начался хорошо. Но явилась посторонняя компания с приветственным стихотворением, которое оскорбило своей формой эстетическое чувство покойного Александра Ивановича. На полуслове деликатно он остановил шутников и произнес превосходную речь, в которой сказалась душевная чистота артиста, его благородная любовь к искусству, ко всему прекрасному и отвращение к пошлости. Речь была так умна, художественна и красива, что она сразу очистила затуманившуюся было атмосферу праздника. В трогательных и милых выражениях Александр Иванович просил пришедших разделить с нами трапезу, веселье и взять от переживаемого момента то хорошее, чем наполнены были его и наши сердца. -- "Не надо портить этих священных для меня минут, которые являются наградой артисту за его долгие труды". При этих финальных словах Александр Иванович прослезился. Но он не скрывал и не стыдился своих чистых слез, а скорее гордился ими.
В эту минуту мне открылась его благородная артистическая душа, которую я тогда хорошо почувствовал.
После этого не раз во время нашей долгой дружбы я любовался чистотой и благородством его души. Эти свойства ее особенно сильно проявились в трудный для русского театра период, когда покойный вместе с другими сохранял в огне революции завоеванные столетиями культурные ценности нашего искусства.
Светлая память талантливому рыцарю-артисту и превосходному, благородному Человеку.
К. Станиславский
П. С. Когану
Москва, 9 декабря 1927 года
9 декабря 1927
Глубокоуважаемый Петр Семенович!
Я получил Ваше извещение от 6 декабря с. г. о той чести, которой меня удостоила Государственная Академия художественных наук, избрав меня своим почетным членом 1.
Позвольте мне, через Ваше любезное посредство, обратиться ко всем лицам, которым угодно было оценить мою работу, с горячей благодарностью за их внимание ко мне и за дарование почетного звания.
Зная Ваше всегдашнее ко мне исключительно доброе отношение, я чувствую, что одним из инициаторов этого были Вы, и потому позвольте мне низко поклониться Вам и пожать Вашу руку в знак благодарности и исключительного уважения, которое я питаю к Вам и к Вашей прекрасной деятельности.
Народный артист республики
К. Станиславский.
H. Г. Александрову
Москва, 20 декабря 1927 года
20 декабря 1927
Милый Николай Григорьевич!
От профессора Ганнушкина я узнал, что здоровье Ваше находится в угрожающем состоянии и что для поправления его Вам необходимо санаторное лечение.
Моя 29-летняя дружная работа с Вами и желание, чтобы Вы опять были в театре, дают мне право потребовать Вашего подчинения настояниям профессора, тем более что здоровье Ваше в большой опасности.
Я верю, что Вы поедете в санаторию, поправитесь и снова вернетесь в родную семью нашего театра, с которым связана вся наша жизнь. Я верю, что Вы не огорчите меня отказом, что Вы любите театр и меня и, поправившись, снова будете моим помощником в художественной работе.
Искренно любящий Вас
[К. Станиславский]
А. М. Горькому
Телеграмма
31 декабря 1927
Москва
Сегодня, в честь Вашего юбилея, в день двадцатипятилетия первого спектакля, в шестисотый раз с неизменной радостью играем "На дне". Исполнители первого спектакля, труппа театра в день нашего общего юбилея и канун Нового года шлют Вам поздравления, лучшие пожелания счастья, бодрости.
Станиславский
Н. П. Россову
Москва, 13-го января 1928 года
13 января 1928
Милый Николай Петрович,
Вы знаете, как я Вас люблю и как хотел бы быть Вам полезным, но клянусь Вам, что сам я не живу, а мечусь из стороны в сторону. Судите сами: обстоятельства сложились так, что я одновременно работаю вследующих спектаклях -- "Майская ночь", "Борис Годунов" (Мусоргского), "Унтиловск", "Растратчики", "Дядюшкин сон", "Вишневый сад"1. При этом еще и административные обязанности по трем театрам: Художественному (Большая и Малая сцены) и Оперной студии. Есть ли время и силы для того, чтобы позволить себе работать для души и следить за современной литературой.
Если Вы торопитесь получить ответ, единственный способ -- дать экстренно прочесть пьесу нашей репертуарной комиссии и выслушать от нее подробный отзыв о ней2.
Обнимаю Вас и люблю и прошу на этот раз поверить моей искренности.
Коллективу МХАТ
18 января 1928
Москва
Всем, всем, всем.
Тронут, благодарен за память и добрые чувства1. Кланяюсь, обнимаю, скучаю, люблю.
Весь ваш
К. Станиславский
1928--18--1
Е. Н. Вавулиной
Москва, 25 февраля 1928 г.
25 февраля 1928
Уважаемая гр. Вавулина.
Я очень тронут Вашими милыми письмами и хотел бы подробно ответить на них, но -- "рад бы в рай, да грехи не пускают". Руководя тремя театрами (Художественный театр -- Большая и Малая сцены и Оперная студия-театр моего имени), я бесконечно занят, поэтому отвечаю Вам не подробно.
"Гамлет" мы не ставим потому, что в МХАТ 2-м, рядом с нами, его играют. А в государственных академических театрах не разрешают одну пьесу держать в репертуаре двух театров. МХАТ 2-й с Гамлетом -- Чеховым приедет в Ленинград.
Что касается моей книги, то она существует именно для того, чтобы великовозрастные актеры могли бы стать на сцене детьми. Без системы и техники этого сделать нельзя, и так как я признаю только такую игру, то практика и привела меня к системе. Мне приходилось знать многих артистов, потрясавших в свое время зрительный зал, вроде Дузе, Сальвини, Ермоловой. Все они были жестоки к себе, сильно сомневались и очень много работали. Легенды о легком вдохновенном актерском творчестве изображаются в мелодрамах, вроде "Кина", но в суровой актерской жизни этого не бывает.
Больше писать не имею времени, о чем очень сожалею. Еще раз спасибо за Ваши хорошие чувства.
В. С. Алексееву
1/III--1928
1 марта 1928
Милый, дорогой и нежно любимый Володя!
Я диктую по телефону это письмо, потому что сам от непонятной причины настолько раскис, что не могу владеть пером. У меня грипп и болят глаза. Прости, что не сам пишу.
Твое нездоровье нас всех, и меня в том числе, глубоко огорчило. Но, к счастью, на этот раз это было лишь предупреждением. Если же ты его принял серьезно к сведению, то я бы сказал -- "нет худа без добра". Такое предостережение тебя может уберечь от худшего. Но вот что нас всех глубоко огорчило. Это то, что ты отнесся легкомысленно к предупреждениям природы. По-видимому, ты еще не дошел до сознания, что тебе необходимо пересмотреть методы твоей дальнейшей работы и устройства жизни на будущее время.
Мы, несмотря на старость, можем еще много сделать и много поработать, если твердо и мудро скажем себе: это я могу; это тоже могу; это, ну, с натяжкой, пожалуй, можно, но дальше ни под каким видом и ни при каких условиях. Вся наша мудрость в том, чтобы знать границы нам дозволенного. Ты можешь вести одну большую репетицию днем. Если после этого ты хорошо и правильно питаешься и отдыхаешь час-полтора, не меньше, ты можешь не каждый день, а в случае крайней надобности и вечером репетировать, но не дольше 10 часов, потому что тебе нужно ехать далеко домой. Я могу работать дольше потому, что я сижу дома. Крайне важно, чтобы ты следил за спектаклями на сцене. Но это вовсе не значит, что ты должен проводить все спектакли в качестве помощника режиссера. Ты скажешь, что будут недоразумения без тебя. Конечно, Но этого не нужно бояться. Пусть научаются сами управляться, а за ошибки получают подзатыльники. Это гораздо менее опасно, чем баловать людей и думать за них, ходить за ними по пятам, как нянька, не приучая их к самостоятельности. Вот и теперь пришел момент, когда ты не можешь делать того, что прежде, и нам ничего не остается делать, как требовать помощи более молодых.
Текущую работу по спектаклям должны вести твои помощники: Залесская, Виноградов, Мельтцер, Вершилов. Пускай смотрят, не один, а по очереди, все спектакли. Пускай знают все их, потому что если смотреть по 100 раз одно и то же, то глаз притупляется и перестает понимать.
Ты же с Зиной должны через каждые 5 спектаклей приходить и проверять свои постановки со свежим, непритупленным глазом, который видит хорошее и плохое. Такая работа тебе может быть под силу. Но, умоляю тебя, не тянись за большей.
Дело не в том, что умрем мы или не умрем. Какая разница, годом раньше или годом позже? Но скверно то, что мы можем не умереть, а десятки лет прожить калекой и мешать жить другим. Это самое ужасное, что может случиться в конце долгой жизни человека, которая протекала в неустанной деятельности. Вот от этого ужаса хочется тебя предостеречь и от всего сердца умолять быть благоразумным и мудрым, пока еще не поздно.
За это время, в разговорах о тебе, я между прочим узнал, что тебя смущает мысль о том, что ты не нужен студии. Мне говорили, что это одна из тех причин, которые заставляли тебя хвататься за всякое нужное или не нужное тебе дело. Я был поражен, узнав об этом. Поражен потому, что я не мог бы назвать человека, который в этой области лишен больше, чем ты, всяких предположений и поводов так думать. В самом деле: за последние годы студия ставит три пьесы: "Царскую невесту", "Богему" и "Майскую, ночь". Все три пьесы ставил ты. В "Борисе Годунове", несмотря на мое страшное желание не загружать тебя этой страшной постановкой, вероятно, тебе одному придется взять на себя всю ритмическую сторону постановки. Параллельно с этим тебе уже готовится новая работа, будь то "Пиковая дама", "Риголетто" или что другое. В области ритмики, как видишь, ты -- один и никем не заменяем. Можно обвинять меня за то, что я не предусмотрел, не заготовил заблаговременно тебе заместителя, но уж никоим образом нельзя говорить о том, что ты благодаря всем этим причинам являешься лишним балластом в деле.
У меня много есть вокруг меня и в Художественном театре, но у меня нет режиссера, который наравне с режиссерскими и учительскими данными был бы музыкантом, понимал бы вокал и знал бы ритмику, систему, музыкальную, оперную литературу и, как придаток ко всему, являлся бы обладателем огромной нотной библиотеки, которой безвозмездно пользуется студия. Право же, смешно и глупо при таких условиях говорить и думать о твоей ненужности. Умоляю тебя, брось всякие лишние думы об этом. Студия -- это ты. Ты -- это студия. Вы -- неотделимы. Постарайся только понять неимоверную трудность административно-художественной части. Не требуй от нее невозможного и не надейся на то, что человек без денег, в долг, может жить со всей той роскошью, которую может себе позволить миллиардер, которым, по сравнению с нашей студией, является Художественный театр.
Вот что бы на твоем месте я теперь сделал, и не для тебя, а для студии. В данный момент, к счастью, у тебя в студии нет никаких неотложных дел. Пользуйся этим, чтоб отдохнуть. Конечно, отдых в скверной квартире не есть отдых. Каждый доктор тебе скажет, что для отдыха нужен воздух. Поэтому тебе бы следовало проехать на две недели в Узкое. Там одна беда: много очень приятного и симпатичного народа, который тебя не будет отпускать от фортепиано и сделает тебя душой общества. Другой способ -- это, может быть, поехать в Тарасовку. Но, во всяком случае, без воздуха для поправки ты не обойдешься.
Я уж не говорю о другой возможности -- на несколько недель отправиться в Кисловодск. Теперь я бы мог тебя устроить превосходно. На самый плохой конец пришлось бы полностью две недели отдыхать дома с сидением на бульваре. Если послушаешься -- спасешься, нет -- огорчишь всех нас искренним образом. Пока же нежно и с искренно братской любовью обнимаю тебя и прошу быть мудрым. Не сердись, что диктовал интимные дела постороннему лицу. Но Рипси1 человек высокой порядочности, поймет все так, как нужно понять, и никому ничего не разболтает. У меня не было выхода: или диктовать, или отложить письмо на неопределенное время. Между тем я не оставляю надежды на то, что мои убеждения заставят тебя хотя немного подумать о себе и о студии и быть благоразумным.
Целую еще раз тебя и Лелечку. С Микой и Александрой Павловной 2 говорю ежедневно по телефону о тебе. Им буду кланяться сам.
Твой Костя
Л. Я. Гуревич
Москва, 4 марта 1928 года
4 марта 1928
Дорогая, сердечно любимая и высокочтимая Любовь Яковлевна!
В великий для Вас день я приветствую Вас, своего лучшего артистического друга, самого преданного искусству человека с кристально чистой душой, которую Вы целиком отдали служению прекрасному.
Общество и общественные деятели отметят Ваши заслуги и жертвы, принесенные в свое время в издательской, публицистической и литературно-писательской деятельности. Мое же письмо является частным, дружеским. Я буду говорить больше о тех радостях и страданиях, которые нам пришлось переживать вместе в работе лично моей, близко связанной с работой в Художественном театре.
Наше знакомство в этой области протекало в течение четверти века. Началось оно в то время, когда все те основы, которые теперь получили всеобщее утверждение, еще требовали новых исканий, переработки, проверки, критики и одобрения1. Я лично нуждался в большой поддержке компетентных, беспристрастно и искренно относящихся к искусству людей. Такую поддержку я постоянно находил в Вас. Вы были тем фильтром и проверкой, через которые я пропускал все мои искания, исследования и работы. Ваша высокая культурность, исключительная артистическая чуткость ко всему настоящему и художественно ценному, Ваш огромный опыт литератора, критика, Ваше знание современного Вам театра истории прежних, но главным образом -- Ваша искренняя отзывчивость и чистое сердце являлись чрезвычайно ценным элементом в моей работе актера, режиссера и исследователя.
Для меня остаются незабываемыми Ваши работы по выпискам из старых книг, касающихся актерского творчества, которые мы с Вами производили ежедневно в Мариенбаде, несмотря на то, что кругом сгущались грозовые военные тучи. Эта работа осмыслила многое и помогла "разложить на полки ума" все те познания, которые дал мне опыт. Вы первая с восторгом приняли мои робкие попытки по созданию так называемой системы, и в течение всей дальнейшей работы Вы одобряли, оценивали и критиковали все мои исследования в этой: области.
Я не смогу перечесть всех тех моментов поддержки, которую я получал от Вас из бывшего Петербурга. Вы чутьем угадывали на расстоянии те минуты сомнений, когда я нуждался в помощи; и в последнее время, когда я мог уже более или менее ясно формулировать результат своей долгой работы, Вы помогли мне при редактировании издания моей книги "Моя жизнь в искусстве".
Я думаю, что без Вашего настоятельного требования и подталкивания я бы не собрался и не сумел довести моего печатного труда до конца2. И теперь, при начале второй книги, мои чувства и мысли постоянно тянутся к Вам и я льщу себя надеждой, что Вы не оставите меня Вашей бескорыстной дружеской поддержкой и помощью. Что скажет Любовь Яковлевна?!.. Надо посоветоваться с Любовью Яковлевной!.. Любовь Яковлевна одобрит или не признает?!.. Эти восклицания продолжают неустанно жить во мне и заставляют ждать Вашего важного для меня талантливого, авторитетного, беспристрастного, чистого и проникновенного ответа. Сегодня день, когда дается возможность сердцу раскрыться для обмена хорошими чувствами, и мне доставляет великое счастье рассказать Вам о той огромной роли, которую Вы играли в моей жизни, и о той бесконечной благодарности, которой я по отношению к Вам преисполнен.
После всего сказанного Вы поймете, как мне тяжело сегодня в качестве больного оставаться дома и не быть в числе многих Ваших почитателей, которые смогут Вам лично из сердца в сердце передать свою любовь, благодарность, преданность и восхищение.
Я Вас искренно люблю, ценю, глубоко благодарю и низко, кланяюсь Вам и дружески обнимаю.
К. Алексеев (Станиславский)
М. И. Ульяновой
Москва, 21-го марта 1928 года
21 марта 1928
Многоуважаемая Мария Ильинична.
Вот уже месяц как я болен и лежу в кровати. К сожалению, при моем теперешнем болезненном состоянии мне едва ли удастся написать просимую Вами статью о М. Горьком 1. Это тем более мне трудно, что все то, что я мог вспомнить о Горьком, я в свое время написал в моей книге "Моя жизнь в искусстве". На этот раз мне пришлось бы повторить то, что уже всем известно.
Но если перепечатка из книги может представить для Вас интерес, то единственное, что я могу сделать, -- это обратиться к моему издателю и исходатайствовать у него право опубликовать главу о М. Горьком или, может быть, часть ее. Если мне удастся получить разрешение от издателя, я тотчас же Вас об этом уведомлю.
Искренно уважающий Вас [К. Станиславский]
Н. А. Смирновой
26 марта 1928 Москва
Дорогая Надежда Александровна.
Продолжительная болезнь лишила меня возможности быть сегодня на Вашем юбилее и иметь честь принять участие в спектакле в стенах Малого театра1. Мне приходится проводить сегодняшний день вдали от Вас и ограничиться письменным поздравлением.
Сегодня Вы оканчиваете Вашу прекрасную артистическую карьеру в одном из лучших наших театров.
Слава артиста недолговечна, но на современников наше искусство действует неотразимо и впечатление о нем сохраняется нашим поколением до самой смерти. Вот почему мы должны особенно ценить при жизни артиста его успехи, достижения и культурную деятельность. Сегодняшний день является праздником не только Вашим, но и Ваших современников, которые Вас любят, чтут и радуются Вашим созданиям, таланту.
В торжественные дни сердца раскрываются и каждый из почитателей имеет возможность высказать свои восторги, благодарность и поклонение. В числе многих и я пользуюсь этим днем для того, чтобы от себя лично признаться Вам в том, что я люблю и чту Вас за Вашу прекрасную, талантливую сценическую деятельность, за Ваше горячее, чистое, строгое отношение к своему делу, за то, что Вы всегда смело отстаивали интересы театра, нужды актера и художественную сторону, которая так часто страдает в театрах от невежественного отношения к искусству. Если обстоятельства повелевают Вам покинуть сцену как актрисе, приходится с грустью мириться с этим. Но не покидайте искусства, которое, теперь больше чем когда-нибудь, нуждается в честных, энергичных, бескорыстных, смелых и талантливых поборниках.
Низко кланяюсь, поздравляю, дружески обнимаю Вас и целую Вашу ручку.
Прошу Вас взять на себя труд передать мои искренние извинения перед собравшимися зрителями сегодняшнего спектакля за то, что я лишен возможности выполнить свои обязательства и участвовать в спектакле.
Вместе с тем я пользуюсь случаем, чтобы через Ваше посредство принести дорогим друзьям -- артистам Малого театра -- мое самое искреннее сожаление о том, что я сегодня лишен возможности играть с ними и с Вами на священных для меня подмостках.
Я огорчен тем, что моя затянувшаяся болезнь наделала столько хлопот артистам, и особенно тому из них, кто сегодня меня экспромтом заменил, режиссерам и администрации. Всем им я приношу сердечные извинения. Я наказан тем, что принужден сегодняшний день сидеть дома.
Еще раз прошу Вас принять мои искренние поздравления, любовь и уважение.
26.111.1928
Ф. Жемье
11 апреля 1928
Я очень огорчен, что болезнь мешает мне присутствовать сегодня на ужине в Вашу честь.
Шлю Вам самый сердечный привет, выражение радости видеть Вас в нашей Москве, шлю Вам также свои восторги по поводу Вашего артистического и режиссерского таланта, Вашей исключительной энергии, идейного служения искусству, обществу -- ради всемирного сближения и взаимного понимания народов.
Всей душой с Вами. Желаю полного успеха.
К. Станиславский
11.IV.1928
Москва
В. И. Садовникову
Москва, 11-го апреля 1928 года
11 апреля 1928
Многоуважаемый Виктор Иванович.
Я очень сожалею, что не могу быть на сегодняшнем совещании в консерватории, так как болен и сижу дома.
Я получил программу преподавания моей системы в консерватории, составленную Н. В. Демидовым, и нашел ее хорошей, простой, быть может, слишком элементарной, недостаточно полной, но, принимая во внимание ничтожное количество часов, отдаваемых сценическому искусству, большего сообщить ученикам, кажется, все равно невозможно.
Однако можно ли в 2 часа в неделю постигнуть одно из самых сложных искусств -- драматическое. Я, конечно, сомневаюсь в этой возможности. Вы, как декан вокального отделения, не хуже меня знаете, каких успехов ученик может добиться, если он будет ставить и упражнять свой голос только 2 часа в неделю. Все упражнения по нашей технике должны быть систематическими и ежедневными. Лишь тогда они могут дать видимые результаты.
При условии преподавания нашего искусства в консерватории все, чего можно добиться, -- это убедить ученика, что драматическое дело есть искусство очень сложное и трудное, которым ему необходимо будет заняться по окончании курса в консерватории, если он захочет стать культурным артистом.
Н. В. Демидова я считаю человеком, знающим свое дело, хорошим педагогом, с которым я несколько лет работал в Оперной студии моего имени.
К. Станиславский