Путешествие седьмое, или как Трурля собственное совершенство подвело 2 страница
Считать, что персоноиды ущербны по сравнению с нами, поскольку не могут слышать или видеть, совершенно абсурдно, поскольку с тем же успехом можно было бы утверждать, что ущербны именно мы по отношению к персоноидам, поскольку мы не способны непосредственно ощущать феноменализм математики — в конце концов, мы воспринимаем ее только в интеллектуальном, опосредованном плане. Мы находимся в контакте с математикой только путем рассуждений, и можем “испытать” ее только через абстрактное мышление. Персоноиды, с другой стороны, живут в ней — это их воздух, земля, облака, вода и даже хлеб — да, даже еда, поскольку в определенном смысле она их питает. Таким образом, они “заперты”, изолированы внутри машины, только с нашей точки зрения. Они не могут выйти в человеческий мир. Симметрично этому, человеку никогда не удастся проникнуть внутрь их мира, с тем чтобы существовать в нем и воспринимать его непосредственно. Итак, математика в некоторых своих воплощениях превратилась в жизненное пространство разума настолько духовного, что он стал стопроцентно бестелесным, стала его колыбелью и его стихией.
Персоноиды во многом походят на человека. Они способны вообразить определенное противоречие (одновременное существование а и не-а ), но, так же как и мы, не могут воплотить его в жизнь. Этого не позволяет ни наша физика, ни логика их мира, поскольку во вселенной персоноидов логика играет ту же роль ограничителя возможного, как в нашем мире — физика. Во всяком случае, подчеркивает Добб, совершенно исключено, что мы когда-либо сможем полностью внутренне понять, что “ощущают” персоноиды и что они чувствуют, когда занимаются своими делами в неконечной вселенной. Полное отсутствие в ней пространства вовсе не является для них тюрьмой — это полная чушь, которую выдумали журналисты — а, наоборот, является гарантией их свободы, поскольку математика, генерируемая компьютерными программами, когда они приведены в действие (а приводит их в действие именно активность персоноидов), представляет собой, так сказать, само-реализующееся бесконечное поле для возможных действий, архитектурных и других свершений, исследований, героических экспедиций и смелых гипотез. Одним словом, мы не поступили с персоноидами несправедливо, дав им именно такую, а не иную вселенную. Жестокость и аморальность персонетики заключаются совсем в другом.
В седьмой главе “Non serviam” Добб знакомит читателя с обитателями цифровой вселенной. Персоноиды обладают гибким мышлением и развитыми языковыми способностями; они также могут чувствовать эмоции. Каждый из них имеет собственную индивидуальность; разница между ними — не только следствие решений творца-программиста, но и результат чрезвычайной сложности их внутренней структуры. Они могут быть очень похожи один на другого, но никогда не бывают совершенно одинаковыми. Они появляются на свет, снабженные “сердцевиной”, “ядром личности” и способностью к мышлению и речи, правда, в рудиментарном состоянии. У них есть небольшой словарный запас и умение строить предложения по правилам данной им грамматики. Возможно, что в будущем мы будем способны не задавать им даже этих определяющих данных и сможем наблюдать за тем, как они, словно первобытная группа людей в процессе общественного развития, родят свой собственный язык. Однако это направление персонетики встречает два основных препятствия. Во-первых, дожидаться рождения собственного языка персоноидов пришлось бы очень долго. В настоящее время это отняло бы двенадцать лет, даже если максимально ускорить внутрикомпьютерные трансформации (весьма приблизительно можно сказать, что секунда машинного времени соответствует году человеческой жизни). Во-вторых, еще бОльшая трудность заключается в том, что язык, спонтанно возникающий в процессе “групповой эволюции персоноидов”, был бы нам непонятен, и его пришлось бы декодировать, словно некий загадочный шифр. Задача еще усложнялась бы тем, что этот шифр не был бы создан людьми и для людей, живущих в том же мире, что и расшифровщик. Мир персоноидов качественно отличается от нашего, и язык, годный для этого мира, должен быть весьма отличным от любого этнического языка. Так что на данный момент лингвистическая эволюция ex nihilo остается лишь мечтой персонетиков.
Когда персоноиды доходят до определенной ступени развития, они сталкиваются с фундаментальной загадкой, чрезвычайно для них важной — загадкой собственного происхождения. Они задают себе вопросы, известные нам из истории человека, истории его религиозных верований, философских исканий и мифологии. Откуда мы пришли? Почему мы сделаны так, а не иначе? Почему мир, который мы воспринимаем, имеет именно такие, а не совершенно иные качества? Каково значение этого мира для нас? Каково наше значение для него? Подобные размышления в конце концов неизбежно приводят их к простейшему вопросу онтологии: развилось ли их существование “само по себе”, или же оно является продуктом акта творения и за ним спрятан некий обладающий волей и сознанием активный мастер ситуации, Создатель. Именно здесь и показывает себя вся жестокость, вся аморальность персонетики.
Прежде чем во второй части своей книги перейти к рассказу об этих интеллектуальных исканиях, о борьбе разума, ставшего жертвой подобных вопросов, Добб рисует в нескольких главах портрет “типичного персоноида”, описывает его “анатомию, физиологию, психологию”.
Мышление одинокого персоноида остается рудиментарным, поскольку в одиночестве он не может практиковать свои языковые способности, а без речи не может развиваться и дискурсивная мысль. Как показали сотни экспериментов, группы от четырех до семи персоноидов являются оптимальными, по крайней мере для развития речи и типичной исследовательской деятельности, а также для “культуризации”. С другой стороны, для явлений, соответствующих более крупномасштабным социальным процессам, требуются более многочисленные группы. В настоящее время возможно “разместить” приблизительно тысячу персоноидов в достаточно вместительной компьютерной вселенной. Однако исследования этого типа принадлежат к отдельной, независимой дисциплине — социодинамике — и не входят в круг научных интересов Добба; поэтому они упоминаются в его книге только вскользь. Как уже было сказано, у персоноида нет тела, но у него есть “душа”. Для стороннего наблюдателя, который может заглянуть в машинный мир при помощи специального приспособления типа зонда, встроенного в компьютер, эта душа предстает в виде “связного облачка процессов”, функционального целого с неким “центром”, который возможно с большой точностью изолировать, то есть очертить его место в машинной сети. (Обратите внимание, что это задача непростая и во многом напоминает нейрохирургический поиск локализованных функциональных центров в мозгу человека.)
Для понимания того, что сделало возможным создание персоноидов, основной является одиннадцатая глава “Non serviam”, в которой вполне доступно объясняются основы теории сознания. Сознание — не только персоноидное, но и любое другое — в физическом аспекте представляет из себя “информационную стоЯщую волну”, некий динамический инвариант в потоке безостановочных трансформаций. Его особенность в том, что он представляет одновременно как “компромисс”, так и “результат”, который, насколько мы можем судить, был вовсе не запланирован естественной эволюцией. Как раз наоборот, с самого начала эволюция воздвигала труднейшие препятствия на пути гармонизации мозговой деятельности выше некой средней величины — то есть, выше определенного уровня сложности — и вступила на эту запретную территорию явно ненамеренно, поскольку эволюция вообще лишена активного творческого начала. Произошло следующее: некоторые очень старые эволюционные решения проблем контроля и регуляции, общие для всей нервной системы, были перенесены на тот уровень, на котором начинается антропогенез. С точки зрения инженерной эффективности, эти решения должны были быть оставлены в пользу чего-то совершенно нового — а именно, мозга разумного существа. Но разумеется, эволюция не могла поступить таким образом, поскольку она не в состоянии освободиться от прежних решений, иногда насчитывающих сотни или миллионы лет развития. Поскольку она продвигается вперед крохотными увеличениями адаптации, поскольку она “ползет”, а не “передвигается скачками”, эволюция — это сеть, которая “тащит за собой несчетное число архаизмов, всяческий мусор”, как пишут Таммер и Бовайн. (Таммер и Бовайн принадлежат к создателям компьютерной симуляции человеческой психики; их работы заложили фундамент персонетики.) Сознание человека — результат компромисса особого типа. Это что-то вроде лоскутного одеяла, или, как подметил Гебхардт, прекрасная иллюстрация к хорошо известной немецкой поговорке: “Aus einer Not eine Tugend machen” (здесь: “Превратить некий дефект, некую трудность, в достоинство”). Сама по себе цифровая машина не может породить сознание, по той простой причине, что в ней не могут возникнуть иерархические операционные конфликты. Самое большее, на что такая машина способна, это впасть в “логический ступор”, в “логический паралич”, когда количество антиномий в ней нарастает. С другой стороны, противоречия, которыми положительно кишит человеческий мозг, в течение сотен тысяч лет постепенно подвергались регулирующим процедурам. Образовались высшие и низшие уровни, уровни рефлексов и размышлений, импульса и контроля, моделирования элементарного окружения зоологическими, а концептуального окружения — лингвистическими способами. Все эти уровни не могут, “не желают” складываться в круглую сумму или сливаться и образовывать одно целое.
Что же такое тогда сознание? Некое приспособление, стратегия, выход из ловушки, последнее средство, по-видимому (но лишь по-видимому!), последняя ступень апелляции. На языке физики и теории информации, это функция, которая, однажды начавшись, не допускает конца, то есть определенного завершения. Таким образом, это только план подобного завершения, полного “примирения” всех упрямых противоречий мозга. Можно сказать, что это — зеркало, задача которого состоит в том, чтобы отражать другие зеркала, в свою очередь отражающие другие зеркала, и так до бесконечности. Физически это просто невозможно, и regressus ad infinitum представляет ту бездну, над которой парит и трепещет феномен человеческого сознания. “Под сознательным уровнем” не прекращается борьба за полное отражение в сознании того, что за неимением места туда не попадает, или попадает только частично. Чтобы предоставить полные и равные права всем борющимся за внимание тенденциям, понадобились бы бесконечная вместимость и бесконечный объем мозга. Итак, вокруг сознания кипит вечная схватка, толкается и бурлит “толпа”, и сознательный уровень вовсе не является невозмутимым, суверенным правителем всех мыслительных феноменов — скорее, он напоминает поплавок, пляшущий на бурных волнах, и то, что он находится выше всего остального, не значит, что он управляет этими волнами… Современная теория сознания, в ее информационной и динамической интерпретации, не может, к сожалению, быть изложена простым и ясным языком, поэтому, по крайней мере, в этом популярном издании, нам приходится постоянно прибегать к визуальным моделям и метафорам. Так или иначе, нам известно, что сознание — что-то вроде трюка, некоего сдвига, к которому прибегла эволюция, верная своему характерному и необходимому modus operandi, оппортунизму — то есть, нахождению быстрого и импровизированного выхода из трудного положения. Таким образом, если бы мы, действительно, вознамерились создать разумное существо и сделали бы это согласно всем рациональным инженерным и логическим канонам, применяя критерии технологической эффективности, такое существо, скорее всего, оказалось бы лишено дара сознания. Оно вело бы себя абсолютно логично, было бы всегда последовательно, внимательно и аккуратно и могло бы даже показаться человеческому наблюдателю гением в области творческой деятельности и принятия решений. Но оно ни в коем случае не могло бы быть человеком, поскольку было бы лишено его таинственной глубины, его внутренней сложности, его сравнимой с лабиринтом природы…
Мы не будем здесь дальше углубляться в современную теорию сознательного, как не делает этого и профессор Добб. Но мы не могли обойтись без нескольких пояснительных слов, поскольку они дают необходимое введение в структуру персоноидов. Их создание помогло сделать реальностью один из древнейших мифов — миф о гомункулусе. Чтобы придать персоноидам сходство с человеком, с его психикой, нам приходится вводить в информационный субстрат определенные противоречия, придавать ему асимметрию, ацентрированные тенденции; одним словом, нам необходимо одновременно объединять и создавать антагонизм. Разумно ли это? Не только разумно, но и абсолютно необходимо, если вместо некоего синтетического интеллекта мы хотим имитировать мысль и вместе с ней — индивидуальность человека.
Следовательно, эмоции персоноидов должны до некоторой степени находиться в конфликте с их разумом; они должны быть несвободны от некоторых саморазрушительных тенденций; должны чувствовать внутреннее напряжение — всю ту центробежность, которую мы ощущаем то как великолепную бесконечность духовных состояний, то как их невыносимо болезненную разъединенность. Алгоритм этого вовсе не так безнадежно сложен, как можно подумать. Просто логика создания (персоноида) должна быть нарушена, должна содержать некие антиномии. Сознание — не только путь из эволюционного тупика, утверждает Хилбрандт, но также спасение из ловушки Гёделизации, поскольку при помощи паралогических противоречий ему удается обойти те противоречия, которые неизбежно возникают во всякой логически совершенной системе. Таким образом, абсолютно рациональна вселенная персоноидов, но не они сами. На этом мы остановимся, поскольку сам профессор Добб не углубляется в эту чрезвычайно сложную тему. Как нам уже известно, у персоноидов есть душа, но нет тела, а значит, нет и ощущения телесности. Говорят, что трудно представить ощущения, испытываемые в особом состоянии, в полной темноте, с минимальным количеством внешних стимулов — однако Добб утверждает, что этот образ лишь сбивает с толку. Дело в том, что в результате сенсорного голода функции человеческого мозга вскоре начинают дезинтегрироваться — без стимулов из внешнего мира человеческое сознание имеет тенденцию парализовываться. Однако персоноиды, не испытывающие физических ощущений, не дезинтегрируются — их поддерживает их математическое окружение, которое они непосредственно ощущают. Но каким образом? Скажем, они испытывают его в соответствии с теми изменениями собственных состояний, которые вызываются у них “внешними аспектами” их вселенной. Они способны различать изменения, происходящие в результате внешних стимулов, от изменений, зарождающихся в глубине их собственной психики. Каким образом они это различают? Прямой ответ на это можно найти только в теории динамической структуры персоноидов.
Тем не менее, несмотря на огромную разницу, персоноиды похожи на нас. Мы уже знаем, что цифровая машина никогда не может сама по себе развить сознание; какие бы задачи мы перед ней ни ставили, какие бы физические процессы на ней ни симулировали, психика в ней не зародится. Поскольку, чтобы имитировать человека, необходимо имитировать также некоторые его основные противоречия, только система взаимно тяготеющих антагонизмов — персоноид — может быть похожа, по выражению Кэниона, которого Добб цитирует, на “звезду, сжимаемую гравитационными силами, и в то же время распираемую изнутри давлением радиации”. Гравитационный центр — это личное “я”, но оно вовсе не составляет единства, ни в логическом, ни в физическом смысле. Это только наша субъективная иллюзия! На этой стадии объяснения мы внезапно оказываемся среди множества поразительных сюрпризов. Известно, что возможно запрограммировать машину так, что с ней можно будет поддерживать беседу, как с разумным собеседником. В нужных местах машина будет употреблять местоимение “я” и его производные. Однако это не что иное как ловкий трюк программиста! Такая машина все еще более походит на миллион болтающих попугаев, как бы блестяще они ни были натасканы, чем на самого простого и глупого человека. Она подражает человеческому поведению всего лишь в лингвистическом плане. Ничто не может позабавить или удивить эту машину, встревожить ее или привести в отчаяние, так как психологически и индивидуально это НИКТО. Это есть Голос, произносящий высказывания на разные темы и отвечающий на вопросы; это есть Логика, способная переиграть лучшего шахматного игрока; это есть (или, скорее, может этим стать) превосходный имитатор всего, если хотите, актер на вершине совершенства, исполняющий любую запрограммированную роль — но этот актер и имитатор останется совершенно пустым внутри. Мы не можем ждать от него симпатий и антипатий. Он не устанавливает перед собой никакой цели; в степени, невообразимой для любого человека, ему “все равно”, поскольку как личность он просто не существует… Это восхитительно эффективный комбинаторный механизм, и ничего более. И здесь мы сталкиваемся с удивительным явлением. Поразительно, что из этого сырья, из абсолютно пустой и безличной машины, можно, путем введения в нее специальной программы — персонетической программы — создать настоящих мыслящих существ, и не одного, а сразу множество! Последние модели IBM способны создавать тысячу персоноидов одновременно. (Это число математически точно, так как элементы и связи, необходимые для поддержки одного персоноида, могут быть выражены в единицах сантиметров-грамм-секунд.)
Внутри машины персоноиды отделены друг от друга. Как правило, они не “накладываются” друга на друга, хотя это и может произойти. При контакте происходит что-то вроде отталкивания, предотвращающего взаимную “ассимиляцию”. Однако если персоноиды того захотят, они могут и взаимопроникать. Тогда процессы, составляющие их мыслительный субстрат, начинают накладываться друг на друга, и возникает “шум” и помехи. Когда область наложения невелика, определенное количество информации становится общим достоянием частично пересеченных персоноидов. Этот феномен для них необычен, как для человека было бы необычным, если не пугающим, услышать “странные голоса” или “чужие мысли” у себя в голове (что, разумеется, случается при некоторых душевных заболеваниях или под воздействием галлюциногенов). Словно у двух человек оказывается не только одно и то же воспоминание, но одна и та же память; словно произошло нечто больше, чем телепатическая передача мысли — а именно, “периферийное слияние личностей”. Этого феномена следует избегать, так как его последствия довольно опасны. Дело в том, что после начальной стадии поверхностного слияния “атакующий” персоноид может уничтожить и поглотить другого. Последний в этом случае оказывается растворенным, аннигилированным, и перестает существовать (некоторые уже называли это убийством). Уничтоженный персоноид становится ассимилированной, неотличимой частью “агрессора”. Нам удалось, говорит Доббс, симулировать не только психическую жизнь, но и связанные с ней опасности и проблемы. Следовательно, нам также удалось симулировать смерть. Однако в нормальных экспериментальных условиях персоноиды избегают подобных актов агрессии. “Психофаги” (термин Кастлера) встречаются среди них чрезвычайно редко. При первых признаках начинающейся ассимиляции, которая может быть результатом случайных сближений и флюктуаций, персоноиды чувствуют опасность (хотя и не в физическом смысле, подобно тому, как мы можем ощущать присутствие другого человека или даже слышать “голоса” у себя в голове). Тогда персоноиды осуществляют активные избегающие маневры, отступают и расходятся каждый своей дорогой. Именно в результате этого явления они узнали значение понятий “добро” и “зло”. Для них очевидно, что “зло” заключается в уничтожении другого, а добро — в его освобождении. В то же время, “зло” одного может стать “добром” (то есть выгодой) другого, который превратится в “психофага”. Дело в том, что подобная экспансия — захват “интеллектуальной территории” другого — расширяет данный ему первоначально мыслительный “участок”. В каком-то смысле это соответствует нашей практике мясоедения, поскольку мы убиваем и питаемся своими жертвами. Однако у персоноидов нет необходимости так поступать — у них есть лишь такая возможность. Они не знают голода и жажды, так как их питает постоянный приток энергии, о которой им не приходится заботиться (так же, как нам не приходится особенно заботиться о том, чтобы над нами сияло солнце). В мире персоноидов принципы и термины термодинамики в их приложении к энергетике не могут возникнуть, потому что их мир действует не по термодинамическим, а по математическим законам.
Довольно быстро исследователи пришли к заключению, что контакты между персоноидом и человеком путем ввода и вывода компьютерных данных не представляют особого научного интереса; более того, они порождают дилеммы, из-за которых персонетику и называют жестокой наукой. Есть что-то недостойное в том, чтобы информировать персоноидов, что мы создали их в замкнутых пространствах, которые только симулируют бесконечность, что сами они — микроскопические психочастички, заключенные в нашем мире. На самом деле, у них имеется своя собственная бесконечность; поэтому Шаркр и другие психонетики (Фалк, Вигелэнд) утверждают, что ситуация полностью симметрична: персоноиды не нуждаются в нашем мире, нашем “жизненном пространстве”, а мы не можем поселиться на их “математической земле”. Добб считает подобные рассуждения софистикой, поскольку не может быть сомнений относительно того, кто кого создал и кто кого подверг экзистенциальному заключению. Сам Добб принадлежит к группе ученых, ратующих за принцип полнейшего невмешательства в дела персоноидов — “неконтакта”. Можно сказать, что эти ученые — бихевиористы от персонетики. Они хотят только наблюдать за искусственными разумными существами, подслушивать их речи и мысли, записывать их действия и намерения, но никогда ни во что не вмешиваться. Этот метод уже разработан и имеет собственную технологию — такую аппаратуру, о которой несколько лет назад и помыслить было нельзя. Идея заключается в том, чтобы слушать, понимать — иными словами, быть постоянным тайным свидетелем — но так, чтобы этот “мониторинг” никоим образом не мешал жизни персоноидов. Сейчас в Массачусетском технологическом институте разрабатываются программы (АФРОН-2 и ЭРОТ), которые позволят персоноидам, в настоящее время бесполым, вступать в “эротические контакты”. Эти программы сделают возможным то, что соответствует оплодотворению, и позволят персоноидам размножаться “сексуальным путем”. Добб недвусмысленно заявляет, что не испытывает энтузиазма по поводу этих американских проектов. Его работа, как она описана в “Non serviam”, имеет совершенно другое направление. Не без основания английская школа персонетики не раз называлась “философским полигоном” и “богословской лабораторией”. Эти определения приводят нас к тому, что, возможно, является самой интригующей частью обсуждаемой книги — к ее заключительной части, объясняющей и оправдывающей несколько необычное название.
Добб представляет отчет о собственном эксперименте, идущем вот уже восемь лет подряд. Он кратко упоминает о самом акте творения — это было вполне рутинное удвоение функций, типичное для программы ИЕГОВА-6, с небольшими модификациями. Добб представляет обзор своего “прослушивания” этого мира, который он сам создал и за развитием которого продолжает наблюдать. Он считает подобное прослушивание неэтичным, а порой и бесстыдным. Однако он продолжает работу, так как убежден в том, что для науки необходимы и такие эксперименты, которые никак не могут быть оправданы с точки зрения морали или любого другого аргумента, кроме познания. Сложилась такая ситуация, говорит он, в которой старые отговорки ученых перестали действовать. Невозможно притворяться нейтральным и пытаться успокоить нечистую совесть, используя, например, те доводы, что разработаны вивисекционистами — что эти создания, которым они причиняют неудобства и которых заставляют страдать, лишены полноценного сознания и не являются независимыми. В экспериментах с персоноидами мы ответственны вдвойне, поскольку мы создаем их, а затем заключаем наши создания в схемы своих лабораторных процедур. Чего бы мы ни делали и как бы ни объясняли свои действия, мы не можем далее избегать полноты ответственности.
Результатом многих лет работы Добба и его коллег в Олдпорте явилась восьмимерная вселенная, ставшая домом для персоноидов, носящих имена АДАН, АДНА, АНАД, ДАНА, ДААН и НААД. Первые персоноиды развили заложенные в них основы языка и произвели “потомство” путем деления. Добб пишет об этом языком Библии: “…и АДАН породил АДНУ, АДНА породил ДААНА, ДААН породил ЭДАНА, который породил ЭДНУ…” Так и шло, пока число последовательных поколений не достигло трехсот. Однако, поскольку мощность компьютера равнялась лишь ста персоноидным индивидуальностям, периодически “демографический избыток” убирался. В трехсотом поколении снова появляются персоноиды по именам АДАН, АДНА, АНАД, ДАНА, ДААН и НААД; теперь их имена снабжены цифровым индексом, обозначающим порядок их происхождения. (Для простоты изложения мы позволим себе опустить эти номера.) Добб говорит нам, что время, прошедшее внутри компьютерной вселенной, приблизительно эквивалентно двум – двум с половиной тысячам лет. За это время среди персоноидного населения возникло множество объяснений их происхождения на свет и различных, противоречащих друг другу и взаимоисключающих моделей “всего, что существует”. Возникло множество различных философий (онтологий и эпистемологий), а также “метафизические эксперименты”, свойственные лишь персоноидам. Потому ли, что “культура” персоноидов слишком непохожа на нашу, или же потому, что эксперимент продолжается слишком короткое время, но среди изучаемой популяции персоноидов не возникло полностью догматизированной религии, соответствующей христианству или буддизму. С другой стороны, уже в восьмом поколении отмечено возникновение идеи Создателя, понятого личностно и монотеистично. Эксперимент состоит в том, чтобы регулярно, примерно раз в год повышать до максимума скорость компьютерного развития и затем снова замедлять ее. Эти скоростные изменения, объясняет Добб, совершенно незаметны для обитателей компьютерной вселенной, так же как подобные изменения были бы незаметны для нас, поскольку когда сразу изменяется все вселенная целиком (здесь — во временнОм измерении), те, кто погружен в эту вселенную, не могут заметить изменений, поскольку не обладают независимой постоянной точкой отсчета.
Использование двух хронологических скоростей позволило Доббу достичь того, чего он желал больше всего — создания истории персоноидов, истории, богатой традициями и собственным чувством времени. Мы не можем представить здесь все данные, зачастую сенсационные, этой записанной Доббом истории. Мы ограничимся, таким образом, теми отрывками, из которых взята идея, отраженная в названии книги. Язык, которым пользуются персоноиды, представляет из себя недавнюю трансформацию стандартного английского, лексика и грамматика которого были запрограммированы в них в первом поколении. Добб переводит это на обыкновенный английский, но оставляет без изменений некоторые выражения, созданные последующими поколениями персоноидов. Среди них — термины “божеский” и “небожеский”, описывающие, соответственно, верующих и атеистов.
АДАН беседует с ДААНОМ и АДНОЙ (сами персоноиды так друг друга не называют — экспериментаторы используют эти имена лишь для удобства записи “диалогов”) о проблеме, известной также и нам — в нашей истории она восходит к Паскалю, в истории же персоноидов она была открытием некоего ЭДАНА 197. Подобно Паскалю, этот мыслитель начал с того, что вера в Бога, во всяком случае, более полезна, чем неверие. Ведь если правы “небожеские”, то верующие ничего не теряют, кроме своей жизни, когда они оставляют этот мир; с другой стороны, если Бог существует, им достается целая вечность (вечная слава). Следовательно, надо верить в Бога, поскольку это просто диктуется экзистенциальной тактикой оценки собственных шансов получить наибольшую выгоду.
АДАН 300 смотрит на этот совет следующим образом: в своих рассуждениях ЭДАН 197 предполагает Бога, требующего поклонения, любви и абсолютной преданности, а не только веры в факт Своего существования и создания мира. Чтобы заслужить спасение, недостаточно согласиться с гипотезой Господа-творца вселенной; вдобавок необходимо быть благодарным Ему за создание вселенной, пытаться угадывать Его волю и исполнять ее. Короче, необходимо служить Господу. Далее, если Бог существует, то он обладает могуществом доказать Свое существование по крайней мере так же убедительно, как Его существование удостоверяет то, что может быть непосредственно воспринято. Безусловно, мы не можем сомневаться в том, что существуют некоторые предметы, и что наш мир из них состоит. В крайнем случае, можно сомневаться относительно того, что они делают, чтобы существовать, как именно они существуют, и тому подобное; однако никто не может оспаривать сам факт их существования. С такой же убедительностью Бог может представить доказательства Своего существования. И все-таки он этого не делает, заставляя нас пытаться получить косвенное знание, выраженное в форме разных гипотез — гипотез, иногда называемых откровениями. Поступая таким образом, он, тем самым, ставит “божественных” и “небожественных” в равные условия. Он не заставляет свои создания абсолютно верить в Него, но лишь предоставляет им эту возможность. Конечно, мотивы, которые им двигали, могут быть спрятаны от его созданий. Так или иначе, можно утверждать следующее: Бог существует или Бог не существует. Третья возможность (Бог существовал, но больше не существует; или существует лишь время от времени; или существует иногда “меньше”, а иногда “больше”) кажется почти невероятной. Ее нельзя совершенно исключить, но введение многозначной логики в теодицею только запутывает ситуацию.