СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА ДВУХМЕСТНОЙ МАШИНЕ ВРЕМЕНИ 11 страница
— Грязные намеки, — сказал он грубо. — Я глубоко адекватен.
От него разило так, что хотелось немедленно закусить. Судя по всему, жаждущий классик нашел свой родник. Чтобы Славин, да не нашел? Мне стало стыдно, что я сомневался в таком человеке.
— Сначала он прочесал всю пригородную зону, — принялся рассказывать Банев. — Самогон ему так и не продали, зато пошутили, что местные винокурни будто бы тайно разливают вино в экспортном варианте, без этих присадок. Он поперся в порт, ползать на брюхе перед агентами по снабжению и штурманами, а вернулся уже на полицейской машине. Тогда он потащил меня в яхт-клуб…
— Зачем в яхт-клуб? — не понял я.
— На каждой приличной яхте есть запас спирта. Но со всякой шпаной там разговаривать не станут, поэтому он взял меня.
— Хрустящий воротничок, — сказал Славин с вызовом.
— Ради кого я старался, свинья? — спросил Банев.
— Ну, вы поняли свою ошибку? — нарочито громко обратился Славин к барышне.
— «Одеть» можно только кого-то, например, человека, — ответила она, глядя на известного прозаика с восхищением и преданностью. — В родительном падеже. А предметы в винительном падеже только «надевают»: надела шляпку, надел кепочку… (Она кокетливо посмотрела на меня.)
Евгений внимал правильному ответу, приняв вид большого мастера (принявши!). Меж их склоненными головами трепетала рукопись, испорченная красными подчеркиваниями и ехидными пометками на полях. Девушка явно хотела взять Славина под руку, но не решалась, а рукопись, очевидно, была собственного ее сочинения. Мне стало жаль юное дарование. Коли речь зашла о разнице в написании слов «одел» и «надел», значит, разговор за литературу велся по крупному, ибо вопрос этот имел не просто важное, но принципиальное значение, особенно когда Большие Мастера вразумляли пишущую молодежь… Коридорный, как это ни смешно, тоже держал в руках рукопись и смотрел он с точно такой же преданностью, но только на Банева. Каждому ученику — по Учителю! Очевидно, я ненароком попал на летучее заседание творческого семинара.
Я обратился к коридорному:
— Лэн Туур все еще в моем номере?
— Не знаю, — сказал тот беспечно.
— Не могли бы вы позвать его?
Парень пожал плечами и, не задавая лишних вопросов, отправился в путь. Заходить в номер мне было совсем не обязательно.
Ни одна вещь, привезенная мной из внешнего мира, не стоила м секунды возможного риска, а документы и деньги всегда у меня с собой. Оставь материальный мир врагам и стань свободным. Вот разве что мясные консервы — жалко…
— …Если решили публиковаться на русском языке, на языке Чехова и Строгова, извольте освоить грамоту в совершенстве, с ленцой вещал Славин. — Вот, пожалуйста, написали вы «отнюдь». Так нельзя, голубушка, после «отнюдь» не ставится точка. Это усилительная частица, которая самостоятельно не употребляется, а только в связке с отрицательной частицей «не» или междометием «нет». «Отнюдь нет», «отнюдь не гений». Даже дурной вкус не может служить оправданием безграмотности.
Голубушка благодарно принимала обидные речи, соглашалась решительно со всем. Тут и коридорный вернулся.
— Сейчас придет, — кивнул он. — Простите, я забыл вам передать. Звонил товарищ Строгофф, сказал, что весь вечер вас разыскивал, и просил навестить его, как только вы сможете.
Новость потрясла всех маститых литераторов. Включая меня. У Банева со Славиным вытянулись лица, и лишь молодежь спокойно поглядывала на нас, не понимая истинного значения случившегося. Учитель пожелал с кем-то встретиться, позвал кого-то к себе… неслыханное дело. Жаль, что обсуждать с коллегами варианты и версии не было у меня ни желания, ни времени, поэтому я молча сделал всем ручкой и вызвал грузовой лифт. Почему грузовой? Потому что он спускался до подвала, имея выход в подземном гараже. «Расскажешь потом, что да как», — вымучил Славин с таким видом, словно его рвать потянуло. Простодушный коридорный полюбопытствовал, что такое батидо и чем оно отличается от октли, и трезвенник Банев, думая о чем-то своем, пустился в объяснения — по инерции, все по инерции, — а Славин по инерции принялся растолковывать барышне, почему пожарные в прошлом веке обижались, когда их называли по безграмотности пожарниками, однако Лэн уже шагал к нам по коридору, и лифт как раз подъехал. Простите, братцы, подумал я, не скоро мы теперь увидимся. Они так и стояли с вытянутыми лицами, и каждый, наверное, видел себя на моем месте, и каждый страстно хотел бы оказаться на моем месте, но место это сегодня было занято. Простите, друзья мои, классики мои милые, но быть вам теперь, с вытянутыми лицами — на всю оставшуюся жизнь…
Площадь Звезды называлась теперь площадью Красной Звезды.
Всего одно слово добавили, а как все изменилось. Не было ни беснующихся толп, ни разгоряченных грезогенераторов на крышах, ни сигаретного дыма, стоящего над головами, как туман. Были спокойствие и порядок. То есть, попросту говоря, не было никого и ничего, кроме вертолетов с приспущенными крыльями, дремлющих в круге из красного кирпича, и только где-то неподалеку опять барабанила и горланила Секта Неспящих. Мы подъехали со стороны Музея земных культур, известного в Европе своей коллекцией татуировок. Там и оставили автомобиль.
Если машина и вправду была оборудована системой контрслежения, то орлы в зеленых галстуках давно упустили нас из виду. Мало того, перед тем, как вылезти наружу, я вернул Лэну его одежду, а сам надел штаны и рубашку, которые обнаружились в салоне. Размер был как раз по мне. Строгая бабуля, или кто там за ней стоял, проявила удивительное понимание ситуации, если не сказать — заботу. Сверток с волосами и меченую одежду я засунул под сиденье, и стали мы отныне чисты, прозрачны, невидимы…
Нужный дом прятался в начале одного из лучей-переулков. Вывеска «Семь пещер» не горела, но ее и так было видно. Я рукой остановил Лэна, который навострился было двинуть прямо через площадь.
— Зайдем-ка мы с тыла, — решил я. — А то, боюсь, здесь все простреливается.
Какими-то невообразимыми проулками, подворотнями, арками, тесными двориками, крытыми галереями, проходами вдоль темных каменных изгородей — глухими кривыми окольными тропами мы вновь вышли к свету. Вокруг был исторический центр города. Кварталы, укрывшие нас от возможных соглядатаев, были возведены не просто в прошлом или позапрошлом веке — в ушедшем тысячелетии. Их не так уж много осталось, этих фрагментов Прошлого, стимулирующих воображение человека Будущего. Здесь жили призраки, они бесцеремонно хватали меня за полы плаща… благородные рыцари, почтенные лавочники и презренные грамотеи, разбойники и монахи, бунтовщики и палачи… и стаи крыс, серых злобных крыс в человечьем обличье… и в эпицентре всего этого морока — Он, Хомо Футурус, скованный своей же мудростью, растерявший божественную силу в борьбе с самим собой и оттого особенно жалкий… воистину, если Господь хочет наказать за гордыню, он лишает не разума, а спасительной глупости, ибо нет худшей муки, чем все понимать… я справился с секундным помешательством. Призраки, готовые вот-вот материализоваться, обиженно вернулись в свои щели.
«Семь пещер» выходили на площадь углом. Дом был трехэтажным и довольно длинным, с фронтонами, пилонами, угловыми башенками и эркерами с куполами. Высший класс эклектики. Современные раздвижные ворота, вписанные в большой красивый портал, располагались ближе к площади, и они, конечно, были закрыты (ага, значит, внутри имелся дворик). В некоторых окнах горел свет, то есть хозяева не спали. Мы вышли к заднему фасаду. Здесь тоже горел свет — в одном-единственном окошке возле двери. Дверь была дубовой, с филенками, венчал ее изящный сандрик на консолях, а еще выше местные мастера установили флюоресцирующее рельефное завершение в виде подсолнечника. Точно такая же эмблема была на заклеенной пачке денег в моем кармане.
— Это штаб-квартира партии Единого Сна, — сказал Лэн вполголоса. — Антикварная фирма находится в том крыле.
Вот так совпадение, подумал я. Мне вдруг остро захотелось нанести кому-нибудь визит. И вообще, очень захотелось комунибудь что-нибудь нанести. Впрочем, жить пока тоже хотелось.
— Ну все, малыш, спасибо, — сказал я Лэну. — Иди домой, дальше я сам.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Потом он заговорил, словно бы не слышал моих слов:
— В этом здании общий технический этаж. В смысле — подвал. Я думаю, только так и можно попасть из одного крыла в другое.
— Не понимаю, о чем ты, — удивился я.
— Раньше здесь были Салоны Хорошего Настроения, — продолжал он. — Со стороны площади — для женщин, с этой стороны — для мужчин. Еще тогда внутри все перегородили, чтобы с женской половины на мужскую не бегали, а сейчас, я слышал, антиквары заперлись тут, как в крепости. У них же не только магазин. Галерея, реставрационные мастерские, багетная, даже запасники есть…
Похоже, молодой человек умел читать мысли. Мои — точно умел. Или он не мыслей, а книг моих начитался?
— Дядя Ваня, можно мне с вами? — отчаянным рывком завершил он речь.
Герой…
— Откуда ты столько знаешь? — спросил я.
— Про что? — не понял он. — Про Салоны? Так ведь здесь Вузи когда-то работала. Можно я останусь?
Не вижу, сказал я себе, почему бы двум благородным рыцарям не повеселиться вместе. Побряцать железом, выжечь огнем десяток-другой крыс… Не вижу и не вижу, старый слепой дурак. Он же еще мальчишка… Я притянул его к себе и прошипел, состроив зверскую рожу:
— Не боишься стать плохим?.
— Я весь вечер смотрел новости, — серьезно ответил он. Мне не нравятся такие новости.
Я его отпустил. Мальчишка был прав: сегодняшние новости касались его больше, чем меня, потому что это был его город и его мир. И был он, безусловно, прав в том, что в антикварные «пещеры» так просто не попадешь. Фирма, конечно, надежно укреплена, пусть она и организована в городе, где преступники всецело заняты своим здоровьем. Ну что ж, попробуем зайти с «черного» хода.
— Постой пока тут, — приказал я ему. — Если что, беги и зови полицию.
Дверь оказалась не заперта — в полном соответствии с местными традициями. Похоже, хранители Единого Сна не очень-то опасались незваных гостей, однако я все-таки нажал на кнопку сигнала. Подсолнечник над входом призывно вспыхнул, где-то внутри пропели начальные такты «Марша энтузиастов», а потом из-за двери показалась знакомая лысина.
— Ничего, что поздно? — вежливо начал я. — Вижу, у вас свет горит…
Владислав Кимович Шершень замахал на меня пухлой ручкой:
— Ну что вы, что вы! Какие церемонии?
Он был в домашнем халате с драконами. Человека будто бы только что вытащили из постели.
— Мы тут, понимаете ли, прогуливаемся, — сказал я, изображая легкомысленность и праздность.
— Понимаю, все понимаю, — улыбнулся бывший планетолог, заглянув мне за спину. Он увидел стоящего поодаль Лэна и прошептал. — Какой красивый мальчик. Просто чудо. Ваш друг?
Что он там внутри себя понимал, с удовольствием разглядывая моего спутника, меня совершенно не касалось. Я тихонько, в тон ему ответил:
— Мне рекомендовали сюда обратиться, если возникнут проблемы.
— Конечно, конечно, — сказал Шершень, отступая внутрь. Милости просим.
Приветливая улыбка гуляла на его губах, как мираж на жарком асфальте. От его радушия хотелось куда-нибудь спрятаться. Он мало изменился с тех пор, как был выпнут под зад из Пространства, даже удивительным образом посвежел, окреп, подтянулся. Старость явно пошла ему на пользу. Мы прошли мимо комнаты с разобранным диваном («Простите», — сказал Шершень, отчетливо хихикнув) и оказались в кабинете. Хозяин повернулся, указывая на кресло.
— Присаживайтесь.
Похоже, он был в офисе один, что сильно облегчало дело.
— Вы меня не помните, Владислав Кимович? — спросил я.
— Как же мне вас не помнить, Ваня, — сказал Шершень. — Благодаря вашей книге я сюда приехал. Почитал, почитал, да и понял вдруг, что хоть где-то люди живут по-человечески. Правда, вы-то, наверное, хотели доказать своей книгой обратное…
Еще один благодарный читатель, удивился я. Использовать бы теперь это с толком.
— …Вот и ваш Юрковский думал, что ломает мне жизнь, Владимир ваш Грозный. Зеус ваш. Но, как видите… — Он развел руки. — Где я, а где Юрковский? Царство ему небесное… — Он улыбнулся так сладко, что впору было принимать инсулин. — Я очень польщен вашим визитом. Слышал о вас в новостях, однако свидеться не надеялся. Итак, чем могу?
— Видите ли, я новичок, — признался я. — Не знаю, как вам объяснить…
Хозяин запахнул потуже халат и сказал:
— Да вы не бойтесь, у нас все законно. Я добился определенных льгот от Национального банка. Вам напрокат или поменять?
— Что?
Он погрозил мне пальцем.
— Вам и вашему замечательному мальчику нужно много, это же так понятно. Чего тут стесняться? Здесь мы, конечно, деньги не храним, но я сейчас же позвоню в круглосуточную кассу… У вас с гостевой картой все в порядке?
— С гостевой картой у меня порядок, — подтвердил я. — Только я, признаться, пока не решил…
— Экие мы нерешительные стали, братья космолетчики. — Он хохотнул. — Не знаете, менять вам валюту или брать деньги напрокат, я угадал? Туристы обычно меняют, особенно русские, потому что это выгоднее, но вам, как старому знакомому, я советую не жадничать. Вы же не тратить их хотите, верно? Ради чего, как говорится, сыр-бор. Местные жители эту тонкость прекрасно понимают, поэтому они никогда не связываются с сомнительным обменом. Только напрокат. Вот хрусташи, например, целыми мешками уносят от нас эти чертовы бумажки — и ничего, все у них получается.
— А что, может не получиться?
Владислав Кимович опустил взгляд. Улыбка его стала жалкой, ненастоящей.
— Парадокс в том, Ваня… Деньги здесь никто не любит. Это ведь грязь, рассадник алчности. Любишь деньги — значит, любишь все, что с ними связано. При таком образе мыслей никаких снов, разумеется, не увидишь. Вы догадались, наверное, что я говорю о себе.
— Вот как? — медленно сказал я. — Не предполагал.
Улыбка его отвердела, закаменела.
— Я не из стыдливых, — сказал он. — Вы должны помнить это по Дионе. Да, я помогаю людям, хотя сам не способен воспользоваться чудом. Пока неспособен. Но какой кретин, простите за резкость, придумал сделать биокорректор именно из денег?! Да еще с такими ограничителями… Поистине дьявольская насмешка! Итак, что мы решаем?
Бывший планетолог присел на письменный стол и замолчал. Ноги его не доставали до пола. Маленький червячок, прогрызший себе в этом здании уютную дырку. Ссужает деньгами всех желающих, в том числе — соседей. Так что пачка денег, лежавшая в кармане похитителя, ровным счетом ничего не значила.
— Я вас хорошо помню, Владислав Кимович, — сказал я. — Потому и пришел, если честно. А то все кругом сплошь стыдливые, черт их побери, никто ничего объяснить не может.
Шершень слушал, благожелательно кивая.
— А тот мальчик на улице? — спросил он.
— Это коридорный из моей гостиницы.
— Да, правда, нехорошо перед коридорным идиотом выглядеть.
По-моему, он хотел мне подмигнуть, но сдержался. Впрочем, интерес бывшего астронома к красивым мальчикам меня даже не забавлял. Какие только привычки не привозятся из затерянных в космосе обсерваторий, обычное дело.
— Нет, проблема не в нем, — сказал я. — Просто мне как-то… в общем, не верится мне. Как я могу менять деньги, если до сих пор сомневаюсь?
— Хочу сразу успокоить, — удовлетворенно покивал он, — сомнения вовсе не являются помехой для процесса омоложения, скорее наоборот. Они, как ни странно, помогают настроить сознание должным образом. Вы обратили внимание, сколько здесь людей, которые молодо выглядят?
— Да уж, — согласился я. — Особенно женщин.
— И вас это не убеждает?
— В чем?
— Да боже мой! Ваня! В том, конечно, что омоложение — это реальность. И совсем не обязательно класть деньги под подушку, все мы понимаем, как это… м-м… неуклюже выглядит. Можно оставить их на подносе, а поднос пусть себе лежит на тумбочке в изголовье. Некоторые любят, чтобы было красиво: делают специальные шапочки, склеивают веночки или ожерелья, развешивают денежные гирлянды, некоторые вносят игровой элемент… Главное, Ваня, что эффект сохраняется и после пробуждения, то есть человек не стареет не только во сне, но и долгое время потом. Что мешает вам просто взять и попробовать?
— В ванну с «Девоном» нужно залезать? — уточнил я. Короткие спазмы смеха потрясли моего собеседника.
— Смешно, — согласился он. — Нет, если серьезно, то некоторые предварительные действия все-таки желательны. Например, можно почитать перед сном что-нибудь возвышающее, значительное. Кому-то поможет настроиться Библия или Коран, кому-то — Манифест коммунистической партии. Говорят, даже «Майн кампф» кое-кем используется. Редукцио ад абсурдум. Ну, да вам самому виднее, чем замедлить свои обменные процессы.
— А как узнать, получилось или нет? Чего ожидать?
— Вы сразу поймете, когда проснетесь. Будет очень весело, этакая шальная детская радость безо всякой причины. Если же вы ощутите подавленность, разочарование… что ж, значит, пока не готовы. Кстати, утреннее разочарование может быть довольно болезненным. Раз за разом — пустота, пустота, пустота. (Опять он заговорил о себе.) Надеюсь, вам не придется это испытать… Впрочем, через боль и приходит в конце концов желание измениться, — решительно подытожил он.
— Это вы-то не изменились?! — честно изумился я. — Да вас не узнать. Как будто не с вами разговариваю.
— Спасибо, — с чувством произнес Шершень. — Они думают, это так просто — лег и спи. Мыслить надо по-другому, хоть какой-то свет вот здесь иметь! — Он постучал себя по лбу. Свет, а не мрак. Очень тонкий момент, очень небезупречный этически.
Владислав Кимович улыбнулся, легко став прежним. Было совершенно ясно, что этот человек никак не причастен к событиям минувшего дня, и тогда я попросил разрешения позвать моего друга с улицы. Пусть, дескать, и молодежь немножко мудрости на ус намотает. Хозяин оживился. Я кликнул Лэна в форточку. Пока Лэн шел, я задал председателю партии Единого Сна последний вопрос:
— Как от вас попасть в соседний корпус?
Улыбка исчезла.
— У вас будут неприятности, — сипло сказал он.
— У меня давно неприятности, — успокоил я его. — Давайте, показывайте секретные ходы.
— Какие ходы?! — испугался он. — Что за бред?
— А через подвал?
— Что вам нужно, Жилин?
Тут и Лэн появился. Шершень посмотрел на нового гостя бешеными глазами и сказал, стараясь сохранить достойный вид:
— Проход в подвале перекрыт.
— В том корпусе есть внутренний дворик?
— Да, — ответил Лэн. — С бассейном и гаражами.
— Сквозь какую щелочку бы в него заглянуть?
— Ни сквозь какую! — тоненько закричал Владислав Кимович. — У нас — только эта лестница, все окна — на улицу! Что вы хотите от меня?
Я вздохнул.
— Хочу ключи.
— В верхнем ящике стола, — сказал он, дыша с трудом. Там были две большущие связки. Металлические ключи! Поистине, старомодность этого человека не знала границ.
— Пойду осмотрюсь, — известил я Лэна. — Посторожи здесь, если не трудно. Главное, не поддавайся на уговоры. Этот человек очень опасен, когда улыбается и говорит приятным голосом.
Упомянутая лестница нашлась легко. Штаб-квартира партии Единого Сна занимала все три этажа: второй состоял из зала для заседаний и мини-типографии, на третьем размещались партийная библиотека и партийный спортзал, но ни по одному из этих путей в самом деле нельзя было попасть в глубь здания. Солидные, поставленные на века перегородки возбуждали агрессивное любопытство. Это чувство трудно поддавалось контролю. Хотелось патетически воскликнуть вслед за персонажем-идиотом из какойнибудь идиотской комедии: «Кто так строит?!» Хотелось взять в руки пневматическую базуку… Лестница вознесла меня на самый верх — к армированной двери, закрытой на три замка. Для человека, вооруженного ключами и дерзкой решимостью, это не препятствие. Расправившись с дверью, я попал на чердак, дополз до угловой башенки и вылез через окошко на черепичную крышу. Скат был пологим. Я снял обувь и двинулся дальше, добрался по коньку крыши до основного корпуса, спустился к краю и заглянул за низкое ограждение, исполненное в виде затейливой чугунной решетки. Внизу действительно был дворик. Мелкая сетка, натянутая под самой крышей, прямо под водостоком, защищала внутреннее пространство от вертолетов, птиц и босоногих верхолазов вроде меня. Сетка зловеще поблескивала, отражая полную луну над площадью. Никаких надежд.
Тогда я спустился в подвал (он же технический этаж), подпер массивную дверь каким-то баллоном и быстро разобрался со светом. По стенам тянулись неопрятного вида трубы с растрепанным утеплителем, а в нише размещался здоровенный стальной бак, оборудованный датчиками, клапанами, вытяжкой, вентилями красного и синего цветов. Это была котельная, причем очень древняя. Наверное, такая же древняя, как и сам дом. Я поискал взглядом контейнеры с углем, поискал совковую лопату… нет, топка здесь питалась газом, значит, оборудование было все-таки не слишком старым, всего лишь из прошлого века, вовсе не из прошлого тысячелетия. Дом был с нижней разводкой, а котельная, надо полагать, обслуживала все здание целиком, централизованно. Подвал упирался в тупик — проход был замурован кирпичом.
Запустить котел в доисторической котельной — не сложнее, чем фотореактор планетолета, так что работа мне предстояла штатная. Для начала я нашел входной вентиль*и наполнил бак водой. Потом продул клапаны, спустив воздух. Наконец, выбрал из шеренги баллонов, стоявших в начале подвала, тот, в котором сохранилось некоторое количество газа, и запалил пропановую топку. Котел разогревался хорошо, живенько. Чтобы согреть здание в холодную зиму, хватило бы трех атмосфер, но я нагнал давление до семи и открыл красный вентиль, пустив горячую воду в трубы. Натужный мучительный стон пронизал дом снизу доверху, в каменном брюхе болезненно заурчало; ничем хорошим это кончиться не могло.
Пришло время вернуться в главный партийный кабинет.
— …Зрелые, пожившие люди, милый вы мой, знают две вещи, — мягко говорил Шершень. — Во-первых, каждый человек — это центр Вселенной, во-вторых, каждый человек — это кусок дерьма. И когда мы вспоминаем о так называемой чести, на самом деле мы имеем в виду, насколько глубоко человек может спрятать внутри себя и первое, и второе…
Лэн восседал в председательском кресле, напряженно скрестив на груди руки, и переливался всеми оттенками красного. Очевидно, ему предложили лучшее в кабинете место, и он счел невежливым отказаться. Шершень сидел перед ним на столе, соблазнительно положив ногу на ногу. Увидев меня, Лэн вскочил.
— Вижу, наш друг ведет себя благоразумно, — кивнул я ему. Ты только имей в виду, что эти мысли насчет дерьма и чести нахально позаимствованы у одного писателя прошлого века, который пытался выглядеть циником, хоть и был законченным романтиком.
Шершень не обернулся, изображая спиной высшую степень пререния.
— Эй, Владислав Кимович, — позвал я его. — Сейчас к нам придут. Но, может быть, сначала позвонят по телефону. Если они позвонят, вы ответите на звонок. Они спросят, какого черта здесь происходит, и вы сообщите, что сюда ворвалась группа сумасшедших бодрецов, которые закрылись в котельной и не желают уходить.
— Послушайте, Жилин, — сказал Шершень. — Вы очень непорядочный человек, Жилин.
— Послушайте, Шершень, — сказал я ему. — Все присутствующие вас отлично понимают, Шершень. Когда будете говорить по телефону, не нужно держать себя в руках и скрывать переполняющие вас чувства. Думаю, получится убедительно. Вы извинитесь и заверите, что немедленно, сию же секунду вызываете полицию.
— Я в самом деле вызову полицию, — пообещал Шершень сварливо. — Когда и если мне будет позволено… — Он непроизвольно взглянул на макушку Лэна.
— Полицию вызову я сам, — объявил я. — А вы, Владислав Кимович, не забудьте упомянуть о ней в телефонном разговоре. Уж постарайтесь. И когда-нибудь в вашу честь назовут планету. Планета Владислава, нравится? Надеюсь, этой чести вы удостоитесь не посмертно.
Круглое лицо председателя превратилось в сильно вытянутый овал. Временами у меня получается придавать словам вескость. В такие моменты люди думают, что я способен на все. Это не так, но репутацию не выбирают.
— Ты часто бывал в Салонах Хорошего Настроения? — спросил я Лэна.
— Вас проводить? — тут же откликнулся он с явным облегчением.
— Нет. Скажи мне лучше, где у них может быть пульт управления охранной системой? Подумай, не торопись.
— Там же, где запасники, — сказал он.
— Это где?
— В подвале.
Неожиданно вокруг запели птички. Это ожил телефон, сигнализируя, что кто-то хочет пообщаться. Как я и предполагал, хозяева «Семи пещер» решили выйти на контакт, прежде чем мчаться самолично, и Шершень не подкачал, исполнил свою партию без капризов. Вероятно, астронома вдохновила моя рука, которую я возложил на его дрябловатую шею. Громкая связь по моему повелению был оставлена, так что мы с Лэном незримо присутствовали в разговоре. Выяснилось, что в антикварной фирме рванула труба на третьем этаже, а также невесть каким образом сохранившийся радиатор на втором. Я был абсолютно прав, когда прописал ни в чем не повинному дому этакую горячую клизму. Система, не продувавшаяся несколько десятков лет и забитая воздушными пробками, не могла не рвануть. («А у нас? — искренне забеспокоился Шершень. — У нас нигде не протекло?») Прав я оказался и в том, что слово «полиция» наилучшим образом подстегнуло желание соседей вмешаться. «Зачем нам копы, Владислав? — спросил голос, отчетливо забеспокоившись. — Образумим бодрецов сами, охрана уже бежит к вам…» Мне бежать было необязательно, достаточно было занять позицию и подождать. Охранники ворвались без звонка, азартно и зло. Они думали, ночные хулиганы — это игрушки для настоящих мужчин. Не завидую людям, которым приходится так разочаровываться. Встретив гостей, я аккуратно положил их на паркетный пол — прямо тут же, в коридорчике. Шершень выглянул и вскрикнул. Лэн по обыкновению молчал, лицо его было непроницаемо. Что творилось в юной душе атлета, я не знал, но очень бы не хотелось, чтобы ему понравился подобный стиль поведения. Надеюсь, героический образ дяди Вани несколько поблек после увиденного. Откровенно говоря, мне было стыдно перед парнем… Я связал охранников при помощи их же галстуков, потом быстро обыскал бесчувственные тела. Разрядники в кобурах и магнитные ключи. И то, и другое могло пригодиться. Я сказал Лэну, пряча чужое добро в своих карманах: придется тебе, дружок, теперь приглядывать еще и за этими молодцами. Радиофоны, висевшие у них на поясе, я снял и стукнул друг о друга — как пасхальные яйца. Лопнули оба. Но прежде чем уйти, я наведался в спальню Шершня. Ночного колпака там не нашлось, зато была наволочка — ее я и надел на голову. За неимением лучшего сойдет. Чем глупее вид, тем меньше глупых вопросов. Взял также кофейник с тумбочки, вылив содержимое в большой горшок с неким забавным растением. Плоды у растения были кругленькие, толстенькие, ровненькие — как перламутровые монетки. Лунарий — таково научное название, а в народе — просто «денежка». Чертовски символично. Я вышел в ночь. Я побрел, качаясь, по ночной улице — вдоль стены дома; я завопил во все горло: «Сном забыться! Это ли не цель желанная? Уснуть и видеть сны! И знать, что этим обрываешь цепь…» Охранник, стоявший у приоткрытых ворот, смотрел на меня с нехорошей ухмылкой. Наверно, готовился поучить бодреца, отставшего от своей стаи, хорошим манерам. Я заколотил в камень кофейником, продолжая надсаживать голос: «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?» Охранник ждал, предвкушая. Не знаю, понравился ли ему импульс, пущенный из разрядника. Напишет об этом потом в своих мемуарах. Я втащил тело в ворота, забрав себе фонарик, наручники и магнитный ключ. Дворик был пуст, но это ничего не значило: меня наверняка уже увидели в пультовой и теперь все зависело от того, сколько у них тут людей. Впрочем, людей ли? В древних развалинах прятались обезьяны, хитрые и подлые твари, предпочитающие стрелять жертвам в спину. Что они могли сделать забредшему на их территорию леопарду? Я вдруг ощутил себя огромным неукротимым котом; я обожал котов, как и Строгов. Причем здесь Строгов? Мастер так и не узнал, что преданный ему зверь целый день выписывал круги вокруг его дома… Первый этаж был темен и пуст, обошлось без сюрпризов. Я попал в магазин через служебный вход (главный был с площади), и сразу — в букинистический зал. Ужасно хотелось здесь задержаться, но я двинулся дальше, помогая себе фонариком, а дальше была живопись, графика, скульптура, а потом был зал с мебелью, люстрами, подсвечниками, было невероятное количество всевозможных часов: напольных, настенных, настольных, каминных, каретных, карманных, наручных, они вразнобой тикали и скрипели, и вдруг по очереди забили четверть часа, заглушив этим звуком все, в том числе мои шаги, дав мне отличную возможность совершить последний рывок к свету… Свет горел на лестнице. Путь вперед упирался в закрытую наглухо дверь ювелирного зала, о чем сообщала строгого вида табличка. Вход этот, судя по всему, находился под спецохраной, независимой от местной службы. Ступеньки шли как вверх, так и вниз; и снизу, с технического этажа, спешили мне навстречу полуголые приматы в пятнистых, наспех надетых бронежилетах. Шерсть на их мускулистых лапах отливала металлом. Из-за боя часов они не слышали, как я подкрался, только успели заметить мои горящие в темноте глаза. Их было трое, они метнулись к стенам и присели, отработанно вскинув стволы, но я был уже рядом. Пятнистые обезьяны оказались неповоротливы, кто они против беспощадного, матерого хищника! Я стремительно скользнул сквозь застывшие секунды, оставив позади рефлекторно выгибающиеся тела, и бросил на пол полностью опустошенные разрядники. Лишь один из трех бойцов сумел выстрелить, ему больше всех и досталось. Вперед! Вернее, вниз — в подвал. Невзрачная, неприметная дверь в пультовую была, конечно, на запоре. Перебрав трофейные ключи, я нашел нужный: реле сработало, дверь отъехала. Внутри было еще одно существо — некто с перебинтованной головой и нашлепками биопластыря по всему лицу. «jAcuestate! — крикнуло оно по-испански и само же перевело: — Ложись!» Пистолет системы Комова был направлен мне в грудь. Я узнал этого убогого, ведь кто как не я покалечил его давеча бутылью с аракой. Горе-стрелок, бывший когда-то чернокожим красавцем, естественно, тоже узнал меня, то есть оружие в его руках вряд ли предназначалось для стрельбы, слишком уж ценной я был дичью. В таком случае предлагать мне лечь было ошибкой. Комната маленькая, а я большой, к тому же рефлексы у раненого не те, что у здорового. Я принялся послушно опускаться на пол, но время вновь замедлило свой ход, и через полсекунды лечь пришлось не мне. «Комов» тяжело брякнул о пластиковый плафон. Человек упал нехорошо, стукнувшись спиной об угол пульта, и настала пауза. Система охраны у них была стандартной. На экранах был виден, практически, каждый уголок здания. Пострадавшие сотрудники благополучно валялись там, где я их бросил — один во дворике, другие на лестнице, — не скоро они должны были выйти из шока, по себе знал. На втором этаже, в переходе между аукционным залом и художественной галереей, кто-то мужественно сражался с растекшейся по полу водой (место, где прорвало трубу, все было в пару). Какой же я варвар, подумал я с отвращением. Третий этаж занимали административные офисы… вот там полковник Ангуло и обнаружился. В комнате было темно, система давала изображение в инфракрасном свете. Дон Мигель ходил вокруг овального стола, раздраженно задевая стулья, и разговаривал с кем-то по телефону, а возле окна, выходящего на площадь Красной Звезды, прямо на полу лежал еще один человек… Так, подумал я, поняв вдруг, кто он, этот второй. Ну, вот и все. ВСЕ! А может я сказал это вслух? А может даже пропел, пользуясь отсутствием публики? Ощущение пойманной за хвост удачи наполнило кулаки воздушной легкостью. Помещение именовалось «комнатой Комиссии» — лети и клюй зернышки раскрытых тайн… Я вскрыл распределительный щит, вынул все предохранители (система умерла), после чего поднял упавший пистолет и расстрелял гнезда предохранителей. Затем, как водится, раздавил радиофон, лишая раненого последних надежд связаться со своим боссом. «Комов» — страшная штука, мощная (как и мой каблук): от щита мало что осталось. «Добей меня,» — очнулся пленник, когда я приковывал его наручниками к стеллажу. «Поживи, chiquillo, — попросил я его, — может, еще повзрослеешь…» Веселая история, думал я, взлетая вверх по лестнице. Впервые за мою насыщенную приключениями жизнь враждебные силы не имели права стрелять в меня на поражение. Работать при таком раскладе было как-то непривычно. Если оглянуться назад и трезво оценить сегодняшний день, то станет ясно, что соперники, каждый из которых был отнюдь не плох, с легкостью повергались писателем Жилиным по одной простой причине — руки их были скованы приказом. Вот и получается, что лучший способ выполнить тайную миссию, которой у меня нет, — это идти напролом, ни от кого не прячась… Я обнаружил перед глазами рельефную табличку «комната Комиссии», выключил фонарь и тихонько потянул дверь на себя. Автоматически зажегся свет.