Познание интуицией как высшая достоверность; авторитет и единство интуитивного ведения
При интуитивном познании процесс его течения для сознания прерывист, ибо часть его траектории лежит в области неведомого; познание логическое осуществляется непрерывным процессом и весь путь его освещен сознанием. Когда человек познает путем логики, он опирается целиком на волю своего относительного Эго, на сознательный разум и на опыт части состава, освещенной сознанием; в силу этого в процессе логического познания человек не только должен тратить силы свои на самое его осуществление, но и все время твердо памятовать о конечной цели и в каждый данный момент познания им руководить. Ясно, что лишь совершенный человек может совершенно познавать логикой. Действительно, в этом случае человек должен стремиться к смутно сознаваемой цели неведомым путем, а потому всякое познавание путем логики в себе самом несет источник сомнений. Чем выше цель, чем дальше к ней путь, тем сомнения более сильны, и самый разумный человек, самый строгий логический мыслитель всегда отравляет интеллектуальное наслаждение познавания ядом сомнения, как следствие сознания им же самим условности и относительности пути, развития своих мыслей. При познании интуицией человек прислушивается к высшей силе, он опирается на высшую волю и на высший опыт. Опыт и его производная — мудрость имеют отличительным признаком то, что их скрыть нельзя, как нельзя и подделать. С первого же дуновения внутреннего голоса своего, человек чувствует в нем силу великую, а потому в нем тотчас же рождается доверие, быстро претворяющееся в веру, воистину непоколебимую.
«Там, в этом священном лесу, сидя у подножья пипалы,[275]я направил мой дух к Этой Душе, проникшей в мою собственную душу, как только я почувствовал, что это свершилось. И по мере того как я воспарял к Лотосу у ног Ари, дух был побежден этой силой воспарения, глаза увлажнились слезами желания, и я почувствовал, как Это Божественное Существо стало постепенно нисходить в мое сердце».
Бхагавата пурана.
Для человека, познающего интуицией, авторитет того высшего начала, которое эту интуицию осуществляет, стоит на недосягаемой выси. На пути веков история равно показывает, что люди, которых коснулось веяние внутреннего Гения Божественного, всегда и неизменно свято верили в то, что они открывали другим. Гениальность и вера, откровение и непреложность против напора сомнений всегда и неизменно были неразрывно связаны друг с другом. Когда человек в чем-либо твердо убежден, он тем самым излагает свое знание с убеждением; в свои слова и в свои творения он вкладывает искры своего духа и веры в сообщаемое им знание; эти искры зажигают в сердцах людей ответный отблеск и, приобщая к знанию, приобщают и к вере в него. Интуитивное откровение и вера в него непреложная никогда не ограничивались одним пылающим сердцем, они всегда широко распространялись и создавали круг людей, веривших столь же свято, как и первый избранник. Всякое откровение, всякая интуиция всегда создают школу, и только они одни. В них есть жизнь, в них есть нечто неуловимое, что исполняет все формы их силой великой духа и, наоборот, самые хитроумнейшие хитросплетения сухого разума всегда оставались лежать втуне, и фолианты, их вмещавшие, одиноко желтели и пепелились, забытые Богом и людьми.
«Это не книги дают эти великие знания; необходимо их черпать в самом себе глубоким погружением в свой дух и искать священный огонь в его собственном источнике… Вот почему я ничего не писал об этих открытиях и никогда о них впредь говорить не буду. Всякий человек, кто примется за эту работу, чтобы обнародовать эти знания, будет работать всуе и все результаты им достигнутые, будут лишь в том, что, исключая небольшое число людей, которым Бог дал достаточно разума для того, чтобы видеть самим эти Небесные Истины, он внушит одним людям к ним презрение, а других исполнит тщеславной и дерзкой самонадеянностью, как если бы они знали эти чудесные вещи, которых, однако, они не знают».
Платон.
Эта великая сила придавала облику избранника, постигшего ведение, неизъяснимое обаяние. Такой гений всегда возбуждал самые сильные чувства, будь то любовь бесконечная, будь то злоба свирепая. Но ему до этого было мало дела; знание Истины и твердая вера в Нее всегда выливались в полную, непреклонную убежденность в необходимость и глубокую ценность исполняемой им миссии, а потому, несмотря ни на что, он спокойно провозглашал свое учение с полным сознанием его цели и достоинства. Достоверность Истины, которая черпается интуитивным познанием, обуславливает и другое Ее свойство.
«Истина Едина, но разные люди дают Ей различные имена».
Ригведа.
Разнствование познания — это удел мира относительного; различие форм, затемняющих сущность, есть следствие оторванности людей как от высшего синтеза, так равно и друг от друга. При логическом познании человек имеет дело только с формой; связывая формы между собой, противопоставляя их, разбираясь в них, человек создает вечно многоразличие, но это многоразличие лишь кажущееся, ибо оно выливается лишь в замену одних обозначений неизвестных другими, но все они одинаково лежат в мире иллюзии, а все изменения в ней сами по себе ни на йоту не приближают к сущности. При познании интуицией человек сразу проникает в Мир Первообразов, его дух черпает из Мира Причин, а потому он торжествует над разнствованием в формах, возносится над миром относительного и приобщается к Общемировому Единству. Единство Вселенского Ведения есть синоним самой его сущности. Истина может быть только одна, а потому приобщение к Первичной Истине мощью интуиции есть приобщение к Единству по сущности, по принципам и по следствиям В полную противоположность познанию логическому, познание интуитивное совершенно лишено элементов относительности. Чем выше и чище человек, познающий интуитивно, тем более черпаемое им знание приближается к Абсолютному Знанию.
«Странно — кажется, существует мода и на идеи. Мне часто приходила в голову такая мысль, которую я считал совершенно новой, но, читая газеты, я узнавал, что кто-то в России или в Сан-Франциско только что высказал эту же мысль и почти в тех же самых выражениях. Когда мы говорим о чем-нибудь, что это «в воздухе», то мы и сами не подозреваем, до какой степени верны такие слова. Мысль не зарождается в нашем уме, она находится вне нас, а мы только подбираем ее. Все истины, все открытия, все изображения не были получены нами прямо от известных людей. Когда настает для них время, то из разных уголков земли протягиваются руки, которые отыскивают эти идеи инстинктивно, ощупью, и схватывают их».
Джером К Джером.
«Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель, —
Вечно носились они над землею, незримые оку.
Нет, то не Фидий воздвиг Олимпийского Славного Зевса;
Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?
Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который
В древне-германской одежде, но в Правде Глубокой, Вселенской.
С образом сходен предвечным своим от слова до слова.
Или Бетховен, когда находил он свой марш похоронный,
Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,
Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,
Рушение светлых миров в безнадежную бездну хаоса.
Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном пространстве,
Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.
Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,
Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света.
Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,
Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный».
Алексей Толстой.
Возвышаясь над относительным, интуитивное знание тем самым возвышается над временем. Вневременность и внеусловность — суть равно отличительные признаки интуитивного знания. К какому бы веку человек ни принадлежал, в каком бы периоде истории он ни жил, среди каких бы условий он ни находился, все равно единство познания тотчас же сказывается и притом самым поразительным образом. Стремясь к одной и той же цели, люди не только постигали те же самые идеи, законы и принципы, но и выражали их в тех же самых мыслях, а сплошь и рядом даже в тех же самых словах. Так, например, мы читаем в вступительной статье Мориса Метерлинка к изданному им творению Рейсбрука Удивительного.[276]
«То было в начале одного из самых мрачных столетий средневековья — XIV-м. Он не знал ни греческого, ни может быть латинского; он был одинок и беден, а между тем в глубине этого темного Брабансонтского леса душа его невинная и простая получает, сама того не ведая, ослепительные лучи — рефлекции всех одиноких и таинственных вершин человеческой мысли. Он знает, сам того не подозревая, платонизм Греции, он знает суфизм Персии, брахманизм Индии и буддизм Тибета, и его удивительное невежество отыскивает мудрости погребенных веков и провидит знание столетий, еще не наступивших. Я мог бы цитировать целые страницы из Платона, Плотина, Порфирия, из книг Зенд, из гностиков и Каббалы, Божественное содержание которых всецело повторено в писаниях скромного фламандского священника. Встречаются странные совпадения и тождественность мысли, почти пугающая. Более того, временами кажется, будто он писал в точном предположении почти всех его неизвестных предшественников».
Достоверность и единство интуитивного ведения выливаются в третье его отличительное свойство. Истина неразрывна с простатой, а потому интуиция всегда дает самые глубокие идеи и мысли по своей сущности в самых простых, элементарных формах.
«Таким путем сознательная личность плавает в астрале где ей угодно, разбираясь сама в неизвестных реальностях, могущих заинтересовать ее. Но тогда, если только заинтересовавшие ее понятия суть понятия интеллигибельного порядка, — они не могут быть вручены ей иначе как символически при посредстве астрального света, который, прежде всего будучи образным, говорит, давая только проницательности духа серию изображений, которые этот последний должен затем перевести как иероглифы Невидимого. Этот конкретный и полный эмблем язык есть единственный, которым может пользоваться Истина, изъясняясь посредством астрала».
Станислав де Гуайта.
Эта-то именно простота, иногда кажущаяся даже наивной, всегда сопутствует явлению духа. В этой-то именно форме, порой красочной, но красочной совершенно особо, исполненной оригинальными образами и сопоставлениями, порой, наоборот, лишенной всяких прикрас, подобно изложению ребенка, изложены наиболее известные памятники интуитивного откровения. Так называемый «евангельский язык» — не случайность; достаточно углубиться в него, проникнуться его отличительными свойствами, чтобы затем всегда легко и безошибочно отличать на основании одной только формы изложение интуитивное от изложения чисто рассудочного. Единство сущности создает единство формы, порой до поразительного совпадения. Начиная с дошедших до нас книг Гермеса и Индии, через творения семитического Откровения, гимны эллинских мистерий, Зогар и Сефер Иециру Каббалы, средневековый мистицизм и мистицизм последних дней, равно будь то обряды масонских лож, сочинения Бёме, Парацельса, Сведенборга, Гуайта или заклинания и песни сект Поволжья, до повествований наших сомнамбул, погруженных в магнетический сон, все равно всюду мы слышим один и тот же язык, для европейца позитивиста странный, но удивительно тождественный и единый на пути многих десятков веков. Это единство языка приводит нас к пониманию учения оккультизма об общемировом священном языке, как естественном языке духа. Язык, как совокупность вибраций, есть естественное выражение духа, и величественные аккорды музыкальных симфоний тому служат живым примером. Этот особый, неведомый язык может быть и сейчас услышан из уст сомнамбул, и тот, кто его слышал, может смело сказать, что ни один народ не говорил на столь прекрасном и благозвучном языке, глубоком, певучем и чарующем. Этот язык естественен человеку, но он познает его лишь только тогда, когда он сможет воспринимать самый дух. Он начинает с него в колыбели, когда впервые высказывает свои желания, он встречается с ним, когда впервые перед ним раскрывается завеса познания интуитивного, но он его не понимает, он переводит его на свой язык чтобы понять, а потому и забывает его до далекого грядущего.
«Говорящий на незнакомом языке, молись о даре истолкования. Ибо когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода».
1 Послание апостола Павла к Коринфянам, 14:13–14.
Достигнув знания этого абсолютного естественного языка, человек тем самым, по вере всех времен и народов, приобретает знание всех языков.
«И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать».
Деяния Апостолов, 2:2–4.
Таким путем интуитивное познание привлекает человека к единству, приближает его к Богу. Человек всегда это сознает, а потому познание Высшего Начала, дающего ему ведение, приводит к глубокому самосознанию, к ощущению своего истинного достоинства; связываясь с Высшим, человек связывается со своей истинной сущностью, а потому исполняется совершенным спокойствием. Человек отрывается от жизни, он перестает мучиться ею, он приобщается к иному миру, в котором лежит его истинное отечество. Он чувствует, что он становится членом особой общемировой семьи людей-избранников, жизнь которых в этой юдоли есть сознательная миссия, есть исполнение предначертанной задачи. Он сознает себя посланцем, долженствующим исполнить все то, что ему предназначено, он делает свое дело, ему безразлично, как его встретят, ибо его цель, как и он сам, лежат в области Вечного, Торжествующего. И как только достиг он этого сознания, ему уже все нипочем, всякая мука ничто, всякая смерть красна, он знает свою цель, а потому и жизнь его есть счастье, счастье истинное и бесконечное.
Аркан XVIII
I. Традиционные наименования:
Hierarchia occulta; Hostes occulti; Pericula occulta; Crepusculum, Justitia, Mysterium; Canes; Луна.
II. Буква еврейского алфавита:
צ(Тзаде).
III. Числовое обозначение:
Девяносто.
IV. Символическое начертание:
Ночь; широкая песчаная неприветливая долина освещена луной, то и дело закрываемой облаками; в эти минуты мрак сгущается совсем и сквозь сырую мглу ползущего тумана в расстоянии даже нескольких шагов ничего не видно. Узкая дорога, местами засыпанная сыпучим песком, местами пересеченная оврагами, тянется от края и до края, неизвестно где начинаясь и теряясь в неведомой дали за горизонтом. Там, в этой жуткой неизвестности, что-то горит, и далекое зарево пожара слабо расцвечивает горизонт красной дымкой. На фоне этого зарева видны две громоздкие, массивные и неуклюжие башни, неведомо кем построенные, для какой-то неведомой цели…… По бокам дороги, то там, то сям, сквозь скользкую мглу тумана, под холодным лучом луны, виднеются красные пятна, кажущиеся огромными сгустками крови. На дороге сидят волк и собака, задравши головы кверху, вся местность кругом оглашается их мерзким заунывным, наводящим тоску воем. Недалеко, поодаль, в левую сторону от дороги, виден рак, прячущийся в зловонную лужу. Жутка и страдна эта долина; глушь, тоска и горе царствуют в ней!…
Путь жизни человека
«Когда я обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, и среди которых человек ни днем ни ночью не знает сна, — тогда я увидел все дела Божий и нашел, что человек не может постигнуть дел, который делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого, и если бы какой мудрец сказал, что он знает, — он не может постигнуть этого».
Екклезиаст, 8:16–17.
Тяжек и страден жизненный путь человека! Нет в мире земли никого, кто бы мог назвать себя счастливым вполне. Вглядываясь в жизнь других людей, невольно начинаешь изумляться тому, как бесконечно разнообразны страдания, как многоразличны удары, наносимые судьбой; с каждым часом становится все непонятнее, откуда у человека берется сила и мощь противостоять этим ударам; воистину можно сказать: «терпи все, потому что это ничто по сравнению с тем, что человек перенести может».
«Нельзя сказать, что ошибки и заблуждения человека были малы или незначительны; дорога его усеяна колоссальными развалинами; страдания его были велики, как родовые боли при рождении дитяти-гиганта. Это предвестники достижения, область которого беспредельна. Человек испытал и продолжает испытывать различные виды мученичества; его учреждения не что иное, как алтари, им воздвигнутые, на которых он ежедневно приносит жертвы, изумительные в своем роде и поразительные по своей численности»,
Рабиндранат Тагор.
«Не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страданье, как искры, чтобы устремляться вверх».
Книга Иова, 5:6–7.
Нет такой стороны существа человека, которая бы болезненно не напоминала духу о своем существовании; можно сказать, что человек сознает себя лишь постольку, поскольку он страждет. Как только боли и муки его стихают, он перестает как бы чувствовать себя самого, в его сердце раскрывается зияющая пустота, и он перестает себя сознавать. Степень самосознания его в то время, когда стихают боли души и тела, и является мерилом совершенства его духа. Тот человек, пред очами которого и в это время раскрывается целый мир с переживаниями и чувствованиями иного порядка, уже воистину бесконечно далеко опередил своих сородичей. Стремление забыться хотя на короткое время, страстное желание хотя бы ненадолго оторваться от окружающей обстановки, во что бы то ни стало и что бы это ни строило, есть исходный пункт как высочайших воспарений духа, так и неслыханнейших преступлений.
«Невыносимая тоска есть первое испытание неофита в оккультизме».
М. Коллинз.
Чувство красоты и гармонии, жажда прекрасного создали искусство во всех его проявлениях, и пока человек мог удовлетворяться красотой форм, многоразличные произведения искусства утоляли жажду его души; так создался тип человека, известный под именем артиста. Такой человек сознательно или, в большинстве случаев, бессознательно, закрывает глаза на то, что вокруг него происходит. Он считает себя выше мира, считает себя человеком иной породы, и, упоенный стремлениями и переживаниями гармоний мира, пред ним раскрывающимися, весь остальной мир он попросту игнорирует, считая его недостатки и несовершенства его естественными и неотъемлемыми атрибутами. Он не стремится идти далее, не стремится заглянуть в глубь вещей, не стремится познать генезис и причинность противоречий и дисгармонии окружающего мира, он попросту удовлетворяется тем, что пылкий и восторженный дух его в сладкой дремоте экстаза воспринимает туманные отблески и несказываемые мысли иного мира. Но, рано или поздно, горе подстерегает и такого человека. Все болезненнее и болезненнее в его ушах начинает раздаваться голос рассудка, толкающий его оглянуться назад, сойти с воздвигнутого им себе пьедестала и обратить взор свой на томление человечества. Для него наступает пора страданий, пора переоценки всего, столь страшная и тягостная всякой душе человеческой. Этот грозный, а подчас и гибельный для него миг в отдельной жизни, миг перелома, наступал всегда логично и естественно. Чем дальше уходил человек в мир грез, таинственных аккордов и мистических видений, тем больше возрастало в душе его страстное желание хотя бы часть своих переживаний передать другим людям. Он попросту подчинялся общему закону, что «в миг переживания счастья человек инстинктивно стремится и жаждет разделить это счастье с другими людьми». И вот, рано или поздно, такой человек наконец оглядывался назад, и ужас охватывал его душу: все, что раньше проходило так незаметно, что скользило, как тень, не доходя до сознания, — все представало пред ним с дерзновенностью уродливости. И в душу человека проникал новый и самый тягостный вид страдания — страдание духа при виде несоответствия великого с малым. Страдания духа — это высшая степень развития, это кульминация всех видов страдания. Если путь человеческий тягостен всегда, то в это время человек действительно начинает трепетать всеми фибрами души своей в страдной и безнадежной агонии. Если всякое другое страдание может быть подавлено простым воздействием лекарств, то в данном случае такого лекарства нет и быть не может.
Нет такого человека на земле, кто бы, вдумываясь в путь своей жизни, мог бы сказать, что он понимает его. Самый мудрый из людей, уже достигший многого, всегда должен, в конце концов, признаться в бессилии понять события своей жизни, их преемственность и цель. Он может о многом догадываться, многое чувствовать, но никогда, пользуясь данными своей жизни, он не сможет вполне восчувствовать необходимость каждого из них и понять в разуме их долженствование; в этом и состоит известный «закон перспективы». Самые отдаленные от нас по времени события жизни всегда настолько еще связаны с нашим настоящим состоянием, настолько еще проникнуты горечью несбывшихся желаний, что человек всегда совершенно лишен возможности их объективного анализа, а если бы человек и достиг этой возможности, то он перестал бы уже быть человеком, потому что, порвав все связи с жизнью, он уже не мог бы быть живым.
Кем бы человек ни был, он всегда наталкивается на препятствия, кладущие предел его стремлениям в том направлении, в котором ему хочется двигаться. Его путь обрывается, а затем на пути его жизни возникают новые факторы, которые устрояют ее русло в совершенно новом направлении. Вот почему всегда путь человеческой жизни есть путь извилистый, с крутыми поворотами, а подчас и с остановками и попятным движением по зигзагам. Сам человек, в своем движении по пути жизни, различными сторонами своего существа исполняет различную роль. Своим внешним контуром он соприкасается с жизненной средой, своей внутренней сущностью он является как бы посторонним свидетелем событий, не им приуготовляемых и предначертываемых, не им же и приводимых в исполнение. Но, наряду с этим, в нем всегда также теплится сознание, что он причастен к устроению своей жизни не только непосредственно своей свободной волей, но и через какие-то неведомые и бездонные глубины своего «Я». Эта-то двойственность сознания, одновременное сознание своей силы, могущей все, и сознание полного, совершенно безнадежного бессилия, и гнетут человека. На пути всей своей жизни человек постоянно колеблется между полной и гордой верой в себя и безнадежным отчаянием. Именно эта двойственность и растравляет раны, она не дает человеку горделиво сносить неудачи, отравляя его сомнениями и отчаянием, и в то же время мешает ему смириться и положиться целиком в Высшую Неведомую Волю, шепча ему напоминание, что он властелин по рождению.
«Господи! помоги мне, не допусти меня последовать воле моей!»
Молитва Исайи отшельника.
Отсюда явствует, что путь к побуждению страданий может быть двух видов и выбор их зависит от самого человека. Первый — это путь полного смирения, полного унижения своей личной воли и покорного следования велениям судьбы. Второй путь — это путь активной борьбы, это возведение в идеал личной воли, это отрицание существования внешней силы, признание лишь своей высшей воли, отделенной от воли личной порогом неведомого, но долженствующего быть познанным. Отсюда ясно, что путь смирения — это путь пассивной борьбы, его враг — это сознание своей силы, лежащей втуне, это борьба с ее независимым голосом, кажущимся при этих условиях гордостью. Второй путь — это путь активной борьбы с чувством бессилия, его враг — это отчаяние, постоянно возвышающее свой голос. Эта идея и запечатлена на иероглифе Аркана XVIII. Извилистая тропинка, — это путь жизни человека. Волк и собака, воющие на луну — это две стороны человеческой души. Волк и собака близки друг другу, почти одинаковы, но, вместе с тем, противоположны друг другу. Собака — это эмблема смирения, ибо она свою волю совершенно уничижает перед волей человека. Волк — это эмблема активной борьбы, непримиримой и гордой; он готов погибнуть, но волю свою, свободную и независимую, он ставит выше всего. Соединенные вместе, они враждуют друг с другом, ненавидят друг друга и оба страдают.
Страдность и тягость жизненного пути человека происходит главным образом из того, что он не ведает его смысла, цели и назначения. Самое тяжелое страдание переносится человеком легко, когда оно оправдывается или влечет его к высшей цели; наоборот, даже незначительное препятствие, незначительное страдание, может стать для него нестерпимо тягостным, когда оно представляется ему бессмысленным Неведение цели, незнание источника, непонимание задач — это самое тяжелое бремя, и оно вечно тяготеет над человеком, когда он очерчивает пределы своих исканий узкими рамками своей личности и своей личной жизни. Печать беспросветного уныния и беспредельной неутолимой тоски тяготеет над всеми, кто ищет одной лишь земной правды, одного лишь земного оправдания. Безнадежный пессимизм царствует во всех исканиях, как в области науки, так и в области искусства, когда они перестают искать источник, причины и цель по ту сторону жизни. В жуткой тьме, в мраке непроглядном, в сумраке мглистом бродят эти люди, изнывая в бессилии что-либо понять, что-либо объяснить, но, даже сознавая ясно свое бессилие, чувствуя всем существом своим, что лишь путем тяготения к Вечному они могут утолить свою жажду, они хотя и знают силу веры, но не могут и не дерзают проникнуться ею. А между тем жизнь — это беспрерывная цепь вечных непримиримых противоречий, друг на друга нагромождающихся, друг с другом постоянно сталкивающихся, где ни на один вопрос человек не может найти определенного ответа. Каждая мысль, каждый порыв, каждое искание в самом себе несут зародыш противоречия и, рано или поздно, каждый ищущий правды с горечью убеждается в проклятии, нависшем над ним: «нет Единой Правды, нет Единой Истины».
«Solum certum — nihil esse certi».[277]
Плиний Старший
«Велик и грозен беспросветный мрак, окутывающий мир. Ничего в нем не видно и слышатся только из глубины его разнородные звуки — крики борьбы, ужаса, страдания, злобного торжества, вопль насыщающих себя и никогда ненасытимых злобы и мести, бессмысленный смех, вздохи грубого мимолетного наслаждения, мольбы о пощаде, мольбы о помощи, безнадежные глухие рыдания, предсмертный хрип умирающей животной жизни. Все эти звуки сливаются в мрачную дисгармонию…
Что там происходит, в этом непросветном мраке? Там царствуют слепые и немые, беспощадные законы материальной природы, там сознательная борьба невозможна, победа минутна и ее следствия — ничтожны. Там страшный и загадочный Рок собирает свою созревшую жатву…
Велик и грозен безрассветный мрак, окутывающий мир — и весь этот мир со всеми своими тайнами, невидимыми в глубокой тьме явлениями, со всей мрачной дисгармонией своих звуков — только безобразный, неведомо зачем существующий клубок материи, кишащий созданиями ее удушливых испарений…
Но вот, среди непонятной тьмы, загорается искра божественно-прекрасного света. Эта маленькая искра сразу озаряет громадное пространство мрака. Она несет в себе свет и тепло, изливает их из себя неиссякаемыми потоками, — и к ней, из глубины клубящейся и мятущейся бездны, устремляется все, что способно воспринять свет и тепло. Только самые чудовищные исчадия мрака хоронятся в недоступных глубинах его, объятые ужасом безумия…
И все, что стремится к этой животворной искре, быстро меняет свои грубые, обезображенные формы, созданные мраком. Чем больше света и тепла, чем ближе их источник, тем больше красоты, гармонии, ликований. Не будь этой всеозаряющей, всепобедной искры — не было бы и мрака, ибо нельзя было бы сознать его. Было бы одно бесконечное страдание, одна бессознательная смерть, один неумолимый Рок со своими, холодными, неизбежными законами…
Всеволод Соловьев.
Мир Бытия — это майя, иллюзия, сон; в нем самом нет жизни и он существует лишь поскольку он является отблеском и отражением Вселенского Духа. Человек земли сам по себе есть отблеск истинного человека Горнего Мира; удаляясь от него, он теряет свою жизненность, теряет способность к эволюции и погружается в прозябание. Нет такого человека, который сам бы по себе не ощущал бы своего личного бессилия, всякий человек знает, что его мощь конечна, а отсюда один шаг до отчаяния, которое есть уже действительная смерть духа.
«Отчаиваться бедственнее, чем согрешать».
Добротолюбие.
«Грех один только и есть смертный — это уныние, потому что из него рождается отчаяние, а отчаяние — это уже собственно и не грех, а сама смерть духовная».
Владимир Соловьев.
Когда человек утрачивает связь с Горним Миром, он теряет всякое представление о какой-либо цели, он не может найти никакого оправдания жизни, а потому тем сильнее страждет. Все социальные утопии имеют одной из важнейших причин самого своего возникновения неутолимое желание людей воскресить смысл и назначение жизни; однако они ставят на место истинной индивидуальной цели — цель коллективную, в которую люди тщетно силятся верить, ибо в то же время ясно сознают, что это еще большая иллюзия.
«Человечество!.. А где оно, у черта?!.. — думает Рысков, — сволочь все, и больше ничего! Где оно?.. Купцы?.. Мещане?.. Мужики безграмотные?.. Чиновники?.. Тьфу!.. На каждого в отдельности посмотришь — дрянь! А вместе — человечество! Да чтобы они передохли все, сволочь проклятая! Взять, да на первой осине и повеситься!.. Вот вам и человечество!..»
Арцыбашев.
В далекой цели невидимой, в неведомом счастье для людей неведомых, силятся люди найти оправдание своим страданиям, своим мукам. Силятся, но не могут, ибо не верят в разумность и не видят справедливости.
«А стоит ли все грядущее человечество, вот этих незаметных страданий, одного маленького, голодного, обиженного студента?.. И сколько еще понадобится таких маленьких незаметных мечтателей, сколько крови и мук за будущее, чтобы оно наслаждалось жизнью… Не слишком ли дорогая цена, не слишком ли велики жертвы для вас… счастливые свиньи будущего!..»
Арцыбашев.
Вот из этой-то именно безнадежности исканий здесь, в юдоли плача и печали, в человеке рождается стремление искать ответа во вне жизни, в недрах существа своего. То же самое стремление, те же самые искания получают иное направление, и человек начинает обретать спасение там, существование чего он сам так недавно отвергал. Всякий порыв к небу, сопутствуемый мистическим откровением, уже дает результат, сеющий в человеке первые крупинки веры, но много воды должно утечь до той поры, пока эти смутные томления перейдут в уверенность твердую и приведут человека к его высшей цели — к обретению сознания духа. Лишь поднявшись в заоблачные высоты своего светлого духа, лишь уйдя в свою собственную сущность, откинув всякую форму, человек доходит до постижения истинной жизни и ее законов, при свете которых и мрак жизни земной рассеивается и страдный путь ее становится ясным восхождением к возвышенной и прекрасной цели. Такой человек начинает понимать, что именно в хаосе противоречий видимых, спаянных высшим единством и высшей гармонией, рождается Красота, достойная величия Совершенства Творца вселенной.
«Жизнь еще передо мною
Вся в видениях и звуках,
Точно город дальний утром,
Полный звона, полный блеска…
Все минувшие страданья
Вспоминаю я с восторгом,
Как ступени, по которым
Восходил я к светлой цели».
Майков.
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать, время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать, время раздирать, и время сшивать; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру».
Екклезиаст, 3:1–8.
Безотрадность и тяжесть человеческой жизни на земле и выражается иероглифом Аркана XVIII. Узкая извилистая тропинка, неизвестно где начинающаяся, неведомо к какой цели ведущая, есть путь жизни. Правда, в этой неведомой дали виден розовый свет, но кто знает есть ли это предвестник грядущего восхода светила дня и конец мраку сумерка или же это лишь зарево пожара, отзвук таящейся в этой дали гибели?! Воздух насыщен мглою, — такова среда человеческой жизни; виден лишь лунный свет, — человек познает на земле лишь отраженным знанием и видит при свете отраженной истины, а не при солнце ее чистоты первородной.
«Душа эта на много веков опередила души всех окружающих ее. Она воплотилась слишком рано. Поэтому боги, признав свою ошибку, заставляют ее переносить столько страданий и столько горя… Людям суждено совершенствоваться лишь постепенно и очень медленно. Высшие Силы поражают тех, кто хочет идти слишком быстро и болезнями приводят их в неподвижность».
Даниель Риш.
Две сумрачные башни, нависшие над дорогой — это символ жизни — царства бинеров и вечных противоречий. Между ними лежит путь человека — он должен пробиться через их преграду, а для этого он должен суметь найти просвет свободный между ними и пройти по нему. Путь познания — это неустанная борьба с рождающимися противоречиями; для того, чтобы человек мог пробиться через сонм этих бинеров, он должен сначала выявить все их полярности, обрисовать контур их крайних синтезов. Сделав это, он открывает себе свободный — путь между этими подвижными башнями, которые должны быть в сознании ясно разделены, ибо иначе, если останется хотя бы тень между ними связи непосредственной, тяготея друг к другу, они неминуемо столкнутся и погубят путника. Эта идея и запечатлена в мифе классической древности о двух скалах подвижных, Сцилле и Харибде, о смелых искателях Золотого Руна и их славном корабле Арго.
Тягостность пути человеческой жизни сама по себе есть следствие, а не причина; иначе говоря, эта тягостность не есть самостоятельный независимый закон, не есть необходимость безусловная, а является в действительности лишь последствием нарушения законов через их неведение или ложное толкование. Тем не менее, непонимание человеком своей жизни не является случайностью, — оно вытекает из общего закона, который, вместе с тем, дает и способ избежать последствий непонимания чрез веру, надежду и смирение. От человека, не могущего знать, требуется наличие доверия и чуткости, но он волен им следовать или нет. Когда он им не следует, он силой вещей должен нести последствия, которые и выливаются в тяжесть его жизни. Этот закон, о котором мы только что сказали, лежит в основе теории, известной в традиции под именем «теории перспективы»; перейдем к ее краткому изложению. Существует закон: всякое явление, событие или переживание действуют на дух человека силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния, как во времени, так и в пространстве. Следуя этому закону, человек, в каждый данный момент переживая ту или иную эмоцию, обыкновенно как бы заграждается ею и теряет поэтому возможность определить ее действительное место и ценность в его жизни. Иначе говоря, существует и такой частный закон: Человек может иметь правильное представление о характере, интенсивности и значении какой бы то ни было системы переживаний, а также об истинном месте ее в жизненном пути только тогда, когда она отделена от него временем или же когда ее испытывает совершенно для него безразличный другой человек, благодаря чему он и получает возможность беспристрастно охватить ее умственным взором во всем ее целом. Эволюция человека и сказывается в том, что он постепенно постигает великое искусство беспристрастного наблюдения событий своей собственной жизни и спокойного объективного анализа своих волевых поступков и решений. Уходя вглубь своего духа, он начинает смотреть на жизнь и деятельность разных сторон своего существа как. справедливый и мудрый судия. Действительно, назначение чувств — оценивать единичные факторы и формы феноменального мира; цель разума заключается в оценке и управлении чувствами; наконец, духовное самосознание приводит к наличию самоконтроля во всех построениях и стремлениях разума и переживаниях сенситивной стороны человеческого существа.[278]Таким образом, человек имеет возможность сделать свое Я беспристрастным свидетелем и судией не только далекого прошлого и деяний других людей, но и своих собственных дел, совершаемых в настоящее время.
«Мы познаем заблуждение лишь через посредство истины. Поэтому, заблуждаясь, мы не сознаем заблуждения, познав же истину, мы ясно сознаем ее».
Спиноза.
Эта способность видеть и сознавать истинную ценность, значение и место видимого явления, события или испытываемого переживания, т. е. чувство перспективы, возникает в душе человека только тогда, когда дух его развит высоко. Самое развитие этого чувства идет постепенно. Огромное большинство людей лишено его, так как события и явления жизни остаются для них непонятными, а потому бесцельными и случайными до самого их смертного часа. Если уже на заре культуры всегда и у всех народов старость пользовалась глубоким уважением, то это происходило именно из сознания глубокой ценности опыта. Жизненный опыт и есть не что иное, как возможность сравнивать всякое происходящее событие с тем, что было раньше, а потому так или иначе его оценивать. В силу преклонных лет, убеленный сединами старец самой жизнью ставится как бы за пределы непосредственных переживаний, а потому ему и дается возможность квалифицировать происходящее, так как он как бы пространственно от него отделен. Итак: опыт и есть генезис чувства перспективы Как седина в отдельной жизни есть синоним опыта, так развитие духовных качеств человека есть следствие и показатель его кармического возраста. Отдельные люди уже научаются великому чувству перспективы задолго до дряхлости и тем научаются быть спокойными и сознательными свидетелями текущих переживаний. Чем выше стоит человек на лестнице совершенствования, тем более в раннем возрасте и с большей интенсивностью развито в нем чувство перспективы, тем спокойнее и легче встречает он удары судьбы и переносит страдания духа, ибо теперь он уже сознает, что «боль есть всегда рост души или тела». Итак, единственным и естественным лекарством против духовных страданий является опыт. Горе тому человеку, кто остановится хотя на время в этой точке своего пути; тяжкими страданиями он будет искупать свою ошибку, пока не направит всех сил своих на дальнейшее развитие и совершенство. Путь развития человека бесконечно тяжел и многостраден, но безмерно велика и цель его, а потому все должно быть принесено ей в жертву.
«Из многих роз капля масла, из многих мук капля мудрости».
Из персидской мудрости.
«Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятными и почти знаешь, что нужно сказать им. Страданиями и горем определено нам Добывать крупицы мудрости, не приобретаемой в книгах».
Н. В. Гоголь.
«Того, кто взывает из своего сердца и ищет помощи, обожженный пламенем мира, Великая Душа видит оком милосердия и несет ему скорое утешение. Ему, приближающемуся к мудрецу с тоской по свободе в сердце и следующему по правильному пути, мудрец внушает истину, успокаивает бурю его души и дает ему покой. Не бойся ничего, о мудрец! Для тебя нет опасностей! Существует только один путь, чтобы переправиться через море мира, и по этому пути мудрецы достигали берега. Тот же путь указываю тебе и я; путь этот в том, чтобы разрушить страхи мира. Если ты пойдешь этим путем, тоже достигнешь совершенной радости. Благодаря познанию цели Учения Мудрости, рождается Высшее Знание. Тогда приближается конец мирового страдания».
Шри Шанкарачарья.